Всё, что мир может предложить

Астарион неуверенно показал на план канализации, добытый в администрации городского водоканала. — Вот здесь точно должен быть вход в подземелья. Гезрас пожевал папиросу, не глядя достал её изо рта и стряхнул пепел в блюдце на подоконнике. Поморщился. — Наверняка же увешано охранками. — Понятия не имею, что там и в каком состоянии, — вздохнул Астарион, — но я тебе много раз говорил, что задача будет нетривиальная. — Нет, пробираться к нему домой — дохлый номер. Особенно учитывая то, что ты рассказал об охране и слугах. — Все связаны с ним, он чувствует, если кто-то умер или без сознания. Может приказывать на расстоянии, может получать информацию на расстоянии. Всем балаганом, то есть, службой безопасности, заправляют Петрас и Аурелия, и они объективно так же хороши в этом, как твой скромный слуга в юриспруденции. Гезрас докурил папиросу, с наслаждением потянулся и прошёлся по комнате взад-вперёд с вытянутыми вверх руками. Взгляд Астариона упал на то, как край рубашки задрался, обнажая поджарый живот с полоской рыжих волосков. Он быстро отвёл глаза и выглянул в окно, где дождь барабанил по подоконнику весь день и всю ночь. — Давай лучше вернёмся к тому, куда он ездит, — предложил Гезрас, присаживаясь на стул, на спинку которого опирался Астарион. — Никуда он не ездит, — глухо отозвался тот, всё ещё задумчиво глядя на то, как потоки дождевой воды стекают по стеклу, — вот тебе данные, я перелопатил все приглашения на балы, приёмы, благотворительные аукционы, куда он обычно регулярно выезжал. Отклонено, отклонено, отклонено. Такое ощущение, что он сидит в норе и ждёт, пока кто-то принесёт ему меня на тарелочке, чтобы он провёл свой драгоценный ритуал. — Ага, потому что вот тогда-то всё станет заебись. Астарион поморщился. — Гезрас… — Что? — он вскинул голову и посмотрел на него, слегка приоткрыв губы. От этого взгляда Астарион вспомнил позавчерашний вечер, практически сразу после того, как они вернулись из «Гвоздики и Розмарина» — это же лицо рядом с его бёдрами, он бездумно, жёстко, практически потеряв контроль, трахает чужое горло. В ту же секунду он почувствовал, как между ними протягивается ниточка ментальной связи и попытался подумать о чём-то другом, но было поздно. Гезрас фыркнул. — Я рад, что тебе понравилось. Астарион потянулся к лежащей на столе серёжке, призванной верой и правдой защищать их от подобных эксцессов, но Гезрас положил руку сверху. — Давай-ка лучше займёмся делом и ты покажешь мне, как выглядит охрана во время его выезда на раут? Астарион вздохнул и попытался вспомнить как можно больше деталей — в очередной раз. Весь день сегодня он только и делал, что вспоминал вещи, на которые никогда не обращал особенного внимания. Во времена жизни во дворце побег казался чем-то абсолютно невероятным, не говоря уже об убийстве лорда. Сейчас его поражало, с каким терпением и скрупулёзностью Гезрас выцеплял нужные сведения из его разрозненных, поверхностных воспоминаний, как восстанавливал систему безопасности по фразам вроде «Петрас всегда страшно бесится, когда трупы выносят через двор» или «кажется, она левша, но я могу врать». Наверное, десять раз Гезрас попросил Астариона пересказать порядок открытия и закрытия дверей, когда в покои Касадора приводили жертву, а также нарисовать путь этой жертвы во всех деталях — где стоит ваза, а где висит картина, и какой ширины, думает Астарион, вот тут выступ. Астарион не думал о выступе. Он думал о тысяче вещей, но только не о выступе, картинах и том, был ли начальник охраны Петрас левшой или правшой. Например, в числе прочего, Астарион думал о том, насколько его фантазии о мести Касадору были несостоятельны. Он столько раз представлял это — клинок вонзается в грудь лорда раз, ещё раз, на красивом лице с утончённо-раскосыми глазами расцветают шок и неверие, кровь расплывается по белоснежной рубашке, как самый роскошный цветок. Касадор кричит от боли и отчаяния, Касадор вырывается, Касадор хрипит, а Астарион хохочет. — Слушай, а что, если поджечь дворец? — Что? — жалко поднял брови Астарион. — Ну, как Петрас и Аурелия будут эвакуировать всех из дворца, если в нём начнётся пожар? — Отведут в подземелья? — А если заложить взрывчатку в подземелья, там, где ты только