Всё, что мир может предложить

Сначала Астарион не мог понять, что за чудесное чувство захватило всё его сознание, когда он открыл глаза в клинике Высшего Круга Исцеления в маленьком городишке неподалёку от Глубоководья. Оно входило в его лёгкие, как чистейшее счастье, такое всеобъемлющее, что на глаза наворачивались слёзы, оно было пропитано свободой и свежестью. Когда он закрывал глаза и прислушивался к себе, казалось, будто это чувство тихонечко звенело внутри, словно потревоженный в серванте хрусталь. Какое-то время он лежал в крахмально-белой постели и смотрел на стену перед собой. Конечно же, этот момент Астарион представлял тысячи, если не миллионы раз — во всех этих мечтах он просыпался в залитой солнечным светом палате, окружённый друзьями или, на худой конец, очаровательными жрицами и жрецами, с радостью приветствующими его в новой чудесной жизни. Эти мечты его были предельно детальны — Астарион знал даже, что за окном непременно будет дерево, и на дворе обязательно утро, и обязательно раннее. Наверное, ему просто не хотелось снова просыпаться в темноте. С чего он, собственно, взял, что непременно проснётся утром и что вокруг него кто-то будет? Подходя к окну, Астарион удивительным образом не испытывал разочарования. Да, на дворе была ночь, и в палате никого не оказалось, но непонятное чудесное чувство заполняло его до краёв, так, что разочарованию и тоске совершенно не оставалось места. Всё тело равномерно пульсировало. «Сердце, — понял Астарион, — у меня снова бьётся сердце.» Он повернул ручку оконной рамы, дёрнул её на себя, впуская в палату ночной воздух, и в ту же секунду понял, что это было за чувство, потому что теперь оно захлестнуло его с головой, так, что пришлось даже отшатнуться от оконного проёма. В окрестностях Глубоководья, в крошечном городке Холодные Ручьи с его пышными цветниками и созревающими в садах яблоками, только что прошёл дождь. Вот что это было за ощущение — он просто почувствовал сквозь сон запах влажной земли, и тяжёлой предосенней травы, и вьющихся по стене клиники крошечных розочек, белеющих в ночи. Покрытые крошечными, хрустальными дождевыми капельками, цветы клонили свои головки вниз. Астарион, забыв как дышать, протянул руку к одной из розочек, прикоснулся к ней и вздрогнул от ощущения холодной росы на руке. Затем протянул руку для того, чтобы сорвать цветок и укололся шипом. — Господин Анкунин? Полоска тёплого света ударила ему в спину. Он обернулся на вошедшую в палату жрицу. Должно быть, в этот момент Астарион Анкунин выглядел абсолютным безумцем — он стоял в больничной пижаме перед распахнутым в ночной сад окном и улыбался от уха до уха. По щекам его ручьями текли слёзы. — Господин Анкунин, как вы себя чувствуете? — осторожно спросила жрица. Как он себя чувствовал? Астарион не знал. В этот момент, рыдая от того, как ощущался на исходе лета запах ночного сада после дождя, он понимал, что у него нет слов для собственных чувств. Все эти слова забылись за десятки лет, их больше не было в сознании, и каждое ощущение было свежим, острым, безжалостным, как только что сошедший с точильного камня нож. — Я чувствую, — прошептал Астарион, — я чувствую. Всё в порядке, милая. Всё действительно в полном порядке. Прежде, чем заботливая жрица увела его от окна, Астарион успел взглянуть на ночной сад ещё раз. Там, над тяжело шелестящими, пахнущими дождём и спелыми фруктами кронами плодовых деревьев, рваные грозовые облака уступали место звёздам — маленьким, сияющим, чистым звёздам. От этого захотелось плакать ещё сильнее.

