Всё, что мир может предложить

Гезрас потёр руку, снимая с неё кастет. Затем, встав на одно колено, наскоро осмотрел Астариона. Проверил дыхание, перевернул на бок на всякий случай. — Уф. Ну, знаешь ли. В голосе Рафаила было скорее восхищение, чем разочарование. Гезрас устало на него посмотрел, намекая на то, что шутить не намерен. — Никогда не понимал демократию. Он с трудом поднялся. Плечо, залеченное странными эликсирами, всё равно болело. Конечно, раньше такая рана доставляла бы ему неприятности ещё месяц. Он не говорил «вывела бы из строя» — мало что могло вывести его из строя по-настоящему. Он говорил именно «доставляла бы неприятности», а с неприятностями справляться Гезрас умел, как никто. — Мой дед придумал, кстати, — заметил Рафаил. — Что ещё придумал твой дед? — Демократию. Гезрас устало закатил глаза. — Пиздишь. — Аз есмь отец лжи, — развёл руками Рафаил. Гезрас фыркнул и покачал головой. Это был тяжёлый день, и тяжёлая ночь, и ещё один тяжёлый день. Всё это начинало давить. Он посмотрел на Астариона. Тот так и лежал на боку — Гезрас часто наблюдал за тем, как он спит. Те же самые трогательные белые волосы, закручивающиеся на шее, благородные, правильной формы эльфийские уши, согнутая в локте рука, на которую он сонно опирался. Высший вампир, подумать только. Чёрт знает, что. Высший вампир, а снова ведёт себя, как обыкновенный наркоман. В мире Гезраса не было вампиров, зато наркоманов — хоть отбавляй. Он встал, достал из-за пазухи уже хорошо всем известный гвоздь на противной иллитидской нитке. Снял с себя переводчик, надел на Астариона и сжал его пальцы вокруг гвоздя. Рафаил всё ещё не уходил. Гезрас повернулся к нему. — Контракт твоего отца. Это что, было что-то важное? — Да не особенно, — Рафаил с сомнением вздохнул, — на самом деле, простая шутка. Какое-то время они сидели и молчали. Им обоим было грустно. Это отвратительное место давило — на самого Гезраса точно. Он не был уверен по поводу Рафаила, шутки которого могли приводить к ямам с семью тысячами живых трупов. — Слушай, — сказал Гезрас, наконец, хлопнув себя по коленке, — раз тебе всё равно нефиг делать, не желаешь ли снова помочь делу эльфийской революции? В глазах Рафаила блеснуло оживление. — Может, и желаю. А что нужно делать?

***

— Здорово, Петрас. В их тупик у самого входа в подземелья снова вошёл отмороженный рыжий любовник Анкунина. Даже после того, как Анкунин каким-то образом управлял ими с помощью чего-то одновременно похожего и непохожего на волю Касадора, любовника Петрас боялся больше. Многие говорили Петрасу, что он не семи пядей во лбу. Он охотно верил, что это правда. Но Петрас зачастую понимал вещи, которые до умницы Аурелии никак не желали доходить. Например, для него был очевиден тот факт, что Анкунин в этом всём просто покрасовался в белых штанах. Все планы на самом деле явно принадлежали жуткому любовнику с очевидным опытом ведения террористических операций. Ещё страшнее он стал теперь, когда вошёл в их тупик без Анкунина, зато в сопровождении ещё одного зловещего мужика, неуловимо напоминающего Касадора. Любовник тоже напоминал Касадора. Разница была в том, что Петрас знал — они куда хуже, чем Касадор. Ключ загремел в его замке. — Выходи, — бросил рыжий мужик. Петрас вышел. Он не задавал лишних вопросов. Аурелия снова начала бесноваться. Так, втроём, они вышли из тупика. Отойдя на достаточное расстояние для того, чтобы не слышать вопли Аурелии, рыжий остановился. — Ты же нормальный мужик, Петрас? — Ну, да, — он замялся. — Ну, ты не жрёшь людей, умеешь держать себя в руках. — Да, конечно, — Петрас закивал увереннее. — И наверняка ты знаешь много хороших парней во дворце, которые тоже умеют держать себя в руках. — Ну, не без того. Рыжий мужик повернулся к нему и вдруг улыбнулся. От этого внутри у Петраса всё сжалось, но виду он не подал. — А знаешь ли ты, кто такой Итан Флеминг? — Знаю… — А не хочешь ли ты, Петрас, работать на Итана Флеминга? Здесь явно был какой-то подвох. Он знал такие вопросы. Касадор всегда задавал такие вопросы — с подвохом. Наверное, Анкунин или Аурелия знали, как на них отвечать так, чтобы не отвечать совсем уж правду, но Петрас знал — конкретно у него никогда выбора не было. Ему лучше всего было даже не пытаться и отвечать честно. — Хочу! — честно ответил Петрас. — Замечательно. Петрас, ты знаешь, что происходит в большом подземельи, что начинается в конце этого коридора? — Знаю, — голос его стал неуверенным. Этот вопрос точно был не к добру. — Замечательно, — как ни в чём не бывало кивнул рыжий, — вот этого господина зовут Рафаил. Он дьявол. Сейчас мы с господином Рафаилом дадим тебе задание. Оно будет несложным и тебе не будет больно. И, если ты сделаешь его хорошо, то ты будешь работать на Итана Флеминга уже завтра. Хорошо? — Хорошо! — горячо подтвердил Петрас. Он был готов на всё, лишь бы выйти из этой ситуации живым. Даже в самых смелых мечтах его не было выйти из неё свободным и работающим на самого Итана Флеминга, но похоже, рыжий мужик и дьявол предлагали ему именно это. — А почему вы взяли меня, а не Аурелию? — спросил он. — Потому что Аурелия думает, что она умная, Петрас, — вздохнул рыжий, — а умный здесь только я. Ну, и господин Рафаил, но он просто наш гость. И господин Анкунин, но он утомился. Ещё вопросы будут? Петрас с готовностью отсалютовал. — Никак нет!

