Всё, что мир может предложить

Крытый фургон с надписью «Скотобойни Хэмкока» стоял на выезде из Свиного Копыта. Времени, по подсчётам Астариона, было около четырёх утра — идеальный, мёртвый час, когда на улице ещё темно и тихо, светать ещё не начинало, а десяток вампирских отродий может шастать по улицам совершенно не привлекая к себе внимания. Он чувствовал себя…странно. Точнее, главная странность была в том, что ничего особенного он как раз-таки не испытывал. Астарион всю свою жизнь был уверен, что уж наверняка, выпив кровь своего создателя, отродье должно что-нибудь испытать — например, рухнуть без чувств на трое суток и прийти в себя, ощущая себя либо как король на вершине мира, либо как протухшая крыса в помойной канаве. Он не был уверен; его собственное обращение совершенно точно ощущалось как второй вариант. Касадор, единственный знакомый ему истинный вампир, выглядел, как правило, весьма довольным жизнью, поэтому можно было предположить, что обращение в ему подобного будет ощущаться, как опыт положительный. На самом деле Астарион сидел на козлах фургона, тупо смотрел на ряд стоящих перед ним собратьев и спину поправляющего на лошади упряжь Гезраса, и не чувствовал абсолютно ничего. Даже отродья перед ним совершенно определённо испытывали спектр эмоций пошире — например, сейчас они всей кожей чувствовали разницу между собой и Астарионом. В чём же была разница? В том, что они все прекрасно понимали, что именно находится в фургоне. Вампирское отродье не могло совершать никаких действий по собственной воле в радиусе около трёх метров от своего создателя, даже если этот создатель был без сознания. Даже с иллитидской личинкой, похоже, присутствие Касадора всё равно ощущалось. У истинного вампира, само собой, таких проблем не возникало. Астарион сидел на козлах, тупо смотрел на лица отродий, и понимал, что прямо за его спиной лежит без сознания изуродованный кольями, постоянно безуспешно регенерирующий и доведённый до абсолютного идиотизма Касадор. Для вампирского чутья кровью воняло за километр. Снова он прислушался к себе, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции, и понял, что испытывал усталость, может быть. Ещё он испытывал чувство, совсем уж неожиданное для стереотипов о высших вампирах — он искренне беспокоился за Гезраса, который продолжал их операцию несмотря на раскуроченное и так до конца и не восстановившееся, несмотря на три зелья исцеления, плечо. Только бы он не рухнул где-нибудь по пути от потери сил! Одному Астариону с этим всем совершенно точно не справиться. Хотя бы потому, что прикасаться к Касадору до сих пор не казалось самой лучшей идеей. Наконец, большая часть отродий скрылась — отправились во дворец быстрой дорогой. Осталось человек пять. Гезрас, сильно перекосившись на одну сторону, с ощутимым трудом забрался на козлы рядом и закурил папиросу. Астарион понятия не имел, как править телегой. Гезрас, зажав папиросу в зубах, отдал команду лошади и протянул ему вожжи. Телега двинулась вперёд по дороге. Теперь начиналась часть их плана, гораздо более важная и сложная, чем убийство Касадора. Тело лорда нужно было доставить во дворец и незаметно — так, чтобы никто, кроме двадцати четырёх отродий из охраны об этом так ничего и не узнал, — переправить куда-нибудь в подземелья. Далее следовало найти невероятные семь тысяч отродий — по словам Аурелии и Петраса, находились они действительно в подземельях, — и провести полевые испытания, в число которых входил акт подписания ключевых бумаг корпорации Дуринболд — Нуртаммас — Гутмер — Зарр. Вслед за этим можно было сдавать их с Гезрасом совместный проект Итану Флемингу, передавать бумаги Роули с Госкинг и отправляться в маленькую, уютную и очень дорогую клинику в Глубоководье. — Гезрас, как ты себя чувствуешь? — спросил Астарион. — Приемлемо, — прохрипел Гезрас, глядя на него исподлобья, — а ты? Удивительные вампирские изменения? — Никаких, — он отрицательно и растерянно мотнул головой, — просто устал. Спать хочется. — Хорошо. Их останавливали два раза — случайный патруль на выезде из Норчапела и дозор на Василисковых