***

Только оказавшись в клинике и пройдя через ритуал Истинного Воскрешения, Астарион задумался о том, насколько преступно мало люди, включая его самого, об этом ритуале знали. Безо всяких сомнений, не существовало во всём Фаэруне ни одного разумного живого существа, что не знало бы об этом ритуале. Если подобные и существовали, то явно проводили всю свою жизнь в полном и противоестественном отшельничестве — не слышали ни единой сказки, не читали ни единой книги и никогда не видели уличных постановок, что в хвост и в гриву склоняли Истинное Воскрешение. Герои трагически умирали, защищая осаждённые города, сражая драконов и спасая принцесс, только чтобы потом воскреснуть. В менее героических и чуть более утончённых постановках герои стояли перед выбором, потратить целое состояние на воскрешение любимого человека или пожертвовать деньги на что-то более полезное для себя или общества. Все знали, сколько ритуал стоит — цена не менялась тысячелетиями и составляла эквивалент стоимости пяти огранённых особым образом алмазов весом как минимум в один карат каждый, добытых традиционным, немагическим путём. Также все знали, что вернуть так можно кого угодно, главное чтобы он умер меньше двух веков назад. Эти два факта полностью удовлетворяли любопытство широких народных масс, и в конечном итоге этот ритуал волновал их не больше, чем любой другой, бесконечно от их быта далёкий. Гуляя по восхитительным садам, с изумлением пробуя самую простую пищу и просто сидя целыми днями у окна, или на скамейке под особенно развесистой яблоней, Астарион наталкивался на одно шокирующее откровение за другим. Его не особенно взволновал неожиданный для большинства факт, что Истинное Воскрешение являлось высшей ступенью ничего иного, как некромантии — искусства, по общепринятым представлениям тёмного, греховного и скрывающего в себе всевозможные противоестественные мерзости. Клиника располагалась в Холодных Ручьях, а не в Глубоководье, потому, что некромантия была полностью запрещена в столице магических искусств. Астариона этот факт заставлял разве что с усталой иронией улыбнуться — ему ли привыкать к двойным стандартам, ловким подтасовкам фактов и смешиванием этих фактов с откровенной пропагандой? Когда они с Убийцей оказались в клинике ранним воскресным утром, первым делом Астарион встретился с верховной жрицей круга. По причине сложности предстоявшего воскрешения, его ритуалом руководила именно она. Высокая и сухая, будто вылепленная из воска, она сидела у задёрнутого плотными шторами окна и куда больше походила на богиню, или ещё какое-то неземное бесполое существо, чем на женщину. — Есть ли у вас вопросы, господин Анкунин? — доброжелательно спросила она, не выказывая абсолютно никаких эмоций. Так могла бы говорить мраморная статуя. — Как я буду себя чувствовать после? — спросил Астарион. В то утро он был абсолютно измучен. Постоянный голод и тошнота, вечная усталость, вспышки животных инстинктов, общее физическое и эмоциональное переутомление после всего, что ему довелось пережить… Астарион чувствовал себя абсолютно истощённым, таким слабым, что ему постоянно казалось, будто стоит ещё хотя бы соломинке упасть на его несчастную спину, и она сломает ему хребет. Он малодушно хотел услышать, что всё это действительно закончится. — Вы будете в идеальной физической форме, — доброжелательно сообщила ему жрица-статуя, — все заболевания, кроме врождённых, будут устранены. По нашим данным, вы не страдали никакими врождёнными заболеваниями. Вы будете чувствовать себя так, будто проснулись после долгого восстанавливающего сна. В комнате, не мигая, светил магический светильник приятного тёплого цвета. Астарион готов был поклясться, что эта женщина предпочитала жуткий голубоватый свет; эти же светильники предназначались для того, чтобы пациенты и их родственники чувствовали себя уютнее. То, что испытывал здесь Астарион, было чем угодно, но не уютом. — Через какое время я смогу покинуть клинику? Лицо жрицы по-прежнему ничего не выражало. Лицо Астариона по-прежнему не выражало ничего, кроме крайней степени истощения. — Вы будете в идеальной физической форме с момента пробуждения, — повторила она, — если таким будет ваше желание, то вы можете покинуть клинику в тот же день. Обычно, впрочем, наши постояльцы остаются на сроки от недели до месяца. Они находят окружающий мир несколько обескураживающим. Он не помнил точно — все последние воспоминания были будто в тумане, — наверное, тогда он расспрашивал ещё о чём-то, одновременно с этим глуша подступающий страх от того факта, что эти люди вообще-то собирались его убить, прежде чем воскресить. В любом случае, Астарион понятия не имел, что имела в виду верховная жрица.