Всё, что мир может предложить

— Хорошо, что ты пришёл, Гезрас, — Артур, до сих пор дремавший в тени у свиного сарая, теперь бестолково вился вокруг, всем видом выражая беспокойство, — они проснулись и там внутри что-то недоброе происходит. Гезрас лениво, по-кошачьи, прищурился. Артур производил впечатление блохастой дворняги — он всё намерял эти бестолковые круги, пытаясь заискивающе заглянуть в глаза, и наверняка по-собачьи бил бы по пыли хвостом, будь у него хвост. Гезрас знал — Артуру было абсолютно безразлично, была ли в руках у стоящего над ним палка или кусок мяса — палки он боялся, а мяса хотел. С тем же успехом, у Гезраса могло не быть в руках ничего — в конце концов, этот тип дворняг достаточно быстро усваивал, что заискивать следовало не перед палкой или куском мяса, а перед человеком, потому что у людей ещё было кое-что позначительней. У людей была власть. У дворняг вроде Артура власти не было. Палкой он при этом получать не любил, а ради хорошего куска мяса готов был пойти на многое. Парень был определённо не глуп и схватывал быстро. — Да вижу же, что спишь на посту, — сказал Гезрас. Артур тут же подобрался. — Никак нет, — горячо запротестовал он, — просто с закрытыми глазами сижу. Я заснуть никак не могу, солнце же светит. Как будто страшно спать телу, что солнцем сожжёт. Вот я и сижу весь день, смотрю на него. Десять лет солнца не видел, ты представляешь? Десять лет! — Ну, сиди. Гезрас снисходительно кивнул и протянул было руку для того, чтобы открыть замок на двери полного отродий сарая, но Артур вдруг едва не дёрнул его за рукав. Вовремя остановился, осознав, что забылся, но волнение висело в воздухе вокруг него, словно липкий кисель. — Ты уверен, Гезрас? — сказал он, — они там… — Что «они там»? — Ну, они же настоящие вампирские отродья. Не как я, я просто охранник. В плане, им всем реально много лет и некоторые из них до сих пор верны Касадору. Даже после того, как Повелитель освободил их, я имею в виду. Я пытался с ними говорить, объяснять им… — Я тебя просил с ними говорить? Артур опустил глаза. — Нет, Гезрас, но… — Я просил тебя дать им свиной крови со скотобойни, чтобы в себя пришли. — Я дал! — горячо запротестовал Артур. — Я не просил с ними говорить. Блохастая псина опустила голову в ожидании наказания. — Просто постой на стрёме, Артур, — сказал Гезрас, — снаружи. Ни при каких обстоятельствах ты не заходишь внутрь, пока тебя не позовут. Что это значит, понимаешь? Он продолжил, не дожидаясь ответа. Гезрас явно был привычен к подобному развитию событий. — Это значит, что если ты слышишь оттуда какие-то звуки, если тебе кажется, что там кто-то кого-то убивает, то ты не заходишь внутрь, а стоишь тут на стрёме. Я не знаю, веришь ли ты в богов, Артур, но если тебе что-то кажется, то ты можешь помолиться. Можешь не молиться. Но ты не заходишь внутрь. Как думаешь, это потому что то, что тебе там кажется, не является достаточным поводом для того, чтобы зайти внутрь? — Ну…да? — предположил Артур. — Нет, Артур. Ты не заходишь внутрь, потому что я сказал тебе не заходить внутрь. А что я сказал тебе делать? — Стоять на стрёме. — Ага. Поэтому ты будешь делать что? — Я буду стоять на стрёме. И не заходить внутрь. — Ты, Артур, не будешь делать вообще ничего, кроме того, чтобы стоять на стрёме. Вон там, в тенёчке, Артур, понял меня? Всё, проваливай. Новоиспечённый вольный вампир послушно скрылся. Гезрас открыл замок, передвинул щеколду и толкнул двери. Внутри было темно, особенно сейчас, на закате. Двери открывались на восточную сторону — этот сарай они выбирали специально для того, чтобы сделать утреннее выступление Астариона как можно более эффектным. Сейчас Гезрас видел только недобро поблёскивающие в темноте красные глаза. Он закрыл дверь. В фонаре не было нужды — все собравшиеся прекрасно видели в темноте, — но он всё равно зажёг тот, что стоял на бочке слева от