Эфемерный огонь.

« — О нет...» — отчётливо ударило прямо по мозгам, когда карие глаза стали ближе, а холодная рука коснулась её щеки. Застывшая от страха перед неизвестностью Аканэ молчала, дрожали лишь губы. — Но я был уверен, что тебя попытались утопить... Я спросил у Дайе. Она сказала, кто с тобой тогда пошёл. Мы казнили её прилюдно, любимая. Не беспокойся. — он улыбнулся, а Харада словно стала ещё белее. « — Прилюдно казнили..? Но ведь сама... Я же это сделала сама!» — Кричала внутри себя Аканэ, разрываясь от чувства вины и страха. Она хотела сознаться, но не могла: каким бы храбрым воином японка не являлась, она всё равно боялась последствий за свои необдуманные поступки. Да и ком в горле встал так, что едва удавалось дышать, что говорить уже о том, что бы вымолвить что то? — Как ты чувствуешь себя сейчас? — рука переплыла с щеки на шею Харады, чем заставила табуном пройти мурашкам по спине. Заметивший дрожь в глазах и губах жены криомант осёкся, заглядывая в её глаза, сотканные изо льда глубины - не меньше. — Аканэ, что с тобой? Ох, не беспокойся, всё позади... Он обнял её, однако красноволосая задрожала лишь сильнее, поджала руки и нескрываемо заплакала. Саб-Зиро этому очень удивился и даже занервничал: он крайне не часто видел истерику жены. Ещё больше его стало напрягать то, что у неё поднималась температура, но это он, в теории, уже знал - перегрев от нахлынувших эмоций ударил по ней в виде собственной стихии. Ей страшно. Она боится, что узнают правду. Ей стыдно, что казнили тех, кто виноватым и чисто теоретически не мог быть. Она чувствовала себя грязной, слабой. Струсившей. Теперь ещё больше хотелось прикончить себя - какой же она воин после всего этого? После её слабостей? После того, какую ошибку она позволила совершить людям? — Чшш, тише, Аканэ, ну же... Ты ведь себе плохо делаешь. — взяв её лицо в свои руки тщетно пытался успокоить пиромантку старший. — Хочешь, я принесу нашего сына? Аканэ, хочешь я лично отдам Байху тебе в руки? Харада затихла. Она ведь так ненавидит этого ребёнка, почему же успокоилась? Неужели проснулся материнский инстинкт, на пороге со смертью? Она снова начинала плакать, всхлипывать, заливать своё лицо слезами, но теперь уже смотрела в глаза Саб-Зиро и интенсивно кивала. Отдайте мне моего ребёнка! Отдайте! Дайте! Я хочу своё дитя! — Сейчас, милая. Только не плачь... — погладив её по плечам и поцеловав в лоб Би-Хан сорвался с места, идя скорее забирать от кормилицы их ребёнка.

