Всё, что мир может предложить

Книги, книги, книги. Одни пахли свежей типографской краской, другие — старым пергаментом и реагентами от книжных червей. Они были переплетены в потрескавшуюся кожу, украшены драгоценными уголками и застёжками, или наоборот, обложки их были простыми и безликими. Развороты страниц могли расцветать красочными миниатюрами и буквицами, а могли наоборот, не содержать ничего, кроме лаконичного отпечатанного или рукописного текста. Ритуальные круги, таблицы соответствий, иероглифы незнакомых алфавитов и схемы с таким количеством стрелок, что они напоминали скорее паучьи сети, чем что-то, что мог воспринять и изучить человеческий разум — от всего этого у Астариона в голове мутнело. О существовании половины этих языков он не знал, для того, чтобы понять хотя бы строчку, состоящую из демонологических терминов нужно было, как правило, прочитать ещё с десяток книг и закончить курс обучения в практикующем кругу мастеров, но через всё это всё ярче и ярче проступала суть. Основные принципы ритуалистики были непреклонны. Единственным, зачем в ритуале мог быть помечен объект, живой или неживой, было принесение в жертву. Как правило, если объект был ещё жив, это означало, что ритуал ещё не совершён. За исключением, как оказалось, целой группы ритуалов, о которой Астарион захотел забыть сразу же, как только узнал. Он закрыл трактат медика-демонолога Сельмы Зеленолист. «Спасительные сосуды души: лекарство от смерти», — гласила жизнерадостно-зелёная обложка, на которой спираль жизни закручивалась в ритуальный круг. Учёная, произведшая около пятидесяти лет назад фурор в научных кругах, предлагала использование ближайших родственников, как носителей крови реципиента, в качестве сосудов души, позволяющих обеспечить своему любимому члену семьи бессмертие. В ходе ритуала, помечающего доноров определёнными знаками (они могли быть как инфернальными, так и любыми другими), реципиент помещал в каждого из них часть собственной души, таким образом обеспечивая собственную неуязвимость даже в случае смерти своего тела. Пока был жив хотя бы один из помеченных доноров, реципиент мог возродиться — даже если на нём не работали классические методы вроде Истинного Возрождения (ритуал, требующий в качестве сырья пять определённым образом огранённых алмазов весом в как минимум один карат). Астарион понимал — подобный ритуал был бы самым логичным шагом, если бы Касадор хотел обеспечить собственное бессмертие и полную верность отродий. Он также знал Касадора — старый Касадор ни в коем случае бы не дал своим врагам даже намёка на то, что на спинах его отродий есть знаки сосудов души. Он бы просто дождался очередного покушения и дьявольски хохотал, глядя на обречённые на провал попытки. Новый же Касадор служил только подтверждением догадки. «Расщепление личности, параноидальная идеация, потеря памяти, притуплённость эмоций, ” — гласил перечисляемый Сельмой Зеленолист список побочных эффектов. Прошло уже два часа с тех пор, как он закрыл книгу госпожи Зеленолист и вышел на свежий воздух для того, чтобы обдумать собственное положение. В любимом парке Колесницы, где запах моря смешивался с запахами цветов из королевского розария, было слишком многолюдно — он смотрел на прогуливающихся под зонтиками знатных дам с похожими на комки белого меха собачками, на бредущих за ними на почтительном расстоянии телохранителей и служанок, смотрел на франта, сосредоточенно что-то пытающегося высмотреть в мятой тетради и мусолящего кисточки на лихо перекинутом через плечо шёлковом шарфе. Франт яростно изламывал тонкие брови, гипнотизировал тетрадь так, будто готов был её испепелить силой мысли — скорее всего, он перечитывал собственные стихи. Как бы хотел Астарион сейчас так же сидеть и писать стихи! Вместо этого стихи были написаны на нём самом и навечно привязывали его к тому, кто практически всю жизнь был его