входа. Отродья, на которых упал свет фонаря, в ярости зашипели. Сейчас они уже выглядели куда лучше — полученные ночью ожоги почти сошли, да и в целом ребята были пободрее. — Ну что, — сказал Гезрас, — граждане наркоманы? Уже готовы насладиться своими свободами? По толпе связанных цепями отродий пронеслась ещё волна шипения и редких проклятий. Большинство просто терпеливо ждало развития событий. Они умели ждать. Это Гезрас понимал очень хорошо; так же хорошо он понимал также и что освобождать их от цепей время ещё не настало, и был в этом понимании не одинок. Некоторые, впрочем, были не так понятливы. Именно они и угрожали ему сейчас кровавой расправой, даже будучи закованы в цепи. Он дождался, пока им надоест. Оставляя их в сарае связанными, он специально не завязывал им рты — пленники могли свободно между собой общаться. Те, кто сейчас шипел, то и дело предательски поглядывали на Аурелию — похоже, ей не нужно было особенно сильно стараться, чтобы доказать своим собратьям по несчастью, что освободившись от Касадора, они потеряли всё. — Что-то не вижу в вас единодушия, свободные граждане, — заметил Гезрас, — но кажется, кто-то назвал меня смертным? Он прошёлся вдоль ряда пленников. — Что, кто-то искренне считает себя бессмертным? Ну-ка, мне кажется, это был ты. Считаешь себя бессмертным, да? Он вздёрнул на ноги одного из упырей. Тот зашипел и попытался плюнуть ему в лицо. Гезрас увернулся и достал со внутренней стороны лацкана плаща серебряный нож для масла. — Ты бессмертный, да? А ты знаешь, что вот это такое? Это серебряный, сука, нож для масла. Такого дерьма тут чуть ли не в каждом доме. Ну, не в этом районе, но смотри-ка, даже в нашем дерьмовом трактире нашёлся. И знаешь, что будет, если я воткну этот серебряный нож тебе в продолговатый мозг и проверну? А? Гезрас перехватил упыря и приставил к его затылку нож. — Наступит паралич дыхания и многих других важных функций. А если я применю чуть больше силы и воткну его под углом чуточку выше, вот сюда, тогда знаешь, что будет? Вот тут находится мозжечок, ты знаешь, что будет, если я вобью тебе серебряный нож в мозжечок? До продолговатого мозга я под таким углом тоже добью, нужно просто замахнуться получше и сверху, вот так. Добавить к усилию ещё и собственный вес руки, смекаешь? Он отшвырнул упыря на землю и окинул взглядом других пленников. — Что, думаете, поняли? Неправильный, сука, ответ. Гезрас схватил пленника за цепь ещё раз, одним очень коротким и сильным движением всадил ему тупой серебряный нож в череп, и с хрустом провернул. — Видите, он прекратил дышать сразу же, но конечности дёргаются. Если напрямую ударить — не будут. А если до продолговатого мозга случайно не добить, то так и будет дёргаться. Довольно долго. А тут, видите, уже прекратил. Они смотрели на него шокированно, в глазах некоторых был ужас. Вампирские отродья привыкли к боли, привыкли к пыткам, привыкли к тому, что их могли наказывать и издеваться над ними. Они знали, что это могло произойти в любой момент, и зависело исключительно от воли лорда Касадора. Поэтому Гезрас только что сделал то, чего Касадор не делал ни с одним из них. Касадор никого из них не убивал — каждый из них по-своему был нужен ему, хотя бы потому, что старый безумный лорд находил в бесконечном наблюдении за мучениями удовольствие. Гезрасу их мучения удовольствия не доставляли. — Ты жалок, смертный, — голос Аурелии прорезал установившуюся тишину, — зарезал связанное отродье Повелителя? Да ты великий герой. — А ты ждала героя, кисунь? — оскалился он, — то есть, ты получаешь от своего траханого лорда приказ захватить цель, вслед за чем твоя цель, в количестве двух человек против двадцати четырёх, имеет тебя в жопу насухую. Ты просыпаешься в цепях на свином складе, и вот в этой ситуации ждёшь героя? Извини, кисунь, я не прихватил алую розу и сборник стихов. — Повелитель уничтожит тебя, — прорычала