Чудовище

10 января.

18:15 — 19:00

      В этот раз Нотт и Бейгл были готовы к различным неожиданностям, поэтому очередная солидная дыра в памяти домовика не стала для них проблемой.       Легко проскочив опасное место, они выяснили, что Милли ничего не помнил о времени, проведенном в Мунго — лишь полсекунды смазанной темноты, а затем домовик оказался в холле Малфой-мэнора, пошатнулся и с глухим стуком осел на пол. Очнулся он только от крика Нарциссы и сразу побежал к ней на помощь. Он же вызвал авроров. Затем трясся в углу от страха, только завидев Гермиону.       Исследование памяти миссис Малфой также не дало никаких значимых результатов. Однако Теодор Нотт не был бы Теодором Ноттом, если б не заставил Бейгла вытаскивать их обоих из Омута памяти, чтобы записать дату, время и продолжительность каждого рецидива ее непонятного недуга. Александр на это возмущенно сопел — ну как же, он же уже отразил это в заключении! — но слушался беспрекословно.       После того, как исследование было завершено, пришлось вернуться в кабинет Поттера, чтобы забрать папку с делом, а заодно утащить из-под статуэтки еще несколько пластинок… лучшего обезболивающего, что когда-либо приходилось принимать Нотту. Оно было слишком хорошим, во всех отношениях. Нотт боялся даже примерно прикинуть, сколько он уже взял у своего организма взаймы.       В пальцах тлела сигарета, в стакане рядом блестел жидкий янтарь. Тео очень надеялся, что прибегать к дряни сегодня больше не придется. Лист пергамента, на котором он со всей доступной ему скрупулезностью соотнес приступы Нарциссы и время убийств, насмехался над его надеждами — нынешние сутки обещали быть долгими и напряженными.       Основная проблема заключалась в том, что теперь у него имелось несколько версий, одна бредовее другой. Для знакомого с подозреваемыми человека, конечно. Факты же говорили об обратном.       По всему выходило, что Нарцисса страдала от чего угодно, но не от стресса, вызванного тревожными новостями о преступлениях. Первое ухудшение состояния случилось с ней до того, как она узнала о первом убийстве, четко в период отсутствия Гермионы дома. Более того, даже немного загодя, примерно за полчаса.       Обстоятельство можно было счесть простым совпадением, но история повторялась в каждую ночь совершения убийств, и сценарий ее был неизменным. Позднее изменение самочувствия наблюдалось и в те моменты, когда Грейнджер вступала с будущими жертвами в половую связь. В общем, как бы абсурдно это не звучало, по здоровью Нарциссы можно было отслеживать похождения Гермионы с точностью едва ли не до пятнадцати минут. Это наводило на определенные мысли. Пока Бейгл старательно переписывал таймлайн, чтобы подшить к делу, Теодор приводил в порядок версии и формировал дальнейший план своих действий.       Коррективы в этот процесс внес невыразимец, поднявшийся из казематов с заключением от Берка, и версия о расстройстве личности Грейнджер отпала. Однако она определенно была не в себе, Теодор убедился в этом лично, и вывод о воздействии извне напрашивался сам.       Вопрос, почему его никто не смог отследить, оставался открытым.       С высокой вероятностью это произошло тогда, когда она была дома — понять бы только когда именно — а если присовокупить к этому странности с Нарциссой, то становилось очевидно, что миссис Малфой точно замешана в этом темном деле. Правда, вела она себя так, будто абсолютно искренне не имела никакого представления о том, что происходит, да и по сыну она убивалась вполне себе искренне.       Отличная актерская игра, как во времена Волдеморта, или она тоже стала жертвой…       А чего, собственно?       …или, как раз-таки именно она не в себе настолько, что путает реальность?       Теодор аккуратно сложил свои записи и поднялся.       — Эй, подожди! — Бегл потянулся за выскользнувшим у него из-под носа пергаментом.       — Последний рецидив. Время 2:45 — 4:00, время убийства Драко Люциуса Малфоя. Нарцисса Малфой проснулась, и Милли дал ей восстанавливающее зелье, укрепляющий бальзам и несколько капель сна, — медленно проговорил Нотт.       Убедившись, что Александр успел записать за ним, он развернулся к выходу из отдела.       — Нотт! Ты куда?       — В Малфой-мэнор, — не оборачиваясь обронил Теодор и пошагал к выходу.       Время близилось к 19:00, утекало сквозь пальцы. Ему нужно спешить.       Ответ Бейгла Тео услышать не потрудился.

***

10 января.