хозяином. Хозяин. Он взглянул на служанок и телохранителей, на белых собачек на мягких шёлковых поводках. Сколько отвратительного служения, сколько покорности было в этом слове! Он прикрыл глаза. Отвернулся от всех и посмотрел на море. Астарион представил, что он не здесь. Душой — той частью, что действительно ему принадлежала, — он снова был на том далёком обрыве где-то за доками, и солнце вставало в небе, будто золотая колесница, и одинокий рыбацкий парус был единственным, что разбавляло пугающую бесконечность синевы. Если он действительно хотел, чтобы Касадор умер, то они должны были уйти из этого мира вместе. Сначала должны были умереть Семеро, затем кто-то должен был убить Касадора. Готов ли он был на это? Готов ли он был к тому же, к чему был готов Убийца — покончить с собой, чтобы освободиться? Двести лет служения были очевидным ответом на вопрос. Морской воздух пах розами и розмарином, что цеплялся за песчаного цвета скалы на обрыве, сразу за перильцами. Тёмные кусты с жёсткими листиками и невзрачными, голубыми цветами — розмарин рос везде, где была хотя бы самая крошечная трещина в камне, и убогие ветви его напоминали щупальца спрута. Астарион встал со скамейки и оперся о перильца, посмотрел вниз. Он представил, как переступает через ограждение и летит вниз — туда, где море разбивалось о скалы. Здесь скалы были выше, чем там, где прыгал Убийца — если спрыгнуть здесь, точно разобьёшься насмерть. Он, впрочем, был уверен, что разбился бы насмерть и в том месте за доками — Астарион не был из тех, кто играл с собственной смертью в игры. В углу его комнаты на пересечении улиц Пряностей и генерала Райтстона, одной из первых, где поутру появлялось солнце, до сих пор лежит ракушка — нежно-розовая и шелковистая внутри, закрученная в идеальную спираль. Почему-то в этот момент он вспомнил о ней — зашвырнув в ту первую ночь подальше, в далёкий угол, где шторы смешивались с пылью и темнотой, он больше не трогал её, делал вид, что не замечал, что это был просто мусор, просто очередной клочок бумаги или пустая обёртка от папирос. На деле он внутренне боялся прикасаться к этой ракушке даже для того, чтобы её выбросить вон. Она будто бы была заражена страшной болезнью — лепрой, или чумой, или магической лихорадкой; на ракушке лежало проклятие, от неё пахло морем и свободой, и иногда ему казалось, будто бы море в ней тихонько посмеивается. «Не бойся прыгать, чтобы нырять глубже.» Астарион знал, что никогда не прыгнет. Какой отчаянной глупостью казались теперь эти мечты о власти, какой глупостью была эта иллюзия свободы! Возвращение к Касадору было неизбежным, как неизбежны были морские приливы и отливы. Его судьбой было следовать за ним, как вода океана следует за луной, и даже его собственная смерть не изменила бы ничего. Каким будет это возвращение? Отчего-то он совершенно не мог этого себе представить. Он вернётся. Выживший из ума мастер лучше, чем смерть, особенно если эта смерть, как и практически любая другая, ничего не меняет. В Глубоководье оставалась всего одна игра, в конце которой была крохотная надежда — на то, что всё-таки это не ритуал сосуда души, что это какой-то другой, ещё не проведённый ритуал — и потому Астарион продолжал играть, как игрок в казино, у которого не осталось уже ни карт в колоде, ни фишек, но карты ещё не раскрыты, соперники ещё сидят на местах, а значит — есть ещё маленький шанс если не победить, то хотя бы не проиграться вдребезги. Мысленно такой игрок уже подсчитывал проигрыш и продумывал путь домой пешком, потому что даже на извозчика у него не останется денег; точно так же Астарион уже представлял, отправится он во Врата по земле или морем, сколько времени это займёт и насколько болезненными станут пытки, которым его подвергнет Касадор. Но карты ещё не были раскрыты, огни горели, а официанты в ливреях продолжали подливать в бокал виски. И поэтому он продолжал игру.