***

— Би-Хан! Би-Хан! Как она? — его остановили братья. — Ой, привет, малыш. — Томаш, дай ему пройти. — взяв за плечо эненру проговорил Куай, оттягивая его на себя. — Всё в порядке. Она очнулась. Сильно плакала, сына хочет видеть. — наспех проговорил брюнет, показательно обходя двоих. Не сейчас. — Потом, парни. Сейчас у меня дело более важное. — Может мы можем чем-то помочь? — выскользнув из под руки Куая и ступив за криомантом продолжал Томаш. Однако, после укоризненного взгляда, Саб-Зиро, оставив Смоука без ответа и прижимая сына к себе сильнее, быстрым шагом рассекал коридоры далее, лишь бы быстрее добраться до его Жар Птицы, без которой тьма никогда бы не расступилась пред ним. — Томаш, что это опять? — Я не знаю, Куай... Я так волнуюсь за неё. — пепельноволосый вздыхает и садится под стену, берясь за голову. — Брат, она родила, она не будет твоей, пора смириться. — пусть и серьёзно, однако всё же с сочувствием произносит Лян. — Я знаю... Знаю! Просто... Ах, как объяснить... Она близка мне душой, сильно. Когда я рядом с ней - она будто мне кого-то напоминает, становится так тепло и спокойно... — отрицательно качая головой вторил мысленно себе голубоглазый, и вслух старшему. — Сестра? — Может быть... Лян, я знаю, что это неправильно. Я стараюсь, просто боюсь её потерять. Она ведь и тебе приятна, будет грустно, верно? — Поднимая голову и не дожидаясь ответа дым стелил далее: — Вот, будет грустно... Сердце разрывается. Я знаю, знаю что нельзя!... И стараюсь... Правда. — Я верю и горжусь тобой, Томаш. Вставай, пойдём, у нас есть дела. чем быстрее сделаем - тем лучше. — Да, ты прав... Пойдём. К покоям криомант шёл быстрым шагом, не бежал только из-за грудного ребёнка в руках. Осторожно заходя он, почему-то, ожидал увидеть спящую от усталости после нарыданных слёз Аканэ, а больше всего боялся не увидеть её - но нет, вопреки ожиданиям она продолжала сидеть и всхлипывать, а завидев ребёнка – подорвалась с места, почти выхватывая рождённого наследника. Она была неосторожна, отбирая его, что насторожило криоманта. — Аканэ, остооржнее, прошу тебя... Он ведь крошечный. — без упрёка попросил Би-Хан, однако неожиданно получил отвратительный, укоризненный взгляд матери. От чего вдруг он отшатнулся назад? В её глазах горел огонь. Отнюдь не любви и не воинственности. Это была ненависть чистой воды. Ко всему. Резкий прилив любви к собственному чаду окропился молниями злобы и отвращения. Посмотрев на ребёнка в своих руках, что в первые за долгие бессонные ночи клана наконец спокойно сопел – она чуть не выкинула его с приступом тошноты. Но, обошлось – небрежно положив его на свою постель Аканэ отошла, прикрывая рот рукой. Как бы Грандмастер не любил свою жену, мать своего сына, как бы не старался не повторять ошиок своего же отца – его раздраажало это поведение. Настроение и кредо менялось за секунду, а тут и недавний инцидент, как она чуть не умерла – криомант тоже не железный. Но правильно ли это было...? — Аканэ, да что с тобой такое происходит? — вздыхает он. — Убери его. — отмахивается она и отворачивается к окну. — И уйди сам, Би-Хан. Как смеет. Как смеет она так разговаривать с Грандмастером? Кто же она такая? Но криомант, выбирая лучший исход, пусть и сжимая руки в кулаки и скаля зубы от досады и внутреннего раздражения, отвечает ей: — Ты полюбишь нашего сына, Аканэ. В ответ ему устремилась тишина, и странный звук... Будто угли догорали в огне и тлели, громко-громко треща. Жалобно, с последним вздохом. — Не смогу. — ничем отозвалось в тишине её головы, когда прислонив ту к оконной раме от ставней Аканэ закрыла глаза. — Легче сжечь мир, чем заставить меня полюбить этого ребёнка. С минуту помолчав, открывая блеклые, уже почти серые глаза, что то внутри отдалось искринкой, из-за чего взгляд стал то ли хищным, то ли разбитым, словно бы и терять то уже и нечего. — Так сделай, Би-Хан. Можно этот мир вместе со мной. — вздохнув, Харада села на колени, прижав руки к груди. — О, Боги, сохраните, спасите... Направьте на истинный путь... Но молитвы разбивались о хрустальные стены пустоты. Разбивались, и звоном отдавались обратно в голову. Её мир уже горел. Пепел летел по пустотам мысле, тлел прямо на ветру.

***

Во снах был лишь пепел, сыплющийся с кроваво-оранжевого неба.

И до того времени, как мир в сновидениях целиком бы сгорел, она говорила с Би-Ханом, в кольце пламени, что с каждым мигом менял цвет на синий, эфемерный Огонь. Такой холодный и опасный.

— Посмотри, во что я превратилась, — блестя догорающим углём тихо шептала Аканэ, уже не различая границы между реальностью и снами.

Они разругались с Би-Ханом, на почве её стресса, гормонов и депрессии, от чего сны являлись раз через раз соответствующими:

— Угасаю, умираю, как Жар Птица. Я становлюсь пеплом.

А он... Или его проекция, молчали. Так громко и так грозно, будто в потемневших, но ледяных глазах, ничего кроме бушующей стихии не осталось.

— Недавно ... — вспоминая прошлой, одинокой ночи сон, — я распяла его. И распяли меня. Ты стоял так же безмолвно. Что реальность, а что нет... Я не знаю уже. Подскажи.

Шаг. Ещё. Всё ближе, и ей становилось теплее. Улыбка, что не посещала её лица уже битую неделю, а того и больше, озарила мерцающее чело на миг.

— А ты всё так же холоден и близок. Никогда не прощу тебя и себя. — кладя руки на плечи Би-Хана трепетала феникс. — Сожги. Сожги этот мир, вместе со мной...       Поцелуй, увы, не удалось увидеть даже во сне. Аканэ пробудилась и поднялась на локтях. Оглядевшись она приложила холодную ладонь к глазам, потирая их. — Снова? — проводив рукой рядом, и убедившись, что Харада и правда одна, она фыркнула. — Мгм, ну, конечно...       Бардак, который предстал её глазам, стал уже родным и единственным, кого она видела последние пару дней.       Встав и босыми ногами проходясь до дверей, прикладывая ухо красноволосая прислушалась: жизнь. За дверью кипела жизнь. Но не у неё.