Осколки твоего сердца

      Его копия любила танцевать. Отправляясь в пляс, под любую музыку, любой степени паршивости. Будь то обычный мелодичный вальс или же набор странных непонятных звуков, называющие себя современной музыкой.        Он любил хватать Джона за руки, крепко, точно важно ему было ощущать чужое прикосновение, пусть это прикосновение и было-то ненастоящим. И больше всего он любил вести танец, перехватывая всю инициативу на себя. — Ты крадешь мой звёздный час, дорогуша, — наигранно обиженно говорил Джон всякий такой раз. Просто потому что вести должен был он, а не его копия. Может быть, потому, что он слишком привык пытаться контролировать свою жизнь. Да и просто из вредности.       Двойник же хитро улыбался, резко разворачивая их в танце, да прижимая Джона к себе ближе, чуть ли не подхватывая на руки.       Джон же вновь фыркает, не сильно бьёт двойника по лбу и старается не думать, что сейчас ему странно спокойно.... Конечно, если не учитывать недовольное бормотание Междумирца где-то на задворках сознания.       Его копия любила дразнить его. По любому поводу, он любил хватать его за щеки, смотря прямо в глаза, любил его слушать, задавая много уточняющих вопросов. А ещё больше он любил заставлять его произнести его имя. — Ну же, Дейвиии, назови меня по имени, — медленно растягивая слова обычно говорил двойник, подперев голову руками, лёжа на траве. Лежать на траве вообще было его любимым занятием, таким же любимым, как прижимать к себе время от время появляющегося Курятина.       Джон же фыркал, неопределённо пожимал плечами, да растягивал губы в ухмылке. — Чем тебя не устраивает красотка, дорогуша и милашка? Может, тебе больше нравится котик? Мне не сложно, я могу и так тебя назвать.       Копия фыркает, недовольно морща нос. — Ну, давай же. Скажи Ло-ло-ло-шка. Это ведь не сложно. Иначе мне придется заставить тебя это сделать, — да глаза блестят так озорно, так ярко, что Джон не может сдержать весёлый смешок. — И как же? —он ловит еще более озорной взгляд и хмыкает. Надо же. Пусть попробует удивить.       И на самом деле не то чтобы удивляет, но точно застает врасплох.       Его тут же валят на землю, прижимая чужим тяжёлым телом. Двойник довольно щурится, наклоняется ниже. Его руки ползут под его одежду, оглаживая бока, да так медленно, томно, что и сам Джон на мгновение затаил дыхание. Чужое лицо прижимается к шее, жарко дыша в кожу. Мироходец ощущает, как после руки двойника сползают ниже, оглаживая бёдра.       Джон смеётся, закидывая руки на чужую шею. —А ещё меня называют самовлюблённым!       Он резко вздыхает, когда ощущает, что его подхватывают под бёдра, заставляя обнять себя ногами. —Как же мне можно устоять против своего же обаяния?       Джон от неожиданности давится воздухом, когда чужие удивительно холодные руки начинают щекотать его кожу.       "Вот же паршивец,"— думает он, хихикая. А ещё думает, что порой мир снов удивляет своей живостью и остротой ощущений.       Копия с воодушевлением и нежностью рассказывал о Создателе. Он с благоговением рассказывал о своём детстве. —Создатель тогда очень удивился, когда я смог построить ту батарею принцип которой ты мне объяснял. Но ещё больше его удивил сам факт того, что две версии одного человека смогли встретиться. —Ну конечно, сны находятся в межпространстве, —тут же подхватывал Джон, —да и ещё играет факт того, что во снах находятся не наши тела, а всего лишь души.       Копия понимающе кивает, расплываясь в какой-то глупой и нежной улыбке. От этой улыбки Джона тут же передёргивает. —Он всё ещё хотел бы с тобой встретиться. —О, дорогуша, ты же знаешь, что это невозможно. Так же почти нереально, как моя проблема с наставником.       На это Двойник ничего не ответил, лишь нахмурился, поджав губы. В тот момент лицо его было слишком серьёзным, почти страшно суровым.       Его двойник любил животных, особенно курятинов, даже спустя множество лет. Он любил приключения, с воодушевлением рассказывал, что он делал с друзьями утром. —А потом Андрей как упадёт в этот колодец. Мы уж думали всё. Пропал. А он выныривает обратно с нужным нам артефактом. Только вот как именно он его достал — неизвестно. Сам Андрюха отказывается говорить об этом.       Его двойник много чего любил...       Но теперь эти воспоминания в прошлом. Теперь всё это в прошлом, а значит —забыто.       Джон больше не навещал измерение грёз.       Потому что ещё один случившийся рецидив дал о себе знать.