***

Найти Эварда оказалось делом непростым. Стоило только рассеяться первому шоку от рассказанного, как Нелла задумалась — а что она вообще знала об этом загадочном эльфе? Она не имела ни малейшего понятия, где он жил. По адресу, который удалось выудить из журнала посещений, располагалось что-то под названием «служебные апартаменты» — дорогое, но абсолютно бездушное здание с белыми бордюрами и оконными рамами, выкрашенное в мятный цвет. Изнывающий от жары охранник, что сидел в будочке рядом со входом, на имя Эвард Каллден сделал хмурое лицо и сказал, что здесь таких не знают. На этом оборвалась единственная светлая мысль на тему того, как найти кого-то в огромном городе. В Академию Эвард, конечно же, как назло, ходить перестал. Глубоководье пугало её с самых первых дней. Самым высоким зданием, что Нелла видела до своего тринадцатилетия, была деревенская колокольня — здесь же весь город был застроен многоэтажными, роскошными домами, расчерчен широкими, всегда светлыми от чародейских огней проспектами, унизан высоченными чародейскими башнями, что только издалека выглядели волшебно. Вблизи они пугали — казалось, что всё это вот-вот её раздавит, будто крошечную букашку, перемелет челюстями и не заметит. По одним улицам гремели огромные дроги, запряжённые восьмёрками лошадей и везли рабочих на фабрики и в порт, по другим расхаживали надменные дамы в шикарных платьях и джентльмены в импозантных нарядах, на третьих всегда чем-то торговали. Жизнь в Глубоководье была как вечная ярмарка, только в тысячу раз больше, шумнее, ярче — здесь продавались и покупались любые чудеса, от разнообразия становилось дурно, а от обилия неписанных законов хотелось забиться как можно глубже в свою нору и не показываться. И вот теперь она, годами ходившая только по ставшими привычными улицам от собственной комнаты до Академии, часами блуждала по огромному городу, что показал ей загадочный…эльф? Вампир? Нет, этот город показал ей Эвард. «Его могут звать совершенно иначе, ” — говорил Шовев. Наверняка могли. «Ты ничего о нём не знаешь, ” — говорил он же. Да, по обычным стандартам, принятым у обычных людей, Нелла и правда ничего о нём не знала. Она не знала ни где он жил, ни кем были его родители, ни чем он зарабатывал себе на жизнь. Единственным, что знала Нелла, было то, что он называл себя Эвард Каллден, и что у него были самые удивительные золотые глаза на свете, глаза, похожие на пески пустынь, которых она никогда не видела, глаза, которыми он умел искристо улыбаться за секунду до того, как улыбка касалась его губ. Она знала, как он постоянно ерошит свои белые кудрявые волосы и как аккуратно выбирает, куда сесть — то ли чтобы не запачкать одежду, то ли чтобы никого не потревожить. Она видела, как Эвард замирал, растерянно и мечтательно прикрыв глаза, когда на лицо его падало тёплое приморское солнце. Как кто-то мог говорить, что она ничего о нём не знала? И как она могла хоть на секунду поверить, что то, как он себя вёл в последние дни, пытаясь защитить её, было всерьёз? Нелла нашла его, когда уже совершенно отчаялась. Уже смеркалось; она забрела в парк Колесницы, где сидела на бортике фонтана, оглушённая дневным солнцем, и осматривала свою безнадёжно стёртую за день ногу. Район был роскошный — дамы и джентльмены под зонтиками то и дело косились в её сторону, будто она была чем-то опасным, будто собиралсь клянчить у них деньги или что-то украсть, но Нелла не обращала на это внимания. Она знала, что Эвард любил этот парк — вот, ещё одна вещь, которую она точно знала. Кроме того, у неё страшно болели ноги и кругом шла голова — Нелла не была так уж уверена, что попросту сможет сейчас встать с прохладного бортика, даже если захочет. Эвард вышел к фонтану по одной из тропинок, что сходились в центре парка, как лучи солнца, и встал, как вкопанный, заметив её. Она окликнула его и подалась навстречу, обутая в одну туфлю, прошла так пару шагов — и вдруг мир потемнел, раскололся надвое, закружился в мутном водовороте. Последним, что успела заметить Нелла, падая, была лимонно-жёлтая растущая