What Fools These Mortals Be

Ты — мерзость, которая не должна существовать. Внутренний голос: ее собственный, не Отца, не иллитида, не Скелеритаса и не других навязчивых шепотков, периодически возникающих в голове. Тошнота снова подступает к горлу, и она еле сдерживается, чтобы не вывернуть содержимое желудка в большую и изящную вазу с белыми розами, хватает ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, потерянно взирающая на город и ночное небо с россыпью звезд. Не получается. — Даже не говори мне, что стрела одного архимага несмотря на все его старания прорвала магический барьер, и у Баала зреет новое отродье. Мне недавно рассказывали, что вы жуть как плодовиты. Доан обернулась на бессовестно ухмыляющегося Астариона, который явно наблюдал за ней некоторое время, бесшумно приблизившись — так, что она даже не заметила его присутствие. С бессознательной тревогой прижала ладонь к своему плоскому животу, скрытому одеждой. Нет, это не беременность. Даже в совсем бурной юности она не была беспечной, и магия берегла ее от последствий, когда глубинное подсознание внушало мысль, что у нее не должно быть детей. Гейл еще лучше разбирался в подобных вопросах, его обширные познания даже не допускали сомнений, что у него где-то могли быть отпрыски от случайных женщин в прошлом — так и сейчас маловероятно, что он подарил ей дитя. Несмотря на все ее настойчивые желания почти каждую совместную ночь. Это всего лишь кровь, яростно стучащая в висках, и все еще не прошедшее возбуждение, от которого выворачивало. Собственная суть, с которой она справиться не в силах: ее буквально тошнило от себя самой. Такого ведь никогда не было раньше. Да что на нее нашло? Почему именно сейчас? — Доан, — произнес Астарион чуть громче, так и не дождавшись ответа. — Ты в порядке? Моргнув, она взглянула на его чуть сведенные на переносице брови, вздохнула тяжело и глубоко. — Просто мигрень. Давно их не было, отвыкла. — Снова стало тяжело контролировать себя? — он улыбнулся, едва обнажив острые клыки. — Не хочу показаться грубым или хуже — плохим хозяином, но... Ты поэтому убила ее? Доан поморщилась от очередного резко нахлынувшего приступа тошноты и отвернулась к виду на город. Если бы она знала. «Пожалуйста, госпожа, прошу вас». Эхо серебристо-звонкого голоса все еще звучало в ушах. Тонкие пальцы с маленькими ногтями-коготками цеплялись в ткань ее верхней юбки-мантии так крепко, что Доан почти готова была с ней попрощаться. «Пожалуйста, я не хочу существовать... так». Слезы текли по идеальным фарфоровым щекам прекрасной эльфийки, и Доан почти что почувствовала ее страдания — они словно окутали ее плотной паутиной отчаяния. Скука, раздражение, насмешка — вот, что она должна была почувствовать, но нет, неожиданно Баалова дочь разглядела в отражении темно-красных глаз свое бледное лицо. «Во имя Селуны, прошу вас... Богиня отвернулась от меня и не слышит мои молитвы… какому бы богу вы не молились, госпожа, во имя его, прошу вас...» Доан дернулась было назад, услышав эти слова, но эльфийка-вампирша держала ее крепко. Баал бы принял эту жертву... Если бы дурочка только понимала, о чем просит. Все души ее жертв предназначались ее богу, а она — всего лишь проводник его воли в мире смертных, не более. Доан старалась не задумываться, что происходит с теми, кого она отправляла к нему, кто был во власти Баала некоторое время. Бог Убийств не мог держать их вечно, конечно же, но из убитых во имя его он черпал свои силы. Странная мысль пришла ей в голову, и решение было столь же быстрым, как и внезапный порыв после. «Молись своей богине, чтобы она приняла твою душу», прошептала Доан, привычным движением вынимая кинжал из-за пояса. Вонзила в сердце — молниеносно-неуловимо: несчастная едва ли успела понять, что произошло. «Именем Баала я отправляю тебя на суд к Келемвору», произнесла она громче, поджигая магическим огнем обмякшее тело