Engel mit schwarzen Flügeln

      Сезон клубники подходил к концу, а потому спелые тяжелые ягоды требовали к себе особого внимания. Клубника спела каждый день, и хотя кустов было всего шесть, мисс Мюллер утомляла ежедневная рутина по их переработке. В какой-то момент ее стало так много, что места на кухне почти не осталось. Приходилось ставить полные корзины в гостинной и, что самое главное, в кабинете волшебника. Но это, с позволения сказать, недоразумение ничуть не трогало Цвакельманна. Напротив, он был спокоен. Вот только загадочная улыбка все никак не желала сходить с его порозовевшего лица. А между тем запах сладкой клубники продолжал витать в замке, проникая в самые дальние его уголки.        В сезон урожая клубника стала неотъемлемой и, пожалуй, самой главной составляющей на кухне. Клубничные жареные пирожки, сладкие косички с маком и клубничным джемом, компот из диких ягод и пряный клубничный соус, что так идеально сочетался с поджаренным до хрустящей корочки мясом.       Иногда мисс Мюллер ловила себя на мысли, что Цвакельманн снова что-то задумал. Ведь такое количество клубники просто не могло созреть за столь короткое время. Но, как уже было сказано, волшебник на это лишь разводил руками, а после удалялся в свой кабинет, насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию.       Виктория решила оставить все как есть, и не заострять внимание на таких мелочах. Куда более важным для нее стал внешний вид самого волшебника. Теперь звездная мантия не висела на нем бесформенным куском, а вполне прилично облегала широкие плечи. Порозовевшая кожа и ясный взгляд голубых глаз придавали волшебнику свежий вид. А жуткие синяки под глазами, казалось, исчезли навсегда. Преображение волшебника было по истине впечатляющим. Будто годы, сковывающие его тело, отступили, возвращая первозданный вид. И чем бы не были вызваны столь кардинальные перемены, мисс Мюллер они определенно нравились. Как и то, что за ними следовало.       Расположившись на диване в гостиной, Виктория раскрыла справочник по растениям Зачарованного леса, уже было приготовившись погрузиться в мир волшебства, как вдруг вспомнила о вкусной сладости, оставленной на кухне в глубокой лиловой мисочке. Перспектива съесть клубнику прямо из большой плетеной корзины посреди стола не учитывалась.       Фыркнув, мисс Мюллер не без труда встала с мягкого дивана, разгладив складки на пышной юбке. Тело все еще помнило прикосновения, которые волшебник щедро дарил ей прошлой ночью. И те несколько раз, несколько восхитительных раз этим утром никак не желали покидать ее мысли.       Толкнув дверь, что вела на кухню, Виктория застала волшебника у печи. Перебирая длинными пальцами веточки шиповника, Цвакельманн даже не обернулся, продолжив придирчиво рассматривать высушенный пучок. Чтобы не «отвлекать» волшебника, Виктория прошла мимо, невесомо коснувшись пальчиками звездной мантии.       — Доброе утро, господин волшебник.       Повернувшись к нему спиной, Виктория тянется руками к лиловой мисочке, как вдруг чувствует горячее дыхание на оголенном плече.       — Ты пахнешь сексом, — шепчет волшебник, зарываясь носом в мягкие пряди.       — А ты мной, — парирует Виктория, ничуть не смутившись.       В конце концов, глупо краснеть и отводить взгляд после того, что произошло здесь неделю назад. И в спальне. И в его кабинете. И в купальне. Черт, Цвакельманн трахал ее на всех поверхностях этого замка.       Единственное, чего не понимала мисс Мюллер — как она вообще пережила это?        После третьего оргазма она была не в состоянии думать. Да что там, она даже стоять не могла. Впрочем, этого и не требовалось. Цвакельманн отлично справился сам. А она все текла и текла. Кончала раз за разом и....       ...