что показывал? К тому же, ты говорил, что никто никогда не бывал в подземельях… Астарион спрятал лицо в ладонях. Всё это предельно выматывало. То, чем они занимались сейчас, никак не походило на всаживание клинка в грудь Касадору раз за разом. — Это я никогда не бывал в подземельях, хорошо? Я не знаю по поводу Петраса и Аурелии, и остальной охраны. Большинству из нас запрещено было ходить куда-либо, кроме первого этажа, парадных залов, кабинета Касадора и ещё пары комнат, которые я все тебе перечислил. Если бы случился пожар… Действительно, если бы случился пожар, что бы было тогда? Да, скорее всего в подземелья. Подземелья большие, все не заминируешь. — А все отродья так же ненавидят Касадора, как ты? Астарион взвыл. — Я не берусь, — ядовито ответил он, — оценивать градации их ненависти. Кто-то, вероятно, даже питает любовь. Мы с ними не то, чтобы много общаемся, как ты, наверное, можешь предположить. — Но ты знаешь кого-то, кто совершенно точно хотел бы его убить или поспособствовать? — О, думаю ответ будет где-то между «все в этом дворце» и «абсолютно все». Но какое это имеет значение? Они всё равно не смогут нам помочь. Касадор контролирует их, и каждый вечер охрана приходит отчитываться обо всех контактах перед своими начальниками в присутствии Касадора. — Да, но если раздобыть где-то ещё личинки мозгоедов и отловить сначала кого-то из простых охранников как наживку, а затем поймать на эту наживку Петраса, который непременно пойдёт разбираться… — Об этом немедленно узнает Касадор, — отрезал Астарион, — он будет знать, что связь нарушена, точно так же, как со мной. Ты не можешь внедриться в охрану или вообще во дворец без ведома Касадора. — А что, вообще все работники — отродья? Во дворце аристократа, старательно поддерживающего легенду о том, что он не вампир? Астарион в очередной раз тяжело вздохнул. Они занимались этим уже пятый час кряду и всё выглядело совершенно безнадёжно. В какие-то моменты он не понимал, как Гезрас продолжал, но тут же давал себе ответ — да легко. Точно так же, как в молодости Астарион учил невозможной сложности законы Врат, в которых покровительства разнообразных богов переплетались с честью, достоинством и физиологическими потребностями самых разнообразных рас, и сверху были щедро приправлены вездесущим магическим правом. Точно так же, как он позже жил под властью Касадора — ещё один день, ещё одну неделю, ещё один год. Как он медленно, будто точащая камень капля воды, учился скрывать себя перед всевидящим оком лорда. — Повара, — начал перечислять он, — сомелье. Пробовальщики еды. Только, боюсь, все они сейчас упразднены, приёмов-то нет… Конюхи, конечно же! Нужно же ему иметь возможность всё же выезжать время от времени, хоть он ею и не пользуется. — Ты говоришь, что он никуда не выезжает и сидит в норе. Это звучит максимально разумно, в его-то положении со всем этим безумным ритуалом и прочим. Но ты уверен, что он не держит хотя бы оставшихся шестерых отродий при себе? Чтобы со всеми не случилось то, что уже случилось с одним? — Очень в этом сомневаюсь, — усмехнулся Астарион, — с него станется буквально отправить их на мои поиски теперь, после…когда он знает, что я в городе. Астарион знал, что от Гезраса это не укрылось — то, что он не договорил. Гезрас знал, что позавчера вечером в «Гвоздике и Розмарине» что-то произошло после того, как Астарион попросил его подождать и решил забежать проведать мадам Гвоздичку. Гезрас не комментировал в ту ночь — Астарион тысячу раз сказал ему мысленное спасибо за то, что он действительно любил разный секс и воспринимал его как просто секс, даже когда Астарион забывался. Гезрас не комментировал и сейчас. — Забавно. Нет, грустно скорее. Скажи, а что сделает Касадор, так или иначе лишившись начальника охраны? — Ты будешь смеяться. — Ну? — Он пойдёт разбираться лично. Мы таким образом разрушим его ритуал… — Или сделаем вид, что разрушим его ритуал. — Или сделаем вид, — согласился Астарион, — но уже двое из его драгоценных семерых отродий будут явно не у него в руках. Я говорю тебе абсолютно серьёзно, он пойдёт разбираться лично. Гезрас пожал плечами и закурил ещё одну папиросу. — Что ж, — сказал он, — годы действительно его не пощадили. И наркомания. Эта вообще не щадит никого.

