Hello Winter

       Шерлок Холмс стоял перед величественными воротами Хабердэшеровской школы для девочек в Монмуте, окружённый благоухающим хаосом, напоминающим отчаянную попытку фабрики духов замаскировать запах столовой. Плотный шлейф из смеси приторных ароматов, реагентов и солоноватого привкуса слёз окутывал пространство вокруг. И над всем этим господствовало его собственное раздражение, распространявшееся туманом в холодное утро, — невидимое, но ощутимо густое. Что же можно сказать? Он, как и всегда, оказался не на том месте в не тот момент. Выставка научных достижений, организованная в этом почти мифическом учебном заведении для благородных девиц, должна была быть праздником ума, но, пожалуй, стала не более чем фарсом. Он был готов к тому, что его кто-то восхитит, кто-то покажет себя и свои научные изыскания, но вместо этого лишь наткнулся на обсуждение «инновационных» способов посадки лука и передовых методов регулирования движения на пешеходном переходе. Обмен парой слов с «коллегами по исследовательскому цеху» оставил его с едким осадком, что эти люди, кажется, вообще не имели представления о том, что такое настоящая наука. И это было не просто разочарование, а другое чувство, более глубокое, но менее эмоциональное — что-то родившиеся в затхлом уголке британской действительности, где даже воздух привык задыхаться от тоски и невероятной скуки. Шерлок уже был готов уйти из проектной группы, лишь бы отделится от той кучки идиотов, но тут произошло нечто, что окончательно перекрыло все позитивные возможности. Дисквалификация. За пустяк, за что-то настолько мелочное и незначительное, что он даже не потрудился запомнить, так что рассказывать в деталях, что же произошло, не имело никакого смысла. Весь день ощущался одной большой тупой погрешностью в его идеальном плане жизни, а этот случай представлял собой вишенку на торте — только вишенка эта отдавала привкусом прокисшего желе. Впрочем, в ретроспективе, выставка являлась всего лишь досадной кляксой в его календаре. Очередной, к несчастью. Главная же его забота, кроме теста по астрономии в понедельник, была загадочная смерть Карла Пауэрса — она продолжала мучить его ум, как невидимая заноза несколько недель подряд. Местная полиция, в своём неизменном блеске профессионализма, уже объявила это несчастным случаем, а когда он осмелился указать им на очевидные нестыковки, то получил ответ на свое письмо, полный сочувственного высокомерия. В нём ему предлагалось «перестать донимать взрослых» и заняться тем, чем и должен заниматься двенадцатилетний юноша. То есть, видимо, беззаботно гонять кожаный мячик по лужайке или страстно увлекаться коллекционированием марок. Полный абсурд, другими словами. Так что день Шерлока был не просто плохим — он был горьким, отвратительно горьким — даже хуже рыбьего жира, которым его пытался как-то накормить Майкрофт, когда младший жутко заболел. Но сейчас не об том. Решив, что терпение — добродетель, которая ему не по карману, молодой Холмс отвернулся от гудящей толпы и направился исследовать более тихие уголки сего местечка. По сути, он должен был ждать машину мамы с кем-то из учителей у ворот и, естественно, не шататься по «девчачьей» академии в одиночку, но из-за инцидента с лягушками, в котором он ТОЧНО-ТОЧНО не был задействован, Шерлок остался совсем один. Хорошо, что юного детектива это вовсе не расстроило — чуть-чуть тишины перед серьезным выговором от родителей ему не помешает. Школа Хабердэшеров была, как и положено старым зданиям, покрыта слоем таинственной пыли, который придавал всему виду некую аристократическую серьёзность. В её холлах висели портреты директрис с крошечными, колючими глазками, в которых читалось лёгкое презрение к подрастающему поколению, а поржавевшие трофеи на полках нагло напоминали о давних временах, когда учебное заведение имело хоть какой-то престиж. Шерлок продолжал идти, и ему казалось, нет, он конкретно знал, что школа была до ужаса скучной, старой, но все-таки вполне подходящей для поиска приключений, хотя бы на ближайшие полчаса.