Аурелия, — и грёбаного пса Анкунина, которому ты прислуживаешь. — Хочешь, на десятку забьёмся? Аурелия зашипела, считая ответ ниже своего достоинства. Гезрас дёрнул губой и снова медленно зашагал вдоль ряда связанных пленников. — А знаете, почему я не поступил с Аурелией так, как с этим идиотом? — спросил он, — потому что Аурелия умная. Те, кто послушал Аурелию, настоящие молодцы. Что вам сказала Аурелия, пока нас с господином Лучезарным не было? Что ровно в момент, когда Касадор потерял над вами власть, а это, как вы уже поняли, действительно произошло, вы потеряли всё. Знаете, чем свободный человек отличается от несвободного? Да тем, что у него нет нихуя. А если у человека что-то есть, значит, он кому-нибудь да должен. Они молчали. Гезрас продолжал. — С этого момента я прекращаю философствовать, потому что явно вас уже заманал, а время — деньги. Теперь буду говорить привычным для вас языком. Вы — паршивые помойные суки, которые даже посрать не могут без приказа. Никто, и звать вас никак. У вас нет ни хрена, а что есть — вам не принадлежит. Когда я закончу свою невероятно увлекательную речь, вас развяжут — и вы можете, в целом, проваливать, куда вам заблагорассудится. Только вот деньги у вас есть? Нет. Родня есть? Тоже нет. Друзья? Откуда бы, вы же все конченые отморозки, ваш Касадор других бы не отбирал. Сам бог велел вам в этой ситуации сбиться в убогую банду и пойти резать кошельки, но как профессионал скажу, что путь этот тернист и полон разочарований. Продлится он до первого серьёзного патруля стражи. А скорее всего, даже до этого не дойдёт, а знаете, почему? Он достал пустое ведро из-под крови, из которого Артур раньше этим днём поил пленников, и громко пнул его ногой в их сторону. — Да потому что вы ещё и грёбаные наркоманы. Группа захвата из вас говно, но я понимаю, вас учили охранять, а не нападать. Но кто наймёт в охрану вампира? К тому же, зацикленного на крови смертных и всяком этом вот дерьме. Поэтому ещё до момента, когда вы напоретесь на стражу, вас уберут господа высокой культуры. Санитары, сука, леса. Как только вы начнёте жрать людей, вам пизда, потому что контролировать вы себя не сможете. Ваш лучший шанс — это что кто-нибудь наймёт вас на службу примерно на тех же условиях, что и Касадор. То есть, ваше место у параши, на обед — что-нибудь, чтобы вы не сдохли, работайте, рабы, солнце ещё высоко. Только вот тех же условий, что у Касадора, больше не будет. Это было эксклюзивное по уровню роскоши предложение. Мне надо объяснять, почему? До них начинало доходить. Теперь практически все красные глаза смотрели на него с ненавистью. Они были как дикие звери и Гезрас чувствовал их ярость в воздухе — ярость, и разочарование, и чувство предательства. И главное чувство, выученное десятилетиями рабства — покорность. Вампирские отродья, бывшие каторжники, крестьяне — не было абсолютно никакой разницы. Вся жизнь сидевших перед ним в цепях людей заключалась в подчинении власти. Собака, которую били палкой при попытке подойти к забору, очень быстро эти попытки прекращала, даже если в заборе появлялась дыра. Собака боялась палки, но ещё больше она боялась хозяина, который эту палку держал. Отморозки, которые смотрели на Гезраса сейчас, знали, что у них нет выхода. Власти бесполезно сопротивляться. Её можно пытаться избегать, можно красть со стола куски, если представляется удобная возможность, можно ненавидеть — но если власть приходит и устремляет на тебя свой взгляд, протягивает к тебе свою руку? Остаётся только подчиниться. Он подошёл к Аурелии и, повозившись, снял с неё цепи. Она не двинулась с места и смотрела с ненавистью и покорностью. — Значит так, собаки рабские, — сказал Гезрас, — позже, сегодня ночью, сюда войдёт Повелитель Астарион Лучезарный, и вы вежливо и без лишних разговоров сделаете всё о чём он вас вежливо попросит. Понятно? Аурелия с ненавистью кивнула.