Вратах. Печаток охраны лорда Зарра, как и ожидалось, стражам порядка хватило за глаза. Фургон со скотобойни, везущий свежее мясо поварам кого-то из лордов в пять часов утра, тоже подозрений не вызвал — в очередь за ними как раз пристроился точно такой же фургон из плодовых садов и ещё один — со свежим хлебом. Всё шло, как по маслу. Астарион по-прежнему ничего не чувствовал. Гезрас выглядел, спустя час, немного получше, будто зелье всё же продолжало действовать. Получив отмашку стражника, он тронул лошадь и провёл фургон через огромные ворота. — Смотри, — Астарион показал направо, — дом, милый дом. Он сказал это на всякий случай, чтобы отвлечься на реакцию Гезраса, а не почувствовать что-то, что мог бы почувствовать при взгляде на дворец Зарров. Дворец только назывался так — на самом деле, Касадор жил в самом настоящем замке, сером, зловещем, абсолютно неприступном. Вросший в крепостную стену и скалу, он возвышался над городом холодной слепой громадиной. Замок был стратегической частью военных укреплений Врат; исторические хроники сохранили свидетельства о том, что множество раз он переживал осаду, самая длительная из которых длилась восемнадцать месяцев. Гезрас смотрел на это достижение допотопной фортификации и лицо его выражало неверие. — У Касадора всё это время была вот эта штуковина, — сказал он, наконец. — Ага, — кивнул Астарион. — И он всё равно предпочёл нанести нам личный визит. — Ага. Гезрас многосоставно, с выдумкой выругался себе под нос. Фургон повернул налево на выезде с площади с фонтаном, скрылся в переулках, прилепившихся к западной стене крепости — мясник не въезжал в крепость через парадный ход. Простые, ничем не примечательные ворота — не чета парадным старинным вратам кованого железа, вязь на которых можно было рассматривать часами, — и огромное количество вампирских отродий. Уже хорошо знакомых им вампирских отродий. Они почтительно расступились, чувствуя присутствие повелителя. Астарион попытался спрятать лицо. Гезрас, наоборот, смотрел на них пристально, будто следящий за каждым движением сторожевой пёс, из той породы, что бросается на нарушителя абсолютно молча и сразу перегрызает горло. Астарион спустился с козел. Всё это было странным. Он ощущал себя ненастоящим вампиром — в ещё большей степени, чем в бытность свою отродьем. Победив своего создателя, истинный вампир входил в его замок, как полноправный владелец, как пожравший другого дракона дракон. Он торжествовал. Рабы склоняли свои головы перед ним, потому что это была победа сильного над слабым. Что же делал Астарион, только что испивший крови своего всё ещё живого создателя? — Разгружайте, — сказал он дворцовой страже, — и можете быть свободны. Он смотрел на то, как отродья из дворцовой стражи открывают фургон и выносят из него длинный деревянный ящик, заколоченный и завёрнутый в брезент. На лицах их было выражение ужаса — они никак не могли поверить, что чувствуют присутствие Касадора, но могут подходить к нему так близко, могут нести этот ящик. Заросший сорной травой задний двор в утренних сумерках был пустынен — все отродья в это время суток уже, конечно же, спали. Близость рассвета явно добавляла стражникам волнения. Астариону было на них плевать. Все вместе они прошли по коридору — он старался не смотреть на обстановку, на этот оживший кошмар, старался не обращать внимания ни на что — просто идти вперёд. Вверх, через людские комнаты и залы, по лестницам, к гостевым комнатам и, наконец, святая святых, кабинету лорда, откуда можно было спуститься в подземелья. — Астарион?.. Он вскинул глаза. На лестнице, ведущей из крыла для прислуги, стояла женщина, которую он ненавидел, возможно, сильнее всех на свете — настолько, что при взгляде на неё у него задёргалась, как от боли, кожа. — Астарион, так это правда? Она сейчас являла собой прямо-таки полную надежды невинность, нежный цветок, устремившийся к солнечному свету — светлые, слегка растрёпанные волосы, сочувственное, немного плаксивое выражение лица. Бывшая лекарка Парламента, Далирия всегда сохраняла это сочувственное выражение, когда Касадор требовал