Они находят окружающий мир обескураживающим.Что это значило? Что именно должно было его обескуражить? Как оказалось, решительно всё. От вкуса самого обыкновенного хлеба на глаза наворачивались слёзы. Из груди поминутно вышибало воздух — то от вида кружащихся в золотистом столбе света пылинок, то от запаха яблок, то от оставленной Убийцей на столе записки. Астарион почти сразу оценил своё состояние и приказал не пускать к нему Убийцу, пока он не перестанет постоянно рыдать по всевозможным поводам, что любой человек нашёл бы идиотскими, от запаха свежих булок до ощущения мягких простыней. Второй его просьбой к персоналу клиники было убрать из комнаты все зеркала и все отражающие поверхности, насколько это было возможным. Отделаться от ощущения, будто за ним кто-то следил, было невозможно. Наверное, в первый день Астарион совершил ошибку, попросив зеркало. Он долго, наверное, час кряду осматривал своё лицо, свои уши, свои глаза, оказавшиеся глубокого серого цвета, будто речные камни. Он ощупывал свои волосы — и эльф в зеркале тоже ощупывал свои волосы. Он проводил пальцем под глазом — и то же движение повторял эльф. К концу часа всё существо Астариона захватила смутная тревога. Откуда он мог знать, как выглядит на самом деле? Откуда он мог знать, что всё это не сон? Он снова взял отложенное в сторону зеркало и проделал несколько сложносочинённых движений — ему показалось, что тот, в зеркале, где-то запнулся, где-то повторил не совсем точно. Часть его сознания, конечно, кричала, что всё это глупости. Астарион был вампиром и не отражался в зеркале, а потом перестал им быть. Всё было в порядке. Но отражение следило за ним всюду. Оно показывалось в лакированых поверхностях шкафов, в стёклах окон, даже в начищенном серебре ложки, которой он ел за обедом суп.Тот, кто в зеркале, всюду следовал за ним — и из-за этого по ночам Астарион не мог уснуть. Убийца — Гезрас — увидел его только к концу второй недели. Они сидели на знакомой уже Астариону скамейке под большой яблоней, где все виды и запахи стали уже привычными и ничто не могло его особенно шокировать. Гезрас что-то постоянно говорил — отчитывался, как подчинённый, о пришедших от Флеминга новостях, о документах, которые Астариону нужно было подписать, о пришедшей на его имя корреспонденции. Астарион был беспомощен. Гезрас явно чего-то ждал, и спустя десять минут этого разговора Астарион, наконец, вспомнил, чего. Конечно, тогда, в Глубоководье, он предлагал Убийце испытательный срок, по истечении которого Астарион должен был быть доставлен в клинику, а со стороны Убийцы должно было быть принято решение — оставаться или нет. Они сидели под яблоней, растерянный и абсолютно беспомощный белокурый эльф, боящийся собственного отражения и тени, и по-кошачьи грациозный, расслабленный убийца с лицом хищника. Гезрас щурился на солнце и лениво ждал. Астарион не мог справиться с собственным малодушием и заговорить. Солнце за их спинами клонилось к закату и становилось прохладно. Перед собой Астарион видел окна палаты, в которой провёл последние две недели. Под этим углом ни он, ни Убийца не отражались в стекле. По-летнему прогретый за день воздух теперь пах надвигающейся осенью. Астарион не помнил, как пахнет весна или зима, но почувствовав запах осени тут же вспоминал слишком многое — неожиданно, болезненно многое, и оно роилось в голове, как чёрная туча мошкары, заполняя её бестолковым и угрожающим жужжанием, затмевая любую мысль, что он пытался в этот момент подумать. В конце концов, Гезрас ушёл — Астарион проводил его до проходной, где читал книгу охранник и тускло горел огонёк простой масляной лампы. Он развернулся было, чтобы идти назад, но остановился там, где Гезрас не смог бы его увидеть, и долго смотрел на то, как в синих сумерках удаляется пружинистой походкой долговязая фигура. От этого на душе становилось пронзительно тоскливо, и Астарион изо всех сил сдерживался от того, чтобы по-идиотски не побежать следом, не начать нести неуместную, ни на что не годную, эмоциональную чушь, явно навеянную недавним воскрешением. В конце концов, Убийца не уходил навсегда. Он ничем не выказал желания покончить с собой. Более того, он не испытывал больше боли — значит, сдержал обещание, данное воскресным утром, прежде чем Астарион сознался ему во всех деталях, о которых ранее предпочёл умолчать. Убийца был здесь. Он всё ещё был здесь. И всё равно, Астариону, стоявшему под какими-то развесистыми кустами и глядевшему во всё сгущающиеся синие сумерки, которые едва-едва рассеивал золотистый огонёк одинокой масляной лампы, казалось, что он не увидит Убийцу больше никогда в жизни. Этот абсолютно новый мир и вправду был совершенно по-идиотски обескураживающим.