***

Шерлок мог бы еще долго слоняться по коридорам, будто заблудившийся котёнок в лабиринте из строгих правил и старомодных указателей, пока кто-нибудь из учителей, с лицом, выражающим привычное «ну что же ты опять натворил», не выловил бы его и не отправил к машине матери. Однако в этот момент, когда он уже был готов пинать носком ботинка батареи от безысходности, до его слуха донеслось нечто совершенно неожиданное. Скрипка. О, это была скрипка в своей наивысшей степени совершенства — восхитительно раздражающая. Тонкая, как острая шпилька, и настолько идеально звучащая, что у Шерлока невольно затрещали зубы. Невыносимо правильная, она заполнила воздух вокруг него, льющаяся горным ручьем, холодная и безжалостно отстраненная ко всему, что ей не соответствовало. В этой мелодии чувствовался такой ослепительный, почти оскорбительный профессионализм, что Шерлок тут же ощутил непреодолимое желание найти таинственного скрипача и бросить ему в лицо единственный вопрос: «Не находишь, что это немного слишком для такого отвратительного дня?» Звук, совершенно равнодушный к тому, что кто-то может быть к нему не готов, точно зловредный вирус, уверенно прокладывал себе путь по безмолвному пространству, не оставляя шансов на спасение. Его невозможно было игнорировать, и уж тем более невозможно было не последовать за ним. Шерлок, разумеется, не смог устоять. Музыка тащила его за собой невидимой рукой. Его шаги глухо отдавались по паркету, резонируя со стенами, покрытыми слоями гипса и истории. Запах старого воска и чуть затхлой древесины, вперемешку с ожидаемыми нотами сладких духов, смешивался с мелодией, создавая некую атмосферу тайны, будто само здание, этот древний монумент скучного школьного быта, решило подыграть раздражающе-совершенной музыке — наверное, Шерлоку на зло. Вскоре он остановился перед массивной дубовой дверью с табличкой «Музыкальная комната». Рука потянулась к ручке, но Шерлок замер, раздумывая, насколько драматично он должен войти. Прерывать ли эту кристально ясную мелодию? И, что более важно, стоит ли показывать, что он впечатлён? Едва заметно фыркнув — скорее от досады на самого себя — он толкнул дверь ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь. Комната утопала в полумраке. Тяжёлые шторы наглухо закрывали окна, лишая помещение дневного света. В центре, спиной к двери, стояла девушка. Высокая, стройная, с идеально заплетённой рыжей косой, отливающей мягким светом. Она держала скрипку точно это была не просто вещь, а продолжение её самой. Её движения были настолько конкретны, что казались заранее выверенными, подобно механизму дорогих часов. Мелодия текла, летела, как и должна была в оригинале. По крайней мере, так думал Шерлок, убежденный в идеальности исполнения. И, несмотря на всю внутреннюю неприязнь к концепту «идеальности», Шерлок ощутил в груди знакомое покалывание интереса. Эта девушка — лет четырнадцати или пятнадцати, если судить по росту — была старше и, судя по звучанию, несомненно талантливее всех его одноклассников. Шерлок замер, затаив дыхание, едва осмеливаясь моргнуть, чтобы не потревожить чудное сочетание звуков, света и теней. Сцена, развернувшаяся перед ним, выглядела почти нереальной; одинокая фигура в центре комнаты была будто вырезана из световой полосы, пробивающейся через узкую щель между шторами. Субтильная, да, но с намёком на непоколебимую твердость. И всё же, ни её поза, отточенная до совершенства, ни виртуозность игры не зацепили Шерлока, как нечто иное. В каждой плавной ноте, что вырывалась из-под её пальцев, чувствовалась какая-то едва заметная, почти неуловимая тоска. Это было нечто, чему нельзя было научиться или воспроизвести искусственно. Нет, эта тоска была настоящей, глубокой; тихое эхо, спрятанное в самой сердцевине мелодии. А потом, все замерло в одночасье. Неожиданно девушка повернула голову, и их взгляды встретились. Её глаза, тёмные и блестящие, как полированное дерево, мгновенно сузились. Она медленно опустила скрипку, и последние, почти эфемерные ноты её игры