Всё, что мир может предложить

Толстый повар в замызганном переднике, когда-то белом, а теперь покрытом пятнами пугающего возраста и происхождения, стоял за чугунной плитой и курил огрызок самой дешёвой портовой сигары. Он был небрит и потел, как скотина — синяя щетина покрывала блестящие от пота складки багровой кожи; время от времени сигарный огрызок с мерзким звуком перемещался с правой стороны рта на левую, и тогда Астарион мог видеть его жёлто-рыжие от налёта зубы, а на яичницу с сосисками, что готовилась в тяжёлой сковороде, падал пепел. Все эти признаки сигнализировали о том, что фирменное блюдо в круглосуточной забегаловке сети «Вот это Яйца!» приготовлено с точным соблюдением рецептуры. Своеобразным знаком качества был также висящий в воздухе тяжёлый смрад масла, которое, похоже не менялось с самого дня открытия данного заведения напротив портального узла Брэмптона. Портальный узел открывался в четыре часа утра и до открытия оставалось ещё сорок минут. Их рейс в Глубоководье был в четыре тридцать пять, первый в этот день. Астарион сидел, опираясь на залитый чем-то липким стол, и тупо смотрел на свою кружку с давно остывшим кофе. Ещё на столе стоял непрозрачный картонный стакан, в котором Гезрас незаметно для окружающих быстро заменил молочный коктейль с клубникой на кровь, но Астарион уже не мог видеть кровь. Очень усталая молодая официантка с измазанными — не накрашенными, именно измазанными, — дешёвой тушью глазами, на повышенных тонах ругалась с подвыпившим любовником, который к её неудовольствию пришёл в «Вот это Яйца!» с печальным букетом цветов не первой свежести и такой же печальной физиономией. Даже специально отвернувшись, Астарион чувствовал, как на её шее билась разъярённая жилка, и ему казалось, что от этого его вот-вот стошнит. Выглядели они оба неважно. Астарион, с головы до ног завёрнутый в чёрное и надевший тёмные очки, чтобы не ужасать окружающих глубиной мешков под глазами, напоминал живой труп, которым, по иронии судьбы, технически и являлся. Гезрас выглядел как обычно, но Астарион чувствовал его боль в воздухе. Это не имело ничего общего с ничего, как правило, не значащим смыслом, что люди обычно вкладывали в эту напыщенную фразу. Гезрас попросту испытывал очень сильную физическую боль, с которой привык жить и на которую приучил себя не обращать внимания, но боль такого рода невозможно было скрыть. Она проявлялась в том, как были постоянно напряжены его мышцы и в том, что он чаще стал говорить резкими, отрывистыми фразами. Даже прикасался к Астариону он теперь иначе, порой не рассчитывая силу и слишком сильно сжимая руку, или наоборот, трогая едва ощутимо. Больше всего это было заметно на плавных движениях, вроде поглаживания по голове, разглаживания складок на покрывале или даже помешивания чая ложкой — они становились резкими, будто с нажимом. Ожидание было мучительным. — И всё-таки, — сказал Астарион, просто чтобы поговорить о чём-нибудь и убить время, — обидно, что этой власти у меня не будет. Руки Гезраса, до этого момента бездумно возившие кружку с кофе вокруг собственной оси, остановились. — Прокинуть Итана на семь тысяч потенциальных бойцов и бесплатных работников? Вот в этом состоянии, что ты сейчас? Учитывая, что Горташ планирует следующий ход в своей изумительной предвыборной кампании? Народ уже утомился от постоянного театра из победоносных побед Стальной Стражи над войсками Абсолют. Знаешь, кто следующий? Астарион слабо мотнул головой. Даже Гезрас, с его скверными навыками чтения чондатарского, мог читать газеты. Астарион же, начинавший практически каждый свой вечер на протяжение пары веков с увесистой пачки свежей прессы, чувствовал себя абсолютно бесповоротно выпавшим из жизни. — В Глубоководье расскажу, — вздохнул Гезрас. Он был раздражён. Или у него просто болело всё тело? Астарион не мог понять. — Не сердись. Ты правильно всё говоришь. И я понимаю. Просто это как подтверждение тому, что я проиграл. Что я в принципе не мог выиграть. Вот, я мог занять место Касадора, а теперь шанс упущен. — Брось, — Гезрас махнул рукой, — мы едем