***

Ненависть. Ненависть бурлила в нём водоворотами, вздымалась волнами высотой с пятиэтажный дом, металась в поисках чего-то, что можно было разрушить. Ненависть была черна и бесконечна. Смертный думал, что он хитёр и умён. Смертный подумал, что может ограничить его, что может ограничить его волю. Смертный и впрямь посмел связать его цепями — крепкими, такими, что он не мог разорвать, но что это значило перед его ненавистью? Со временем смертный потеряет бдительность. Тогда он освободится. Что, если не потеряет? О, но ведь это всего лишь смертный. Сам он был лишён этого недостатка. Рано или поздно, смертный умрёт. Кто-то ещё появится здесь и освободит его — или сами цепи заржавеют и истлеют от времени. Он же будет жить вечно. Он освободится. И тогда не будет границ его ненависти. Смертный приблизился и посмотрел на него. Ненависть рванулась вперёд яростной змеёй — он зашипел и тут же цепи впились ему в грудь. — Когда же тебя уже отпустит?.. — устало вздохнул смертный и сел на табуретку рядом с постелью, к которой он был привязан. Смертный поднёс к его рту больничную мягкую бутылку, наполненную свиной кровью. Свиная кровь! Смертный, вот чьей крови он желал! — Да что ж ты делаешь, зараза? Смертный ругался на него, собирая ошмётки вырванной из рук зубами и брошенной на землю бутылки. Он улыбнулся. Скоро. Совсем скоро этот смертный потеряет бдительность. И тогда он выпьет его досуха.