19:00 — 19:20

      Пока еще не было слишком поздно, Теодор все-таки решил заскочить по одному своему личному делу. Мероприятие не должно было занять много времени — на все про все он рассчитывал потратить не больше пятнадцати минут — а в неразрешенном состоянии не давало покоя, постоянно напоминало о себе и мешало полной концентрации. Тревожило.       Он не стал курить перед тем, как толкнуть тяжелую дверь, хоть и хотелось. Даже очень.       В этом месте никогда не было дверных колокольчиков. Сказать по правде, Теодору даже нравилось лаконично-холодное оформление этого места: никакой вычурности, ничего лишнего — лишь темное дерево и полное отсутствие зеркал, успокаивающее освещение и черный прейскурант.       Нотт не знал, как оказался здесь сегодняшней ночью. Разумеется, он не помнил, во что был одет гробовщик, бессердечно поднятый им в пятом часу утра, и был ли он похож на Харона так же, как сейчас.       А может, на дементора.       Мужчина или женщина — под тьмой капюшона лица не разглядеть. Человек — или все же нет? — едва заметно качнул головой и отвел скрытую длинным рукавом ладонь в сторону, к ярко лакированному длинному ящику, стоящему на пьедестале. Вертикальное движение вверх, и крышка распахнулась, явила миру свое багровое нутро.       По помещению шелестом пронесся тихий голос:       — Бордовый бархат, черное дерево, серебро. Горит легчайше. Все, как вы и просили.       Сухо сглотнуть. Сделать шаг. Стук каблуков, казалось, тонул в вязком холодном воздухе, но Теодору не было страшно. Он чувствовал себя оловянным.       Дерево, даже на вид дорогое, смотрелось великолепно, обивка — комфортной. Стильный. Его гроб был элегантным и стильным — самое то для последнего пристанища последнего наследника древнего рода.       Пальцы не чувствовали гладкой поверхности, когда он провел ими по борту…       — Желаете ли примерить?       …и голову набила влажная вата. Он не был уверен в том, что вопрос ему не послышался, но все равно кивнул.       — Прошу, — приглашающе качнулся просторный рукав.       Руку гробовщика скрывала плотная ткань, и Теодор не сомневался: это от того, что человеческого в ней осталось преступно мало. Пьедестал опустился на уровень, вполне достаточный для того, чтобы, не слишком задирая, перекинуть ногу через высокий борт.       Я действительно собираюсь это сделать? Пиздец.       Нотт не дышал, когда оторвал подошву от пола.       Слишком быстро под спиной оказалось комфортно и мягко. Глаза уперлись в потолок, он сделал вдох… воздух резко ворвался в легкие, и Теодор вдруг почувствовал чертовскую усталость. Ощущение навалилось на изможденный разум тяжелой и приятной гранитной плитой, металлические мышцы, подтаяв, расслабились.       Неожиданно, но усталость принесла с собой успокоение, такое необходимое и желанное, что единственной возможной реакцией на это было только прикрыть глаза.       Какая ирония! Только оказавшись лежащим на бархатной обивке, он будто поймал за хвост свое умиротворение. А ведь оно так долго было персональным сниджетом Теодора, еле ползущего за ним под грузом обязанностей, долгов и проблем…       Надо же. Для полного дзена, как выяснилось, ему — всего-то! — стоило полежать в своем гробу.       На предложение захлопнуть крышку, Теодор отрицательно покачал головой — без рьяного протеста, едва-едва, но вполне очевидно. Тогда гробовщик предложил оформить доставку на дом, чем вызвал удивленный смешок.       Еще. И еще.       На окраине зрения темный балахон недоуменно дернулся, но Нотту было так наплевать. Из груди рвался неуместный смех, и вскоре, прекратив его сдерживать, он расхохотался в полный голос, сгибаясь пополам и лежа на боку, упираясь лбом в ткань и в бессилии остановиться.       Он хватался за грудь, задыхался от смеха, представляя, как вытянулись бы лица Гарри и Реми, если б они решили наведаться с утра пораньше и застали его, недовольно сидящего, заспанного, в гробу.       Зря вспылил утром. Гарри не виноват, что первой, кого я увидел, была его секретутка.       Секретутка! Слово-то какое!       Казалось, теперь для нового приступа безудержного веселья достаточно показать палец. В какой-то момент Теодор даже начал опасаться, что позорно обоссытся — так ему было смешно.       Хотя, какая разница, даже если он и впрямь сделает или это — гроб-то принадлежит ему, в конце концов! — или голышом прогуляется по министерству. Или, скажем, заавадит Бёрдмэна и всю его гвардию старперов заодно.       Смех резко оборвался.       Последнее стоит всестороннего рассмотрения. Однако.       Краткое, частое дыхание терялось в бархате. Теодор заставил себя глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. Сел.       На душе было пусто и легко. Лицо под ладонями оказалось напрочь мокрым, и он недоуменно шмыгнул, разглядывая свои руки. Перед носом возник платок, он забрал его безоговорочно.       Гробовщики — такие гробовщики.       Утеревшись и поднявшись на ноги, Тео покачал головой, думая о них и о невыразимцах тоже. Оправил пальто.       — Работа великолепна, — кивнул он мастеру и вернул ему платок. — Оформите доставку на дом, — он наколдовал пергамент, маркер, и вывел на нем свой адрес. — Вот.       — Хорошо.       Возможно, показалось, но от балахона гробовщика так и веяло сочувствием — Теодор спиной почувствовал. Да даже если нет, последнее, в чем он нуждался, так это в чужой неуместной эмпатии. К тому же, он давно не чувствовал себя так хорошо, как в момент, когда осознал, что теперь-то для него действительно все кончено: ни боли, ни грусти, ни сожалений — только всепоглощающая дыра в районе сердца. Ну, и, пожалуй, удовлетворение от того, что все вопросы, наконец, разрешены. Кроме одного. Но и с этим он скоро разберется.       А затем уйдет на свой самый долгий законный выходной.       Теодор улыбнулся и аппарировал в мэнор.