СЫНОВЬЯ НЕБЕС - Бродячие души Тенгри

***

Ставка верховного кагана, шаньюя (выбранного Небесами) Со Чанбина

Ставка верховного кагана напоминала муравейник: дым костров, острые верхушки раскинувшихся шатров, небольшие юрты, торговые лавки, лошади, верблюды, мулы, кибитки, тарантасы и люди, люди — сотни тысяч людей! Воины, женщины, дети, старики, заезжие купцы, нищие… Посредине этой сутолоки высился шатер кагана, он отличался размерами и был обшит красной тканью, которая несмотря на палящее солнце, степные ветра и редкие дожди, оставалась яркой, пусть вышитые узоры и почти стерлись. По всем расчётам, Минхо должен был прибыть со дня на день. Думая об этом, Чанбин нервно стругал ножом кусок деревяшки, пытаясь придать ей вид коня — один из младших сыновей возился рядом в ожидании долгожданной игрушки. Мыслей было слишком много. Ему сорок девять — ни отец, ни дед не дожили до столь почтенного возраста: бесконечные битвы, многочисленные раны, обильная, жирная пища делали свое дело. Но шаньюй Со Чанбин был человеком воздержанным, в чём-то даже аскетичным и, видимо, удачливым — раз поныне жив-здоров и даже старым себя вовсе не ощущает! Ему нет и пятидесяти. Их верховному шаману, Атакаму, недавно и вовсе перевалило за седьмой десяток, а старик прошлой весной жену молодую взял, так мало этого — та ещё и разродилась на днях. Вот и Чанбину как никогда прежде — хотелось жить и дышать полной грудью. Каган действительно устал от походов и сражений, от холода и одиночества. Жёны давно не радуют, наложники ублажают лишь тело, и после смерти любимого сарбаза Доната не было никого, кто мог бы обогреть его сильное, но тоскующее сердце. В памяти вновь и вновь всплывают вкрадчивые слова и низкий голос иноземного хана, советника восточной королевы: «Он прекрасен, как луна, и ослепителен, как солнце. Его смех подобен журчанию горного ручья, а стан строен, точно молодой кипарис. Вы никогда не пожалеете о таком муже, великий шаньюй. Такой, как наш принц Хенджин, украсит любое ложе. Но для своего брата, нового императора — он точно кость в горле. И рано или поздно старший брат его устранит. Будет очень жаль потерять такого красавца в расцвете лет». Эти слова неосторожно заронили надежду в сердце кагана. Даже звучание незнакомого имени «Хенджин» прозвучало волшебной музыкой. И великий предводитель хунну согласился, доверившись судьбе и сладким посулам чужеземца, вслепую взять в супруги незнакомого принца в обмен на прекращение нападений на границы Сонджо, восточной жемчужины, и лишь один сундук, набитый золотом. Такого добра у предводителя кочевников было полно, хунну всегда любили благородный металл. Минхо обещал все уладить, а ему Чанбин доверял как себе и потому спокойно вернулся в ставку. Минхо был на пару лет моложе, но выросли они вместе: вместе учились ездить верхом, орудовать мечом, точить клинки, разводить огонь, совершать ритуалы. Даже поцелуям и первым телесным ласкам в далекой юности учились друг с другом. Вместе стали сарбазами и отправились в первый поход. Их наставниками стали ближайшие логады отца Чанбина, верховного шаньюя. А через семь лет Чанбин сам возглавил огромную армию хунну, сделав уже Минхо своим ближайшим логадом. И именно Минхо стал наставником для главного преемника Чанбина, который сейчас, увы, стал его же главным соперником. Банчану — двадцать семь, в его возрасте Чанбин пять лет как правил. Впрочем, их прапрадед, говорят, дожил и вовсе до шестидесяти с гаком и управлял каганатом хунну мудро и справедливо, завоевав несметные богатства и много земель. Так что придется Банчану потерпеть. Значит такова воля небес — они выбрали его, Чанбина. Небеса его назначили верховным вождем хунну. И — Чанбин очень на это надеется — небесный бог Тенгри даст ему ещё вкусить сладость истинной любви в этой жизни.