***

Кровь лилась из шеи живительным теплом, окутывала язык симфонией вкуса, по-настоящему сводила с ума. Он чувствовал себя живым; он чувствовал себя собой. В этот момент он не боялся, потому что точно знал — он непобедим. Ощущение безвольно обмякающей в руках жертвы, обладание её телом, власть впиться клыками глубже и оборвать её жизнь — всё это горячило его собственную кровь лучше любого виски, пьянило лучше любого вина. В этом остром и бескрайнем наслаждении хотелось пребывать бесконечно — оно было лучше оргазма, лучше любой эйфории, что мог подарить наркотик или заклинание. Астарион оторвался от жертвы, молодой девчушки-цветочницы. Нет, он не оборвёт её жизнь. В конце концов, он не был каким-нибудь извергом или маньяком, он не был безумцем, как Касадор. Он должен был знать свои границы — власть всегда ставила их куда больше, чем убирала. Цветочница просто проснётся завтра с утра и не будет помнить, что произошло прошлым вечером после того, как она закрыла лавку на ключ. Почувствует слабость и голод; попьёт воды, за ужином выпьет дешёвого красного вина, чтобы разогреть и восстановить кровь, а через пару дней и забудет о том, что когда-то испытывала это недомогание. Астарион двинулся в сторону служебного выхода из лавки, вытирая на ходу губы платком. Отчего-то ему хотелось красться; он чувствовал себя, как мелкий воришка, обносящий лавку — разве так должен чувствовать себя свободный вампир? Ну, или тот, кто станет свободным вампиром буквально через пару дней. На улице он обтёр лицо другим платком, ещё тщательнее. Выпил глоток воды из стоявшей у входа бочки. Да, он действительно не хотел чтобы Гезрас знал, сколько человеческой крови он выпил за последние несколько суток. Да, он понимал, что наверное, пил слишком много, но ему нужно было расслабиться. В конце концов, у Гезраса-то всё ещё были в карманах пакетики с амнским сном. Астарион не мог с очевидностью сказать, когда Гезрас был под кайфом — этого никогда нельзя было сказать о тех, кто употреблял регулярно и держал всё под контролем, — но он готов был поставить десятку на то, что Гезрас всё же употреблял. Ничего страшного. Астарион тоже держал всё под контролем. В конце концов, через пару дней всё изменится и Касадор будет хуже, чем мёртв. Он всегда хотел для него этой участи, «хуже, чем мёртв». А через десять дней в маленькой уютной клинике к северу от Глубоководья, принадлежащей Высшему Кругу Исцеления, Астариона ждал свой собственный интересный ритуал. Он облизнул дёсны, где к коже ещё лип дурманящий, изысканный вкус крови. Десять дней. Через десять дней он больше не будет вампиром. Вкус крови будет вызывать у него разве что тошноту. Он вспомнит вкус пищи, станет пить по утрам кофе и заказывать круассаны к завтраку. Он перестанет таиться в тенях. Он снова почувствует внутри себя биение жизни, это невероятное тепло, и не будет бояться солнца. Никто не будет властен над ним. Просто эльф. Просто юрист. Просто держатель скромных пяти процентов акций корпорации Дуринболд — Нуртаммас — Гутмер — Зарр. Свободный, законопослушный гражданин вольного города. Он знал, это его реальный шанс, шанс, о котором он мечтал, шанс выстраданный и выверенный. Астарион узнал о ритуале Истинного Воскрешения ещё ребёнком. Ритуал Истинного Воскрешения мог исправить всё, но между ним и этим шансом, конечно же, стояла железная воля Касадора. Но все эти годы, когда Астарион мечтал о ритуале — даже ещё пару месяцев назад, в Эльтуреле, когда отправлял переводом двадцать пять тысяч золотых в маленькую уютную клинику в окрестностях Глубоководья, — кое-что было иначе. Все эти годы Астарион даже думать не мог, что сможет говорить с Итаном Флемингом. Он понимал, насколько этот разговор был жалок и неказист — примерно как первые его дела, когда он только начинал карьеру помощника судьи