от неё помощи в особенно изощрённых пытках. Далирия была одним из семи отродий, с кем Касадор о чём-либо советовался, и единственным, насколько мог знать Астарион, у которого с удовольствием и старанием учился. Практически всё, что Касадор знал о пытках и способностях тел отродий, он узнал от Далирии. Тот факт, что Далирия при этом всегда выглядела грустной, разочарованной и страдающей доставлял ему, похоже удовольствие. Не особенно сильное — все участники процесса понимали, что если поначалу эти чувства лекарки, может быть, и были истинными, то спустя сотню лет наличие хоть каких-то чувств по этому поводу стало крайне маловероятным. — Астарион, я слышала, что ты пришёл избавить нас от рабства! — заломив руки, заговорила Далирия, — что ты даруешь отродьям способность ходить во свете и не подчиняться воле Касадора! У стен во дворце были уши. Огромное количество ушей. Гезрас метнул очень тяжёлый взгляд в Петраса, они кивнули друг другу и сделали шаг к Далирии. — Идиотка! — выплюнула Аурелия, — без Повелителя мы ничто. Слушайте приказ — защитить лорда любой ценой! Схватить изменника! Он увидел, как Петрас и Гезрас рывком развернулись. Семеро безумных отродий, что были на стороне Аурелии, ринулись к Астариону. По спине его продрал ужас, холод ледяным шаром упал на дно желудка… — НА КОЛЕНИ, — прогремел голос. Серебристые нити ментальной связи впились в разумы отродий, словно хлысты. Он почувствовал, как они обвились вокруг их воли; он почувствовал замешательство и вслед за ним осознание. Ужас. Правильно. Бойтесь меня. — Я Астарион Анкунин, — громко сказал он, — и я уничтожил лорда Касадора Зарра. Он стоял посреди коридора — красные ковровые дорожки, деревянные панели тёмного дерева, бесчисленные картины, изображающие многочисленных Зарров и их родственников, абсолютно ненавистный ему интерьер, — и перед ним стояли на коленях вампирские отродья. На коленях стояли и рогатая, непокорная Аурелия, и недалёкий Петрас, и остальные, всегда остававшиеся для него безымянными отморозки из стражи. Далирия смотрела на это представление, открыв рот. — Вы испили моей крови и я дал вам свободу, — продолжил Астарион, — для чего вы использовали её? Для того, чтобы снова надеть на себя ошейник и поводок, и вручить его в руки своему повелителю? Вы недостойны свободы, и за это я забрал её у вас! — Астарион Лучезарный! — с благоговением простонал кто-то за его спиной, и этот клич подхватили другие голоса, целые десятки голосов. — Лучезарный Повелитель! Освободи нас от ига! Дай нам испить твоей крови! Гезрас выругался. Со стороны людских комнат к ним приближалась целая толпа отродий. Измученные, истощённые, они выходили из своих убогих жилищ и тянулись к Астариону, будто зомби. На лицах их была отчаянная, религиозная мольба — на месте Астариона они не видели отродье, они не видели даже истинного вампира. Они видели свет. Они видели избавителя, что стоял сейчас, окружённый поставленными на колени врагами, рядом с ужасающим телом бывшего тирана. — Скомандуй им нести ящик! — рявкнул Гезрас, схватил запрещённый на Побережье Мечей сороказарядный арбалет фирмы «Картер и Флимм», и один за одним всадил с десяток болтов в подступающих всё ближе и ближе в религиозном экстазе отродий. Четверо отродий встали с колен, против собственной воли схватили ящик и рванулись по коридору в сторону кабинета Касадора. Астарион бежал первым, вслед за ним бежала не желавшая отставать Далирия. Замыкал процессию Гезрас, время от времени отстреливавший самых резвых поклонников свободы и лучезарности. Астарион буквально вбил руку стоявшего к нему ближе всех Петраса в отверстие для кольца-печатки на огромных, устрашающих дверях покоев Касадора. Они растворились — торжественно, чудовищно медленно, с приличествующей высокому лорду помпой, — и точно так же медленно затворились, несмотря на все усилия Гезраса, пропустив внутрь с десяток жаждущих присосаться к Астарионовой шее. Ещё пара минут ожесточённой схватки — теперь с участием Аурелии, Петраса и ещё двоих отродий, которые могли, наконец, опустить гроб, — и вот все они уже сидят на изрубленных