Всё, что мир может предложить

— Придётся подождать, чуваки. — Простите? Патлатый молодой орк смотрел на Астариона, и в зрачках его в этот момент закручивались в спирали галактики и иные миры, большинство из них астральные. Ни на голос, едкий достаточно для того, чтобы прожечь насквозь трёхдюймовую стальную плиту, ни на выражение максимальной оскорблённости на лице собеседника орк внимания не обратил. Пару секунд он стоял в проходе, слегка покачиваясь, будто дерево на ветру, и, похоже, проходил некую синхронизацию с окружающим миром. Наконец, взгляд орка всё же сфокусировался на Астарионе. — Ну, мне нужно сперва, значит, зайти к Андрею, чтоб проверить, чё он там, сечёшь? Он классный чувак, но не от мира сего. Может испугаться, если к нему кто-то незнакомый просто так войдёт, такая вот у него особенность. — Конечно, мы подождём здесь, — сказал Убийца и кивнул. — Спасибо, мэн, я мигом! — орк махнул ручищей и скрылся за занавеской, отгораживавшей загадочное логово от остального мира. Астарион досчитал в голове до десяти. Эти десять секунд они молчали, и ничто не нарушало тишины, кроме капающей с труб воды и всевозможных маленьких шорохов, об источниках которых не хотелось задумываться. — Радость моя, — сказал он, наконец, — это вообще что? Убийца смотрел на занавеску, на которой оранжевая спираль закручивалась вокруг зелёной спирали, закручивалась вокруг лиловой спирали, закручивалась… — Это Бо, — сказал он, наконец. Астарион уже знал, что это Бо. У Бо имелись похожая на чудовище цветастая хламида, ярко-голубая шапочка, мускулистые, как у всех орков, ручищи, и печальные глаза, которыми он перманентно видел астрал. Кроме того, Бо распространял вокруг себя запах конопли, от которого у всех на расстоянии пары метров начинало першить в горле, и был значительно выше двух метров ростом. — Бо сейчас отведёт нас к Андрею, — продолжил Убийца, — а Андрей лучший маг-менталист Общества Спрута и, вероятно, всего Глубоководья. — Общества… — Спрута, — подсказал Убийца, — если кому-то нужна информация или защита информации, то местные идут сюда. Все поставщики дури, шифрующие свои каналы связи, все контрабандисты, половина дипломатического корпуса… — А за какую плату нас допустили сюда? Убийца улыбнулся одними губами. — Скажем так, — сказал он, помедлив, — поработав в этой сфере около семидесяти лет, точно знаешь, решению каких проблем ребята всегда рады. Всё улажено, ты ничего им не должен. Астарион ничего не ответил. Нельзя сказать, что у него не крутилось в голове сразу несколько едких и справедливых замечаний– изрядная их часть перечисляла статьи уголовного кодекса, — но он прекрасно понимал, что это было не время и не место для того, чтобы их озвучивать. Он почувствовал запах Бо раньше, чем услышал шаги, и гораздо раньше, чем гипнотическая шторка со спиралью отодвинулась, а постигший тайны мироздания орк снова появился перед ними. — Всё в порядке, заходите, чуваки. Убийца прошёл первым, Астарион — следом. Андрей и Бо, как и ещё масса серых персоналий, проживали в Подгороде — обширной сети подземных катакомб, выстроенных, наверное, тогда же, когда первые эльфы возвели первое поселение в бухте у Дельфиньего мыса. Точно так же, как в надземной части Глубоководье, в Подгороде жили всегда — те, кто не вписывался в высокое общество победивших магических технологий, и те, кто не желал работать на многочисленных фабриках, это общество обслуживавших. Попадали в Подгород через подвалы некоторых заведений и через погреба жилых домов, через узкие расщелины у обрывистого берега и через вполне широкие пещеры, переходившие в рукотворные подземные каналы. И через канализацию. О последнем Астарион не мог прекратить думать, как ни пытался. Подземный квартал, в котором жили