в Глубоководье. Новая жизнь. Новая жизнь. Астарион представлял это сотни, тысячи раз. В забегаловку вошли муж и жена, и пара детишек. Она — грузная, пробивная купчиха с толстой косой, он — мягкотелый, одетый в расфранченный, дорогой сюртук, что всё равно сидел на покатых, безвольных плечах, как мешок из-под картошки. Муж с трудом вкатывал в забегаловку три здоровенных чемодана, жена уже двинулась к повару с явным намерением вынести ему мозги. Детишки, такие же толстые, как родители и одетые в сплошные бантики, явно не подходящие им по возрасту, просто были отвратительны. — Я мечтал об этом столько раз, — задумчиво заговорил Астарион, — я просыпаюсь в клинике и поют птицы. И зелёная ветка непременно бьётся в окно. И утро, знаешь, такое ясное-ясное, будто стекло, умытое дождём, и пахнет зеленью, и землёй, и чистыми простынями. Я тогда позову жрицу, и попрошу её принести мне зеркало, она принесёт, я посмотрю — а я снова эльф. Просто эльф. Ты знаешь, Гезрас, я позабыл, какого цвета у меня были глаза. Как ты думаешь?.. А, да неважно. Это всё неважно. Он прервался. Баба за стойкой, выносившая мозги теперь склочной официантке, пахла почти как свиная кровь. Гезрас заметил, как он сглотнул, и подтолкнул к нему стакан из-под клубничного молочного коктейля. Астарион с отвращением всосал немного крови через трубочку и поморщился. Благодарно кивнул. — Я просто думаю, — продолжил он, — что вот эльф ведь не истинный вампир. И уж тем более не этот, вознесённый. Вознесшийся? Такой власти, такой свободы у меня теперь никогда не будет. — Астарион, — Гезрас накрыл его руку своей, — посмотри на меня. Он послушался. Что он должен был увидеть? Усталое лицо с застывшими от скрываемой боли скулами? Глубокие карие глаза, что смотрели на него с совершенно неожиданной для этого человека любовью? — Я не вампир, Астарион, — сказал он, — я полуэльф. Помойный полукровка из такой сраной задницы, что ты в своих Вратах Балдура даже представить себе не можешь, что так где-то могут жить. Десятки поколений кровосмешения, кровь настолько пёсья, что я не удивлюсь, если в моём роду реально были собаки. И что? У меня была вся власть, какую только можно вообразить. Ты видишь Итана? Энвера? Кто-то из них вампир? — Я не… — Ты эльф, Астарион, — Гезрас сказал это настолько проникновенно, насколько вообще мог звучать расизм, — я никогда не видел в тебе какого-то там вампира. Всё, что ты делал, всё, чем ты был — это делал самый эльфийский эльф, какого я могу себе представить, а уж их я повидал немало, можешь мне поверить. Что может вампир, пить кровь? Вот эти вот наркоманские фокусы с властью? Развести то, что мы увидели под дворцом, вот это может вампир? Ну хорошо, ты пьёшь кровь. Но ты не вампир, Астарион. Это заставило Астариона улыбнуться, даже в том состоянии, в котором он был. — Тише, — он шикнул, тихо посмеиваясь, — услышат ещё. Гезрас шельмовски улыбнулся в ответ. — Они абсолютно поглощены друг другом, могу тебя заверить. — Ну да, — отозвался Астарион, — а вон тот мужик у тебя за спиной, в углу, уже полчаса, как ушёл в астрал. Он глянул на часы. До открытия портального узла оставалось двадцать минут. — Гезрас? — Да? — Ты можешь мне кое что пообещать? — Я могу попытаться. — Пока я буду в клинике, сделай, пожалуйста, что-то с тем… С тем, что с тобой происходит. Со своим богатым внутренним миром. Я всё понимаю про сраную задницу с отвратительным собачьим кровосмешением и уровень ритуалистики там… — Да-да, — Гезрас отмахнулся, — я думал об этом. Хорошо, я обещаю. Итан тоже рекомендовал несколько клиник. Знаешь, это тоже странно. Немного похоже на то, что ты говоришь про упущенные возможности. — Что ты имеешь в виду? Он собирался с мыслями — руки снова ожесточённо возили по столу чашку с остывшим кофе. Астарион молча наблюдал за тем, как чёрная жидкость волнуется, иногда выпуская из себя то одну, то другую булькающую каплю и ждал. — Я жил с этой штукой всю свою жизнь, — наконец, сказал Гезрас, — и я был уверен, что существует только это. Что я должен продолжать идти, чтобы может быть кто-нибудь после меня мог жить