с его стороны

      Впервые они встретились перед аукционом. В последние минуты своего условного статуса диких людей.              Ивана вывели на сцену первым, и перед этим их взгляды пересеклись: глаза его были спокойными, равнодушными, бесконечно чернильно-чёрными, но на дне их мерно и решительно горело багровое зарево. Глаза, как ночное небо, охваченное пожаром.               И поражённый, очарованный Тилл тоже загорелся от них.              Они оба были человеческим мусором, подобранным с улицы, поэтому им нужно было стать исключительными, чтобы выжить. У Ивана был его огонь, а у Тилла… в тот момент он наполнился решительностью, цепкостью к жизни. Даже если и держаться за неё было почти нечем.              Его купили неохотно, за бесценок. Никто не сказал ему, как зовут его опекуна, кто-то из старших питомцев лишь тихо прошептал:       — Зови его Хозяином. И держи глаза в пол – ты должен быть послушным.              Но у Тилла теперь тоже разгорался внутри огонь. Мог ли он оставаться послушным?              Первое, что он сделал — задрал голову, изучая странного пришельца, пол-лица которого закрывало то ли какое-то хитиновое покрытие, то ли уродская маска.              — Дядь, вы вообще видите что-то сквозь эти щёлки? Вы поэтому не купили питомца посимпатичнее? Или у вас денег не хватает? Будь я на вашем месте, то купил бы того мальчика с чёрными…              Бьют его сильно. Маленькое и худосочное, детское тело легко отлетело от удара робота, впечатавшись в стену. Щека разгорелась, заалела, во рту разлилась кровь, но губы скривились в насмешливой ухмылке. Он пока даже не достоин того, чтобы Хозяин марал об него свои насекомоподобные лапки. Что ж, вскоре он это исправит.              Хозяин Урак искренне хотел его убить. Тилл сочувствовал ему в этом желании, но недостаточно, чтобы поспособствовать его осуществлению. Он бы не стал помогать сегейну, даже если бы это означало более лёгкий конец для самого Тилла. Так что неважно как близок он был к смерти — перед глазами горел яростный огонь, разгораясь пуще прежнего при одном виде инопланетных господ, думающих, что могут так просто поиграть с ним.               Он находил их всех омерзительными.              Таким образом, в какой-то момент его милейший опекун решил сплавить свою головную боль в Сад Анакт. «Лучший музыкальный детский сад! — как гласила цветастая реклама. — С нами ваш питомец определённо станет звездой "Alien stage"!»               И тогда Тилл понял, что всё стоило того. Он дожил до сих пор не зря. Потому что он встретил её. Ту, кто стала для него Ангелом.              Позже он подслушал: Ангела звали Мизи.              Мизи была самим светом. Определённо. Её глаза сияли, словно мириады самых ярких звёзд, собранных в одном месте, а улыбка и не думала сходить с лица. Будто она никогда в жизни не встречалась ни с чем плохим, грязным, — таким, как Тилл, например. Её голос исцелял, щекотал что-то в груди, заставляя в ней цвести неизвестные ему цветы: он задыхался в их сладких лепестках, но эта боль была самой приятной из всех, что он испытывал.              Только она могла усмирить его огонь.              Однако не зря говорят, счастью всегда несчастье по пути.              — Прекрати пялиться, — пока мирно, но уже начиная раздражаться, выплюнул Тилл.              Он упорно пытался сплести венок из собранных клематисов, подражая Мизи и её подруге Суа. Получалось с переменным успехом. Ну, то есть никак. Он понятия не имел, как плести цветочные венки.              — Разве ты сам обычно не пялишься на Мизи? — с бесящей довольной улыбочкой поддел его Иван, так же известный как «тот самый мальчик с ночным небом вместо глаз».              Да, удивительно, но они вновь встретились в Саду Анакт. Только вот глаза Ивана теперь были ледяными, безжизненными, словно два стеклянных шарика. Тилл мгновенно, как всегда происходило у него, возненавидел его искусственную улыбку, не касающуюся глаз, однако без этой улыбки Иван и вовсе казался пустой куклой и раздражал ещё больше.              Он не знал, куда делся огонь Ивана за то время, что они не виделись, но это странно разочаровывало.               Тилл слышал, что его продали по смехотворно огромной цене. Согласно слухам, опекун Ивана обращался с ним, как с маленьким принцем, одаривая всеми возможными ресурсами и чуть ли пылинки не сдувая. Неужели жизнь в довольстве могла превратить огненного мальчика в это?              Мизи, изначально выросшая в благоприятных условиях у любящего опекуна, и вовсе была, что называлось, породистым человеком. Но это лишь позволило ей сохранить внутренний свет. А у такого мусора, как дети улиц? Неужели без бесконечной борьбы от них и вовсе ничего не останется?              — Тебя ебёт? — нахмурился Тилл, впервые отрывая взгляд от цветов, помятых от чересчур усердных перебираний, чтобы посмотреть на наглую морду Ивана.       — Только если тебя не ебёт моё присутствие, — его улыбка становилась довольнее с каждой прошедшей секундой, пропорционально чему Тилл терял свой запас и так не бесконечного терпения.              Чёртов мудак слишком хорошо обращался со словами. Каждый раз мог поймать его в очередную свою тупую словесную ловушку.              — Ладно, плевать, — пробурчал Тилл, отворачиваясь.              Сейчас было немногим после полудня: началось занятие по музыкальному анализу, с которого он без малейшего зазрения совести сбежал, чтобы втайне заняться своим цветочным планом. Что же тут делал этот лучший ученик, Тилл понимать отказывался.              — Ты же не знаешь, как плести венки? — снова подала голос эта собака с человеческим лицом. — Хочешь, научу? — соблазняюще склонил Иван голову.              Тилл покраснел от накатываемой волнами злости.              — С чего ты взял, что я не умею? — фыркнул он. — А даже если и так, то с какого рожна мне просить помощи у тебя?       — Ну, я не видел никого другого, кто мог бы тебе помочь, — пожал плечами Иван. — Хочешь сидеть тут до самого выпуска?       — Мудозвон, — цыкнул Тилл, но впихнул-таки ему в руки клематисы, явно видавшие свои лучшие годы.       — Смотри, сначала кладёшь один цветок перпендикулярно другому, — медленно начал объяснять тот, параллельно следуя озвученным действиям, — затем заводишь первый стебель за второй так, чтобы образовалась петля…              В общем, как ни удивительно, но следующие полчаса они провели, мирно плетя венки. Тилл даже стал понимать, почему девчонкам так это нравится. Правда, понимал он недолго, потому что, во-первых, Иван всё ещё оставался собакой, почему-то решившей, что временная роль учителя давала ему какую-то легитимность на то, чтобы постоянно касаться его пальцев, якобы поправляя тиллову косорукость, а во-вторых, ему банально надоело.              — Готово! — возликовал он, подняв над головой законченный венок. Венок, конечно, был откровенно страдающим по умерщвлению: потрёпанный, растерявший с треть лепестков, будто пережевал кто да выплюнул. — Придётся делать новый, — вздохнул Тилл, — но, кхм, — говорить стало разом как-то неловко, а слова приходилось чуть ли не насильно из себя выталкивать, — спасибо тебе. Типа.              Но и их хватило, чтобы Иван засиял, аки городские рекламные экраны в ночи.              — Тогда… я ведь ещё не просил ничего взамен, верно? — издалека начал тот.       — Серьёзно? Тебе действительно нужно быть таким мелочным?..       — Можно взять этот венок?               Тилл растерянно моргнул. Посмотрел на венок, выпущенный из-под рук Ивана, с идеальными, ровненькими алыми клематисами, будто сами по себе выросли переплетёнными, и на свой — пародирующий место чьего-то убийства.              — Тебе нужна эта хрень? — он даже демонстративно поднял своё убожество, мол, мало ли у этой собаки, если не мозги, то хоть зрение оклемается.              Иван кротко кивнул.               Понятно, пациент безнадёжен.              — Псих, — закатил глаза Тилл, надевая на голову Ивана кособокий венок. Глаза у того удивлённо расширились. — А тебе идёт красный, — задумчиво пробормотал он.       — Хочешь примерить мой? — разулыбался вновь Иван.       — Отвали.              На следующий же день они подрались.               Он как-то и сообразить не успел, но вот раз — Иван наступает на злополучные клематисы. Два — и Тилл уже вмазывает ему по лицу. Три — безумная улыбка Ивана, сидящего на нём сверху и сосредоточенно наносящего удар за ударом по лицу.              Они вообще всегда били друг друга по лицу. Тилл в особенности гордился всё то время, пока на милой мордашке Ивана красовались синяки и розово-бордовые царапины. Тот был и так довольно симпатичным, но без травм и крови его лицу, казалось, чего-то не хватало.              — Иван, ты точно хочешь примириться с этим диким волчонком? — хлопотала воспитательница-сегейн, похожая на изящную медузу с множеством тонких конечностей. — Боюсь, что в его случае не помогают наши стандартные процедуры, так что я могу изменить твоё наказание.       — Нет, это ведь и я виноват тоже, — улыбнулся Иван, несмотря на раненый уголок губ, отзывающийся на каждое движение жжением. — Пожалуйста, заключите нас в одну клетку.              «Примирением» называлась общая камера, в которой обоих питомцев приковывали к стене, и оставляли одних. Наручники разблокируются автоматически, стоит их эмоциональному и ментальному состоянию прийти в норму и не изменяться в течение тридцати минут, — это и означало примирение глупых питомцев. Обычно никто не возвращался в эту клетку, побывав в ней один или два раза. Тилл и Иван сидели в ней чуть ли не каждую неделю.              