трофейными саблями и расстрелянных арбалетными болтами элегантных диванчиках в святая святых лорда. Четверо из семи любимых отродий Касадора и сам Касадор. — Что это такое, мать твою? — заорала Аурелия, всё ещё стоя в боевой стойке посреди разгромленного кабинета. Астарион вскинул бровь и лениво повернул к ней голову. — Спокойнее, — снисходительно сказал он, делая элегантный жест рукой и сопровождая это действие лёгким толчком иллитидской воли, — присядь. Аурелия зарычала, но опустилась на диванчик. — Ты лишил нас всего, — прорычала она. — Но ведь он… — попыталась было вставить Далирия, но тут же нахмурилась, — подождите, я чувствую, что внутри этого ящика Касадор, и что он жив. Я не могу приблизиться к нему. — Я ни хрена не понимаю, — честно признался Петрас, — Касадор жив. Мы не находимся под его властью. Но мы находимся под твоей властью? Астарион ухмыльнулся. — Вообще-то я спас вас от страшной участи, — меланхолично заметил он, — быть принесёнными в жертву в ритуале Нечестивого Вознесения. В рамках контракта с архидьяволом Мефистофелем Касадор собирался разом лишиться всех отродий взамен на способность ходить под солнцем, не испытывать жажду и, в общем, снова почувствовать абстрактную траву под ногами. Неограниченная власть прилагается. — Он говорил нам другое, — сказала Аурелия, — и ему я верю больше, чем тебе. Астарион пожал плечами. — Дело вкуса. — А ты действительно можешь освободить меня от воли Касадора? Он развернулся к Далирии и вскинул брови. — Радость моя, — Астарион вложил в эту интонацию всё снисхождение мира, — ну скажи, с чего бы мне это делать? Смотри, я уже и так невероятно великодушный господин и не подвергаю тебя всем тем замечательным пыткам, которым ты подвергала меня все эти годы. — Но… Он знал, что она хотела сказать. Это же была воля Касадора, Астарион, я не могла этого хотеть, Астарион. — Поэтому сейчас ты, как хорошая девочка, отходишь к стене и смотришь в эту стену, — в голосе его была сталь, — пока идиоты вот здесь несут ящик с Касадором и показывают мне, как открыть дверь в подземелья. Ты, Гезрас, смотришь за тем, чтобы она не подглядывала. — Само собой, — Гезрас улыбнулся, вскинул арбалет и кивнул Далирии. Лекарка действительно отошла в угол кабинета и отвернулась к стене. Идиоты послушно, — будто бы у них оставался какой-то выбор! — подхватили ящик и понесли в противоположный угол, туда, куда сотни раз Астарион приводил своих жертв, и откуда они больше никогда не возвращались.

***

— Сволочь! — Аурелия разъярённо гремела кулаком по запертой решётке и пару раз даже боднула её рогами, — какого грёбаного чёрта ты собрался делать с Повелителем, Анкунин?! Астарион меланхолично посмотрел на ключ, которым только что запер клетку Аурелии, и пожал плечами. Затем посмотрел снова на свою пленницу. — Что ты со мной сделал? — продолжала бушевать начальница охраны, — что ты, твою мать, со мной сделал? Астарион улыбнулся. Почему бы было и не сказать ей об этом? Не так уж и много было радостей в жизни у него, вынужденного прокрадываться, как вор, в дворец вроде как свергнутого им тирана. — Напоил тебя свиной кровью со снотворным для скота, — ласково объяснил он, — а потом сунул тебе в глаз личинку иллитида. То же самое случилось со мной три месяца назад. Только вот ты сдохнешь приблизительно через неделю, а я нет. Аурелия на секунду замерла, осознавая то, что услышала, и тут же бросилась на прутья в ещё большем исступлении, с такой силой, что они задрожали. Астарион сделал шаг назад. — Скотина! Лживая, поганая скотина! — Хм, — Астарион пожал плечами, — ты не подумай, что я тут злорадствую. Мне, на самом деле, всех вас очень жаль. — Анкунин, — позвал Петрас из клетки напротив, — Анкунин, я же на твоей стороне. Личинка или нет, я тебе помогу. Теперь я хотя бы могу сдохнуть по-человечески. Так что спасибо тебе, в любом случае. — Предатель! — завопила беснующаяся Аурелия, — вонючий, обоссанный предатель! — Как мило. Что ж, оставлю вас наслаждаться этими увлекательными дебатами. Астарион шутовски поклонился и двинулся прочь от клеток. Гезрас ждал его на выходе. — Похоже, — сказал