зависли в воздухе, растворяясь с нарочитой ленивостью в наступившей гнетущей тишине. — Что тебе нужно? — спросила она. Голос незнакомки грянул, будто это сама скрипка впервые обрела дар речи: хрупкий, холодный и с лёгким металлическим оттенком, от которого хотелось проверить, не выбит ли случайно пол из-под ног. Шерлок почувствовал, как в груди одновременно разгорается раздражение и любопытство. Её бесцеремонный тон, исполненный высокомерного равнодушия, моментально пошатнул его уверенность, хотя он, конечно, никогда бы в этом не признался. — Мне просто стало интересно, — Холмс осторожно приоткрыл дверь, чуть приподняв подбородок и, мгновением позже, скрестил руки на груди; по видимому, это было единственным, что могло защитить уязвимое подростковое достоинство. Его слова были наполнены той смесью упрямства и дерзости, которую можно встретить только у двенадцатилетнего мальчишки, считавшего себя взрослым, но ещё не понимающего, что это значит. Девушка изучала его взглядом, словно перед ней стоял не человек, а предмет, который она раздумывала, оставить или выкинуть. Она была старше, выше и, что бесило сильнее всего, явно не собиралась делать вид, что он её хоть сколько-то интересует. Однако, к его собственному возмущению, Шерлок уже был достаточно впечатлен ею, чтобы остаться на месте. Большинство девочек его возраста были громкими, играющими на нервах, как залпы пустых слов и невиданных проблем, но от неё исходило что-то совсем обратное. Это было странное, будто заполнившее всю комнату, спокойствие, которое, казалось, изолировало её от бурной реки подростковой драмы. — Что ты тут делаешь? Разве тебе не положено быть на научной выставке? — спросила девушка, слегка приподняв одну бровь. — Я могу спросить тебя то же самое, — парировал Шерлок, его юношеское упрямство вспыхнуло мгновенно, как искра на сухой щепке. Он приподнял подбородок еще выше, в нерациональном желании доказать свою правоту хотя бы перед самим собой. — Все должны быть на выставке, включая тебя. Кем бы ты там ни была. Он позволил себе мимолётную ухмылку, хотя внутри него всё кипело, как в кастрюле с перепутанными специями: ювенальная желчь, интерес и неясное чувство оскорблённого достоинства яро боролись между собой, хаотично смешиваясь в котле эмоций. Девушка же, наверное, уловив его внутреннюю борьбу, тяжело вздохнула, подобно человеку, которому вдруг открылся нелицеприятный смысл жизни. Её глаза на мгновение устремились куда-то в сторону, и она отошла к окну, открывая шторы. Дневной свет рекой полился в комнату, освещая острые черты лица. — Я не приглашала тебя войти, — сказала она, неспешно поворачивая шею, её речь фонила таким обыденным неудовлетворением, что казалось, будто подобные вторжения происходят с завидной регулярностью и уже давно перестали вызывать у неё хоть какие-то реакции. — Это, мягко говоря, невежливо. Шерлок тут же в привычной для него манере прикусил щеку, но вовсе не из чувства вины, а потому что его сбила с толку её абсолютная невозмутимость. Он часто сталкивался с непониманием, даже презрением, но точно не с беспросветным равнодушием к своей эксцентричной персоне. — Я хотел послушать, — выдавил он с удивительной искренностью, хотя глубоко внутри, очевидно, все еще теплилась неуверенность. — Ты играешь... иначе. Это было необычно. Его пальцы непроизвольно дрогнули, как если бы он чувствовал малейшее прикосновение к чему-то знакомому — уроки скрипки, которые он когда-то посещал, лишь бы угодить матери, так и не обрели особого смысла в его памяти. Но это было другое. В её игре звучало нечто такое, что заставило его застыть на месте. — Послушать? — повторила она, как бы пробуя его намеренья на вкус, и, найдя их совершенно безвкусными, позволила им растворится в ее безразличии. — Не думаю, что ты способен понять мою игру. Это было наподобие поджога пороховой бочки. Злость вспыхнула в Шерлоке пуще прежнего, как спичка о коробок, и в одно движение он оказался на переднем крае своего собственного гнева. — Ты ничего не знаешь обо мне! — выкрикнул он, забыв