ей следовало бы успокоить разум. Она не знала, что с ней происходит. Как и не понимала почему собственное тело предает ее. Все из-за волшебника или из-за собственных чувств, вспыхнувших столь неожиданно? И почему после всего, что произошло, она не чувствует себя опустошенной и безвольной куклой в его руках? Да, эти безумные дни прошли для нее без особых последствий, но все же это ощущалось не так, как она себе представляла. И что-то ей подсказывало, что не без помощи волшебника.       — Ты хорошо себя чувствуешь?       — Почему ты му ты спрашиваешь об этом только сейчас? — в надежде занять себя чем-то помимо своего возбуждения, Виктория закинула спелую клубнику в рот. Как только сладкая мякоть осела на языке, раздражая вкусовые рецепторы, мисс Мюллер ощутила еще больший прилив возбуждения.       «У этой клубники какой-то странный вкус или мне кажется?»       — Потому что ночью ты умоляла меня не останавливаться, — шептал волшебник, — а после скакала на мне так, будто от этого зависела твоя жизнь. Мне не показалось, что ты чем-то обеспокоена.       — Могу сказать то же самое, господин волшебник. Вы брали меня так яростно, так страстно и так отчаянно, что мне хочется еще, — прильнув к волшебнику, Виктория потерлась о его пах. — Это магия, да? Вы околдовали меня?       — Тебе проще поверить в магию, чем в собственные чувства? — волшебник заводит руку, чуть сжимая горло. — Что ты придумала, тыковка? Что злой волшебник Цвакельманн воспользовался несчастной девушкой, заставив возжелать его?       Ее ноги подкашиваются, но он не дает упасть. Ловит, обвивая талию.       — Это так не работает, тыковка. Тебя ведет не от того, что я использовал любовную магию, — мурлыкнул волшебник, — а от того, что ты сама хочешь этого. Здесь магия бессильна.       Застонав, Виктория жмется к нему сильнее.       — Я хочу, чтобы ты сделал это снова.       — Что сделал? — горячим языком ведет сзади по шее.       — Пожалуйста.       — Конкретней, тыковка.       — Я хочу, чтобы ты трахнул меня! Приподними юбку, сорви трусики, усади на стол и трахни!       Мисс Мюллер не верила собственным ушам. Неужели она только что это сказала?       Рыкнув, Цвакельманн толкает Викторию к столу, от чего та не слабо ударяется ягодицами.       — На стол!       Тело с трудом слушается, но Виктория его просьбу выполняет. Усаживается поудобней, приподнимая пышную юбку. Шире разводит ноги, приглашая устроиться между ними.       Цвакельманну не требуется приглашение. Спустив брюки, волшебник отводит ее бедро в сторону, втискиваясь между ее ног. Он даже белье с нее не снимает — отводит в бок, плавным толчком, проникая сразу на всю длину. Она мокрая. Очень мокрая. Задает быстрый темп, втрахивая в поверхность стола. С каждым мокрым-липким-пошлым шлепком стоны мисс Мюллер становятся громче, а мольбы слаще.       — Пожалуйтса-пожалуйста-пожалуйста....       Волшебник вдалбливается в нее резче, грубее, до упора, до ее короткого вскрика. До боли сжимает бедра, где уже виднеется россыпь старых синяков, оставленным им же. Он сожалел об этом ровно двадцать четыре часа, до тех пор, пока она снова не оседлала его бедра, умоляя не отпускать.       Разве мог он противиться ей?       Цвакельманн целует губы, шею, продолжая вколачиваться в нее, чувствуя ее напряжение. Пальцами по клитору, зубами по напряженному соску, языком по ложбинке между грудей.       Она на грани.       Дрожит.       Задыхается.       Отчаянно поддается бедрами навстречу яростным толчкам. Мокрые движения резче, ощущения внизу живота ярче. Оно вызревает в ней, скручивается, взрываясь сверх новой.       — Да!       