луна, тонким серпиком всходящая над тёмными деревьями парка. Она же была и первым, что она увидела, придя снова в сознание на скамейке в паре шагов от фонтана. Люди вокруг ахали, галдели и перешёптывались; к голове и боку прикасалось что-то холодное. Нелла приоткрыла глаза, не до конца понимая ещё, что произошло, и встретилась лицом к лицу с застёгнутой на все пуговицы почтенной матроной в бархатном платье. Она как раз подхватывала на руки беленькую собачку, что беспокойно рвалась с поводка в сторону Неллы, пытаясь вылизать ей лицо. — Безобразие какое, — скривила губы матрона, — Пышечка, фу! — Пьяная, — шепнул кто-то за пределами её поля зрения. — Я не… — Нелла попыталась оправдаться, но кругом было столько людей, и голова отчего-то очень сильно болела, и тело было будто набито ватой. — Я знаю эту девушку, — сказал знакомый голос рядом, — всё в порядке, ей просто стало дурно. Верно, Нелла? Она кивнула и слегка повернула голову — рядом сидел Эвард. — Погодите, уважаемый, она ваша служанка? — не унималась явно враждебно настроенная матрона с собачкой. — Нет, но я её знаю. Ну что же вы, человеку стало дурно от жары, неужели ни у кого нет подходящего зелья, или хотя бы льда? Матрона презрительно поджала губы, подхватила, наконец, свою собачку, и предпочла удалиться. — Она же вся в крови! — Нелла услышала девичий голос, — сделайте же что-нибудь, Юстас, ну! Она была вся в крови?.. Через четверть часа Нелла уже сидела в тени огромного цветущего куста на скамейке, заставленной пузырьками с дорогими лечебными зельями. Какой-то господин отдал ей свой шёлковый шарф, в который кто-то наколдовал льда, и теперь это сооружение лежало на её голове. Кто-то ещё мигом залечил разбитую при падении бровь, и теперь об инциденте напоминало только залитое кровью платье. Люди, убедившись в том, что всё в порядке, ситуация под контролем, а пострадавшую девушку доведёт до дома её знакомый, начали расходиться. — Что именно в «держись от меня подальше» тебе было непонятно? — раздражённо прошипел ей на ухо Эвард. Пока вокруг неё суетились неравнодушные богатые горожане, Нелла наблюдала за ним и не понимала, как могла не замечать всего этого раньше. Эвард замирал при виде её крови и она видела, как трепещут тонкие ноздри и расширяются зрачки. Не только его руки были холодными — всё его тело отдавало прохладой, когда он взял её на руки для того, чтобы донести до скамейки. А главное — он не отбрасывал тени. Для того, чтобы заметить это, нужно было быть очень внимательной — вампир абсолютно мастерски держался в тенях, проходя всегда таким маршрутом, чтобы не оказаться в свете фонаря. «А днём он всегда носил этот зонтик,» — вспомнила Нелла. — Я знаю, кто ты, — шепнула Нелла, так, чтобы никто не услышал. Он дёрнул губой и нахмурился. — Да? Ну, давай, скажи это вслух, Нелла. — Ты вампир. Его ответный взгляд, наверное, испугал бы её в любых других обстоятельствах, но не сейчас. — Даже не вампир, — продолжила Нелла спокойным, тихим голосом и ласково погладила его по руке, — вампирское отродье. И если ты думал, что это меня отпугнёт, или все эти обидные слова, что ты сказал мне в Академии, то… — …то у тебя напрочь отсутствует инстинкт самосохранения? Он резко отдёрнул руку и заозирался по сторонам, будто кто-то мог их подслушать, будто кому-то было до них хоть какое-то дело. На аллее в тени большого куста роз не было ни души. — Мне часто это говорят, — улыбнулась Нелла, — и в конечном итоге мой лучший друг демон, а вампир приносит мне лёд, когда мне напекло голову. Эвард, мне наплевать на то, что ты пьёшь кровь. И я хочу тебе помочь. — Ты? — фыркнул Эвард, — помочь мне? Да как ты можешь мне помочь, что ты знаешь о… — О тебе? Ну, я знаю, что ты очень любишь солнечный свет. Когда солнце выходит и падает тебе на лицо, то ты стоишь вот так, прикрыв глаза, и кажется, будто ты очень-очень счастливый. Но потом ты вспоминаешь о чём-то и это получается такое грустное счастье, потому что ты вспоминаешь, что ты не свободен. Ты смотришь на птиц, и на драконов, и на море, и думаешь о том, что они свободны. Что