***

— Давай, мелкими глотками. Астарион пил и никак не мог напиться. Жажда была сильнее, чем когда-либо, сильнее, чем в первые годы бытия отродьем. Она жгла внутренности, сколько бы он ни выпил, и, почувствовав на языке кровь, он совершенно терял над собой контроль. — Да что ж ты делаешь… Гезрас попытался вырвать у него из зубов бутылку, и он, потеряв контроль, зашипел, как дикое животное. Гезрас выругался и встряхнул испачканную теперь кровью руку. Сознание — спутанное, обрывочное, но всё-таки сознание, — вернулось к нему, когда бутылка опустела. Он не сдержался, по-звериному вылизал горлышко языком, сколько мог дотянуться, и откинулся обратно на деревянную лавку, к которой был привязан цепями. Он плохо помнил, что происходило в ночь, когда он выпил кровь Касадора и обратился в истинного вампира. Перестрелка, толпа отродий, следующая за ним в религиозном экстазе, ужасающая воронка с семью тысячами пленников… Ему казалось, или там был Рафаил? То, что было потом, вытеснило все сознательные воспоминания — только эта жажда крови и власти, сжигающая изнутри ненависть. Сжигающая — в буквальном смысле. Его внутренности схватило спазмом. Гезрас рывком помог ему перевернуться на бок; Астарион повис на цепях и его стошнило в подставленный таз — чем-то чёрным. Ощущалось это так, будто бы наружу выходили его собственные внутренности. От ощущения собственной немощности, неадекватности и бессилия хотелось плакать. Неужели теперь так будет всегда? Отдышавшись, он снова откинулся на лавку. — Я же тебе говорю, родной, — сказал Гезрас с тяжёлым вздохом, — мелкими глотками. Тогда тебя так не тошнит. Астарион сглотнул густую и явно ядовитую слюну. — Это всё очень хорошо, — он закрыл глаза, — только я совершенно не могу себя контролировать. Не получается. Тёплая рука опустилась ему на макушку и погладила по волосам. — Ничего, — сказал Гезрас, — ты уже куда лучше. Уже отпускает. Астарион закрыл глаза и повернулся, прижимаясь к гладящей его руке. Это всё было сложно уместить в голове — он был связан, но его гладили, он был голоден, но его постоянно кормили. Целыми днями он боролся с наваждением, с животным внутри — животное не помнило практически ничего, кроме голода и жажды, а когда вспоминало, то это получалось через до гротескности искажённую призму бессмысленной жестокости и власти ради власти. Он вспомнил, по крайней мере, кем он был, и потихоньку восстанавливал, что же именно с ним приключилось. Получалось скверно. Он почувствовал, как Гезрас убрал руку и зашевелился. Открыл глаза. — Гезрас? Пожалуйста, не уходи. Гезрас посмотрел на часы, затем повернулся к нему снова. — Ты спешишь? — Ещё нет, — он улыбнулся уголком рта, — где-то полчаса ещё есть. Астарион снова сглотнул слюну. Её собиралось очень много, будто бы он должен был сейчас обращать десятки и сотни людей в своих отродий. Он постарался не думать о том, что было бы, если бы он стал истинным вампиром и при этом рядом не оказалось Гезраса. — Расскажи мне, что произошло той ночью? В какой момент ты понял, что я окончательно… — Поехал крышей? — Да. Гезрас усмехнулся. — Когда ты решил подписать контракт с дьяволом, даже его не прочитав. — Я…что? — Ага. Ты, король юристов, решил на что-то согласиться, даже не глядя в документ. Если бы Астарион только мог схватиться сейчас за голову, то он бы это сделал. Возможно, вырвав при этом пару клоков волос. — О боги… Нет, пока дальше не рассказывай. Я передумал. — Ладно. Послушай, меня не будет достаточно долго. Может, попробуешь ещё раз попить? — Давай, — согласился Астарион, — я попробую. Гезрас поднёс к его губам ещё одну бутылку с кровью. На этот раз у Астариона получилось.