Ее выгибает под ним. Обхватив его ногами, она бурно кончает, сжимая его внутри. Виктория чувствует, как он пульсирует в ней. Облегченно выдыхает, утягивая волшебника за собой. Он не противится. Укладывается на нее, придавливая к твердой поверхности стола. Они лежат неподвижно. Будто всего этого не было. Только дыхание, сбитое и частое, выдает их.       — Эй, Цвакельманн!       Раскатистый бас мгновенно приводит в чувство. Виктория дергается, но волшебник не дает сдвинуться с места. Смазано целует в губы, нехотя покидая ее тело.       — Снова этот идиот.       — Может, стоит впустить его? — ее голос все еще дрожит. Мисс Мюллер сводит бедра, медленно слезая со стола. Одергивает юбку, чувствуя как по внутренней стороне бедер стекает теплая смазка вперемешку со спермой.       — Как только приведем себя в порядок, тыковка.       Ближе к обеду, когда солнце вышло из-за угрюмых туч, а косой дождь, наконец, перестал бить в окна, на пороге волшебного замка возникла громоздкая фигура разбойника. Громко откашлявшись, Хотценплотц поставил серый мешок, до нельзя набитый чистым золотом, на метеный коврик, распрямив затекшие плечи. Затем постучал ровно три раза по двери, не забыв при этом громко чихнуть.       — Эй, Цвакельманн! Я знаю, что ты там, шарлатан! Это я, Хотценплотц!       Похоже, в замке никого не было. Потому как ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза разбойнику никто не открыл.       — Что же это такое! Я, значит, к ему полный мешок золотых, а его дома нет! Безобразие!       Потоптавшись у двери, разбойник решил обойди замок, надеясь застать Цвакельмана в саду.       Радостно хлопнув в ладоши, Хотценплотц ловко спустился по ступенькам, уперев руки в объемные бока. Первым делом, конечно, следовало начать с сорняков, украшавших каменные изваяния и полуразрушенные скульптуры, которые с трудом напоминали человеческие фигуры.       Хотценплотц все еще помнил байку о том, как волшебник, окончательно разочаровавшись в людях, обратил в камень всех, кто был ему дорог. Но так ли это было на самом деле, никто из ныне живущих сказать не мог. Да и сказано это было скорее для проформы, чтобы все, кому на пути попадался этот странный замок с не менее странным волшебником, обходили его стороной.       И каково же было удивление разбойника, когда вместо дикого сорняка он увидел вполне приличный и цветущий сад.       — Как-то это слишком, — заключил разбойник, бегло осмотрев задний двор. — Не как нашел себе слугу. Ха-хах! Эдакий пройдоха!       Задний двор, как и сам сад, в действительности претерпели немалые изменения, которые показались Хотценплотцу совсем уж подозрительными. Здесь тебе и молодые саженцы деревьев, и пышные кусты клубники с тяжелыми спелыми ягодами, и совершенно здоровое виноградное дерево, некогда съеденное толстыми гусеницами.       — Интересно, — присвистнул разбойник, прогуливаясь вдоль цветущих пионов. — Цвакельманн! Что это у тебя здесь такое?       Опустившись на колени, разбойник подполз к еще неокрепшим саженцам причудливой формы. Ткнув в изумрудный бутон толстым пальцем, Хотценплотц почувствовал, как дыхательные пути заполняет едкая приторно сладкая пыльца. Громко чихнув, разбойник тряхнул головой.       — Знаешь, не советую трогать их. Боюсь, тыковке это не понравится.       — Брось свои шутки, приятель — выпрямившись, разбойник огляделся. — Куда ты пропал?       — Я здесь, — раздался голос неподалеку.       — Где здесь-то?       — Подними голову наверх, идиот!       Из окна спального покоя на шестом этаже показался силуэт волшебника.       — А вот ты где, друг! Постой, а что ты там делаешь? — задрав голову, крикнул разбойник.       — Нахожусь, — хохотнул волшебник. — А ты никак заинтересовался моим садом?       — Глупости! Ты ведь знаешь, меня это не интересует. Я искал тебя.       — Может, стоило искать в замке, — резонно спросил волшебник.       — Я стоял под дверью довольно долго, — поспешил оправдаться Хотценплотц. — Не моя вина в том, что ты совсем оглох.       — Заходи, — буркнул волшебник, махнув рукой.       Услышав щелчок входной двери, разбойник устремился в замок, не забыв при этом прихватить мешок с золотом.       — Здравствуй, друг! — встретив Хотценплотца в гостиной, Цвакельман проводил его в свой кабинет. — Табачку нюхнешь?       — Не сегодня, — сказал Хотценплотц. — Признаться, я с трудом прикончил этот первый мешок, что ты мне дал. Ох, и забористый же табак!       — Не сомневаюсь.       Цвакельман уселся в свое кресло за письменным столом, с ленцой указав рукой на стул с высокой спинкой, стоящий напротив.       Надо сказать, сюда волшебник позволял входить только своим лучшим друзьям. Гостей обычных он принимал, если вообще принимал, в зале замка.       — А я к тебе не с пустыми руками, — начал Хотценплотц, усевшись на стул. — Видишь этот мешок? Он набит золотом!       — Кажется, я уже говорил, друг мой, у меня столько золота, что из него можно построить еще один замок!       — Да ты не понял, — махнул рукой разбойник. — Этот мешок я украл у Демпфельмозера. Этот дурачок выставил его на постамент, да еще и накарябал что-то неразборчивое. Это своеобразная награда для того, кто поможет найти пропащую девку.       — О чем это ты? — насторожился волшебник.       — Ты совсем отстал от жизни, друг, — закинув ногу на ногу, разбойник начал рассказ. — Поговаривают, несколько месяцев назад у одного пьянчуги пропала жена.       — Пропала или ушла добровольно? — прервал рассказ Цвакельманн.       — Да какая, к черту, разница? Ее нет! Это главное. Так вот, этот идиот спохватился только через месяц. Представляешь? Протрезвел, значит, да и бегом к шерифу. А тот ему идейку подкинул. Ха-хах-хаа!       — При чем здесь мешок золота, который ты украл?       — Ну, я хотел сам ее изловить, — запнулся Хотценплотц. — А золото взял в качестве задатка за свою работу. Умно, да?       — А ты знаешь, где искать? — резонно спросил волшебник.       — Пока не знаю. Слушай, а что с тобой произошло? И твои уши...       — Со мной все в порядке, — ухмыльнулся Цвакельманн. — И хватит меня разглядывать.       — Но ты выглядишь... А что с зубами?! Они ровные и белые. Да и ты будто бы нормальный!       — Что заглупости? Я и был нормальным!       — Нет-нет-нет! Ты был таким лет семь назад. До того, как приютил у себя ту дурацкую фею, — скривился разбойник. — Признавайся, это она тебя расколдовала? Ты ее освободил? Она еще жива? Только скажи, и я...       — Здравствуйте, господин Хотценплотц, — в кабинет вошла девушка с необычайно выразительными глазами, держа в руках небольшой поднос с угощением. — Я заварила чай с ромашкой. К нему идеально подойдет плетеная косичка с клубникой. Не желаете попробовать?       — Ааа... Я.... Это...       — Отлично, — расценив это как да, незнакомка добродушно улыбнулась, поставив поднос на стол. Поправив пышную юбку, она аккуратно разлила свежий напиток в начищенные до блеска фарфоровые чашечки. — Принести еще что-нибудь? — обратившись уже к волшебнику, незнакомка закусила губу.       И этот странный жест не укрылся от Хотценплотца. На мгновение ему показалось, что губы незнакомки были слегла припухшими и искусанными.       — Нет, тыковка, ничего не нужно.— Иди, отдохни.       — Хорошо. Я буду наверху.       Как только незнакомка покинула кабинет, Цвакельманн довольно улыбнулся, сделав глоток чая.       — Чай и впрямь очень вкусный, попробуй.       — Ха-ха-хах, старый развратник! Не знал, что ты еще способен заинтересовать таких хорошеньких леди. Как ты это сделал?       — Во-первых, я не старый. А во-вторых, это тебя не касается. Пей чай, он вкусный.       — Вот почему ты такой взъерошенный! Ты еще способен...       — Я не старый!       Но кого это волнует?