***

Солнце беспощадно слепило глаза, под копытами лошадей осыпались мелкие камешки, с лёгким шорохом неслись они вниз, в бездну, но Хенджин был счастлив продолжать путь не в тесноте тёмной кибитки, а верхом. Они ехали с Минхо рядом, переговариваясь. — Значит, ты называешься логад? — Да, это предводители войск. Нас таких у верховного шаньюя более двух сотен. Приближенных — всего дюжина. Я — ближайший, логад-акым, советник, по-вашему. — А откуда ты знаешь наш язык? Минхо тепло улыбнулся — надменный, скорбный принц, который за весь их долгий путь не проронил ни слова, за одно утро завалил его вопросами. — Думаю, моя мать была родом из ваших, я с самого детства знаю ваш язык. Да и многие наши понимают его. — Я тоже совсем чуть-чуть понимаю ваш, — стеснительно признался принц, — Но не всё и только, если говорят медленно. — Мы — соседи с давних времен, — кивнул логад, — Многие из нас, как и я, родом из вашей или ханьской империи. Мать говорила, что у них тоже правил император, и она любила заколки вроде тех, что были на тебе на свадьбе. Не морщись, принц, моя мать, как и ты, не понимала отношений между логадами и сарбазами. — Сарбазы — это что-то вроде подмастерьев, пажей? Минхо неуверенно пожал плечами: — Сарбазы — это юноши тринадцати-пятнадцати лет, которые вступают в войско и идут в свой первый поход. Им обязательно назначают старшего, наставника. Если юноша одаренный или из знатного рода, то его наставник — логад. Если нет — то любой опытный воин. — Он обучает его военному делу? — любопытство принца было совсем детским. — Основам у нас обучают едва ли не с рождения. Скорее — походным премудростям, каким-то тонкостям. Тому, что можно познать лишь на практике, в походе. Логад отвечает за жизнь своего сарбаза. Если он в первой же битве потерял сарбаза, а сам остался жив — то ему уже не доверят роль наставника. А ведь только сарбаз может ублажить тело воина в долгом военном походе. Это тоже часть обучения. Наставник учит сарбаза любви. Уметь сбросить напряжение перед битвой — важная часть нашей жизни. К тому же так между логадом и сарбазом возникают более близкие отношения, ты ценишь своего подопечного едва ли не больше родных сыновей. — А у тебя был… Есть сарбаз? — Был, и не один. Первым был сын самого Чанбина. Наш прекрасный логад-наследник — Банчан. Сейчас он — успешный воин, предводитель своего войска. А это значит у него был хороший наставник, — Минхо самодовольно ухмыльнулся, — Но я недолго его опекал, если честно, его мать — чужестранка с севера, совсем другая, со светлой кожей и волосы у нее раньше были цвета огня. Она до сих пор не принимает меня и тоже всегда осуждала связь между мужчинами. А потому Банчан рано стал самостоятельным. — А сарбазы сами решают, когда им уходить из-под опеки? — Обычно это происходит к годам восемнадцати. И да — мы решаем это обоюдно. Никто никого не неволит. Некоторые юнцы боятся ходить в походы без логадов, а кто-то, напротив, сразу хочет сам. — А вы так часто ходите в военные походы? — Мы — кочевники, принц, не сидим, как вы, за крепостными стенами. В дороге — вся наша жизнь, а чтобы расчистить место для передвижения всего каганата, новые земли приходится завоёвывать. Хенджин задумался. Он смутно представил, что по приезду станет супругу то ли женой, то ли сарбазом и, видимо, поедет в поход с шаньюем. Мысли о предстоящих сражениях манили. Мысли о супружеском ложе — пугали.