нормально. И, знаешь, они жили нормально. Но я не думал, что у меня может быть какая-то другая жизнь, жизнь вне этого. Все эти вещи — они слишком большие. Нельзя просто взять и переступить. Ты живёшь каким-то образом сотню лет — и вдруг всё это исчезает. Там было, преимущественно, всякое дерьмо, и ты привык к дерьму, и спокойно думаешь — ну вот, оно закончилось. Но не можешь даже допустить мысли о том, что при этом не закончился и ты сам. — А, — Астарион кивнул, — кажется, понимаю. Но ты сам не закончился. Точнее, мне пришлось не дать тебе закончиться. Чашка, колебания кофе внутри которой уже достигли состояния хорошего морского шторма, остановилась. — Ага, — сказал Гезрас, — так. И это очень странно. Знаешь, когда влюбляешься в кого-то, или кого-то теряешь, первые разы кажется, что это навсегда. И когда это случается во второй раз, и в третий, и в десятый, ты просто принимаешь это, и знаешь, что и это тоже пройдёт. Потому что это маленькие вещи. Но вот такие вещи, огромные, которые составляли всего тебя на протяжение сотни лет…оказывается, они тоже могут проходить. И в это абсолютно не верится. Астарион хотел рассмеяться, но у него абсолютно не было сил. Поэтому он просто поднял глаза в тёмных очках на Гезраса и склонил голову на бок. — Это самая эльфийская штука, какая вообще только есть, радость моя. И абсолютно нормально. Серьёзно, это есть буквально у всех, кому за двести. Мне кажется, для этой штуки есть даже специальное название, кризис чего-то там. Я не интересовался, но спроси у лекаря, когда будешь в клинике. Гезрас отвёл взгляд и усмехнулся, будто бы не верил. — Да, — сказал он в сторону, — точно. Я же обещал. Астарион решительно — насколько ему позволяли его новообретённые великие силы высшего вампира, — отставил свою чашку холодного кофе и встал из-за стола. — Пойдём отсюда. Гезрас глянул на часы. — Там же ещё даже не открылось. Ещё четверть часа. — Просто хочу выйти на воздух. Слишком много народу. Они вышли из забегаловки, и вправду заполнявшейся гуляками с экзистенциальной тоской в глазах и такими же ранними путешественниками. Астарион понял, что они ничем особенно не выделялись из толпы — тот же здоровенный чемодан на колёсиках с преимущественно его вещами, что тащил за собой Гезрас, те же зелёные спросонья лица, те же пачки проездных документов, что торчали из нагрудного кармана у него самого. От обыденности происходящего перехватывало дыхание, будто от величайшего приключения в его жизни. На улице было прохладно — с моря дул северный ветер, и было пасмурно. Скорее всего, надвигался шторм. Буквы “ ор альный Узел Бр м она» светились в кромешной темноте, «М» мигала. Астарион потянул носом воздух примыкающего к докам квартала. Он хотел, чтобы величайшие приключения в его жизни были именно такими. Обыденными. Мигающими буквой «М». Похожими на этот зажатый в руке бумажный стаканчик с рекламой «Вот это Яйца!». Слегка воняющими рыбой и запахами Автоматического Порта Будущего, который строил где-то там далеко Энвер Горташ со своими автоматонами и личинками иллитидов. Абсолютно безопасными. — Гезрас, я считаю, что должен тебе кое-что рассказать, — наконец, решился Астарион, — и заранее прости, что я не сказал тебе этого сразу. Гезрас повернулся к нему. — Ты женат? Астарион опешил, и только запоздало понял, что это была шутка. — Я, если что, не претендую, — заверил его Гезрас, — просто не сдержался. — Идиот, — Астарион легонько толкнул его в плечо, — нет, это правда важно. Насчёт ритуала Истинного Воскрешения. Я оплатил его ещё в Эльтуреле. Это было первым, что я вообще сделал, как только пришёл в себя. Этот план… В общем, если ты находишься в рабстве двести лет, то у тебя сам собой образуется сверхъестественно продуманный план, который точно сработает, если у тебя появится хотя бы самый маленький шанс. Гезрас кивнул. — Логично, — сказал он, — но это всё ты мне уже говорил. Тебе нужно было просто дожить три с лишним месяца до того момента, когда тебе вне очереди назначили дату ритуала. Потому что прошло около двухсот лет с момента твоей, вроде как, смерти, а спустя два