***

Луна над городом была великолепна. Астарион сидел на длинной зелёной траве холма, с которого открывался вид на деревню — крошечные домики с горящими в них огоньками, как шкатулка с драгоценностями, узкая ленточка речушки, тёмные горы, возвышающиеся стеной. Чионтар отсюда было не видно, зато видно было Уиткип, где он давным-давно начинал свою юридическую карьеру, и Норчапел, и, конечно же, вонючее Свиное Копыто. Астарион из прошлого решил бы, что этот холм над нищими районами за стенами великого свободного города — совершенно неподходящее место для свидания. Но сейчас ночь была тиха, и луна над городом была великолепна, и воздух пах дикими цветами и мятой — и это свидание обещало стать лучшим из возможных. В конце концов, не каждый день любовник помогает тебе в убийстве тирана всей твоей жизни. Он молчал и волновался, буравя взглядом залитый лунным светом пейзаж, поминутно срывая травинки, вдруг переключаясь на изучение узора, что создавали ниточки на полотне, из которого сшиты были его брюки. Они обсудили всё уже с десяток раз в мельчайших деталях. Касадор не мог не прийти. Лорд потерял троих из семи незаменимых отродий. С каждой минутой он терял возможности. С каждой минутой таяла его надежда на благополучный исход безумного ритуала. И конечно, конечно он явится один — всех, кому он мог доверять хоть как-нибудь, он уже потерял. Никто из других отродий не должен был узнать о том, какая судьба постигла Аурелию, Петраса и остальных членов охраны. Для того, чтобы Касадор пришёл наверняка, они даже послали Артура в окрестности дворца Зарра — распространять сплетни о том, что якобы некий господин Лучезарный способен освобождать вампирские отродья от рабства. Касадор не мог управлять всеми одновременно, и не мог позволить себе потерять кого-либо ещё. И всё равно, Астарион был в ужасе. Он боялся, что Касадор не придёт, и в то же время боялся, что придёт. Навязчивые картинки вероятного будущего крутились в воображении, и все они сочились ядовитым, душным ужасом. Тогда, просто чтобы не думать, он стал напевать себе под нос старую детскую песенку — прилипчивый мотивчик, вспоминающийся сам по себе и так хорошо подходящий для того, чтобы мычать его в любом состоянии, от смертельной усталости до смертельного ужаса. Ночью, ночью, Лишь ветер не спит Ночью, ночью, Листва шелестит Ночью, ночью, Увидишь звезду, Спи, мой ангел, Свечку задуй Песенка была на Истинной Речи — древнем, насквозь пропитанном историей и святостью эльфийском языке. Астарион не мог сказать, что мог похвастаться великими знаниями — когда-то он читал Селдарион, главную религиозную книгу своего народа, но сейчас помнил только ставшие крылатыми выражениями цитаты из священных текстов. И, конечно же, детские песенки. Астарион не любил детей и никогда не проводил с ними времени — уж точно не стал бы никому петь колыбельную, но детские песенки никогда, на самом деле, не имели отношения к любви к детям. Они просто прилипали, и их просто знали все. Ночью, ночью, Ты очи сомкни, Ночью, ночью, Вот едут они Ночью, ночью, Лишь шпоры звенят, Спи, мой ангел, Три всадника мчат Где-то на середине второго куплета он почувствовал на себе пристальный взгляд Гезраса и слегка стушевался. Действительно, глупость какая-то — он, и поёт детскую песенку. — Просто беспокойно, — пояснил Астарион, отводя глаза, и слова, будто в подтверждение, тут же от волнения застряли у него в горле. Гезрас расстегнул застёжку переводчика и положил его аккуратно в карман. Ночью, ночью, Был первый убит Ночью, ночью Второй в земле спит, Ночью, ночью А тот, кто любил, Спи, мой ангел, Тебя позабыл Гезрас улыбнулся. Астарион смотрел на него, будто громом поражённый. — Я идиот, — признал он, — ты знаешь Истинную Речь. — Знаю, — ответил полуэльф. «Эльфы — как все народы, только больше, ” — Астарион вспомнил пословицу, и от