он, — я их нашёл. — Где? — спросил Астарион. — Везде. Дальше, по коридору. Ему как-то раз уже довелось мельком увидеть Аверно и выжить — поэтому Астарион мог, не кривя душой, сказать, что видел ад. То, что находилось дальше по коридору, было куда хуже, чем ад. Подземелья под дворцом Касадора, этой древней, неприступной крепостью, исторически задумывались, наверное, как место, куда могла спрятаться от захватчиков добрая половина города. Так ведь и воевали в старые времена — захватчики приходили и сжигали все деревянные постройки и посевы, жители города и крестьяне прятались в неприступном замке и обороняли его, пока враг не уходил или не прорывал укрепления. Бесконечные галереи, по спирали уходящие вниз и вниз, маленькие комнатки, большие залы за ними — предполагалось, что там люди будут готовить пищу, хранить боеприпасы, одним словом, жить в условиях войны, и надеяться выжить. Касадор превратил всё это в тюрьму, в место, где надежду выжить очень быстро сменяла надежда на смерть. В конце концов, конечно, исчезала и она. Смрадная воронка, воняющая нечистотами и гнилым мясом. Сначала Астарион почувствовал запах. Затем он услышал звук. Вой тысяч голосов, безумный хохот, звериное рычание. Семь тысяч пленников были живы, и смрадный воздух подземелья гудел от их отчаяния. Астарион шёл вниз — к платформе, сияющей посередине воронки, месту, где Касадор собирался принести их всех в жертву. Гезрас катил рядом с ним на тележке тело Касадора — у того уже начинал отрастать лёгкий нелепый пушок на голове, там, где прошлой ночью обрили волосы. Он вспомнил слова Гезраса. Все, кто находится в этой комнате, прекрасно знают, сколько времени человек может вот так страдать, и что происходит с человеком после. Тогда, за столом с дьяволом, Астарион думал, что знал, что происходит после. Сейчас, проходя мимо рядов клеток, в которые, будто скот, были впихнуты истощённые, обезумевшие люди, он понимал, что на самом деле не имел об этом никакого понятия. У них были глаза животных, не людей. Некоторые из них провожали их взглядами и воем, пытались тянуть к ним свои руки. Ещё хуже были те, кто уже даже не обращал на них внимания. Кто-то мычал, глядя в одну точку, кто-то просто лежал, глядя в потолок. Одна пленница грызла свою руку в надежде на насыщение. То, что происходило в подземельях дворца Зарра, было хуже, чем преступлением. Это было надругательством над человеческой природой. Это не должно было существовать. От людей, сидевших в клетках, совершенно ничего уже не осталось — они были просто оболочками, внутри которых дёргались изредка животные рефлексы. — Кому они могут быть нужны? — в ужасе прошептал Астарион. — Их можно откормить, — тихо, безэмоционально, ответил Гезрас, — понимаешь, им уже всё равно. Он заставил себя посмотреть на клетки. Да, вероятно, им и правда уже было всё равно. Но ему самому было не всё равно. Потом всё стало ещё хуже — Астарион начал узнавать тех, кто сидел по другую сторону прутьев, и они начали узнавать его. — Астарион, — позвал его искажённый страданием и отчаянием, но всё равно узнаваемый голос, — Астарион, это ты? Астарион, ты помнишь меня? Это я, твой Себастьян. Он стоял перед клеткой, к прутьям которой приник тот, кого он действительно любил очень давно — после Винсента, после Тарри. На этот раз Касадор предоставил ему выбор — Астарион мог убить Себастьяна сам, так, как убил когда-то Винсента, или добровольно привести Касадору, подозревая, что Касадор убьёт его ещё безжалостнее. — Я не знал, — в ужасе шептал он, прижимаясь к клетке, за которой стоял Себастьян, превратившийся в жалкое, обезумевшее подобие себя, — я не знал, что он совершит такое. В этот момент Астарион проклинал всё своё существо — свою трусость, свою любовь к себе, своё малодушие. Он не имел права быть малодушным с Себастьяном, он должен был сам убить его. Если бы он сам убил Себастьяна, если бы сделал другой выбор на коленях перед Касадором, то Себастьяна бы не было сейчас здесь, точно так же, как не было здесь Винсента. — Смотри, — глотая слёзы, сказал Астарион, — смотри сюда. Видишь, это Касадор. Он умер, Себастьян, я