Райский сад

Время в тюрьме обычно располагает к размышлениям. Даже если напротив тебя сидит человек, которого ты признаёшь смертельно опасным. Достоевский, способный устроить войну, всего лишь парой небрежно оброненных слов. Некоторое время назад этот человек… изменился. Дазай не мог сказать, что Фёдор стал меньшей угрозой, наоборот, в какой-то момент Осаму понял, что не может его просчитать, будто вовсе перестал понимать логику мужчины. Взять, к примеру, их положение в настоящем. Дазай не находил причин, по которым Фёдор позволил посадить себя в тюрьму. Достоевский ухмыльнулся. – Мне кажется, ты заскучал, Дазай-кун. Почему бы нам не поболтать о чём-нибудь интересном и сегодня? – новая манера Фёдора растягивать гласные в его фамилии Осаму раздражала, но он только ухмыльнулся в ответ. – И что же ещё ты хочешь обсудить? – Продолжая тему психологического консультирования… Говорят, особенности нашего характера закладываются в детстве. У меня никогда не было семьи, ни плохой, ни хорошей. А что насчёт тебя? Был ли у тебя заботливый отец, или тебя избивал отчим? Рос ли ты один, или у тебя была милая, заботливая сестричка? Дазай наклоняет голову, усмехаясь, но мысленно отметает варианты. Слишком близко. Слишком, чтобы быть совпадением. Даже Мори не знал о его прошлом, Дазай подчистил все следы, когда стал главой Исполкома. Откуда? Откуда?! – Не думаю, что тебе это поможет. Сколько я себя помню, всегда был один. – Врёшь, Дазай-кун, – говорит Фёдор, облизывая губы, и жест этот кричит Осаму о неправильности происходящего. Нет, это не Достоевский. Никаких сомнений. Тогда кто же натянул на себя лицо международного террориста – и зачем? – Готов поспорить, у тебя была сестра. Младшая? Нет, конечно, она была старшей. Она была лучше тебя во всём, не так ли? Ты обрадовался, когда она исчезла? Дазай не отводит пристального взгляда от незнакомца в облике старого врага. Левый глаз этого человека наливается красным. А притворяться беспечным становится сложнее. – Как давно настоящий Достоевский мёртв? – делает свой ход Осаму. – Кажется, ты всё-таки не был рад. Что ж, тебе повезло, – говорит этот человек слегка разочарованно. – Что касается твоего вопроса… Разве ты будешь скучать по милашке Фёдору? Я недостаточно хорошо тебя развлекаю? Дазай не успевает ответить. Он прищуривается, видя, как пространство перед самозванцем рвётся, будто кто-то с той стороны декораций решил выйти через нарисованный вход. – Знаешь, кому здесь не повезло? – раздаётся звонкий девичий голос, и лицо Фёдора искажается. Оно, наверное, впервые за много времени выражает искреннее потрясение. – Рокудо Мукуро, почему мой брат в тюрьме для одарённых, к тому же твоими усилиями? Считать ли мне это изменой? Дазай впивается взглядом в девушку. Ровная спина, волосы по лопатки забраны в хвост. Он не видит лица, но чувствует разочарование. Назвала братом, но… Очевидно, слишком юна. Его сестре было бы больше. Этой девчонке от силы семнадцать. – Кто виноват, моё Небо, что твой брат пошёл в тебя, и этот способ оказался единственным надёжным, чтобы предотвратить его безвременную смерть? Дазай чувствует, что начинает смеяться. Безудержно и немного нездорово. Девчонка оглядывается на него, и смех застревает кашлем. – Тсуна? – не веря, выдавливает Осаму. – Почему ты… такая маленькая? Она краснеет. Если это действительно Тсунаёши, то испытывать смущение она не умеет, так что это точно от злости. Достоевский – Рокудо Мукуро? – склоняет голову набок и убеждённо произносит: – Ну вот, а я что говорил о суицидальных склонностях?