***

— Добрейшее утро, радость моя. Никто на всём белом свете не мог бы сказать, что господин Астарион Анкунин, юрист, двухсот сорока восьми лет от роду, неправ. Утро и правда было наидобрейшим — яркое солнце изо всех сил лупило по регистрационной стойке в клинике Высшего Круга Исцеления, в холле немыслимо, невообразимо пахло свежесваренным кофе и бодрым осенним воздухом из распахнутого окна, а в лужице солнечного света, прямо у самого входа, блаженно дремала трёхцветная кошка. — Доброе утро, господин Анкунин, — отозвалась молодая жрица, основные обязанности которой заключались в том, чтобы прилежно учиться премудростям некромантии, регистрировать посетителей и в случае необходимости звать кого-нибудь, кто мог бы ответить на вопросы. — Премного благодарен вам за…к чёрту, да за всё! — лучезарно улыбнулся Астарион, — в конце концов, вы вернули мне жизнь. Но настало время прощаться, и я знаю, что должен вам денег за своё пребывание. — Одну секунду, господин Анкунин! Жрица вспорхнула с места и мигом очутилась у полки, заставленной многочисленными картонными папками. Найдя нужную папку, выглядевшую довольно старой и выцветшей, она выдохнула, будто что-то вдруг вспомнила, и подняла глаза на Астариона. — Точно, вы же тот самый пациент! Господин Анкунин, вы нам ничего не должны. На самом деле, это мы должны вам, так что нам потребуются данные вашего банковского счёта, если вы хотели бы получить перевод. Либо я могу выдать вам разницу наличными. Астарион нахмурился, но улыбка по-прежнему не сходила с его лица. — Что же это, подарок от заведения? Я, конечно, даже в этих невероятнейших обстоятельствах пытался оставаться обворожительным и соблюдать приличия, но вряд ли это стоит двадцати пяти тысяч золотых. — Нет-нет, господин Анкунин, — замахала руками девушка и бережно протянула ему бумагу, — видите ли, нашему Кругу Исцеления уже больше двух тысяч лет, и мы бережно храним все записи о воскрешениях и денежных переводах, какими бы давними они ни были. За вас уже внесли плату сто девяносто семь лет назад. Вот здесь, смотрите. Адам Анкунин… В глазах у Астариона потемнело. Он впился глазами и пальцами в бумагу, очевидно старую, но-прежнему плотную, высшего качества, на которой такими же чёрными, как сто девяносто семь лет назад чернилами было выведено имя отправителя, банковские реквизиты и сумма, ещё по старому, двухвековой давности курсу золота и алмазов. — Как?.. — выдохнул он, сжимая в руке старую и явно заслуживающую более бережного обращения бумагу. — Господин Анкунин? Господин Анкунин, вы в порядке? Он выпустил из рук бумагу и оперся о стойку регистрации, пытаясь привести мысли в порядок. — Позвать кого-нибудь, господин Анкунин? Вот, выпейте воды, давайте я кого-нибудь позову… — Нет, нет, не нужно, всё…всё хорошо, — Астарион отмахнулся от мельтешащей и безмерно обеспокоенной девочки, — а есть ли ещё какие-то подробности о данной транзакции? Об изначальном обращении в клинику? Девочка в нерешительности замерла, пытаясь оценить готовность собравшегося выписываться пациента снова помереть от морального потрясения. Пару мгновений спустя, она, не сводя с него глаз, неуверенно пробормотала что-то утвердительное и принялась копаться в записях. Астарион же смотрел на бумагу и не мог различить, что же было на ней написано — от волнения строчки расплывались, буквы словно перескакивали с места на место и ходили ходуном, и только за одну вещь зрение его хваталось, как за якорь. Внизу бумаги стояла большая печать с фамильным гербом.Astra numquam mergitur, — значилось на ленте под ним,звезда не должна угаснуть. — Девушка, — хриплым голосом позвал он, — девушка? — Да, господин Анкунин? — Я хотел бы, чтобы вы приняли плату за ещё один ритуал.