про все приличия и почти подпрыгнув от возмущения. Казалось, сама суть его существования потребовала мгновенной реакции; Как если бы весь смысл жизни вдруг оказался под вопросом, и он отчаянно пытался доказать обратное. Она, разумеется, лишь хмыкнула в ответ, небрежно бросив эту реплику куда-то в пространство, будто мусор на тротуар. Затем её пальцы, гибкие и удивительно уверенные, вновь коснулись струн. Этот жест — полное, абсолютное пренебрежение его существованием — был невыносимым. — Уйди, — произнесла она с невозмутимой ясностью, не поднимая на него глаз; её слова уже давно были решением, которое он мог лишь принять. И, конечно же, оспаривать его не имело смысла. — Нет, — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Младший Холмс говорил твёрдо, но внутри лихорадочно искал ответ на простой, но невыразимо сложный вопрос: почему? Почему он не мог просто уйти? — Я хочу послушать ещё. Её губы сжались в тонкую линию, она помолчала, оценивая его с ног до головы, но затем покачала головой, словно его просьбы были просто водяными пузырьками, которые она раздавила одним лишь вздохом. — Нет, — сказала она окончательно, настолько же твердо, как и её отстранённость. — Я не буду играть для тебя. Шерлок почувствовал, как его злость быстро превращается в невыразимое разочарование, которое он не так часто встречал в своей жизни. Как уже говорилось, слишком нерациональное чувство для него — чтобы в ком-то разочароваться, сначала нужно поверить, а Шерлок совсем не такой по своей натуре. Но в этот раз это было как нереализованный импульс, который застрял где-то внутри. Ему нравилась ее музыка, и пару минут назад она ее самозабвенно играла. Что не так сейчас? Не в силах понять это, он остался стоять, подобно маленькому кораблю, разбитому о непреклонные скалы её характера. Она вновь подняла на него взгляд, флегматичный, бесстрастный, идеально ровная гладь замёрзшего озера. Её спокойствие было почти оскорбительным. Шерлок вдруг понял, что весь его взрыв, вся его гневная буря даже не задели её — она стояла как маяк, неподвижная и холодная к бушующему вокруг неё морю, что заставило Шерлока почувствовать себя совершенным идиотом. Идиотом, который никуда не собирался уходить, однако. — Так почему ты не на научной выставке? — внезапно спросила девушка после секундной тишины, и Шерлок тут же задержал дыхание. Этот вопрос, казалось, вцепился в его внутренности, и он побледнел, но попытался скрыть свою нервозность. — Я… — начал он, но тут же прикусил язык. Это не было чем-то существенным; это не стоило обсуждения; он не хотел об этом говорить. — Не важно. — Не важно? — вкрадчиво переспросила она. — Я могу позвать учителя, если хочешь. Уверена, их заинтересует твоё отсутствие. Это заявление, лишённое всякой драматичности, тем не менее вновь вызвало в Шерлоке раздражение, похожее на вихрь. Её спокойствие, её манера обращаться с ним, как с неразумным ребёнком, всё это было унизительно. — Меня дисквалифицировали, — выпалил он с таким напором, что её бровь вздрогнула едва заметно. Он продолжил, всё более разгораясь. — По уважительной причине, между прочим. Я работал с идиотами, которые меня не слушали. Мы чуть не подрались. Всё. Это не такая уж весёлая история. В попытке удержать последние остатки самоуважения, он сдавил руки еще плотнее. Девушка смотрела на него с видом, который мог бы сойти за лёгкое удивление, если бы оно не было таким тщательно сдержанным. Её взор остановились на нём чуть дольше мимолетного, и Шерлок вдруг почувствовал, что она видит его насквозь, как видят слабые места в стекле перед тем, как его разбить. — Возможно, они не были настоящей проблемой, — сказала она, чуть наклонив голову, как будто была профессионалом в психологии всех подростков в округе. — Иногда люди начинают действовать странно, если чувствуют, что их не слышат. А ты никогда не задумывался, что проблема могла быть в тебе? Шерлок бросил на неё взгляд, полный яростного возмущения, из-под своих милых кудряшек. Ее слова пробили брешь в его самодовольстве, и он ощутил нечто