***

      В другой реальности, влияние Междумирца намного слабее. Как он и предполагал. Ему плевать на косые недовольные взгляды Джодаха, на просьбы и приказы вернуть их глупого нерадивого Лололошку. Ему плевать на это. Да, считай Джон и делает им всем одолжение. Ненароком спасая и его глупую копию, да не позволяет страшному злу по имени —Междумирец возвратиться в их никчёмной реальности.       Да и как назвать его иначе кроме как глупый? Кто ж виноват, что после предупреждений он всё-таки попался в эту страшную запутанную ловушку ?       У него нет сожалений, давно уже нет, лишь презрение, смешивающееся с тоскливыми давними чувствами ностальгии и капелькой мрачного злорадного удовольствия. И всё потому что страдать он будет не один. И это почему-то тоже придавало ему сил и уверенности в себе.       Но даже так его жизнь —безумная пляска, игра в которой конец заведомо проигрышный. Но он гонит от себя подобные мысли, ибо думать не хочет, что бы он —сам Джон Дейви Харрис, выструганный и вылепленный своими же руками, спустя множество столетий, сдался, позорно проиграл. Нет уж. Не в его принципах и не в его характере.       А потому, он оттягивает момент, разрабатывает новый план по своему спасению от надзора этих ничтожных людишек и богов. Он даже нашёл одно интересное, даже увлекательное место, такое же забытое, как и его давнее имя. Это идеальный план...       Пока однажды его жалкая копия не находит способ вернуться.