***

— Позвольте вашу руку, Гезрас? Гезрас из Лейды скользнул взглядом по коренастой фигуре своего балдурского коллеги. Флеминг, как всегда производящий впечатление добродушного южанина средних лет, ясно давал понять, что им предстоит смена обстановки. Во-первых, он перестал пить вино, что, как уже успел понять Гезрас, было для этого человека поведением нетипичным. Находясь в пределах собственной виллы, или в любом из бесчисленных ресторанов, раскиданных по городу, Флеминг постоянно пил красное, которое ему наливали неизменно из бутылок без этикетки. Он явно не боялся быть отравленным. Поначалу это вызывало некоторое замешательство, затем, по мере того, как наблюдатель осознавал, насколько прочными были паучьи сети, что этот человек сплёл вокруг себя — уважение. Гезрас, в последние дни удивительно рассеянный по собственным меркам, потерял мысль и не додумал, что же такое он приметил во-вторых. На вилле Флеминга было приятно — открытые патио, кипарисы, чудесный вид, открывающийся с мыса… Отсюда определённо не хотелось уходить. Тем более, туда, куда лежал их путь. Он протянул руку, к которой Флеминг легко прикоснулся, затем ощутил кожей холодок, от которого чуть приподнялись по всему телу волоски. Глаза, как сказал Флеминг, при телепортации всегда закрывались непроизвольно — удержать их открытыми в секунду перемещения было так же тяжело, как вдохнуть под водой, и не рекомендовалось в ещё большей степени. — Вижу, вы его перевезли, — заметил Гезрас, оглядывая обстановку. Флеминг пожал плечами, не поворачиваясь, поглощённый рисованием затейливого магического узора на стене. — Да, но не сюда, конечно. Ощутив на себе верный кодовый рисунок, порция стены открылась, высвобождая старую подкову. Флеминг взял её за один рог и протянул второй Гезрасу. Тот взялся за подкову и снова непроизвольно закрыл глаза, и снова ощутил холодок по всему телу. Во второй локации была проходная с тремя часовыми. В третьей нужно было пройти в верном порядке через четыре двери, из одной круглой комнаты в другую. Свежеприобретённый опыт подсказывал Гезрасу, что эти комнаты находились вовсе не на одной плоскости, а возможно, и не в одном измерении, и путь назад сильно отличался бы от пути вперёд. Наконец, спустя ещё пару переходов, они оказались в абсолютно незнакомом Гезрасу коридоре, в конце которого была дверь. — Вы не используете здесь много людей, — сказал он, — это мудро. — О, я вовсе не использую здесь людей, — отмахнулся Флеминг, — господа на проходной не люди. Они вампиры. — Удалось привести их в чувство так быстро? Флеминг щёлкнул ключом в двери и повернулся. — Сохранность разная, — он вздохнул, — но около тридцати уже в строю. Это, конечно, если не учитывать бывшую дворцовую стражу. Впрочем… Дверь распахнулась. — Что вы хотите, чтобы он сделал сегодня? Снова подписать бумаги? — спросил Гезрас. — Нет, с бумагами я сам уже наловчился, — Флеминг махнул рукой, — сегодня нужно провезти его на приём, что даёт Энвер для союза промышленников, и тут надо бы подстраховаться. — Я ничего не знаю ни о каких промышленниках, бог с вами! — Ничего страшного, он тоже. А тем не менее, получил приглашение! Ужасный вампирский лорд Касадор Зарр смотрел на них абсолютно пустым взглядом, ровно в той позе, в которой его оставили день назад. Волосы его до сих пор были забраны в хитроумную причёску, прикрывающую чёрную точку чуть выше лба. Кроме Касадора в комнате с белыми стенами, серым полом и белым потолком, не было абсолютно ничего. — Как вы, кстати, объяснили эту ситуацию цирюльнику? — О, у меня очень понимающий цирюльник, — усмехнулся Флеминг, — я просто время от времени отправляю своих агентов учиться совершенно неожиданным вещам. Например, стричь волосы, или делать шляпы, или организовывать скачки. — Удобно, — признал Гезрас, — когда агенты умеют делать совершенно неожиданные вещи. — Они спрашивали поначалу, зачем, мол, тебе учить кого-то стричь волосы? Вокруг ведь полно цирюльников! В какой такой дьявольской операции может понадобиться цирюльник под прикрытием? Я тогда ответил, что не знаю, в какой-нибудь да понадобится. — И вот, этот день настал. Гезрас пристально посмотрел на Касадора, закусил губу от напряжения и прикрыл глаза. Касадор встал и отряхнул своё просторное одеяние, при ближайшем рассмотрении оказавшееся больничной простынёй с пришитыми к ней завязками. — Но скоро я не смогу в этом больше участвовать, Итан, — сказал лорд, и взгляд его вдруг стал куда более осмысленным, — со дня на день мне нужно будет уехать в Глубоководье. — Знаю, знаю, — отмахнулся Флеминг, — я же сам и ввёл вас в курс дел Анкунина, и помог купить нужные билеты. Вас, разумеется, будут страховать чародеи с заклинаниями контроля. Просто это первый выезд, хочется, чтобы все возможные предосторожности были соблюдены. У вас получается очень естественно. Огонёк в глазах Касадора снова погас. — Чёрт, — отозвался Гезрас, — никогда поначалу не могу сообразить, кем говорю. Пойдёмте отсюда. Они вышли из камеры и прошли назад по коридору — недалеко, в одну из соседних комнат, где стоял