в, господи прости, Уиткипе — но этот разговор был. У него не было иллюзий по поводу того, почему Флеминг вообще говорил с ним, и что это достижение следовало записать на счёт Гезраса. За исключением одного но — Гезрас, похоже, был действительно в него влюблён и делал всё, что делал, исключительно ради него. Нет, было ещё одно но — Астариону таки удалось что-то у Итана Флеминга выторговать. Спустя четверть часа он уже подходил к ничем не примечательному складу при скотобойне, где мясники выдерживали мясо — туши должны были повисеть пару дней на крюках, чтобы с них стекла кровь, а с мяса сошло трупное окоченение. Говяжьи туши висели на другом краю Свиного Копыта, и те склады охраняли злые псы и не менее злые люди — говядина была значительно дороже и выдерживали её дольше, а вот для того, чтобы попасть на склад свиной, оказалось достаточно всего лишь найти дырку в заборе и вскрыть пару закрытых на зубочистку замков. На руке у Астариона была корзинка для пикника, накрытая клетчатым полотенцем, из-под которого невинно высовывался пухлый, хрустящий багет. Он пролез через дырку в заборе, попетлял между совершенно одинаковых складов и, наконец, толкнул нужную дверь. От свиных туш пахло кровью, сырым мясом и разрубленными костями; вися на крюках в таком количестве, они производили впечатление какого-то противоестественного надругательства над жизнью, чудовищного побоища. Астарион прислушался — в глубине склада кто-то говорил, но он не мог разобрать, что. В любом случае, теперь он знал, куда идти. — Привет, — по-домашнему сказал он, ставя корзинку на перевёрнутый ящик, который Гезрас использовал в качестве стола, — принёс тебе еды. Тут хлеб, паштет, варенье… Фруктов вот взял. О, я вижу, гость всё-таки пожаловал? Гезрас поднял глаза и улыбнулся уголком рта. Поднялся с деревянного чурбана, на котором сидел, и потянулся к багету — жесты такие обыденные, будто бы они с Астарионом были женаты лет десять, и Астарион только что принёс ужин в их старый семейный дом, а Гезрас был в этот момент занят чем-нибудь столь же обыкновенным, к примеру, старый шкаф чинил или трубку чистил. И на стене, у которой он сидел, висели полки, или там картина — на худой конец, башка добытого на охоте оленя. Уж точно не вампирское отродье, намертво прибитое к стене мясного склада вилами. Когда Гезрас достал из корзинки багет и отломил от него кусок, отродье открыло глаза и угрожающе зашипело. — Вот и ты, мой мальчик! — сказал Касадор, — о, ты даже не представляешь, какую ошибку совершаешь! И как, как я видеть тебя и твоего глупца-любовника! Как сладко мы с тобой будем его пытать, мой мальчик? Сначала мы вырежем… Гезрас оглушительно захрустел багетом. — Мм. Говори-говори, — отозвался он, толком не прожевав, — всегда рад тебя слышать. — У тебя могло быть всё, мой мальчик, — продолжал Касадор, — всё, что мир только мог предложить. Долго ты скрывался от меня, но я знал, всегда знал, что ты приползёшь обратно! Думаешь, у тебя что-то есть, мальчик? Есть что-то твоё собственное? Да, я не чувствую твоего тела, но скажи мне, мальчик, когда ты лежишь под ним, под этим смертным, разве ты не чувствуешь, кто внутри тебя на самом деле? Астарион подошёл к нему и посмотрел в глаза. Он не знал это отродье — кто-то в форме дворцовой охраны, лицо ничего ему не говорило. Бледная, как у каждого из них, кожа, чёрные, вьющиеся волосы собранные в растрёпанный хвост, искажённые гневом и яростью черты лица… Он видел только Касадора. Он схватил со стола болт, зажал в кулаке и врезал отродью по лицу. Касадор рассмеялся. — Да пусть пиздит, — с набитым ртом прокомментировал Гезрас, намазывая ещё один кусок хлеба паштетом, — между прочим, там бывает ценная информация. И не бей пленника, он же всё запомнит. — Кто он, мальчик, мм? — мурлыкнул Касадор, сглатывая кровь, — чародей? Друид? Гезрас