этого вдруг заулыбался, как сумасшедший. Стало невероятно хорошо и счастливо, и немного смешно — от того, что они оба и правда были полными идиотами и так до этого момента и не догадались поговорить друг с другом на Истинной Речи. — Когда я был подростком и сбежал от чародеев, меня нашли и выходили религиозные эльфы, — начал объяснять Гезрас. — Погоди, — Астарион затряс головой, продолжая при этом улыбаться во весь рот, — говори помедленнее. Я плохо знаю Истинную Речь. — Да кто ж её хорошо знает, — хмыкнул Гезрас и потянулся за переводчиком. Астарион остановил его руку. Почему-то ему казалось невероятно важным сейчас говорить с ним без этого дрянного ошейника, на древнем языке, который они, как оказалось, оба знали, и — Астарион сам удивился, — будто чувствовать принадлежность к чему-то большему. — Понимаю, — Гезрас остановил руку, — эльфы как все народы, только больше. — Я только что вспомнил именно эту…мудрость! Древний язык не был приспособлен для того, чтобы говорить на нём о делах насущных; оба знали его, как и большинство эльфов, паршиво, путались в словах и подолгу их подбирали. И всё же, это было как раз тем, что было Астариону нужно. Они сидели на холме за трущобами Врат, далеко-далеко за крепостной стеной, и луна светила с неба, круглая и золотощёкая, и они будто бы знакомились заново — не как Астарион и Гезрас, не как вампир и убийца — как два эльфа. А два эльфа, что общеизвестно, всегда сумеют договориться. Часы на крошечной башенке в Свином Копыте пробили девять, затем десять, затем одиннадцать. На двенадцатый удар часов, в полночь, Касадор явился. Шар непроглядной, удушающей тьмы налетел сзади, окутал их, и в ту же секунду Астарион почувствовал, что Гезраса рядом с ним нет. Раздался вопль боли; он вскочил на ноги, озираясь и пытаясь понять, куда делся Касадор. — О, мой мальчик, — сказал вкрадчивый голос, знакомый до омерзения, до боли в костях, — ты меня очень, очень разочаровал. Касадор стоял в пяти метрах от него, выше по холму, в лучах лунного света. Лицо его было бесстрастно. Алебастрово-белая, безупречная кожа будто светилась в ночи, блестящие, идеально причёсанные волосы шёлком падали на плечи. Одет Касадор был в сияющую церемониальную броню с чёрно-алым плащом, что падал за спину, словно ангельские крылья. Он был величественным. Монументальным. Касадор был истинным королём ночи, он был истинным вампиром. Астарион, в простой одежде, без брони, с короткими волосами, должен был казаться на его фоне просто крошечным и абсолютно жалким. На своей руке Касадор с невозмутимым выражением лица держал Гезраса, будто бы тот не весил ничего. Деформированные когти истинного вампира окровавленными кинжалами торчали из его плеча и груди; вампирский лорд совершенно играючи насадил казавшегося таким опасным Убийцу на свои когти, будто сосиску на вилку. — Ты бросил свою семью, мальчик, — светски продолжал Касадор, не обращая внимания на свою шипящую от боли жертву, — бросил меня, своих братьев и сестёр. И ради чего? Ради этой помойной дыры? Я вижу, ты осознаёшь, чего достоин, куда лучше меня. Я давал тебе слишком много, не так ли, мальчик? — Сразись со мной один на один, подонок! — крикнул Астарион, — довольно я был твоим рабом! Касадор улыбнулся. — Каким неизящным ты стал, мальчик мой, — в голосе его промелькнуло притворное разочарование, — похоже, снова позабыл все мои уроки. Что же, неужели ты думаешь, что очередной любовник поможет тебе? Кто он, жрец Латандера? Но кажется, твой любовник испытывает некоторые затруднения. — Отпусти его! Когти вонзились глубже. Гезрас взвыл. Касадор не обратил на это ни малейшего внимания. — Хочешь, чтобы я его отпустил? — удивился Касадор, — хочешь сам пытать его, когда пойдёшь со мной? Похвальное желание, мой мальчик. Ты знаешь, я всегда готов простить тебя. Ведь я знаю это желание приблизиться