магический умывальник, отводящий воду бес знает, куда, и располагалась масса вешалок, на которых в беспорядке висели костюмы разной степени пышности и официальности. Касадор покорно прошёл к умывальнику, потянул завязки простыни и, абсолютно голый, принялся умываться. — Но главный минус это не то, что я уезжаю, — Гезрас продолжил говорить через него, — а то, что это откровенная мерзость. По лицу Флеминга пробежало веселье. — Ну, наш лорд бледноват, — усмехнулся он, — но в целом не назвал бы его так. — Мозгоеды, Итан, — отрезал голос Касадора, — моё условие вы помните. Сегодня же вечером у вас не станет этого рычага управления. По крайней мере, у меня в голове. Да и в целом, я хотел сказать, что чем больше я узнаю с ваших слов об Энвере, тем большее он вызывает беспокойство. Флеминг подождал, пока Гезрас закончит с банными процедурами и выведет их абсолютно голого подопечного на середину комнаты. Затем, словно не глядя, выбрал вечерний наряд на одной из вешалок, и принялся одевать лорда. — Слушаю, — бросил он. Гезрас расслабленно присел в стоявшее в углу кресло и закинул ногу на ногу. — Меня смущает… как это сказать, вычурность, — он подобрал слово, — абсолютно классический ход с подставной угрозой. Благодаря армиям Абсолют он получил титул эрцгерцога и продолжает его удерживать. Но любой слишком сложный план рано или поздно разваливается. — Но ведь это элементарный план, — Флеминг нахмурился, — вы сами сказали, нестареющая классика. Правую руку, пожалуйста… Гезрас нахмурился. Касадор поднял правую руку для того, чтобы Флеминг мог продеть её в рукав рубашки. Касадор опустил руку. — Классика, конечно. Зачем в ней мозгоеды? Совершенно отвратительное, противоестественное усложнение, необходимость использования опасного артефакта, постоянная угроза потери контроля над этим…существом. Зачем всё это, когда прекрасно работает старая добрая пропаганда? Пара страшных картинок, зверская казнь здесь, чудовищные лозунги и призывы там, немного денег, нищий и презираемый народ, который готов на любые террористические операции во славу чего-нибудь — и всё, очередная армия Абсолют готова. — Надеваем камзол, Гезрас, — скомандовал Флеминг, — да, вот так, спасибо. Ну хорошо, будь по-вашему. Начнём с того, что прежде, чем взять нищий и презираемый народ под свою опеку, вам придётся сразиться с защищающим этот народ божком. То есть, вы можете запускать пропаганду, всё замечательно, но даже у всеми любимых гоблинов есть боги. Поэтому, кстати, чаще всего подобные схемы включают в себя всевозможных живых мертвецов, у них нет богов. Перед любыми выборами нет-нет, да и появится пробудившийся после тысячи лет сна некромант. Так вот, вы запускаете пропаганду, а к вам приходит этот гоблинский божок. Гезрас молчал, явно сбитый с толку. — Вы всё время забываете, — Флеминг покачал головой, — боги реальны. Хотел бы я пожить в вашем мире, где нет этой напасти! Почему у нас так развита магия, почему законодательство так усложнено, что юристами могут стать только эльфы или ещё кто-то из долгоживущих рас? Магическая технология, отсутствие крупных империй…вы слышали, что при приёме на работу нужно пройти службу религиозной безопасности? Для этого есть специальные сотрудники. Вы не представляете, что начнётся, если, скажем, шарит, окажется в официальных подчинённых у почитателя Латандера. Какую-то часть последствий покрывают страховки, но… — Кошмар, — прервал его Гезрас, — нет, Итан, это не кошмар. Это форменный пиздец. Флеминг пожал плечами и улыбнулся, мол, согласен, но ничего поделать не могу. — И всё равно, — продолжил Гезрас, — допустим, отвратительная схема с мозгоедом это ответ на гонку вооружений с конкурентами и богами. Но идеи Энвера о каком-то общем сознании всех граждан, «весь народ, как один человек», не говоря уже о планах государственной монополии на практически всё… — Да-да, это действительно нехорошо. Касадор стоял, наполовину одетый в свой вечерний наряд, и безучастно пялился в пустоту. Флеминг присел на табуретку рядом и устало пригладил редеющие волосы пятернёй. — Нехорошо, — повторил он, — очень, очень нехорошо. Я даю Энверу ещё пару лет, не больше, прежде чем эти идеи сведут его в могилу, подобного общество здесь, на Побережье, просто не примет. Тем более ценен подарок, что сделали мне вы и господин Анкунин. Гезрас едва заметно, почтительно кивнул. Флеминг вернулся к оставленному было туалету лорда Зарра. — Вы уверены, что господин Анкунин будет в состоянии путешествовать через пару дней? — спросил он, когда Зарр уже стоял перед ними при полном параде. — Уверен, — заверил его Гезрас, — он уже чувствует себя гораздо лучше. — Что ж, приятно слышать, — кивнул Флеминг, — всегда приятно, когда кто-то в состоянии покинуть твой город самостоятельно. А сегодня, стало быть, путешествовать будет другой вампир. Он абсолютно панибратски похлопал безучастного лорда по плечу. — Но он нас не покидает, — улыбнулся Гезрас. На лице Флеминга тоже расцвела улыбка — гордая, как у мастера, любующегося своим творением. — О нет. Лорд Зарр у нас надолго.