***

      Томясь в зловонном болоте, Амариллис ни секунды ни теряла надежды на скорое освобождение. Непроглядная тьма и полное отсутствие света не мешали ей мечтать о свободе. Погружаясь в беспокойный сон из раза в раз фея видела лишь одно: она в своем любимом желтом платье на цветущей поляне, а рядом ни души. Ни проклятого волшебника, ни зияющей глубокой пропасти, ни черной воды. Ничего, что могло бы напомнить ей о потерянном времени по собственной глупости.       У Амариллис было достаточно времени, чтобы все обдумать. Прокручивая в голове последний ужин с волшебником, Амариллис и представить не могла, во что ей обойдется идея отравить Цвакельманна. Она не думала об этом в тот момент, когда впервые ступила на порог его волшебного замка. Не думала об этом и по прошествии лет, проведенных в замке безликой тенью. Именно так ощущала себя фея рядом с волшебником.       Безликая тень.       Может, поэтому ей удавалось пакостить столь искусно, что Цвакельманн этого просто не замечал?       А может, потому, что сама фея питала к волшебнику весьма противоречивые чувства?       До известных событий Петросилиус Цвакельманн был мужчиной приятной наружности. Он имел успех у женщин и вполне мог обзавестись супругой, которая подарила бы ему детей. Камнем преткновения в этой истории являлась способность Цвакельманна обращать грязь в чистое золото.       Стоит ли говорить, что во многом его успех был связан с огромным состоянием?       Чувств и взаимной симпатии Цвакельманн никогда не знал. Никто не желал делить с ним это чувство.Чего не скажешь о его постели. Всем от него было что-то нужно. Но никому не был нужен он. Окончательно разочаровавшись в людях, волшебник решил уединиться в замке, став его добровольным узником. Сменив излюбленные темно-синие брюки и рубаху на белую пижаму, поверх которой волшебник надевал звездную мантию, Цвакельманн вдруг почувствовал себя иначе.       Шли годы. Однако ни люди, ни их аппетиты ничуть не изменились. В городе Цвакельманн бывал не часто. А если подворачивался случай, гостил в соседнем городе Букстехуде у своего коллеги и давнего друга. И, как считал сам волшебник, дружба — то немногое, что у него осталось.       Но Амариллис его интересов не разделяла. Ей было невдомек, почему он избегает всех и вся. В частности ее. Быть может, если бы она знала истинную причину, ее отношение к волшебнику изменилось?       Безумной мыслью было отравить его. Не только за то, что он творил черную магию. Не потому, что являлся угрозой для фей. А лишь потому, что не разглядел ее. Вот так просто и в то же время глупо. Разум ее помутился в тот момент, когда, стоя над дымящимся котлом, она без сожалений добавила смертельный яд. А муки совести не терзали ее в тот момент, когда она поставила тарелку с супом перед лицом волшебника.       Единственное, чего не учла Амариллис — большое око над ее головой. Фея не знала, что Цвакельманн наблюдал за ней.       Суп тогда не был съеден.       — Знай же, мое проклятье будет снято, когда появится та, что полюбит тебя всей душой и сердцем! Та, что сможет разглядеть в тебе того, прежнего Цвакельманна.       — Ах ты, мелкая дрянь! — взвыл волшебник. — Получай же!       После взмаха волшебной палочки кабинет озарила яркая вспышка желтого света. Она буквально ослепила его. Зажмурившись, Цвакельманн закрыл лицо рукавом мантии, а когда открыл их снова, не сразу понял, что именно произошло. В нескольких шагах от него желтым пятном лежало платье Амариллис, а из-под него выглядывало омерзительное нечто, громко квакая.       — Жерлянка! Ты не достойна и этого! За твое предательство мне следовало бы стереть тебя в порошок, гадкая фея!       Жерлянка громко квакнула, а из ее провисшей пасти вылетела маленькая мушка.       Мельком глянув в зеркало, Петросилиус взвыл от ужаса.       — Это не я! Это не я!       Цвакельманн будто бы постарел лет на десять. Кривые желтые зубы, неправильной формы уши, мертвенно-бледная кожа и завитки волос с проседью.       Что произошло дальше —неизвестно. Но как говорили проезжающие близ Зачарованного леса путники, они слышали душераздирающие крики. И по всей видимости принадлежали они мужчине.