и наконец сделав шаг назад, уже чувствуя неминуемое возбуждение от убийства. Доан даже не была уверена, что у нее получится. Но когда ее кровь словно начала кипеть изнутри — она поняла: у нее получилось. С ужасом почувствовала, как недоволен Отец. Он не сделал ничего, чтобы по-настоящему наказать ее, только подарил самую ужасную головную боль за последние месяцы и тошноту, выворачивающую внутренности. Убийство из милосердия. Самое бесполезное и отвратительное из всех. Доан осторожно задумалась — аккуратно разрешая себе мысли, готовая закрыться, как только мигрень станет чересчур сильной, настолько, что она перестанет соображать, — насколько широки ее возможности на самом деле? Как частицы бога смерти? У нее ведь не было права выбирать. Как и по-настоящему нет его сейчас. Что бы она ни выбрала — исход будет один. Доан с первых своих осознанных жертв иногда надеялась, что собственная смерть избавит ее от страданий. Попытки самоубийства у нее всегда оканчивались неудачами — благодаря надежной и почти нежной опеке дворецкого, только потом, став постарше, она перестала пытаться. Но думала, что рано или поздно у кого-нибудь хватит сил или решимости ее остановить. Удобная ложь — ведь нужно же хотя бы во что-то верить? Как и ее жертвы, Доан окажется на далеком плане под вечно алым солнцем и небом. Вот только Баал был ее богом — а значит, она навсегда останется в его власти, он никогда не выпустит ее из своих когтей. Наверное, вся прошлая боль и страдания покажутся ей сказкой в сравнении с тем, что ей уготовит Отец после смерти.  Выдохнув, Доан запретила себе думать об этом, и еще раз взглянула на Астариона, наблюдающего за ней с подозрением. Приступ мигрени понемногу отпускал ее, как и мерзкие пульсирующие волны внизу живота. — Несчастная дурочка назвала меня одной из твоих потаскух, — как можно более буднично произнесла она, обиженно-наигранно скривив губы. — Я убивала и за меньшее. Астарион хмыкнул, сощурившись. Вряд ли поверил. — Жаль. Мне нравилась эта девушка. Редко доводится испортить нечто столь чистое и красивое. Доан со злости дернула подбородком, но затем лишь притворно-небрежно фыркнула. — Найдешь себе другую, — сказала она, взмахнув рукой. — А еще лучше — нормальное занятие. — Это какое же? — Что-то, не связанное со шлюхами и кровавыми оргиями. И всего-то, с такой властью? Насмешка в ее голосе была неприкрытой и явной. Астарион мягко улыбнулся, но глаза его холодно сверкнули. Наблюдая через резные окна, как расторопные слуги убирали пепел, оставшийся от его любовницы-отродья, и сворачивали испорченный ковер, он протянул: — Осуждаешь меня? Ты? — Нет. Всего лишь говорю, что это все, — Доан махнула рукой в сторону комнаты, куда вела распахнутая дверь с балкона: в темные провалы комнат и коридоров, пронизанных кровью и страданиями, — бессмысленно. Астарион издал наигранный смешок. — Когда ты успела стать такой занудой? Это пир, моя дорогая. После двухсот лет дерьма я его заслужил. — Он раздраженно вздохнул. — Гейл тебя испортил. Я всегда знал, что он тебя испортит, и посмотрите: теперь вы двое — идеальная пара зануд. А чего ты сама-то хочешь, Доан? — Уж точно не этого. — Подожди, подожди, это что… в тебе заговорила… совесть? — Астарион начал смеяться — заливисто и красиво, но ужасно ненатурально, как умел только он. — После всего, что ты сотворила с этим городом, да что там, с Фаэруном? Доан посмотрела на него исподлобья, нахмурившись, но ничего не сказала. Он резко прекратил смеяться и перешел почти на шепот. — О нет. Не совесть, я ошибся. Лицемерие. Ты в самом деле многому научилась у Гейла. Ты хочешь силы и власти, и забрала бы их себе, — если бы могла. Но ты ведь не можешь, верно? Не знаешь, как. Поэтому надеешься, что за тебя все сделает Гейл: поделится властью с тобой. О, моя милая и наивная Баалова детка, — Астарион наклонился к ее лицу, — он не поделится. — Ты не можешь знать