тебя освобожу. Нет, Себастьян ещё не был абсолютно безумен. Все они, в этой секции спирали, были более-менее в сознании. Его можно было достать из этой клетки, его можно было отпоить кровью; в конце концов, Астарион мог заработать денег на ритуал Истинного Воскрешения — не для всех них, но хотя бы для Себастьяна. — Пошли, — сильная рука уверенно схватила его за воротник и потащила от решётки совершенно бесцеремонно, — пошли, тебе говорят. Да как он посмел?! Астарион вырвался и угрожающе зашипел, надвигаясь на Гезраса. — Не смей! — рявкнул он, — кто тебе давал право меня хватать? Кто тебе давал право мне приказывать? — Астарион… — Ты не знаешь, что это такое! — он продолжал надвигаться. О господи, сейчас он готов был вцепиться в это мерзкое, бледное, длинное горло, и высосать из него всю кровь. — Брось его мне, Астарион! — в исступлении крикнул Себастьян, — брось его мне, я так голоден! О, я так голоден! Отдай его мне! Уже готовый кинуться на Гезраса, Астарион замер, будто окаченный ведром ледяной воды, и сделал шаг назад. — Тшшш, — сказал Гезрас, глядя ему в глаза, — тшшш, всё хорошо. — Это… — Просто идём вперёд. Просто идём. Позади Себастьян бился о прутья клетки, превратившись в абсолютное животное. Они шли вперёд. Они просто шли вперёд. Наконец, они оказались на платформе — камень здесь явно был новее и слегка отличался от остального строения, значит, выстроена она была позже. Семь постаментов по краю, и чёрный, высеченный из цельного куска оникса гроб в середине. Все эти годы Касадор спал среди этого ада? Касадор мог среди этого спать? Ненависть горела внутри Астариона, как ослепляющее, белое пламя. Всю жизнь он насмехался над праведниками и их желанием сделать мир лучше и светлее, повинуясь неясным божественным заветам. «Всегда требуй приставов покрепче, если судятся паладины, — смеялся господин Эррель, верховный судья в Уиткипе во времена астарионовой молодости, — мало ли, на кого какая благодать снизойдёт». То, что он увидел сегодня, не должно было существовать. Свобода могла иметь под собой хоть сотню каверзных приписок мелким почерком — как юрист, он знал, что ничто на свете не обходилось без этих приписок. Все эти философствования о свободе, что с удивительной регулярностью выдавал Гезрас, были великолепны, но они не отрицали главного. Астарион стоял на платформе под дворцом Касадора Зарра и в голове его проносились слова, навсегда впечатавшиеся в его память — единственные слова, что были важны сейчас и всегда. Основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения. Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц. В чём была разница между ним и Аурелией? Почему он, маленький трусливый эльф, сейчас стоял здесь, в сердце владений Касадора, а Аурелия, сильная и отчаянная, не знающая страха и по-своему благородная, сидела в клетке наверху, до сих пор по-собачьи верная кровавому тирану? Астарион ведь боялся всего — он боялся смерти и боли, боялся новых обстоятельств, боялся выезжать из города. Астарион даже боялся прыгать со скалы. Но Астарион был юристом. Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления. Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию. Никто не может быть без добровольного согласия подвергнут медицинским, научным или иным опытам. Каждый имеет право на свободу и личную неприкосновенность. В этот момент он почувствовал — внутри его было море, бескрайнее и вечное. Оно было свободным, потому что не было такой силы, которая могла бы заключить его и ограничить. Море разрушало города — и они начинали принадлежать морю. Море забирало себе всё, если оно того хотело, и Астарион, наконец, чувствовал его внутри себя. — Господин Анкунин, — сказал бархатный голос, — удивительно доброе сегодня утро, не находите? Астарион не поворачивался. Этот голос он узнал. В конце концов, кто ещё мог оказаться в этом месте, в столь подходящий момент? — Действительно весьма доброе утро, господин Рафаил, — слегка кивнул Астарион, — так и будете стоять за моей спиной? Претендуете на роль моего телохранителя? Рафаил хмыкнул, будто эти слова его позабавили, и, медленно