я о тебе знаю? Я знаю, что ты плакал, когда услышал Зов Моря, и что ты хотел бы услышать его ещё раз. Я знаю, что если бы ты был страшным и ужасным кровожадным вампиром, то убил бы меня уже с десяток раз. С чего бы мне бояться тебя? Глаза его расширились, рот приоткрылся от удивления, и тут же твёрдая тень сковала лицо, будто запрещая эти эмоции. — Потому что бояться надо не меня, — сказал он, — пойдём. Нелла острожно встала со скамейки. Она чувствовала себя отлично, даже, пожалуй, лучше, чем до обморока — давали о себе знать многочисленные зелья и, возможно, пара лечащих заклятий, наложенных неравнодушными горожанами. Спохватившись, она принялась собирать всё, подаренное ей и стоявшее на скамейке, от шёлкового шарфа с растаявшим льдом до пузырька с нюхательной солью, но Эвард раздражённо махнул на это рукой и медленно, но уверенно повлёк её за собой к выходу из парка. Шли они недолго и молча, сворачивая с респектабельных улиц в переулки, где располагались чёрные ходы и помойки. Наконец, Эвард открыл перед ней дверь какого-то подвала. Нелла замерла в нерешительности. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что идти в подвал в сопровождении вампира, чью личность она только что раскрыла — не лучшая идея. — Что, — Эвард улыбнулся уголком рта, — наконец, испугалась? Она не ответила. — Или смущает скромность моего жилища? Увы, это всё, что может позволить себе скрывающееся от повелителя вампирское отродье. Нелла шагнула в подвал. Эвард зажёг маленький фонарь, стоявший на бочке у входа, взял его в руку и закрыл за собой дверь. Они спустились вниз по лестнице в погреб без единого окна — здесь хранили какой-то хлам, но в одной из комнаток, очищенных от мусора, было довольно уютно. — Сторож этого дома сдаёт мне эту нору за пару монет, — пояснил Эвард, поджигая ещё пару дешёвых светильников, — сюда никто не заходит уже давно, а деньги на бутылку ему не лишние. Она отчётливо представила, как он здесь жил. На импровизированной вешалке висела одна из двух рубашек, в которых она его видела, к стене были прислонены два зонта — кружевной солнечный и непромокаемый от дождя. Старенький матрас, рядом с которым аккуратно разложены в ряд ракушки и шишки, стопка книг по демонологии, какие-то записи… — Сложно поверить, что такой утончённый эльфийский аристократ практически бездомный бродяга, а? — улыбнулся Эвард. Нелла обернулась и поняла, что готова броситься к нему на шею — это был снова он, снова он улыбался этой доброй, ироничной и чуть грустной улыбкой, снова золотые глаза будто рассыпали искорки. — Сложно, — ответила Нелла, — но твой костюм всё равно стоит, наверное, в два раза больше, чем вся моя комната. — Я его украл, — он пожал плечами, — как и ключ от музея естественной истории. Чему только не научишься за двести лет рабства! — Двести лет?.. — О, радость моя, я знаю, что сохранился просто невероятно, — Эвард пригладил волосы, — особая схема ухода за кожей лица и рук, пара заклинаний, а главное специальная диета. Впрочем, пробовать не рекомендую. Нелла присела на ящик, который Эвард, похоже, использовал вместо стула. — Ты что, правда ешь людей? — спросила она. Его глаза расширились. — Никогда в жизни, — сказал он, — я никогда в жизни не пробовал крови разумных существ. Мой повелитель запрещал нам это под страхом чудовищных пыток. А сейчас… Он снова избегал встречаться с ней взглядом — так было всегда, когда он размышлял. Смотрел в сторону и в пол, жевал губы, вязал узлы из собственных пальцев. — Видишь ли, милая Нелла, я не знаю, что со мной произошло. Я прожил всю свою жизнь вампирским отродьем. Ты, похоже, уже узнала, как у нас всё устроено, поэтому я не стану утомлять тебя подробностями, но… Ему явно было тяжело говорить об этом. Нелла знала — в этот момент лучше не трогать его, хоть и хотелось погладить по руке, показать, что она рядом, что она его поддерживает. Нет, нельзя — отдёрнется, как пугливый зверь, собьётся с мысли. — Это рабство, Нелла. Самое чудовищное рабство, какое только можно вообразить. Твоё тело тебе не принадлежит, ты просто исполняешь