к тому, что недоступно. Желание создания ночи прикоснуться к солнцу… Но я долго жил, дитя мое, и я знаю, что такие желания разрушают. И мой долг тебя научить, что это недопустимо. Тебе не нужно солнце, тебе нужен урок. Астарион раскинул руки, так же, как с утра. — Я изменился, — сказал он, — и ты больше не отец мне! Касадор рассмеялся. — Как ты жалок! — сказал он, — стоишь, раскинув руки, будто бы я не знаю, откуда ты берёшь свою силу и что у тебя её сейчас не больше, чем у помойной крысы. Я ошибся, только когда решил, что ты достоин стать частью ритуала. Но ты ведь знаешь, я люблю тебя, мальчик мой. Я очень сильно к тебе привязался. Сейчас мы с тобой пойдём домой и я даже позволю тебе эту маленькую радость. Хочешь быть вместе с этим жрецом? Сейчас я превращу его в своё отродье, и он даже сможет занять чьё-то место в ритуале. Вы будете вместе до конца, мой мальчик. Астарион рухнул на колени. — Нет, Повелитель! — закричал он, — только не это! Касадор молча вонзил клыки в шею Гезраса. Астарион увидел, как секундное замешательство отражается на лице вампира; в следующую секунду раздался омерзительный чавкающий звук разрываемой плоти и стало светло. Казалось, что этот оглушительный свет вырывается на свободу с едва слышным гудением; он разрывал собой саму ткань бытия. Касадор бешено, истошно закричал. Гезрас ударил его по лицу, с которого слезала клочьями кожа, и всадил в грудь кол. Касадор упал от толчка; ещё колья пригвоздили его к земле. Всё было кончено спустя меньше, чем полминуты. Гезрас стоял на коленях рядом с Касадором и тяжело дышал. Астарион рванулся было к нему, но остановился. Они обсуждали это. Астарион ни в коем случае не должен был приближаться к Касадору и, тем более, прикасаться к нему. Они были связаны узами дьявольского контракта и никто не знал, к чему может привести такое прикосновение. Кроме того, испытывать способности личинки было бы не самой лучшей идеей. Что он мог сейчас сделать? — Гезрас? — он вложил в свой голос всё отчаяние. — Нормально, — прохрипел Гезрас, — ща. Он поднялся с земли — с трудом, раны от прошивших его насквозь когтей должны были быть чудовищными, особенно учитывая тот омерзительный звук, с которым он выпутался из вампирьей хватки. Кровью его пахло за километр, и её было много, очень много. Вблизи рана выглядела ещё отвратительнее, чем он мог предположить. Он влил в Гезраса зелье, ещё одно; это были очень хорошие зелья и они скоро должны были подействовать, но Гезрас продолжал терять кровь. Лицо его, от природы бледное, становилось с каждой секундой белее и белее. — Не кипиши, — раздражённо прошипел Гезрас, — нормально. Вдруг Астариона пронзило ещё более жуткое подозрение. — Он тебя достал клыками? Не дожидаясь ответа, он повернул голову Гезраса так, чтобы видно было шею, расстегнул расплывчато помигивающий иллюзией, изуродованный в схватке кольчужный воротник, и жадно впился глазами в кожу, инспектируя её на предмет малейших царапин. Царапин было достаточно — там, где развороченная кольчуга прорвала шерстяную поддёвку. Ни одна, впрочем, не напоминала след от укуса, но этого было недостаточно. Что, если хотя бы мельчайшая капелька слюны попала на ранку? — Успокойся, Астарион. Пожалуйста. Пойди, собери кристаллы. Голос Гезраса звучал живее. Кровь из раны, по крайней мере, перестала течь. Астарион молча сунул ему ещё одну бутылку зелья, и побрёл вниз по холму, где в небо бил целый купол настоящего дневного света. Промышленный кристалл для теплиц выглядел в какой-то мере сказочно, будто упавшая с неба звезда. Астарион поднял его, выпутав из травы, и не глядя — смотреть на этот свет было попросту невозможно, — надавил на грани. Сияние померкло и он поймал себя на странном ощущении, словно совершил какое-то страшное преступление. То же самое он проделал с ещё одним кристаллом. Третий выключил уже