наверняка, — эмоционально воскликнула она, яростно сверкнув зелеными глазами. Астарион усмехнулся ее реакции — еще бы, он угодил в самую суть. — Доан, развей флер своей влюбленности, посмотри сквозь манипуляции. Он же только и треплет, что об этой короне, в каждой фразе вставляя «мы», «для нас», «нам», — Астарион театрально прожестикулировал, явно передразнивая манеру архимага. — Вот только правды в его словах ни крупицы. Все, что хочет Гейл, — это власти для себя. — Ты судишь по себе. — Конечно! И ты тоже хорошо знаешь, что значит держать власть только в своих руках. Разумеется я бы поступил так же на его месте. Даже завидую, нет, восхищаюсь: наш волшебник смог сыграть настолько тонко, что ужасавшая когда-то этот город Баалова дочь страдает и терзает себя сомнениями, словно героиня самых скверных бульварных романов. Восхитительно! — Это не так, — произнесла Доан уже с нажимом, почти угрожающе сощурившись. Астарион скептически покачал головой. — Гейл единственный из всех нас знает, как заполучить силу короны себе. Похвально, молодец, вычитал что-то из своих скучных книжек. Но нам это никак не поможет. Нам с тобой. Мы должны использовать то, что есть. Он взял ее за руку, и Доан вопросительно вскинула бровь, но сопротивляться не стала. — Совершенно необязательно уничтожать Абсолют. Мы можем подчинить ее себе. Не твоему отцу, не Горташу, не кому-либо еще. Себе, Доан. — Астарион… — она устало вздохнула, — я лично надела на эту проклятую иллитидскую мерзость корону — ничем хорошим это в прошлый раз не кончилось. Он накрыл ее ладонь второй рукой, почти прижав к себе. Доан заглянула ему в лицо, невольно залюбовавшись — как идеально-фарфоровой скульптурой. Астарион всегда был прекрасен, а после вознесения стал и вовсе совершенен. Если кто и мог влюбить в себя только одним внешним видом и пронзительным взглядом... — Потому что тебя предали. Потому что тебя использовал твой отец. Со мной такого не будет. Ты — лучшее, что случалось в моей жизни, никто в мире не понимает друг друга так, как мы с тобой. Ты относилась ко мне так, как никто и никогда, мы больше, чем любовники, мы родственные души — и клянусь, я никогда не потребую от тебя чего-то, чего ты сама не захочешь. — Он выдержал паузу, чтобы перейти к сути. — Разделим три камня на двоих. Я не жаден и знаю, что ты заслуживаешь большего — заберешь два себе, один оставишь мне. Остальное я компенсирую своими новыми силами. Доан сначала в удивлении распахнула глаза и приоткрыла рот в ответ на его речь, почувствовав приятный укол внутри, от которого разлилось тепло, но, сложив все в общую картину, весело и почти искренне рассмеялась, нежно погладив друга по плечу. — Долго наблюдал за Гейлом, упражняясь в красноречии? Но получается у тебя уже лучше, чем у Энвера. Он, похоже, совсем отчаялся и вообще не старается. Все же влюбиться в свое отражение, пусть и прекрасное, она бы вряд ли смогла. Астарион с обидой скривился, и Доан забрала, наконец, свою ладонь из его рук. — Оставь, милый. Мы слишком похожи, чтобы я поверила тебе сейчас. Зато ты можешь услышать от меня то, что сам себе никогда не скажешь, — и от тебя я жду того же. Говоришь, я лицемерю? Ну и пусть. Что еще? Вампир устало облокотился на перила балкона, взял бокал вина со стойки рядом и, мрачно на него уставившись, поиграл жидкостью. — Могу лишь посоветовать выбирать мудро, Доан. Если ты сделаешь из него бога, то сменишь одного — своего отца, — на другого. — Он не такой, как мы с тобой. — Еще скажи, что Гейл тобой не манипулирует, — сказал Астарион, залпом выпивая стакан. — Да оставь ты это уже. Тоже открыл мне Мацтику. Он делает это так… естественно, что это и не манипуляции вовсе. Вампир закатил глаза. — Всего лишь твоя наивная, почти детская и необъяснимая влюбленность, из-за которой ты не видишь правды. Может быть, так проявляются твои проблемы в отношениях с отцом? Доан поморщилась от этого