большее, чем злость. Замешательство? Возможно. Но это только усиливало раздражение. — Ты ничего не понимаешь, — прошипел он, как котенок, пытающийся выглядеть опасным, но оставшийся скомпрометированным своей собственной наивной грацией. — В жизни есть куча ненужных вещей и глупых людей, которые не имеют право требовать моего понимания. И твоя музыка, кстати, тоже не такая уж важная, если уж на то пошло. Он ожидал, нет, хотел увидеть в её глазах ответный огонь, какое-нибудь оскорбление или хотя бы лёгкий намёк на уязвлённость. Но вместо этого её черты неожиданно смягчались. Лишь на мгновение, как проблеск света в тёмной комнате, но достаточно, чтобы застать его врасплох. — Вот как? — протянула она, на тон учтивее. — А что же на самом деле для тебя важно? Он открыл рот, но слова застряли в горле, не осмеливаясь выйти. Он не мог позволить себе стать уязвимым. Быть открытым в такой момент — это было бы равносильно падению в пропасть, и он знал это, особенно перед девчонкой. Пф. — Я не хочу об этом говорить, — пробубнил он наконец, сжав кулаки так, что пальцы побелели. Он пытался удержать контроль над ситуацией, над собой, над её взглядом, который проникал слишком глубоко. Девушка слегка вытянула шею, и её слова прозвучали как приглашение: — Если скажешь… возможно, я сыграю для тебя. Её слова повисли в воздухе нитью паутины, блестящей и едва видимой. Шерлок замер, борясь с собственными мыслями. Сказать или нет? Довериться или посмеяться ей в лицо? Все это было ужасно сложным, но так же отвратительно интригующим. — Это связано с делом Карла Пауэрса, — наконец вырвалось из него, почти с пренебрежением, точно вся тяжесть этого вопроса была чем-то совершенно пустяковым. — Но тебе, наверное, это не интересно. Пустая трата времени. Выражение лица девушки осталось таким же ровным, но он уловил едва заметную искорку в её глазах, слабый проблеск чего-то, что могло быть интересом. Или любопытством. Или, что хуже всего, пониманием. — Попробуй, — сказала она, в её голосе появился лёгкий вызов, почти игривый, но по-прежнему безмятежный, как у того, кому совершенно нечего терять. — Ты можешь быть удивлён, что меня способно заинтересовать. Шерлок глубоко вдохнул, чувствуя, как сердце ускоряется, словно от предчувствия прыжка в ледяную воду. Идея поделиться чем-то настолько личным была одновременно пугающей и будоражащей. Воздух в комнате стал почти осязаемым, подобно натянутой струне, готовой лопнуть. — Это о мальчике, который утонул в бассейне? Шерлок вздрогнул. Она знала. Конечно, знала. — Ты слышала об этом? — вырвалось у него; интонация прозвенела с таким завораживающим коктейлем шока и любопытства, что можно было представить, как где-то дирижёр делает паузу, чтобы вслушаться и найти того, кто разрушает его гармонию звука. Точнее, здесь была совсем обратная ситуация. Большинство его сверстников едва ли утруждали себя хоть какими-то размышлениями о последних событиях, а уж тем более девочка (!) из частного пансиона, где вряд ли бы разрешили изучать ученицам такое. — Это обсуждают в новостях, но я... не ожидал... — Он осёкся, немного потерянный, что, надо сказать, бывало нечасто. — Трудно не знать, — ответила девушка с крохотной тенью улыбки, которая, казалось, промелькнула на её лице так, будто она сама ещё решала, оставлять её или нет. — Такие трагедии всегда привлекают внимание. А что ты думаешь? Шерлок замялся, дыша медленнее, как если бы размышлял, стоит ли входить в комнату, полную соблазнительных секретов, тайн и загадок, в которых он может поковыряться. Вдруг это ловушка, подумал он. — Расследование было ужасным, — произнёс Шерлок с некой досадой, медленно набирающей обороты. — Полиция... просто не справилась. Здесь определённо что-то не так, и я намерен выяснить, что именно. Его смерть не могла быть случайной. Его собеседница подняла голову. Шерлок отчетливо видел, с каким вниманием она его слушала, её чёрные глаза были прикованы к нему, как будто они — два следователя, стоящих над картой, усеянной красными флажками. — Это просто нелогично, — продолжил