***

      Пространство вибрирует, точно раскалывается на множество мелких осколков... И Джон наблюдает за этим, не способный ни пошевелиться, ни вдохнуть. Он лишь и может, что скривиться от раздражения и ненависти, лишь и может, что смотреть на то, как его нерадивый, ничтожный двойник выбирается из созданного им же разлома. Как мимолётно оглядывается по сторонам, прежде чем остановиться своим взглядом на Джоне.       А сам Джон задыхается от отвращения и гнева. Чувствует, что что-то в этом паршивце изменилось, видит, как магический след Междумирца больше не окутывает его со всех сторон... Не душит этим вязким тяжёлым присутствием, не пляшет в глазах фиолетовым отблеском.       Неужели он смог избавиться от чужого сознания? Неужели .... Быть такого не может. Джон же сильнее его, теперь точно самый сильный....или хотя бы точно умнее... И Джон все помнил, не забывал никогда ничего, когда эта бестолочь только и могла, что терять память и доверять всем вокруг, когда эта бестолочь, только и могла спасать миры по указке чёртовых богов.... Когда эта бестолочь... Сейчас стоит освобождённый от оков, стоит гордый, не в роли побеждённого, а в роли победителя.       А ведь он наблюдал за ним. Сперва,в тот первый раз, его охватило чувство незримой мягкой тоски и тревоги, от осознания что.... Его почти друг, человек с которым ему было в каком-то роде комфортно и спокойно, попался в ту же ловушку. Он наблюдал за ним, видел, как тот начал из раза в раз терять память, как тянулся к людям, как дворняжка, и как те тянулись в ответ к нему. И даже тогда единственная его проблема была—память, но не адская раздирающая сознание боль. Не то безумие, что испытывал, да и испытывает сейчас Джон.... А потому, вскоре эта тоска исчезла, истлела в нечто более уродливое и горючее.       Джодах говорил, что он безумец, и это правда. Он согласен с этим, не видит причины отрицать очевидное. Он —безумец уже слишком давно.       А потому-то злорадство и покой, что он ощутил тогда, от мыслей, что ни один он страдает, что ни один он в этом чертовски бесконечном мире может страдать.... Утешала.       Но теперь его копия вернулась... Явно за тем, чтобы выкинуть Джона в его реальность, вернуть в этот кошмар, пучину безумия... Или же ему самому придется уйти, сдаться в лапы чужого сознания, ибо слишком расслабленный от ослабленного давления чужого существа Джон не будет более способен вынести эту муку. И поэтому он не может допустить всего этого. Ни тогда, когда на кон поставлено его драгоценное сознание, ни тогда, когда он мучался столетиями от горя и безумия.... Тогда эти чувства и вовсе обесценятся, станут напрастными, бессмысленными.       Он ядовито усмехается, смотря прямо в чужие глаза, не скрытые очками. —Ай, браво, ты смог найти способ вернуться.... Красотка, —он давит в себе желание назвать его бестолочью, а потому каждое его слово—яд. Яд, что растекается по языку жаром, горечью, выплескивается наружу и окутывает их всех,—как похвально, не ожидал я такого.       Он чувствует свирепый, настороженный взгляд Джодаха, ещё более взволнованный Окетры и непонимающий Райи. Но ему плевать, он закладывает руки за спину, перекатываясь с пятки на носок, тем самым пытаясь успокоить себя. Смотрит прожигающе, ненавистно. О, какая жгучая ненависть плескалась в нём в этот самый миг. О, какое отчаяние и злоба охватили его давно потухшее сердце.       Он медленно оглядывает лабораторию, мельком смотрит на свой браслет, подавляющий силы и вновь гордо вздергивается. —Ты вырвался из Его рук, ну надо же, как же необычно! —Джон хлопает в ладоши, этот звук в тишине лаборатории кажется слишком громким. —Вот же действительно, альтруистичным дурочкам вроде тебя, просто везёт! —Джон.... —раздражённо начинает Джодах. Мироходец мимолётно смотрит на него, прежде чем пренебрежительно махнуть рукой. —Джон, —тут же говорит копия, делая широкий шаг вперёд. Его голос стальной, в нём нет ни живости, ни озорства, лишь холодная уверенность.       Джон сжимает зубы сильнее, кажется даже слыша их скрежет.       Ему нужно убираться... Ему нужно убираться отсюда... Только вот вся его сила была потрачена ещё тогда, на последние рывки, когда он бежал от чертового Бога. Вся его сила, её большинство ушло на Чертово подавление Междумирца... Ещё тогда, в его реальности. Вся его сила, просто иссякла, на попытки спасти себя.       