предположения. — Когда-нибудь я точно отрежу тебе язык. — Не отрежешь, — холодно блеснув клыками в подобии улыбки, ответил Астарион. Она нахмурилась, почувствовав легкий холодок между лопаток. Действие ауры от его новых сил? Раньше бы он просто отшутился в ответ. Ее неожиданно ударило осознанием, словно током: что ей неуютно находиться на этом балконе. В этом особняке. Рядом с вознесенным вампиром. — Как бы то ни было, — мрачно произнесла Доан, — Гейлу нужна Корона Карсуса, а мне — твоя помощь, чтобы ее заполучить. — Конечно, — он хмыкнул. — Разве я могу отказать своей дорогой подруге? Она еще сильнее нахмурилась в ответ, и Астарион с абсолютной, тяжелой серьезностью произнес: — Я умею возвращать долги, Доан. Медленно кивнув, она отвернулась. Спустя некоторое время паузы задала вопрос — в последней попытке поддержать нормальный разговор: — Как Лаэзель? — Откуда мне знать. — Но мне казалось… — Тебе казалось, Доан. Одна из выразительных бровей чародейки взлетела вверх, но она промолчала и поджала губы, задумавшись. Мужчина перед ней уже давно не был потерянным вампирским отродьем, отчаянно цепляющимся за нее, как за что-то родное и близкое в поисках понимания, поддержки и защиты — из страха снова вернуться в ад и страдания, сойдясь с ней в ненависти ко всему остальному миру. Теперь перед ней было самоуверенное высшее существо, не боящееся никого и ничего, и точно знающее, как заставить страдать других. Доан была искренне рада за него — что добился мести, независимости, отринул страх и смог стать чем-то большим. И все же ощущала легкую тоску по утерянному: ей все меньше нравилось, как он держал себя с ней теперь. Скучала по разговорам у костра и дурацким шуткам. Доверию. Сочувствию. — Пожалуй, пора мне возвращаться в Эльфийскую песнь. — Зачем? Не ты ли говорила, что Горташ в последнее время стал по-особенному одержим твоими передвижениями по городу. — Я и так слишком злоупотребила твоим гостеприимством. А Энверу и его слепым ищейкам все равно не найти меня на самых забытых и темных улицах Врат — так же, как ему ни за что не найти вход в храм Баала. Это ведь мои убийцы когда-то были его самыми лучшими шпионами. Астарион пожал плечами. — Ты уже решилась? Доан повела плечами. — Еще нет. — А тот медальон откуда? Она вскинула брови и потянулась рукой к карману на поясе, но тут же одернула ее. — От него невыносимо тянет кровью, Доан. Настолько сильно, что рядом с тобой я перестаю ощущать вкус своих недавних жертв. А еще ты то и дело крутишь его в руках, особенно когда думаешь, что никто не видит. Значит, благодаря этой новой побрякушке тебя так выворачивало? Кровь. Везде и повсюду. Чистейший экстаз. Пылающие ненавистью и восхищением глаза из-под шлема-черепа. Саревок не похож на Отца, жалкое подобие, достойное лишь презрительной усмешкой от нее, истинной дочери. Доан силой заставила себя отогнать воспоминание. — Я не спускалась под город. У культа есть... филиалы поближе. Мне нужно было убедиться, что мои люди… культ не будет меня преследовать. Не встанет на сторону Орин. Астарион хмыкнул. — Подумать только — и ты еще мне пыталась давить на совесть. — Это всего лишь преимущество. Она в самом деле так думала. — Конечно, Доан. Но я ошибался, и возможно, все остальные, и особенно Гейл, — в полной заднице. Слабый человек, но смертельное оружие. Я понимаю твой выбор, дитя. Используй его, как пожелаешь. Она тряхнула головой, повторив скорее себе самой: — Это ничего не значит. Астарион наклонился к ней и проникновенно произнес: — Моя милая, противоречивая злодейка, я буду ждать тебя в следующий раз, когда ты получишь очередное благословение от папа́. Послушаю рассказ о том, как ты поставишь этот мир на колени. Нам будет что обсудить. Он весело рассмеялся. Доан скривилась и отвернулась, чтобы уйти, не попрощавшись. У нее дрожали пальцы. От злости, страха или предвкушения — иногда слишком сложно было понять.