века они не могут ничего гарантировать. И знаешь, я бы не сказал, что часть с «просто дожить три с лишним месяца» была так уж лишена шанса на провал. — Да, — Астарион облизнул губы, — но есть один нюанс. — Как обычно, — вздохнул Гезрас. — Мне совершенно необязательно было добираться в клинику живым и через портал. Они нарочно стояли поодаль от выхода из закусочной, у которого уже толпились не желающие заходить внутрь путешественники. Здесь, у обшарпанной доски объявлений, было тихо. — Так. Что ты хочешь сказать? Астарион искренне боялся его реакции. Для храбрости он набрал в грудь воздуха. — Для ритуала Истинного Воскрешения не нужно тело умершего целиком. Сам подумай, что остаётся от обычного мертвеца, не вампира, спустя двести лет? Пара костей, или кучка праха. — То есть, — медленно проговорил Гезрас, — то есть, погоди. Если бы я просто убил тебя, сжёг твоё тело, отдал мозгоедскую коробку Флемингу, принёс этот прах в клинику и спокойно прожил три месяца в идиллической деревне Холодные Ручьи, где находится эта чёртова клиника, то… — Да, — кивнул Астарион, — они бы благополучно возродили меня спустя эти три месяца. Гезрас открыл рот, чтобы что-то сказать, но Астарион был быстрее. — И именно поэтому я ничего тебе не сказал. Гезрас, ты помнишь, как ты выразился по поводу того, чем именно ты занимаешься? Ты сказал, что ты мыслишь о смерти творчески. Так вот, я не мыслю о смерти творчески. Я боюсь спрыгнуть с проклятой скалы. Несмотря на то, что я вампир, и наверное, если я с неё всё-таки спрыгну, то просто регенерирую. Большинство людей не мыслит о смерти творчески. Мысль о том, что кто-то убьёт тебя и после этого сожжёт твоё тело, пугает среднестатистического человека, даже если всё это производится из таких благих побуждений, как транспортировать их прах в клинику для ритуала Истинного Возрождения. Он сунул себе в рот кончик трубочки, торчащей из стакана с кровью и немножно отпил — просто для того, чтобы хотя бы немножко успокоиться и чем-то занять руки. Гезрас очень медленно вдохнул и очень медленно выдохнул. Затем сделал это снова и ещё раз. — Хорошо, — сказал он после третьего выдоха, — ладно. Допустим. Я скакал, как белка в горящем колесе с этими сраными техномагическими приблудами, тащил тебя через леса и дерьмо, мы несколько раз чуть оба не сдохли, я приставлял к твоему горлу нож, зашивал нам обоим в пиджаки взрывчатку — и это не говоря уже о наших развлечениях с Касадором. И всё это потому что ты не мог просто зажмуриться и единственный раз перешагнуть через тот факт, что ты ссыкло. Астарион развёл руками. — Да, — голос его не выражал ничего, кроме смирения, — вот такое вот я ссыкло. Гезрас какое-то время не говорил ничего. Потом похлопал себя по карманам и выудил из одного из них портсигар. Закурил. Астарион смотрел, как девушка смотрительница открывает двери портального узла. Путешественники, уже выстроившиеся в бессмысленную очередь, начали проходить внутрь. Дым гвоздичной папиросы исчезал, едва слетев с губ. Табак на ветру прогорал быстро. На улице становилось откровенно неприятно. — Пойдём внутрь? — сказал Астарион. Гезрас молча двинулся с места, таща за собой чемодан с их…нет, его, Астариона, барахлом. Буква «М» в слове «Бр м она» больше не мигала. Астарион выкинул стаканчик с недопитой кровью в помойку у входа. Дружелюбная портальная служащая пожелала им доброго утра и пригласила внутрь — вампирский разум автоматически зафиксировал, что она понятия не имела, что Астарион не мог войти внутрь без приглашения. Гезрас, тем временем, сориентировался на местности и показал в сторону угла, где росли пышные пальмы в кадках. Народ выстроился в точно такую же бессмысленную очередь у неработающих ещё порталов и в чуть менее бессмысленную очередь в сортир. Кто-то разворачивал бутерброды. Чей-то ребёнок орал. Угол с пальмами в кадках был абсолютно пустынным. Команда была ясна. — Ладно, — сказал Гезрас, поставив чемодан рядом с пальмой и оперевшись о кадку задницей, — всё хорошо, что хорошо кончается. Наверное, я понимаю. Астарион смотрел на него. Гезрас поймал его взгляд