волю повелителя, всё, чего бы он ни пожелал, даже самое мерзкое, отвратительное… Я должен был приводить ему людей, которых он убивал. И я не мог, понимаешь, я не мог этого не сделать. Если ослушаться, если не привести, то он мог изрезать меня, мог содрать с меня кожу, мог бросить без пищи и воды в клетку на целые недели. — Ты не виноват, Эвард, — сказала она. — Нет, — он покачал головой, — виноват. Я должен был покончить с собой. Я не должен был… Я трус, Нелла. И тем более трус, что втянул в это тебя, что не смог… — Эвард, пожалуйста. Это неправда. Не беспокойся за меня, обо мне правда есть, кому позаботиться. Он усмехнулся. — Да, пожалуй. Лучшая подруга демонов, а? Ничего не боишься. А я постоянно боюсь. Я думал, что всю жизнь провёл в страхе, а на самом деле страх начался только сейчас. — Почему? — Да потому, что я не знаю, что со мной происходит! — воскликнул Эвард, вскочил с матраса, на котором сидел, и принялся ходить по своей каморке, не обращая внимания на то, что светильник отчётливо показывает отсутствие у него тени, — я прожил два века вот так, и всё это время мечтал, что однажды проснусь — а всё это просто страшный сон. И знаешь, что произошло? Около месяца назад я действительно проснулся вот здесь, в Глубоководье, и понял, что свободен. Никакой связи с повелителем. Я первый раз за два века увидел солнце, я первый раз увидел море при свете дня, первый раз вошёл в реку. Но когда я засыпаю… — Это возвращается? Эвард отмахнулся. — Это не беда, — сказал он, — конечно, это будет возвращаться. Я просто боюсь, что однажды проснусь — и пойму, что уже вот это был сон. Что никогда я не был свободным. Я ведь не понимаю, как я освободился, это произошло просто как по волшебству. — И поэтому-то и решил брать уроки гоэтии? — сообразила Нелла, — чтобы узнать… — Да, — Эвард кивнул, — таков был план. Но, как видишь, он пошёл…немного не так. Нелла вздохнула, встала со своего ящика и сделала пару шагов по направлению к нему. Всё это было совершенно ужасно. Она испытывала к Эварду исключительно сочувствие и не понимала, зачем он продолжал так от неё отгораживаться. — Я помогу тебе, — сказала она, — как я уже говорила тысячу раз. Никто никогда не должен держать других в рабстве. Я переверну всё Аверно, да все Девять Преисподних, если понадобится, и мы узнаем, как сделать так, чтобы твой повелитель никогда не вернулся. — Ты очень добрая, Нелла, — прошептал Эвард, — только боюсь, ничто уже не поможет. Он взял с пола рядом с матрасом знакомую им обоим книгу Сельмы Зеленолист и подошёл к Нелле почти вплотную. — Сосуды души, — сказал он растерянно, будто сам не верил в то, что говорил, — я боюсь, что я сам…сосуд его души. Вручив ей книгу — она взяла, не успев ничего сообразить, Эвард трясущимися пальцами принялся расстёгивать пуговицы на рубашке. Лицо Неллы залила краска — она не могла пошевелиться то ли от смущения, то ли от предвкушения, и тут же отругала себя за идиотские мысли, когда Эвард снял, наконец, рубашку и повернулся к ней спиной. — О господи, — ахнула она, — что за криворукий… — Он сказал, — очень тихим, очень ровным и неживым голосом произнес Эвард, — что это стихи. — Это такие же стихи, как я — наследница высокого дома эльфов, — Нелла совершенно забыла, с кем рядом она стоит и что, собственно, рассматривает, и увлечённо принялась рассуждать вслух, — исполнителю у нас ещё на первом курсе профессор Миджелоу руки бы переколдовал в более подходящее место, раз даже начертание прямой линии такие проблемы вызывает. Так, так, прямых всё-таки… Она осеклась. Неровные розоватые линии на белой коже — линии, только что криво, но собиравшиеся в одну из десятков тысяч виденных ею за жизнь печатей, задвигались, как живые, стоило Эварду слегка пошевелиться. Как живые. Нелла почувствовала, что кончики пальцев закололо крохотными холодными иголочками. Вся эта печать, кривая, переправленная поверх сбившихся линий, была вырезана у Эварда на спине. Нелла сжала кулаки, чтобы случайно не начать трогать эти линии, как простой чертеж. — Это печать, — уверенно сказала она, — связанная