он, встрепенувшись, вдохновленный собственной мыслью и ее заинтересованностью в его словах. — Он был блестящим пловцом! Как он мог утонуть? Здесь кроется что-то большее, чем просто несчастный случай. Она, всё ещё задумчивая, опять кивнула. — Ты прав, — сказала девушка, словно роняя каплю масла в уже кипящее пламя. — Люди часто видят лишь то, что хотят видеть. Их предвзятость может скрыть от них очевидное. Возможно, никто не хотел верить, что у Карла могли быть враги. Шерлок ощутил что-то чуждое. Это был не только прилив энергии от её слов, но и редкое чувство — быть услышанным. — Точно! — воскликнул он, глаза его вспыхнули, будто он только что раскрыл новый элемент периодической таблицы. — Все слишком поспешно называют это нелепой трагедией и ничем больше! — Возможно, это было умышленное заблуждение, — добавила она, её тон оставался ровным, но в нём появилась некоторая доля сомнения, что ещё больше заинтриговало его. — Некоторые личности порой невероятно искусны в том, чтобы скрывать правду любой ценой. Шерлок вскинул взгляд, теперь целиком поглощённый её теорией. — Ты хочешь сказать, что здесь может быть преступление? Настоящее? — спросил он, подавшись вперёд, как если бы приближался к запрещённой истине. Неужели, не только он так думал? Это было невероятно приятное чувство, особенно для подростка, которого никто и никогда не воспринимал всерьез. Её взгляд оставался устойчивым, почти бесстрастным, но настолько проницательным, что ему невольно пришло в голову: может быть, она знает больше, чем говорит. Он даже развлек себя мыслью, что перед ним мог быть тот самый убийца. Какое чудесное совпадение было бы, не так ли? — Всё возможно, — отозвалась она. — В любом случае, твоё любопытство приведёт тебя куда-то. Её слова висели в воздухе, как неизречённое предсказание. Шерлок заметил, что его волнение теперь перемешалось с чем-то почти... неудобным. Её спокойствие больше не бесило, а притягивало его, как магнит, заставляя испытывать странное желание впечатлить. Он зашагал по комнате с воодушевлением генерала, выстраивающего решающий план сражения, ловко лавируя между музыкальными инструментами, как между стратегическими пунктами на карте. Внезапно он остановился, хлопнув себя по лбу с такой энергией, что любой наблюдатель наверняка решил бы, что перед ними разыгрывается великая драма интеллекта. — У меня есть идея! — воскликнул он, глаза его горели так ярко, что можно было бы зажечь свечу. — Нужно всё записать. Он ринулся к двери, но тут же застыл — лассо новой мысли неожиданно обвилось вокруг его лодыжки. Обернувшись, он встретил её взгляд и увидел, как на лице его собеседницы мелькнул едва заметный, но неоспоримый налёт усмешки. — Что тут смешного? — спросил он, нахмурившись с таким выражением, которое должно было показать серьёзность его намерений, но лишь добавило обаяния мальчишеской непосредственности. — Почему, если не секрет, юноша твоего возраста столь поглощён расследованием дел Скотленд-Ярда? — интонация незнакомки была плоской, без намека на презрение к его интересам. Чистое любопытство, и то не ярко выраженное. Шерлок на мгновение замолчал, обдумывая её вопрос; он осторожно взвешивал, стоит ли сказать правду, или лучше оставить её скрытой. В конце концов, честность победила. — Просто это не кажется мне справедливым. Все так быстро забыли о Карле, а я... я хочу понять, что на самом деле произошло. Я думаю, он это заслуживает. — ответил Холмс, уверенность в его словах была неоспоримой, несмотря на ту неопределённость, что всё же висела в воздухе. После недлительной паузы и ее кивка согласия, Шерлок, закусив губу, посмотрел на нее в желании вывернуть вопрос назад: — А ты? Ты ведь не похожа на остальных девчонок. Что в этих делах тебя так увлекает? Она ненадолго задумалась, и её лицо стало необычайно сосредоточенным. — Это стимулирует ум, — сказала она наконец. — Мне не столько интересны сами дела, сколько сложность человеческого поведения и мотиваций. Человеческий разум, знаешь ли, потрясающая вещь. Сказав это, она взглянула