***

Через пару дней ближе к полудню вдали, наконец, показались всадники. Детвора с криками: «Приехали!» — носилась между шатрами и конями. Сердце Чанбина ухнуло куда-то вниз живота, но вида он не подал и степенно вышел со своими приближёнными логадами и верховным шаманом навстречу прибывшим. Они стояли под навесом и смотрели, как кавалькада приближается к главному шатру. Прищурившись, каган не сводил глаз с кибитки, из которой, впрочем, никто так и не вышел. С опозданием вождь понял, что его самый важный гость приехал верхом. Тот уже спешился и шёл к ним навстречу. А вот Банчан сразу угадал во всаднике рядом с Минхо чужеземного принца. Уж больно тонок был его стан, и лёгок сам он, когда ловко спешивался с коня. Высокий, стройный — он заметно отличался от крепких и коренастых воинов хунну. Даже Минхо, что сам родом из восточных земель, был приземистее и много шире. Впрочем, возможно, принц просто был ещё слишком юн. Чем ближе он становился, тем сильнее билось сердце кагана — маленькое, точёное лицо под замшевой шапкой даже издали поражало красотой. Его лёгкая поступь и какая-то животная грация слишком резко выделяли из его толпы. Каганат хунну знал немало чужестранцев — и пленников, и заезжих купцов, и противников, но таких, как принц, здесь ещё не видывали. Толпа зевак восхищённо разглядывала нового супруга своего вождя. Процессия остановилась в нескольких метрах от кагана. Неожиданно для принца Минхо гулко ударил себя кулаком в грудь и уважительно склонился перед каганом, опустившись на одно колено. То же самое проделали остальные прибывшие. Хенджин растерялся и, подумав, снял шапку и отвесил привычный низкий поклон, прижав обе руки к туловищу. Длинные, блестящие волосы воронова крыла, отливая серебром на солнце, рассыпались по плечам, превращая нежный образ его и вовсе в неземное видение. Чанбин, глубоко дыша и не отрывая от него глаз, приблизился, взял обе руки принца в свои и трепетно поцеловал каждую. Хенджин вытаращился в недоумении, но промолчал. — Хвала Тенгри, вы доехали невредимыми. Благодарю тебя, мой верный логад. Приветствую тебя, мой супруг, — последние слова каган произнёс на языке принца. Тот окончательно смутился и склонил голову: — И я вас приветствую… Далее Хенджин не нашёлся, что сказать, но кагану этого было достаточно. Он кивнул прислужницам: — Дайте принцу отдохнуть с дороги, накормите, умойте, уложите спать. И приготовьте всё к обряду. Завтра свадьба. — Завтра? — удивился Банчан, — К чему такая спешка, отец? Дай дружине отдохнуть с дороги. Да и мужу твоему не мешало бы, наверное, прийти в себя. — Свадьба будет завтра, — спокойно повторил каган, всё ещё не отрывая глаз от прекрасного личика напротив. И лишь через несколько долгих мгновений повернулся и ушёл в свой шатёр. Сын недовольно фыркнул, закатив глаза. — Будет тебе! — Минхо потрепал наследника по плечу, — Не ворчи, как старик. Не видишь, отцу твоему не терпится уложить молодого мужа на свадебное ложе! Логад, честно говоря, надеялся, что принц его не поймёт, но Хенджин прекрасно оценил шутку, хотя бы по реакции мужчин вокруг. На счастье, в этот же момент прислужницы повели его в шатёр, и никто не увидел, как сильно принц побледнел. Никто, кроме Минхо. Логад прикусил язык: не хотел он пугать нежного юношу раньше времени. Подумав с минуту, Минхо решительно зашагал к шатру кагана. — Дружище, разве ты не устал с дороги? Так не терпится посплетничать? Чанбин, как всегда, невозмутим и насмешлив. Вождь спокойно восседал на подушках и дымил в длинную трубку, окутывая пространство завитками белого дыма. — Надо поговорить, — логад уселся напротив, ласково потрепал шаньюя за могучее предплечье, — Ну, как он тебе? Чанбин усмехнулся: — Иноземец не наврал. Прекраснее луны на небе, ярче солнца. Минхо широко улыбнулся: — Я знал, даже не сомневался. Но, Чанбин, имей в виду… — Ты его опробовал? — в голосе шаньюя зазвенела ревность, и сердце собеседника забилось в тревоге от смутных уколов совести и одновременно облегчения. — Что ты, конечно, нет. Он невинен. Совсем. Чист, как дитя. Ни с девицами, ни с сверстниками, ни с воинами — у него ничего никогда не было, — Минхо увидел, как при этих слов вспыхнули незнакомым вожделением узкие грозные глаза старого друга, и спешно добавил, — И, Чанбин, мальчишка очень напуган. В пути пытался сброситься со скалы. Едва перехватил его. Предводитель помрачнел. Пыхнул трубкой и кивнул: — Я тебя понял, друг. Тебе причитается немало за такую службу. И всем твоим людям. Награда ждёт вас. Ступай. Минхо поклонился и вышел из шатра. Свою работу он выполнил и награду эту заслужил. Но отчего-то покоя на сердце не было, напротив — оно отчаянно билось, когда логад вспоминал о мальчишке. За этот долгий путь он прикипел к нему, между ними словно возникла некая сердечная связь. Логад искренне болел за принца и желал ему счастья в союзе с каганом, но одновременно с этим в памяти вспышками проносились сладкий вкус пухлых губ и шёлк по-девичьи нежной кожи, и от этого под пупком что-то дрожало, напрягалось, а где-то в груди ощутимо кололо. Очевидно, ему действительно нужно хорошенько отдохнуть с дороги.

***

— Этот шатёр отныне ваш, он совсем новый, очень тёплый и красивый, мы готовились к вашему приезду, принц, — молодая хорошенькая прислужница поливала его из медного ковша тёплой, ароматной водой и шептала с милым акцентом приятные глупости, — У вас такая шелковистая кожа, совсем белая, как свет луны. Вы — так прекрасны, мой принц. Я рада вам прислуживать. Можете говорить мне всё, что вам нужно. Наш великий шаньюй велел исполнять все ваши желания. — Как великодушно, — дрогнул плечами Хенджин. Он уже почти перестал стыдиться того, что сидит обнажённым перед девушкой едва старше него. К нему тут все прислужницы относились как к существу своего пола, а не как к мужчине. Это было неприятно и ощутимо било по самолюбию, ведь во дворце Сонджо девицы непременно покрывались румянцем и едва ли не теряли сознание, когда он выходил во двор, но с другой стороны — это и облегчало его нынешнее положение, было бы совсем неловко, робей и смущайся они оба. — О, великий шаньюй — избран небесами, для него нет предела, он может всё, — защебетала его личная смотрительница, — Вам уже доставили такие красивые ткани, украшения и драгоценные каменья! Позже вы выберете то, что захотите надеть на завтрашний обряд. Придут наши мастерицы, они вам всё подготовят. — О, небо, я не слишком в этом хорош, ты ведь мне поможешь, Айлая? — С удовольствием, мой принц! С огромным удовольствием! Не вздыхайте! Там, правда, так много красивых вещей — ай-я-яй! Просто глаза разбегаются! — Немудрено, ты ведь девушка, вы любите такое, — Хенджин равнодушно пожал голыми плечами, затем легонько улыбнулся, оборачиваясь к прислужнице, — Мы и тебе подберём наряды, да? Девушка аж взвизгнула от радости и захлопала в ладоши, впрочем, сразу же после с двойным усердием принялась намыливать спину принца.

***