с неким Домом Надежды. Никакой не сосуд души, он выглядит совсем не так. Хотя бы потому, что в середине у него сигилла. Нелла предположила, что услышать что-то по существу Эвард хотел бы больше, чем подвергнуться её неловкому сочувствию, и начала описывать печать, как на экзамене — быстро, чётко и структурированно. — Кроме осевой линии, которая задаёт начало и конец строки, из внешнего круга отходят семь линий, значит, таких печатей всего семь, включая эту, и они все идентичны. «Осевая линия», куда более широкий шрам, чем остальные семь, шла ровно вдоль позвоночника вниз. Нелла коротко зажмурилась, глубоко вдохнула и снова открыла глаза. — Одна линия побочная, раздваивается, не влияет на круг — вероятно, помарочная осевая. На трёх кругах классическая формула, — ещё один глубокий вдох, — это печать жертвы. Одной из семи жертв. Которые назначены некоему Дому Надежды. — Жертвы, — эхом повторил за ней Эвард и обернулся через плечо. Нелла тут же перевела взгляд в пол. Она сказала все, что могла извлечь, всю информацию, и металась между двумя вопросами, ведущими в неизвестность — что в Аверно называется «Домом Надежды» и в каких ритуалах нужно именно семь жертв. Ни того, ни другого она не знала, но в библиотеке найти что-то про Дом Надежды будет куда проще, хоть бы и по алфавитным указателям в огромных, занимающих целый стол книгах по геральдике, которые прочитать целиком можно только при условии, что ты эльф или тифлинг и у тебя есть лишние полвека жизни в запасе… — Что ж, — Эвард накинул рубашку, — жертва, значит. Не особенно удивлён, честно говоря, чего ещё можно было ждать? — Прости, — Нелла не отрывала взгляда от потрескавшегося пола, — по печати ничего нельзя сказать, кроме её цели и адресата. Чтобы понять точнее, нужно видеть сам текст договора или хотя бы знать конкретного демона. У всех свои классические ритуалы, у всех Домов и Высоких Родов есть специфические области, в которых они чаще всего заключают договора, но про Дом Надежды конкретно я не слышала. Но он наверняка есть в перечне основных Домов и его можно там найти, а потом по справочникам посмотреть, какие контракты они заключали с материальным планом, и когда, и что туда входило… — Не оправдывайся, — в голос Эварда закралась какая-то живая, тёплая и печальная эмоция, от которой Нелле захотелось зарыдать, — ты уже очень мне помогла, я больше не брожу в неизвестности и ожидании. — Печать жертвы до активации контракта ничего не делает! — перебила его Нелла, вскинув голову, — пока ритуал не начат, это останется просто шрамами. Печать жертвы активируется исключительно в момент начала ритуала в стандартном магическом радиусе активации, он не очень большой. Более того, если жертв семь, то можно начать ритуал, активировав не все, но завершить его заключением контракта невозможно, пока все печати не будут активированы. Она коротко перевела дух. — А значит, если этот… — Нелла в последний момент решила всё-таки заменить наиболее точную характеристику незнакомого ей высшего вампира на что-то цензурное, — если он не будет проводить ритуал в комнате непосредственно над тобой, то ты в безопасности! Она замолкла, теребя рукава, и по одному взгляду на бледное лицо, на едва заметную печальную полуулыбку поняла, что не слишком-то его утешила. Да, его хозяин не сможет завершить ритуал, пока все семь жертв не будут собраны в одном месте. Но это совершенно не значит, что Эвард будет в безопасности — только то, что его будут искать. Они оба не знали, что всё-таки сулил контракт высшему вампиру, и без того невероятно сильному. Сильному и имеющему всё время мира — в конце концов, мёртвые не стареют и не умирают от старости, они ждут, и у этого высшего вампира наверняка достаточно времени, сил и желания для того, чтобы перерыть весь материальный план в поисках отродья-жертвы, которое сумело освободиться и сбежать загадочным даже для самого отродья способом. Печать, которая до ритуала оставалсь просто шрамами, росписью бессмысленной жестокости, дарила Эварду не надежду на свободу, а вечное скитание в попытках спрятаться.