Вслед за мечтой и тобой.

      – Скажем так, обстоятельства, — Авгин удерживал в голосе нескрываемую насмешку, словно нарочно дразнил собеседника. Эта манера всегда была его неизменной чертой — обволакивающая, как туман, и такая же трудноуловимая. Разгадать Авантюрина было тяжело. Он не доверял никому, даже себе. Однажды у Сандея вышло заглянуть в чужую душу, прочувствовать всю ломающую и поедающую боль, что убивала раба Сигонии всю жизнь. Сейчас перед ним стояла вновь неподступная стена. Подойдешь слишком близко – обожжешься. Но обжечь крылья он не боялся.       Парень, заметно выше ростом, обходит галовианца кругом, словно пытаясь разглядеть каждую мелочь, каждый изъян. Его взгляд, холодный и острый, цепляется за детали — их стало неожиданно много с их последней встречи. Он будто выискивает ответы там, где хрупкое сердце привыкло прятать лишь новые загадки.       – Сменил образ, погляжу? — брошенное с притворным удивлением замечание заставляет воздух между ними уплотниться. — Может, и имечко сменил, господин Понедельник?       Его слова звучат ядовито, обжигая, как крапива, но теперь, в отличие от прежних времен, этот тон не вызывает той легкости в сердце, что раньше. Вместо прежнего тепла в груди зарождается что-то другое, едкое и неприятное, будто острый шип невидимой розы впился в самую глубину.       Авантюрин скользит взглядом по собеседнику, но на его лице ни тени сомнения, ни следа смущения. Его спокойствие — словно играющий на грани огонь. Может, ему даже нравится этот яд, что пропитывает каждую его фразу?       Воскресенье следил за чужими глазами, подмечая, как любитель азарта намеренно избегал прямого зрительного контакта, словно это столкновение могло открыть что-то, что он так усердно прячет. Но и сам он был не прочь уклониться от этой невидимой дуэли, чтобы, как всегда, сбежать от прошлого, окунуться в вину и спрятаться за маской нового себя. Того, кто больше не держится за прошлое.       – Смешно, — произнес раннее названный "Понедельник", стараясь сохранить холодный тон, но голос дрогнул на миг, выдавая внутреннее напряжение. Лицо оставалось спокойным, словно высеченное из мрамора, но внутри каждый нерв был натянут, как струна. Ему казалось, что натянутая тетива их отношений готова вот-вот лопнуть, а в глазах другого, вопреки ожиданиям, он увидел не сожаление, а чистое, ледяное презрение.       – Ты не ответил на вопрос, Воскресенье, — голос Какавачи изменился. Тон стал ровным, почти мягким, но от этого слова звучали еще более угрожающе. Ни тени прежней насмешливости, ни язвительных ноток. Сандея передернуло.       – Я присоединился к звездному экспрессу, — короткий, обрубленный ответ повис в воздухе. Он знал, что развёрнутый рассказ здесь был бы лишним — Авантюрин, каким он его знал, никогда бы этого не принял.       Авгин слегка склонил голову, его глаза будто бы сверкнули в полумраке.       – Ммм, стал тем, кого презирал? Ты действительно изменился, да? Но твоего нутра обманщика тебе не спрятать, Воскресенье, — последние слова прозвучали почти интимно, как шепот, но именно они пронзили, как лезвие. Сандей почувствовал, как у него сбилось дыхание. Он хотел ответить, но язык не находил слов. Абсолютный ступор.       – Грубо, Авен, — выдавил он наконец. Это было нелепо, почти смешно — говорить о грубости, когда тот всего лишь озвучил правду. Галовианец даже не пытался скрыть этого, но внутри, в этот момент, что-то в Сандэе треснуло, словно стекло, покрытое тонкой паутинкой трещин.       – Ах, грубость… — Авантюрин усмехнулся, шагнув ближе, почти нависая над собеседником. — Я думал, она тебе по вкусу. Нет? Или звездный экспресс перепрограммировал тебя полностью?       Его слова жалили. Они звучали издевательски спокойно, но в каждом была скрытая угроза. Воскресенье стиснул кулаки, но не нашел в себе силы поднять взгляд. Всё, что осталось внутри, — тлеющие угли стыда и ярости, которые Авгин с каждым словом раздувал до ожога.       Противостоять чужим словам он был бессилен. Не хватало ни духу, ни слов, чтобы что-то возразить. Для того, кто всегда умел найти, что сказать, Воскресенье терял хватку, продолжая молча, до крови кусать внутренние щеки, впитывая в себя привкус собственной крови.       – Говоря об обмане... —Наконец найдя в себе слова, начал крылатый, но тут же был нагло перебит. Невежа.       – Молчи. — Слово было выплюнуто черезчур резко. Авантюрин не хотел слушать встречные обвинения? Не тогда, когда инициатором их разрыва был непосредственно былой глава Дубов. Имел же еще наглость заикнуться.       – В любом случае, мне пора идти. Дела не ждут, знаешь ли. А говорить с тобой – пустая трата времени. — Неприятно. Неприятно было стать для того, кто был всем пустой тратой времени. Но лучшего отношения к себе Воскресенья не ожидал, но разрывающее чувство в груди было сильнее разума.       Ангело-подобный так и остался стоять там, лишь слушая в след отдаляющиеся шаги авантюриста, что отдавались пустым звуком по песку. Сженного, как и его чувства.