***

— Ты не понимаешь, — сказал Астарион и стиснул губы в тонкую упрямую линию, — это меняет абсолютно всё. Стол в гостинице, что уже полтора месяца снимал Гезрас, был завален архивными бумагами, генеалогическими атласами и родословными высоких эльфийских домов. В том числе, и одного рода, что загадочным образом прекратил своё существование около двух сотен лет назад. Две недели назад Астарион буквально вломился в эту комнату, безжалостно выселил со стола грязные чашки с тарелками, пустые винные бутылки и другие кричащие признаки холостяцкой квартиры, и водрузил на него то, что должно было стать смыслом его жизни на ближайшее обозримое будущее. Гезрас почему-то упорно отказывался впечатляться. — Мой отец, Адам Анкунин, — повторил Астарион, — он оплатил мой ритуал тогда, две сотни лет назад. Он узнал, кто такой Касадор, что со мной произошло, и каким-то образом умудрился выкрасть меня. Он отправил перевод в клинику, когда я был уже у него, и мы выдвинулись в Глубоководье, но что-то произошло. Гезрас вздохнул. — Да, хорошо, я примерно догадываюсь, что именно произошло, — Астарион закатил глаза, — я просто не знаю, как. — Какая тебе разница, как? Гезрас сидел на подоконнике и с ленивым, снисходительным любопытством смотрел на то, как Астарион в очередной раз сокрушается и пересказывает эту историю, без сомнения, трогательную и душераздирающую. Астариона это раздражало. — Гезрас, я должен вернуть своего отца, — твёрдо сказал он, — я не помню этого, потому что чёртов Касадор стёр эти воспоминания, но я должен вернуть своего отца. Я уничтожил весь свой собственный род, и я должен вернуть хотя бы его. — А как насчёт твоей матери? — спросил Гезрас, глядя ему в глаза, — у тебя были братья или сёстры? Как насчёт них? Как насчёт родителей твоих родителей? В какой момент ты остановишься? Астарион открыл большой фолиант в тиснёной золотом обложке и бережно перелистнул страницы. — У меня был род, — сказал он так проникновенно, как только мог, — ты понимаешь, Гезрас, у меня был род. И он пытался спасти меня. Видишь, это наш девиз.Astra numquam mergitur. — Насколько я заметил, ты всё ещё жив. Звезда твоя не угасла. По этой напыщенной и ироничной ремарке было понятно — Гезрас начинал раздражаться. Он не понимал и не мог понять. У Гезраса никогда не было рода. Он никогда не принадлежал к аристократии. Он даже не был чистокровным эльфом. Он… — Астарион, возможно, я просто не понимаю, как это работает, — примирительно сказал Гезрас, — видишь ли, на моей памяти никто, кроме тебя, не воскресал из мёртвых. В моём мире это невозможно — и слава Богу, ты представляешь, сколько лишней работы пришлось бы делать наёмным убийцам? Здесь, похоже, всё иначе, но вряд ли люди могли не заметить мудрость подхода, при котором мертвецы остаются мертвецами. — Да, безусловно, есть ограничения, — будто в сторону, пробормотал Астарион, — во-первых, мало кто может себе это позволить. Во-вторых, обычно наследники домов хотят, чтобы их умершие предки оставались мёртвыми. Есть целый раздел законодательства о наследовании… Гезрас показательно зевнул. Астарион осекся и метнул в него гневный взгляд. — Но это геноцид! То, что сделал с моим родом Касадор — это геноцид, и в этом случае законодательство поощряет использование ритуала Истинного Воскрешения, особенно для восстановления дворянских родов! Гезрас вскинул бровь. — То есть, ты хочешь доказать в суде, что лорд Касадор Зарр, вампир, вырезал твоими руками всю твою семью? Астарион замешкался