вышагивая по широкой дуге, появился в поле зрения. — Откуда такие предположения, господин Анкунин? — улыбаясь, как довольный кот, спросил он. — Ну как же, — Астарион гордо встряхнул головой и пригладил растрепавшиеся волосы, — с самого первого дня нашего с вами знакомства вы так печётесь о моей безопасности. Вытащили из огня преисподней — раз. Вырвали из рук головорезов и собравшегося меня прирезать любовника — два. Простым совпадением это быть не может. Я бы подумал, грешным делом, что вы хотите предложить мне инфернальный контракт, но вы сами в первую нашу встречу обвинили меня в стереотипности мышления. Вот, исправляюсь. Сколько же вы хотите за услуги телохранителя? Рафаил расхохотался и засверкал глазами так, что показался от этого на десять лет моложе. — Мне нравится ваше чувство юмора, господин Анкунин, — заявил он, — считайте, что я здесь для того, чтобы выразить свои искренние поздравления. Похоже, вашими стараниями господина Зарра теперь признает недееспособным любой суд. — Сердечно благодарю, — Астарион кивнул, — прошу всё же простить стереотипность моего мышления, господин Рафаил, но, как личный юрист признанного вами недееспособным господина Зарра, я всё же осмелюсь выдвинуть предположение. Вы здесь, наверняка, для того, чтобы сообщить мне, что все обязательства по контрактам вот этого вот господина, что изволит сейчас блаженствовать перед нами на тележке, переходят не к прямому наследнику, как непременно случилось бы в случае его смерти, а к официальному представителю и доверенному лицу? — Я не мог бы выразить этого лучше, — положа руку на сердце, отметил Рафаил, — итак, я уверен, что совсем скоро к вам, господин Анкунин, стекутся реки просителей. Потому не отниму у вас много времени. Господин Зарр заключил с моим отцом Мефистофелем всего один договор, до сих пор не реализованный. Если на то будет воля ваша, вы могли бы воспользоваться этой возможностью. — Говорите, Рафаил. — Извольте. Семь тысяч душ и семь отродий в обмен на способность ходить под солнцем и наслаждаться всем, что может предложить мир. При этом — воля, многократно превышающая волю истинного вампира, и вытекающая из неё власть. Подумайте об этом, господин Анкунин. Всё, что может предложить этот мир — и бессмертие. В обмен на избавление для этих несчастных. — Избавление? — Астарион вскинул бровь, — зачем вам души, Рафаил? — Души, — вздохнул он, — ведут вечную войну в составе легионов Аверно. Они лишены страданий физического тела. Они не испытывают голода и жажды. На мой вкус, участь куда лучше, чем продолжать вечно гнить заживо в клетках или стать марионетками на поводке у господина Флеминга. Астарион колебался. То, что говорил Рафаил, имело смысл. Он мог взять это всё — мог взять всё, что мир мог предложить. Ему не нужно было отказываться ни от чего. Мог ли он избавить этих людей от страданий? Нет. Он, конечно же, не верил Рафаилу. Скорее всего, их мучения продолжатся, но будут немного иными. Но что мог он сделать для них? Был ли в этой ситуации какой-то хороший и морально верный выбор? Убить Касадора и выпустить орду безумных истинных вампиров на волю? Какой идиот посчитал бы это хорошим моральным выбором? Убить каждого из них просто так? Но какова тогда гарантия, что уже участвующие в ритуале души в любом случае не попадут в Аверно? Они выли, и скрипели, и кричали, и жевали свои руки и ноги там, наверху. Звуки и запахи исходили из жутких стен этой инфернальной воронки, и смешивались в круговорот ужаса. Астарион хотел сделать хоть что-то, чтобы они перестали существовать. Просто перестали существовать здесь и сейчас. — Конечно, вы свободный человек, господин Анкунин, — сказал Рафаил, — и у меня даже в мыслях нет склонять вас к какому бы то ни было выбору. Астарион сделал пару шагов к нему. Окинул взглядом исходящие ужасом стены, жалкого теперь Касадора на его тележке. — Да, Рафаил, — сказал он, — я свободный человек. И, как свободный человек, я принимаю… Он вдруг почувствовал, как что-то очень быстрое врезалось в его затылок, толкая вперёд. Это его удивило. Больше Астарион не успел почувствовать ничего.