***

      Первый день на Амфореусе прошёл отвратительно. Не так он себе представлял своё первое путешествие в жизни начатой с чистого листа. Жизнь с чистого листа, которая началась со встречи с бывшим возлюбленным. Краше и быть не могло.       Он стоял у окна своего номера гостиничного отеля, что на удивление нашелся в этом богом забытом месте (Буквально), сжимая в руках кружку с тёплым напитком, кажется, по вкусу напоминало "Усладу", но даже этот жест не приносил ему уюта. За стеклом простиралась чужая, мёртвая планета.       Небо, если его можно было так назвать, казалось лишённым жизни: не серое, не чёрное, а какое-то блекло-бесцветное, словно старое полотно, на котором выцвели краски. Редкие огоньки мимо проходящих, что встречались тут ну крайне редко, выстроенного на инопланетной почве, мерцали как слабые свечи, умирающие под порывами ледяного ветра.       Его сердце сжималось от непонятной тоски. Что-то было неправильным, нарушающим привычный порядок вещей. Воздух в номере, несмотря на идеальную фильтрацию, казался ему глухим, словно он был окружён невидимыми стенами. Душил, перекрывал любой доступ к воздуху. Даже мебель – стерильная, белая, с прямыми углами – выглядела враждебной, холодной, будто принадлежала не живым людям, а бессмысленным механизмам.       Он пытался убедить себя, что всё это временно. Просто акклиматизация, отсутствие привычных звуков, запахов, цветов. Но разум упрямо повторял, что дело не только в этом. Далеко не в этом. Здесь, на этой планете, не было души, не было даже намёка на что-то знакомое, живое. Всё вокруг будто выжигало его изнутри своим безразличием, своей мёртвой пустотой.       Тишина комнаты, нарушаемая только тихим жужжанием очистителя воздуха, давила ему на уши, словно напоминая, что он совершенно один.       – Зачем я здесь? – прошептал он себе, хотя знал ответ. Логика и долг привели его сюда, но ничего из этого не могло наполнить ту зияющую дыру в груди, которая расширялась с каждым днём.       Чужой. Абсолютно чужой везде. На Пенаконии – беглец, тут – временный посетитель. Ощущение чувства дома он мог ощутить только с одним человеком. Где бы он ни был, в какой глуши не находился, если с ним, значит уютно и тепло.       Воскресенье медленно опустился на кровать, чувствуя, как её идеально выровненная поверхность совсем не поддаётся телу. «Здесь даже вещи не созданы для людей», – Пустил мысль сквозь уставший вздох галовианец. Пальцы дрожали от напряжения, когда парень поставил кружку на стол. Напиток остыл, так и не став утешением. Остыл не только напиток.       Ему хотелось бежать, но бежать было некуда. Все, казалось, шептало: «Ты чужой. Ты ему не нужен. Ты нигде не нужен». И от этой мысли внутри поднимался холод, от которого не могло спасти ни тепло отеля, ни свет его комнаты. Опять этот голос. Становилось тошно слышать его изо дня в день. Единственным казался вариант прострелить себе голову. Лишь бы не слышать этот навязчивый голос и снова и снова и снова и снова и снова.       Полностью окунувшись с головой в поток тревоги и угнетения Сандей уснул. Уснул, в надежде больше никогда не просыпаться. Не просыпаться и не чувствовать всего того, что успел прочувствовать.