Камера была совершенно крошечной. Несмотря на то, что их приковали к противоположным стенам, расстояние между ними не превышало и двух метров. При должном желании можно было даже пнуть своего противника.              — Скажи, тебе же просто нравится издеваться над людьми, я прав? — Тилл хотел было скрестить руки на груди, но смог лишь звякнуть наручниками на запястьях, прочно прикрученных к стене.       — Только если над тобой? — склонил Иван голову набок с очаровательной улыбкой на губах.              И вот так всякий раз. Стоило ему подумать, что они могли бы подружиться, как в Иване просыпалась его собачья природа, и он рушил всё хорошее впечатление о себе. Тилл не понимал, чего тот хотел этим добиться.              — Ты же знаешь, что эти клематисы были для Мизи.       — Ага.       — И ты хорошо общаешься с ней.       — Иногда.       — Неужели, — вдруг осознал Тилл, — ты любишь Мизи и ревнуешь её ко мне?!              Неловкое молчание.              — Но я просто хочу сделать для неё что-то хорошее, — продолжал он, уверившись в своих выводах, — потому что она заслуживает этого, — смущённо улыбнулся Тилл. — И, возможно, как-нибудь мы могли бы и подружиться, но вряд ли же, да? — засмеялся он. — Я не люблю её в таком смысле, так что тебе логичнее соперничать в этом с Суа.       — Правда? — глаза Ивана расширились от удивления.       — Конечно, — небрежно ответил он, — я люблю Мизи так же, как музыку. Она моя муза. Но это не значит, что я не побью тебя, если ты будешь с ней плохо обращаться!       — Я тоже не люблю Мизи в таком смысле, — улыбка Ивана снова выглядела как обычно весело-раздражающей. — Хочешь создать фан-клуб?              Их выпустили примерно часов через пять. Тилл умудрился побить Ивана, даже будучи скованным наручниками, но, по крайней мере, после этого разговора тот стал выводить его из себя чуть реже. Всё-таки им обоим нравилась Мизи! Тилл был рад найти благодарного слушателя, разделяющего с ним страстное фанатство по Мизи. Даже если этим слушателем и была собака. Скорее всего, бешеная.              Как ни поразительно, но порой они могли разговаривать не то что спокойно, а даже увлечённо или плодотворно. Иван продолжал пялиться на него, почти не моргая, как псих, которым он и являлся, к чему Тилл быстро привык, и больше слушал, чем говорил, но каждый раз его слова били прямо в цель. Он действительно был умным ублюдком. И писал поразительную лирику.              Иван сочинял и пел исключительно заунывную хрень, которую Тилл терпеть не мог, однако никогда не был в силах упустить возможность послушать. Его песни были пропитаны печалью — не нежной и воздушной, а тяжёлой, давящей, забивающей глотку так, что не вдохнуть, — отчаянием, холодом, одиночеством, жаждой… Тиллу казалось, что все свои эмоции и чувства Иван кропотливо сцеживал именно в них, чтобы оставить себе ничего, кроме пустоты. Так что у Тилла не было права не слушать.       Он заново узнавал в нём того огненного мальчика из прошлого.              — Думаю, если мы пройдём на «Alien stage», то ты победишь, — размышлял он вслух, пока рисовал что-то абстрактное в своём альбоме.       — Почему это? — склонился к нему Иван, практически роняя голову на плечо.       — Ну, это же логично: участвовать будет в основном наш выпуск, так? Вы вместе с Суа – лучшие ученики, поэтому и тем инопланетянам понравитесь. У вас у обоих исключительная техника вокала, но что касается чувственности… ты выигрываешь, — неохотно признал он.              Тилл сосредоточенно выводил кончиком грифельного карандаша высокие узкие здания, умело нарушающие все законы геометрии: они взлетали, расширяясь, переходя от трёхмерности к двухмерности и обратно, словно живые. Нарисованный город подавлял, нависая над зрителем.              — Я так понимаю, что в этом сценарии Мизи не участвует?       — Мне бы хотелось, чтобы она не участвовала, — нахмурился Тилл, — но даже против неё ты победишь. Это как камень и перо на весы положить – очевидно, что перевесит. Оценки сегейнов очень предсказуемые, — он высунул язык в отвращении.              Иван умилённо запищал, обхватывая его поперёк живота обеими руками и пряча лицо где-то между плечом и шеей.              — Эй, не дёргайся! — заворчал Тилл, случайно прочертив кривую линию. — И харэ меня трогать, придурочный!              Странно, он не чувствовал особого раздражения, но к щекам всё равно прилила кровь, сделав их неуютно горячими и пунцовыми.              — Я так выражаю свою любовь, — тепло выдохнул Иван, ложась щекой на его плечо и лениво рассматривая набросок на бумаге.       — Выражай её подальше от меня, — пробурчал он.              Из-за него Тилл совсем не мог сосредоточиться на рисовании.