и остановился на полуслове. — Ты на меня так смотришь, будто бы есть что-то ещё. Он кивнул. — Да, — сказал Астарион, — после двух сотен лет в сырой земле от людей обычно остаётся только пара костей. Им, некромантам, которые проводят ритуал, совершенно необязательно всё тело целиком. Гезрас смотрел на него, не отрываясь. Астарион отвёл взгляд. — Поэтому ещё в Эльтуреле я отрезал прядь своих волос, — он едва слышно пробормотал это как бы в сторону, — и отправил в Глубоководье обыкновенным письмом. — Твою ж мать. Гезрас принялся ходить взад-вперёд, меряя пружинистыми, злыми шагами расстояние от кадки с пальмами до стены, и от стены до кадки с пальмами. На лице его ярость сменялась изумлением и снова яростью; Астарион начал всерьёз побаиваться за целостность своего вампирьего организма и за ту сцену, в которую могло перерасти это его признание. Животное, которое он сдерживал, всё ещё было внутри. Животное вполне могло броситься на Гезраса и на всех окружающих, если бы почувствовало, что ему грозит рельная опасность. — То есть, ты бы в любом случае проснулся в Глубоководье через пару дней, — абсолютно пустым, неверящим голосом сказал Гезрас. — Да, — ответил Астарион, сглотнув свою явно ядовитую слюну, — хотя, если бы Касадор действительно провёл ритуал, то наверное, нет. — Так чего же ты, — теперь Гезрас повышал тон с каждым словом, — сука, боялся? Что это была за драма с «убей меня, Гезрас, лучше ты, чем Касадор»? Что за грёбаная… Какое-то время Астарион слушал преимущественно нецензурную ругань, что обрушивалась на него — он осознавал, что абсолютно заслуженно, но не мог прекратить ощущать внутри себя сопротивление. — Да потому что мне было действительно очень страшно! — наконец, он закричал в ответ, — мне было очень страшно умирать! Это нормально, Гезрас, нормально бояться смерти! Я не могу через это перешагнуть. Просто не могу — и всё тут. Спроси у кого угодно в этом здании, иди вот туда, к порталам, и спроси любого, хоть всех их спроси, Гезрас — можете ли вы просто взять и умереть? Да, вы воскреснете, но можете ли вы просто взять и умереть? Ни один, ни один тебе не скажет, что может, а кто скажет — пиздят, вот так. Пиздят! И понятия не имеют, о чём. Пару мгновений Гезрас стоял между кадок с пальмами и смотрел на него, будто окаченный ведром ледяной воды, сжимая и разжимая кулаки, буквально клокоча от сдерживаемой ярости. Потом он двинулся к Астариону быстрее, чем тот мог хоть как-то успеть среагировать, резким движением сорвал с него тёмные очки и крепко обхватил его лицо ладонями. Астарион чувствовал внутри себя ужас, готовый вырваться на свободу; он задержал дыхание, каждым сантиметром кожи ощущая эти горячие длинные пальцы, сжимающие щёки, упирающиеся в ямки под глазами и основания ушей; чувствуя на своём лице его пахнущее гвоздичными папиросами и кофе дыхание. — Астарион, — тихо, глухо прорычал Гезрас, — Асенька. Я очень, очень сильно тебя люблю. Поэтому я тебя сейчас не ударю. В следующую секунду он почувствовал, как хватка на лице разжимается — раз, и как не было. Потеряв равновесие, он отшатнулся, глядя в пол, и сделал пару шагов назад. Гезрас стоял, привалившись спиной к стене, и тупо смотрел наверх, на листья пальмы. Астарион подошёл к нему и встал рядом, так, чтобы их плечи соприкасались. Взял за руку и принялся тоже смотреть на эти дурацкие пальмы в четыре часа утра и двадцать минут, за четверть часа до того, как должен был открыться их портал в Глубоководье. — Прости меня, пожалуйста, — просто сказал он. Вместо ответа Гезрас только склонил голову набок, прислонился к его волосам и тяжело вздохнул. Астарион крепче сжал пальцы, перевитые с его собственными и вдруг понял, насколько по-дурацки символично они держали руки — будто новобрачные перед алтарём. Точно в той же самой позе, в которой чёртов дьявол (или кем он там был на самом деле?) Рафаил выставил их из своего дома на площадь у церкви в Глубоководье пару месяцев назад. В чём-то таком, наверное, и была вся суть. — Пойдём к порталу, старая змея, — сказал Гезрас, — пока я и правда не прикончил тебя прямо здесь.