***

      Но увы. В голову ударила пульсирующая боль, вынуждая открыть глаза. Ночь прошла еще хуже, чем он предполагал. Воскресенье даже не мог посчитать, сколько раз он просыпался за эти жалкие шесть часов дрянного сна. О выходящей из ряда вон усталости и речи быть не могло. Вставать не хотелось.       Протяжный стон срывается с губ, когда с легким головокружением ангело-подобный садится на подобие кровати, всеми фибрами души, каждым нервом чувствуя как тело пробирает желание потерять сознание. Нельзя.       Кофе никогда не бодрил, каким бы крепким и в каких бы количествах он его не пил. Но сейчас отвратный вкус зернового напитка ощущался еще хуже. Терпко, горько и не вкусно.       В холле потрёпанного отеля, что по сравнению можно было назвать борделем, потихоньку начали собираться новые друзья с экспресса. Судя по лицу каждого, выспаться не удалось ни одному из них.       Легкое, почти едва слышимое "Доброе утро" мягко слетает из уст, а после чего все присуствующие члены экипажа переходят к обсуждению дальнейших действий, ну, или точнее просвящения их нового спутника в эти планы.       Как и ожидалось, первый день пройдет в исключительном исследовании инопланетной земли. Пройтись по городу да по возможности разузнать, что да как...Ничего сложного, не будь у Воскресенья полное отсутствие желания контактировать с людьми и социализироваться.

***

      Парень брёл по чужим улицам, где каждый шаг отдавался гулким эхом в пустоте, а воздух пахнул холодным металлом и стерильной тишиной. Новая планета встречала его равнодушием: небеса были окрашены бледным серым, как будто краски здесь изъяли за ненадобностью. Город простирался перед ним странным лабиринтом из угловатых зданий, чьи окна слепо смотрели в никуда.       Он шёл медленно, будто боялся разбудить скрытых теней, но не страх вёл его вперёд. Скорее, это была усталость — внутренняя, глухая, как гул далёкого шторма.       На одном из поворотов взгляд галовианца зацепился за старую вывеску, потерявшую цвет. Светодиоды когда-то пульсировали огнями, а теперь лишь тускло мерцали, выдавая своё умирающее электричество. "Казино Selesta," — прочитал тот, пробежав глазами по стертым буквам, и сердце пропустило удар.       Он застыл. Почему именно это место? Отчего холодный укол прошёлся по позвоночнику? И вновь он. Словно сама судьба отказывалась позволять ему отпустить. Худший кошмар наяву.       Теплый свет, гул голосов, звон монет, переливы карт... И Авантюрин — человек, которого Воскресенье пытался выкинуть из своей головы, но не мог. Не после всего. Не после их вчерашней встречи. Не после такого родного и любимого голоса, услышанного спустя так много времени.       Его голос, высокий и чуть насмешливый, что звучал громче любой музыки согревал душу. Его азартные, прекрасные, такие особенные глаза, в которых сверкали огоньки джекпота. "Я выигрываю всегда," — говорил игрок, легко, как будто это закон Вселенной.       Беглец шагнул ближе к зданию и замер. С виду заброшенное, оно всё же дышало жизнью: едва уловимый гул доносился из-за дверей. Он не должен был туда идти. Он знал, что там встретится с Авантюрином. И он знал, с каким презрением блондин на него теперь смотрит. Но он не мог. Так хотел уйти, убежать, но не мог.       Подойдя ближе, он осторожно толкнул дверь.       Парня встретил неожиданный свет. Лампы мягко мерцали, создавая иллюзию уюта. В зале было пусто, но воздух был напрочь пропитан свежим запахом табака и чего похуже.       Ноги сами завели внутрь. Вдруг раб самого себя услышал звонкий, надрывный смех, будто у него за спиной. Обернулся — пусто. Но сердце его сжалось. Казалось, что за каждым углом сейчас появится он — с картами в руках и улыбкой, словно у трикстера, который знает секреты этой вселенной. Чертовы галлюцинации.       — Ты снова выиграл, — тихо сказал он в пустоту, едва осознавая, что голос его дрогнул.       Любовь, обожжение, уязвимость, горечь. Он знал, что ему здесь нечего искать, но ноги несли его вперёд, как будто таинственная сила этого казино затягивала его, обещая что-то... Или напоминая, что когда-то он проиграл больше, чем стоило.       Тонкие, бледные пальцы тянутся к ручке двери, за которой, судя по шуму, находился основной зал игрального казино. Глубокий вдох и вот он идет на встречу своей моральной гибели.