с ответом. Лёгким, текучим движением Гезрас спрыгнул с подоконника и приблизился к столу, держа руки за спиной. Пройдя мимо Астариона, почти вплотную, разминувшись с его плечом всего на пару сантиметров, он принялся ходить по комнате взад и вперёд. — Ты собрался судиться с лордом Касадором Зарром, который вырезал всю твою семью? Тебя ничего не смущает в данном утверждении? А? Например, то, чем сейчас является лорд Касадор Зарр и в чьих руках находится его тело? Ты собираешься лишиться процента в своём тресте, пойти на открытую конфронтацию с лордами Врат и секретной службой Флеминга — просто потому, что хочешь поболтать со своими покойными батюшкой и матушкой? — Ну, радость моя, не держи меня совсем уж за идиота, — улыбнулся Астарион. Гезрас выдохнул и широко улыбнулся в ответ. — Рассказывай. — Для начала, мне нужно будет жениться. Видишь ли, я хочу получить назначение на государственную службу, но на протяжение всех тех лет, пока я вёл юридическую практику, мне приходилось отрицать принадлежность к моему собственному роду. Астарион сглотнул. Отчего-то сейчас, когда выяснилось, что отец погиб, возможно, от его собственной руки, мысли о том, что Касадор заставил его сделать потом были особенно невыносимы. Спустя пятьдесят лет после загадочного исчезновения младшего Анкунина и смерти всех остальных, всё равно стоило больших усилий убедить балдурское дворянство в том, что новоиспечённый юрист лорда Зарра является просто однофамильцем известной аристократической фамилии. Зарр специально заставил его поступить именно так, вместо того, чтобы просто выдать документы на любое другое имя. — Астарион? — голос Гезраса выбил его из этих невесёлых размышлений. Он смутился. — Да-да, я задумался. Так вот, абы кого на государственную службу не назначают. То есть, назначают, но ты никогда не сможешь пробиться выше. Нужно быть дворянином — или быть женатым на дворянке. Но конечно, если даже я, не будучи дворянином, обольщу дочь какой-нибудь фамилии, её семья никогда не пойдёт на мало-мальски приличные условия брачного контракта. Но вот если ближайший родственник, например, отец, сможет подтвердить мою личность, то род будет восстановлен, а значит, они уже не смогут всучить мне брачный контракт типа «принцесса и пастух», по которому мне не принадлежит ничего, кроме сердечка драгоценной новобрачной. Гезрас побарабанил пальцами по столу. — То есть, ты думаешь, что твой отец согласится озвучить достоверную версию смерти всего вашего рода, которая не включает в себя вампиризм Касадора Зарра. Затем высшее общество это с благодарностью скушает, а ты женишься на какой-нибудь третьей дочке обедневшего аристократа, которого привлекут акции этого твоего треста. — Либо на вдове. После этого, конечно, меня сошлют в какую-нибудь откровенную дыру у чёрта на куличках, — кивнул Астарион, — но в нашем случае… — …действительно лучше бы залечь на дно, и на приличный срок, — кивнул Гезрас, — хорошо. Но есть в этом плане очевидная дыра. Астарион вскинул голову и встретился с ним взглядом. — Слушаю. — Твой отец. Как ты можешь предсказать его поведение? Вряд ли ты помнишь, каким человеком он был. — Astra numquam mergitur, — в сотый, наверное, раз с наслаждением повторил Астарион, — звезда не должна угаснуть. И правда, как он мог объяснить это Гезрасу, который, несмотря на все свои положительные качества, не имел к аристократии и её ценностям никакого отношения? Какой бы невозможной ни была эта задача, Астарион должен был найти способ.