с аппетитом откусил ещё кусок бутерброда и закусил парой виноградин. — Колдун-малдун, — фыркнул он, — с планеты жопа. Астарион не сдержался и прыснул. Шутки Гезраса были порой вульгарны невероятно, но сочетаниие всего этого — брызжущего ядом Касадора, бутербродов и упомянутой планеты, — было настолько невообразимым и жизнеутверждающим, что Астарион готов был закрыть глаза на некоторые приличия и просто насладиться моментом. — Ты даже не представляешь, во что втянул себя, — продолжал надрываться Касадор, — и ради кого? Ты думаешь, в чувствах Астариона есть хоть крупица искренности? О, как же ты заблуждаешься! Тысяча вампирских отродий, всех их он обольстил точно так же, как тебя, и привёл ко мне… Гезрас оторвался от бутерброда и с триумфом указал на Касадора. — А я тебе что говорил? — воскликнул он, — ценная, мать её, информация! Теперь Астарион уже и правда улыбнулся и понял, что до сих пор до боли сжимал в ладони тяжёлый болт. Расслабил пальцы, отложил его обратно на стол и легко тряхнул головой. — Действительно, — заметил он, — давай, Касадор, расскажи нам ещё что-нибудь про ритуал Вознесения. Мы слушаем тебя очень внимательно. Семеро отродий, hoye inferiu iurare per igneu, сим клянёмся во пламени Бездны… Стихи, радость моя, серьёзно? — Только давай то, чего мы ещё не знаем, — подхватил Гезрас, — не дай нам заскучать. Касадор зашипел и принялся поворачивать шею отродья. — Гезрас, шея! — закричал Астарион. Гезрас выронил бутерброд и рванул к пленнику, не давая ему сломать самому себе шею. — Неси кровь! — рявкнул он. Касадор плевался и пытался укусить руки, пытался укусить длинный стальной шприц, что впрыскивал ему в горло щедро сдобренную снотворным для скота свиную кровь, но спустя пару минут всё было кончено. Они сидели, привалившись к стене мясного склада, и тяжело дышали. Над ними спало мёртвым сном приколотое к этой стене вилами отродье. Астарион едва машинально не слизал капельки выплюнутой крови с губ, но вовремя опомнился и осторожно протёр лицо платком. Затем протянул платок Гезрасу. — Абсолютно поехавший, — выдохнул Гезрас, — мерзость-то какая. Астарион, я… — Радость моя, — Астарион закрыл глаза и откинулся затылком на стену, — я не хочу это обсуждать сейчас. Я не хочу это обсуждать никогда. Я достаточно ясно… — Да, — оборвал его Гезрас, — извини. — И я не хочу, чтобы ты за это извинялся, — повысил голос Астарион, — и за всё… Гезрас рядом поднялся с пола, не дав ему договорить, и прошёл к ящикам, на которых стояла корзинка для пикника. — Влей в него ещё отравы, — бросил он, — чтоб наверняка. Астарион тоже встал, взял с пола изрядно погнутый в пылу схватки шприц, попытался, как мог, выпрямить его. Гезрас в это время разматывал верёвку, плотно уложенную в корзинку под слоем продуктов. Ещё одна порция свиной крови, начинённой снотворным для скота, найденным тут же на складе, отправилась в горло незнакомого отродья. Потом, отчаянно ругаясь, они с огромным трудом выдернули удерживавшие пленника вилы, и связали его. Гезрас достал со дна корзины последнее — и самое омерзительное, — сегодняшнее приобретение Астариона. В трёхлитровой банке, в мутной толще солевого раствора, плавали белёсые, зубастые личинки иллитидов, каждая где-то с полмизинца длиной. Завидев свет, они заизвивались; когда Гезрас открыл банку и с выражением отвращения на лице достал пинцетом одну из них, остальные забурлили на поверхности, слегка подпрыгивая. Личинка извивалась и открывала маленькую, круглую, как у пиявки, мягкую пасть. Она была совершенно отвратительна. Астарион приоткрыл глаз пленника. Личинка сорвалась с пинцета и быстро вбурилась под кожу, уползая куда-то за глазное яблоко. По спине Астариона пробежала дрожь омерзения. — Об этом, — сказал он, — я тоже не хочу говорить никогда. — Поддерживаю, — кивнул Гезрас.