поднявшийся с земли Гезрас. Его всё ещё шатало, и рана на плече по-прежнему выглядела плохо, но теперь её можно было перевязать. Всё это время в траве лежал прибитый кольями к земле Касадор. Астарион не смотрел на него. Ему казалось, что если он посмотрит на Касадора, тот исчезнет, растворится облаком чёрной тьмы, снова бросится на них. Невозможная, невероятная сказка исчезнет — точно так же, как погас свет от кристалла. — Иди сюда, — сказал Гезрас, — посмотри. Астарион со вздохом поднялся и подошёл. Касадор лежал в траве — изуродованный так, что даже привычного ко всякому Астариона передёрнуло. Самым чудовищным, пожалуй, был кол, вбитый в горло и деформировавший нижнюю челюсть — он искажал это красивое когда-то лицо, но не превращал его в простой кусок мяса. Касадора всё ещё можно было узнать. Руки лорда были сожжены до костей — он явно пытался закрыться от света, кончики ушей обуглены. Это было ужасно. Астарион никогда не представлял себе это таким образом. Гезрас сидел рядом с поверженным лордом на корточках, как ни в чём не бывало, и стирал ему кровь со лба тряпкой, смоченной в воде. Рядом, на траве, лежал чертёж, что они сделали тем же вечером, когда провели добрых три часа, выверяя то положение серебряного колышка, что сделало бы вампира полным идиотом, но сохранило бы ему все двигательные и речевые функции. Предметом же эксперимента стало неудачливое отродье, ранее показательно, но не окончательно убитое в целях демонстрации авторитета. Блеф Гезраса распознать было несложно. Начать хотя бы с того, откуда в Свином Копыте взяться серебряному ножу для масла? Гезрас достал нож, уже обычный, не для масла, и стал брить Касадору голову. Астарион заворожённо смотрел на то, как чёрные, шелковистые, идеально гладкие волосы отлетают в траву, как мусор, как обнажается белая кожа. Сбрив достаточно, Гезрас сверился с чертежом и стал чертить на коже линии кусочком уголька. — Посмотри, Астарион. Точно здесь? Астарион тоже сверился с чертежом. Заставил себя посмотреть на Касадора ещё раз. — Мне кажется, чуть ниже. Гезрас сдвинул колышек и молоток чуть ниже. — Да. Звякнуло и хрустнуло. Астарион зажмурился. Он прислушался к себе — в этот момент он не испытывал ничего, кроме ужаса и смертельной усталости. Ни триумфа, ни власти. То, что они делали, было совершенно омерзительным. В то же время, то, что они делали, было абсолютно справедливым. Касадора ждала участь хуже смерти — пока все колышки были внутри, он бесконечно продолжал регенерировать, но никогда не мог завершить этот процесс. Тот же серебряный колышек, что угнездился в его лбу, делал самые важные повреждения необратимыми. Любое, даже самое простенькое заклинание, навроде тех, что ярмарочные чародеи применяли на всевозможной живности, заставляя её кувыркаться, плясать и исполнять другие противоестественные фокусы на потеху толпе, теперь заставит абсолютно лишённого разума Касадора делать всё, что угодно будет приказать его новому хозяину. А вместе с ним этот хозяин сможет приказывать и семи тысячам и шести отродьям. Астарион сидел, отвернувшись от изуродованного тела, и смотрел на нищие районы своего любимого города. Его трясло — он сам не знал, от чего в большей степени. Гезрас тяжело опустился рядом — Астарион почувствовал, как ставшее привычным тепло прижимается к плечу. — Держи. Астарион слегка подрагивающими пальцами взял маленькую склянку. В ней была кровь. Самая желанная кровь в его жизни. Почему-то она пахла совершенно отвратительно. Даже на запах кровь Касадора была горькой. Гезрас, покрытый начинающей засыхать кровью, до пояса голый — одежда его была после схватки и попыток залечить раны изодрана в клочья, — достал из кармана брюк фляжку и открутил металлическую крышечку. — За свободу, — сказал он. — За свободу, — едва слышно прошептал Астарион и залпом выпил кровь повелителя.