Он сильный, самый сильный... Был бы таким, если бы не то истощение, которое он испытывал столетиями. Он гениальный, но даже его гениальности не хватило, чтобы избавиться от дрянного существа в его же теле. Существа, что вновь ворочается в нутре, насмешливо скалится и кряхтит проклятые слова: "Время всё ближе"       Лололошка делает ещё шаг вперед, смотрит не отрывая глаз, а Джон выпрямляется ещё сильнее, усмехается шире, раздирая скулы в этой чертовой усмешке от которой больно тут же становится. Он разочарованно думает о том, что видеть уверенного в себе двойника.... Отвратительно, видеть его счастливым, таким полноценным... Тем, кто никогда не встречал ни то что беды, но и боли, тем, кто не ведал одиночества, что пришлось пережить ему самому. Одиночества, когда ночами цепляешься руками за голову, спать не можешь спокойно из-за раздирающих голову слов. Ночами, когда страх слишком велик, он окутывает давит собой, уничтожает. Ночами, когда есть лишь слабый блеклый свет Луны и ты сам.       Ночью, когда тебе больше никто не в силах помочь, даже ты сам.       Это так отвратно, до боли в рёбрах, до пульсации в висках и комке в горле. Это всё так безобразно, до спертого дыхания и бушующего бессилия от осознания—он не смог.... А сможет ли вообще?       Когда между ними остаётся не более полушага, мир кажется замирает. Никто из посторонних не решается двинуться, сказать слово, да даже вздохнуть. Им лишь и остаётся, что недоуменно переглядываться, да неловко мяться на месте, точно дети, незнающие как поступить при ссоре родителей. —Ну, что же ты молчишь? Пришёл похвастаться какой ты сильный? О, чудо, какой ты могущественный? Чего же тебе в моей реальности не сиделось? У тебя было все там. Но ты пришёл, решая всё уничтожить, уничтожить мой шанс на спасение?! —голос предательски срывается, и он сам дышит загнанно, яростно сжимая кулаки. Дышит, смотря на спокойное холодное лицо. —Ты пришёл всё испортить! —и тут же наклоняется чуть ближе, тыкая пальцем в чужую грудь.       Его руку тут же перехватывают за запястье, мягкой, но крепкой хваткой. Джон шипит, пытается выдернуться ее, да отстраниться, понимая свою ошибку. Да не может и сдвинуться с места, не может потому что и вторую руку тоже перехватывают, сперва сжимая другой рукой, а после обхватывая длинными пальцами одной. Теперь его руки в плену крепкой хватки. Он даже удивляется, неужто его руки столь тонкие чтобы поместиться в одной чужой ладони. Они же одинаковые, должны быть такими? У них одинаковая внешность, рост, одинаковая фигура... Только почему же в этот миг он ощущает себя таким беспомощным и слабым? Таким несуразно маленьким?       Он резко выдыхает от неожиданности, когда вторую руку кладут ему на щеку, мягко поглаживая.       Джон моргает, сбитый с толку. На мгновение его ненависть и гнев теряются средь бушующих мыслей, витающие смерчем в голове. Что задумал этот паршивец?       Лололошка же смотрит не отрывая глаз, не моргая даже. А после происходит то, что заставляет Джона и вовсе растеряться.       Его двойник мягко, тоскливо улыбается. —Для человека ты справлялся очень хорошо, —сказал Лололошка и в этот же миг, Джон ощущает головокружение, ощущает, как тело его предательски слабеет, как падает он в зыбкую пугающую темноту, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Даже если это что-то его чертов ненавистный двойник. Он лишь успевает вздохнуть, заметить, как чужие руки резко его подхватывают под спину, как тело его тощее, изнуренное и вовсе повиснуло на этих чёртовых руках, прежде чем его сознание наконец померкнет.       В пугающей темноте он видит оранжевый отблеск знакомой маски, он видит сияние ярких глаз и это его пугает, только вот сделать Джон ничего не может. Потому что он заперт в этой темноте, оставлен один на один с его самым страшным кошмаром, паразитом, недающим жить спокойно.       Это конец, судорожно думает он, прежде чем и это видение рассыпается на миллионы ярких жёлтых искр.

***

      Лололошка же стоя в лаборатории, не обращая внимания на шокированных знакомых. Он лишь удобнее перехватывает Джона на руки, опуская одну руку под колени, другую под спину. Он лишь смотрит на чужое бледное болезненное лицо и тяжело вздыхает.       Он всё ещё не оглядывается на своих друзей, на обескураженного Бога, ни на кого из них. —Я позабочусь о нём. —говорит он всем и никому конкретному. —прошу вас не искать меня, а теперь нам пора,—и исчезает в голубых ярких искрах.       От шока первым очнулся Джодах, он было хотел ринуться вслед за мироходцем, но в этот же самый миг, пространство завибрировало. В этот же миг в пространстве этом появилось множество ярко-голубых глаз. Их сила была столь сильна, что заставила Бога упасть на колени от неожиданности и боли, что тут же растеклась по его телу.       И эти глаза явно не были настроенны пустить кого-либо вслед за Лололошкой.