на настенные часы, и на какое-то мгновение между ними повисла тишина. — Присаживайся, — предложила она, указав на стул лёгким кивком. Затем, с элегантностью, которая, похоже, была её природным состоянием, встала и подошла к углу комнаты. — Я сыграю что-то для тебя. Он устроился на предложенном стуле, чувствуя, как предвкушение пробирает его до самых костей, когда она взяла в руки скрипку. — Ноктюрн, до-диез минор. Шопен. — уверенно и спокойно произнесла она. Как только её смычок скользнул по струнам, комната наполнилась тонкой мелодией. За окном начал падать снег, мир за стеклом стал тихим и отдалённым. Загадочная девушка закрыла глаза, погружённая в симфонию. Шерлок сидел, зачарованный, ощущая, как строгость её игры удивительно сочетается с эмоциональной глубиной произведения. В тот момент он осознал что-то совершенно непривычное — смесь восхищения, любопытства и чего-то ещё, столь глубокого, что он едва мог это выразить. Он смотрел на неё, околдованный не только её чертами лица, но и невероятной силой ума, которая буквально исходила от её игры. Когда ноты заполнили воздух, Шерлок задумался, что ему наконец стала не просто нравится скрипка, он признал ее — клиническая точность придавала музыке ещё большую глубину, которой как раз и не хватало ему для понимания этого инструмента. Можно сказать, что она раскрылась перед ним с новой стороны, которую он даже не думал обнаружить. Девушка играла с такой сдержанной интенсивностью, что вся комната наполнилась акустической гармонией, а последние аккорды Ноктюрна ещё долго звенели в воздухе, даже после того как её смычок оторвался от струн. Она на мгновение замерла в тишине, и музыка уступила место мягкому покою падающих снежинок за окном. Её взгляд устремился к пейзажу, холодный и собранный, как будто она была поглощена мыслями, неимеющими ничего общего с четырьмя стенами музыкальной комнаты. Шерлок был не в силах оторвать глаз. Её осанка, линия слегка приоткрытых губ, спокойствие — это всё оставило его под неизгладимым впечатлением. Но когда она отвернулась от него в другую сторону, он ощутил, как лицо его внезапно запылало: румянец, смесь смущения и того упрямого, почти детского вызова, который он часто использовал как защиту. Она начала собирать скрипку, её движения были точны и механичны, словно это не требовало ни малейших усилий. — И это всё? — спросил он с оттенком разочарования в голосе. — Да, — коротко ответила она, бросив на него взор, который невозможно было прочесть. Затем, после небольшой паузы, добавила: — Тебе понравилось? Что именно больше всего? Её прямота застала его врасплох. — Всё, — пробормотал он. Затем, поймав собственную неуклюжесть, добавил, чуть более искренне: — Твоя игра… успокаивает. Разглаживает мысли, останавливает их на время. Его ответ завис в воздухе. Девушка, едва заметно кивнув, будто переваривала его, ничего не сказала, но уголки губ поднялись достаточно, чтобы в её глазах зажегся слабый огонек: интерес? Забава? Он не мог сказать наверняка. — Тогда это твоё, — вдруг сказала она, протягивая ему футляр со скрипкой. — Что? — выдохнул он, не скрывая удивления. — Нет, я не могу это принять! — Почему? — ответила она, её тон был сухим, но настойчивым. — Ты ценишь музыку больше, чем я. Для меня это… пустое занятие. Её слова сбили его с толку. — Но ты играешь прекрасно! — воскликнул Шерлок, пытаясь осмыслить её ответ. — Красота ничего не значит, если она не приносит удовольствия, — ответила она отстранённо. — Музыка требует времени, а я не нахожу в ней смысла. Шерлок замолчал, пытаясь понять. Эта девушка сейчас виделась ему чуждой, как далёкая звезда, но в то же время удивительно близкой. Его поражала уверенность её слов; она была настолько твёрда в своём презрении к тому, что приносило ему успокоение, что это завораживало. Конечно, юный Холмс привык идти против толпы, против устоев, но здесь… здесь он как будто встретил другого паломника, у которого свой путь, отличный от всех, включая Шерлока. Кто-то очень похожий на него, но совсем другой. Одинаковый в своей