Она не женщина, она королева

      — Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum: benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui…       Анна прервалась на полуслове, чуть крепче сжав руки. Молиться не удавалось — слишком много в голове вертелось мыслей, чтобы всецело отдаться молитве. Слишком много земных мыслей, мирских, таких странных в обстановке божьего храма.       — …Iesus. Sancta Maria, Mater Dei…       Матери Анны не стало, когда Анне было десять, а Филипп, Марианна, Карлос, Фердинанд и Маргарита-Франсиска были еще совсем маленькими. Ее величество королева Маргарита Австрийская родила четвертого сына, получившего имя Альфонсо, но не пережила родильной горячки. Альфонсо умер позже, через несколько месяцев. Королева была еще совсем молода, и нельзя было сказать, что отличалась слабым здоровьем; Анна ее помнила — ее гордый взгляд, ее осанку, приличествующую дочери великого рода Габсбургов. После нянюшка сказала сама себе, думая, что принцесса не слышит: «Горячка никого не щадит».       Или же не думая, что не слышит, ибо Анне была уготована та же участь: выйти замуж и родить королю наследника — в муках, в боли, возможно, рискуя жизнью, ибо такова Божья воля, Его кара всему женскому роду за первородный грех Евы.       — …ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostrae…       Анна прикрыла глаза. Подумала: Мадонна, святая Мадонна, прошу твоего заступничества… Однажды, когда она так молилась просто своими словами, ей показалось, что упавший в витражное окно и протянувшийся по полу солнечный луч был предназначен для нее, был знаком небес о том, что ее услышали, и тогда ей стало очень-очень радостно и легко — но больше такого не случалось.       И легко ей не было, ибо наконец стало известно, кто станет ее мужем… хотя могло быть и хуже. Ее муж мог быть стариком, мог быть вдовцом, имеющим от брака нескольких детей, мог, наконец, отталкивать ее внешностью, но Луи XIII, чей портрет ей показали, был ее ровесником, и на вид вполне привлекательным. Не таким красавцем, чтобы влюбиться с первого взгляда и мечтать о скорой встрече, но и не уродом, от чьего вида рука сама тянется осенить себя крестным знамением. И все же Анна совершенно его не знала (как и он ее), но ей предстояло стать его женой, покинуть свой дом, покинуть Испанию и поселиться в чуждой, пока незнакомой Франции.       Она с детства знала, что ей это предназначено, но все равно волновалась, страшилась и пыталась найти утешение в молитве — и не могла.       — Amen.       Поднявшись с колен, Анна поправила юбку. Бесполезно. Не будет никакого проку, если она продолжит молиться — следовало заняться и земными вещами. Все уже было решено, ее вещи собирали слуги, ей совсем скоро предстояло уехать. Она уже была помолвлена с Луи XIII — в Бургосе, где его представлял валидо отца. Герцог Лерма никогда не нравился Анне — в детстве это было неосознанно, подрастая же, она понимала: герцог Лерма чрезмерно влияет на короля. Фактически правит вместо него, а Филипп III это ему не то что позволяет, а чуть ли не сознательно перекладывает на валидо свою власть.       — Я такого никогда не допущу, — шепотом сказала Анна то ли себе, то ли Мадонне, взирающей на нее с материнской нежностью. — Я никогда не позволю кому-то, в ком нет королевской крови, править за меня.       — Какой у вас решительный настрой, инфанта.       Анна обернулась. Граф Рошфор почтительно ей поклонился.       — Вы слишком тихо ходите, — укоризненно сказала она.       — Простите, — он извинялся, но его глаза смеялись. Анна любила эту его манеру — смеяться одними глазами. Он был ее наставником, хотя не намного старше, и поэтому воспринимать его с таким же уважением, как прочих учителей, у нее не получалось. Он учил ее верховой езде, исполнял роль кавалера, когда она училась танцам, и с недавних пор смотрел на нее как-то странно — взгляд темнел и полыхал огнем.       Возможно, он нравился Анне. Граф Шарль-Сезар де Рошфор, француз, но по матери — испанец, он поддерживал именно Испанию, хотя часто ей казалось, что на самом деле он преследует исключительно собственные интересы. Он имел на это право, ибо не нес никакого груза ответственности за ту или иную страну.       — Я хотел поговорить с вами, инфанта, — продолжил Рошфор. Анна благосклонно кивнула, разрешая.       — Вы боитесь, верно?       Как мысли ее читал. Или она не могла скрыть страха? Анна выпрямилась, поджав губы.       — Вы заблуждаетесь.       — Все боятся, — мягко и обезоруживающе сказал Рошфор. — Но я верю, что все будет хорошо. Вы справитесь.       — Справлюсь с чем? С рождением наследника? — усмехнулась Анна.       — И с этим тоже. Его величество поговорит с вами позднее, для этого он меня и прислал — сказать вам, чтобы вы пришли к нему после ужина. Я же хотел…       Он протянул Анне распятие — красивое, изящное, украшенное рубинами.       — Возможно, это станет вашим оберегом в чужом краю.       — О, — Анна немного растерялась, не зная, стоит ли принимать такой подарок. С одной стороны, граф был ее наставником, а наставник мог подарить подопечной распятие, с другой — граф был молодым мужчиной, о чем инфанта прежде не задумывалась. Может ли она, будучи помолвленной, принимать подарки от других мужчин, кроме отца и братьев?       Рошфор решил ее замешательство, вложив распятие ей в руки. Сжал ее ладони своими, склонился и поцеловал пальцы — исключительно целомудренно, но при этом все ощущалось… совершенно иначе.       — Я выхожу замуж, — зачем-то напомнила Анна.       — О, я знаю, инфанта. Об этом говорят все. Кажется, даже птицы поют исключительно о вашей свадьбе. Вашей и принца Филиппа, — добавил Рошфор, но Анна была готова поклясться, что меньше всего он думает о Филиппе, который так же, как и сестра, заключал брачный союз с Францией и теперь был помолвлен с принцессой Изабеллой — тоже по договоренности, сам на помолвке не присутствуя.       — Потому что это не просто свадьба, — Анна вскинула подбородок. — Это свадьба принца Астурийского и дочери Франции. И свадьба короля Франции и Наварры с инфантой Испании и Португалии, эрцгерцогиней Австрийской из дома Габсбургов.       Свой титул она намеренно произнесла полностью; еще не осознавая, о чем они говорят, кожей Анна ощущала, что о чем-то непозволительном, потому ей и следует подчеркнуть особо, кто она. Она — Анна Мария Мауриция, первенец Филиппа III и Маргариты Австрийской. Она станет королевой Франции. Рошфор — граф, но, по сути, всего лишь слуга.       — Поэтому птицы и поют об этом так громко, несмотря на то, что в осеннюю пору они, как правило, затихают, — проронил Рошфор. — Да хранит вас Господь, инфанта.       Когда он удалился, осенив Анну на прощание крестным знамением, она с трепетом осознала: в словах графа было множество скрытого подтекста, который юная инфанта только училась различать. Птицы! Конечно же, имелись в виду вовсе не они и их пение, а сплетни, ходящие между придворными сразу двух стран, и если французскую принцессу при дворе короля Испании ждал уставший от жизни свекр, стремительно разоряющаяся казна и возможные народные бунты, то ее, Анну, во Франции ожидало нечто посложнее. И не свекр, а свекровь; о Марии Медичи Анна слышала много всего, но мало чего в этих слухах было хорошего.       Крепко сжав подаренное Рошфором распятие в ладонях, она поцеловала рубин на нем и спрятала за корсаж.

***

      Отец ждал Анну, сидя в своем любимом кресле у камина, которое должен был передвигать специально для этого предназначенный гранд — Филипп III имел слабость к роскоши, но, хотя и любил всяческие удовольствия, вторично не женился, и о его любовницах слухи не ходили. Анна хотела думать — потому, что Филипп III любил свою жену и не хотел другую женщину.       — Дитя, — ласково произнес отец, когда она вошла. Анна чуть склонила голову в знак приветствия, и хотела сесть на скамеечку у его ног, но король показал рукой на соседнее кресло. Анна грациозно опустилась на мягкое сиденье, внутренне торжествуя: то, что она теперь занимала это место, буквально значило, что отец признал ее… не равной, но взрослой и значимой.       — Граф Рошфор сказал, что вы желали меня видеть, — она сложила руки на коленях.       — Именно так. Ты одна?       — Одна, — Анна напряглась. О заговорах и заговорщиках она многое знала, но ей не довелось стать свидетельницей и тем более участницей интриг… пока что.       — Хорошо. Здесь нас не должен никто услышать, а то, что я тебе скажу — никто не должен узнать. Дело в твоем будущем браке. Конечно, Франция — наш союзник… станет им, во всяком случае, но…       Филипп мялся, подбирая слова. Анна спросила прямо:       — Но я буду шпионкой?       — Что ты, mi querida, вовсе нет. Ты всего лишь должна будешь уведомлять нас с принцем Астурийским в письмах, если при французском дворе произойдет что-то, что важно для Испании.       — Разве это не называется — шпионить? — Анна вскинула подбородок, зная, что говорит дерзко, но так же зная, что отец это стерпит, и досадуя на него — потому что знала, что точно так же он допускает чужую дерзость. Доброта и мягкость — не те качества, которые нужны королям.       — Возможно, — неохотно признал Филипп III. — Выходя замуж за короля Франции и становясь его королевой, ты должна помнить, что в твоих жилах все еще течет кровь Испании, и интересы Испании должны быть для тебя первостепенны.       Интересы Испании, которая никогда не будет ей принадлежать. Анна опустила глаза — плохо было так думать. Изначально она знала свое предназначение, и знала, что если и станет правительницей, то не здесь; Испания — для ее брата. Если с отцом что-то случится, наследник тут же займет его место, но и про отца переживать не стоило; если Филипп III проявлял некие слабости в политике, то на здоровье не жаловался.       — Да, отец, — сказала Анна. — Я понимаю. Обещаю, я буду своевременно сообщать обо всем, достойном вашего внимания.       — Хорошо, — Филипп откинулся спиной на спинку кресла. — Теперь другое. Ты знаешь, Луи XIII — по сути, ребенок. Он король, но правит вовсе не он. Францию крепко держит в руках королева-мать из рода Медичи, и именно она станет твоим первым противником.       — Врагом?       — Не думаю. Врагов убивают. Ты же, скажем прямо, слишком ценна, чтобы просто от тебя избавиться — ты буквально залог мира между двумя государствами. Но не жди, что Медичи станет приседать перед тобой в реверансах и называть «величеством». Тебе придется доказать — ей, Луи, придворным и народу — что ты гораздо более достойная королева.       Это Анна уже давно поняла. Более того: ей придется не доказывать свои права, а выгрызать, и не путем сражений, а путем дипломатии и интриг, от чего она уже заранее устала. Плести интриги и рожать наследников, отчаянно держась за трон, болтающийся, как в шторме посреди моря, и ступать по тончайшему льду.       — У тебя есть преимущество, — продолжил Филипп. — То преимущество, которое ты, возможно, считаешь недостатком.       — Какое же?       — Они тебя не знают. Ни Медичи, ни Луи, никто. Они видели твой портрет, им известно твое имя, твой род, и — все. Они не знают, какая ты. Поэтому не будь собой. Будь той, какой они, вероятно, ожидают тебя увидеть: скромной, чопорной, покладистой, тихой овечкой. Ты ведь понимаешь французский?       — Уже лучше, чем раньше, — задумчиво ответила Анна. — Говорю на нем все еще плохо, но в основном понимаю все… благодаря занятиям с Рошфором… так вот зачем они были!       — Именно, — усмехнулся Филипп. — Луи XIII уверен, что ты не знаешь французского, поэтому будет говорить с тобой на испанском — он им владеет. У Медичи могут быть сомнения, но их можно развеять. Для всего французского двора ты — исключительно испанка. Продолжай тайком учиться французскому, слушая их разговоры.       — Что, если бы меня сопровождал Рошфор? — предложила Анна. Взгляд отца неожиданно потемнел.       — Об этом не может быть и речи, — отрезал он. — Более того, если бы этот человек не мог принести пользу — клянусь, я бы приказал его повесить. Не доверяй ему, Анна.       — Но разве он не верен Испании? — Анна похолодела. — Или он желает мне зла?..       — О, он верен, — зло хохотнул король. — Он верен Испании. В этом не сомневайся, верен. Он не убьет тебя, если ты имеешь в виду это зло. О нет, он никогда не причинит тебе такого вреда, он скорее умрет сам… но не доверяй ему ни в чем, если вы заговорите не о политике.       — Вы имеете в виду…       — Он имел наглость просить твоей руки! — зло выплюнул Филипп III. — Падал на колени, целовал мне руки, умолял… будто это возможно!       Анна оцепенела. Это, определенно, было невозможно. То, что граф Рошфор осмелился говорить с королем о подобном, было истинным безумием. Насколько же он полезен, что после этого даже не был изгнан?       — Ты красива, дочь моя, — устало сказал король. — Ты красива, ты умна, а твоя живость характера очаровывает мужчин, как и твоя доброта и нежность. Ты унаследовала все лучшие черты своей матери, и не думай, что Рошфор будет единственным, кто увлечется тобой. Преврати красоту в оружие; я не женщина и не советчик в таких вещах, но знаю, что женская красота способна порабощать мужчин. Воистину, вы дьяволицы, ибо заставляете нас совершать то, чего бы мы никогда не совершили, если бы не желание вызвать вашу улыбку и сияние ваших прекрасных глаз. Иди, дитя, уже поздно. Тебе нужно быть отдохнувшей и красивой перед твоей свадьбой.