исключительности, и, похоже, настолько же одинокий. После небольшого молчания, он нехотя принял чехол, ощутив его внезапную тяжесть, будто внутри него лежали не только скрипка, но и ответственность, о которой он пока не имел ни малейшего представления. — Ну ладно, но я не умею играть, — сказал он, глядя на неё с лёгкой укоризной. — Так и не научился. — Разберёшься, — ответила она, отмахнувшись от его беспокойства как от пустяка. Он прижал чехол к себе, чувствуя так, словно только что получил подарок, которого не просил, но всё же был слишком взволнован, чтобы отказаться. Внутри него боролись благодарность и странное ошеломление, которое всегда возникает, когда кто-то видит в тебе больше, чем ты видишь в себе. Он хотел спросить её имя. Хотел узнать больше о необычной девушке, которая говорила так, как если бы время было для неё растяжимым, а слова — лишь инструментами. Однако прежде чем он успел произнести хоть писк, в комнату вошла преподавательница, её интонация звучала двояко — по ней было видно, что она пыталась быть одновременно строгой и доброй, но преуспевала в одном больше, чем в другом. — Мисс Харкурт! — воскликнула она с той смесью удивления и облегчения, которую испытываешь, находя пропавшую кошку, — Вот вы где! Мы вас как раз ищем. И вы, Мистер Холмс, — её взгляд метнулся на Шерлока, — нам нужно поговорить о вашем поведении. Шерлок, почувствовав себя, как мышонок, пойманный за сыром, зажал чехол крепче и, особо не думая, шагнул за девушку. Как бы это не хотелось признавать Шерлоку, но он прятался. Мисс Харкурт окинула его непонятным взглядом и тут же развернулась к нему спиной, закрывая его от взора злой учительницы. Шерлок удивился, насколько её поведение мгновенно изменилось. Холод слегка исчез, уступив место маске теплоты, казавшейся ему выученной, почти искусственной. — Я уже поговорила с ним о его поведении, — сказала она ровно, почти мелодично. — Он прекрасно понимает свои ошибки. Нет смысла наказывать его — всё улажено. Пожалуйста, просто верните его родителям без всяких выговоров. Её голос сродни густому мёд с тонкой примесью железа. Шерлок смотрел на неё с изумлением, как будто она была адвокатом, которого он нанял случайно, но который внезапно выиграл его дело. Преподавательница выглядела скептически, но, к его удивлению, кивнула. — Ладно, раз президент школьного совета за него заступается, полагаю, у вас на то есть основания, — сказала учительница с тоном, который был одновременно согласным и полным скрытой строгости. — Но, мисс Харкурт, я жду вас позже. Нам многое нужно обсудить. С этими словами она повернулась к Шерлоку, жестом указывая ему выйти. — Пожалуйста, молодой человек. Шерлок замялся, пытаясь задержаться. — Подождите! Я не успел… — начал он, но предложение так и осталось незавершённым. Учительница уже уводила его прочь из комнаты, не оставляя времени на возражения. Он оглянулся на девушку, надеясь хотя бы на последний взгляд, но она уже сидела на стуле, её ноги были элегантно скрещены, а спина повернута к нему. Её осанка — безупречна, словно у скульптуры, а глаза… глаза следили за снегом, падающим мягкими хлопьями, как будто в этом белом безмолвии заключался весь смысл её мира. От этого зрелища, ее абсолютного равнодушия к тому, что происходит за стенами музыкального класса, сердце Шерлока сжалось в некомфортном чувстве утраты. Что, если он больше никогда её не увидит? Что, если так и не узнает её имени? Они шли по коридору, и Шерлок прижимал к себе чёрный футляр со скрипкой, как если бы это был сундук с сокровищами. Его руки невольно ощупали серебряные буквы, выгравированные на крышке, и он шепнул их вслух — не столько для себя, сколько для пустого пространства, чтобы запечатлеть их в воздухе. — В. Р. Х. Эти три буквы прозвучали как аккорд, как будто сорвались с самой натянутой струны. Шерлок подумал, что ее инициалы были безукоризненным и точным, как рифма в идеальном стихотворении. Они наполнило коридор мягким, почти музыкальным эхом, а в его голове засели, как мелодия, которую невозможно перестать напевать.