Бо и Андрей, больше всего напоминал жилище гигантского крота — со всеми этими туннелями, ответвлениями и переходами, освещённый где магическими шарами, а где чадящими факелами. В более оживлённой части были и лавки с вывесками, и музыканты, и даже бельё кто-то умудрялся сушить, а пахло почти так же, как в обычных трущобах на поверхности, но Астарион не мог перестать прислушиваться к капанью воды и пытаться уловить в воздухе запах нечистот. Наконец, Бо остановился перед круглой дверью с большой металлической ручкой, сделанной из погнутых старых грабель. — Чуваки, это, — сказал он, — есть несколько правил. Нельзя наступать ни на какие линии, это раз. Нельзя есть ничего, что хрустит, это два. — Но позвольте поинтересоваться… — Не наступать на линии, — с неотвратимостью арбалетного болта перебил его Убийца, — не есть хрустящее. Понятно. Орк показал ему большой палец и, наконец, открыл дверь. За ней оказалась, пожалуй, самая странная комната, в которой Астариону приходилось бывать. Самые разные предметы громоздились на столах угрожающими горами — книги, магические инструменты, кухонная утварь, детские игрушки, ботинки без пары, — но беспорядок не был удивителен сам по себе. Приглядевшись, Астарион начал понимать, что в этом хаосе присутствовал порядок, и очень строгий, но вовсе не тот, какой установило бы большинство людей. Вещи были отсортированы не по назначению, а по форме — круглое с круглым, квардратное с квадратным, шестиугольное с шестиугольным. Например, на одном из столов рядом лежали хрустальный шар, дуршлаг и шляпа-котелок, на другом — книги и плитки шоколада, обе категории в огромном количестве. Пространство это делилось на неравного размера и причудливой формы секции линиями из малярного скотча, наклеенными на пол — похоже, это и были те самые линии, на которые им запрещено было наступать. В абсолютном геометрическом центре комнаты стоял стол, за которым сгорбившись сидел на самой простой деревянной табуретке ничем не примечательный, немного напоминающий мышь паренёк. Одни чародеи были иконами помпезности, в своих расшитых мантиях, остроконечных шляпах и сапогах с длинными носами. Другие предпочитали образ опасных мистиков, в строгих чёрных одеяниях, к которым прилагались амулеты неприятной формы, которые будто бы шевелились под определённым углом. Не редкостью были и боевые маги, либо одетые в полный магический доспех и практически неотличимые от элитных бойцов какой-нибудь из частных армий, либо аскетично одетые личности с бесцветными лицами и неприятной, буравящей сталью в глазах, неизменно наводившей на мысли о подвалах со стальными дверями. Андрей не был похож ни на одного из них. Он был одет в простую льняную рубаху чёрного цвета и серые домашние штаны. Ботинок маг-менталист не носил, голову и бороду брил начисто, был болезненно худ и, судя по цвету кожи, практически никогда не покидал своей странной кельи. — Привет, — сказал Андрей и вдруг лучезарно улыбнулся, будто бы и Убийца и Астарион были его лучшими друзьями на свете, — какая у вас задача? Следующие минут десять Убийца объяснял, что между ним и Астарионом существует ментальная связь, которая проявляется время от времени и очень мешает жизни, Андрей задавал вопросы, в которых Астариону не было понятно ни слова, а Бо переводил эти вопросы на человеческий язык. Всё это время Астарион, ощущавший себя в данной обстановке максимально странно, смотрел на ряд фигурок маленьких собачек, выстроенных в абсолютно прямую линию, в порядке от самой большой к самой маленькой. Собачки весело и абсолютно асинхронно кивали зачарованными головами. Через какое-то время от этого начинало тошнить. Андрей подошёл к одному из столов и взял с него предмет, больше всего похожий на здоровенную стальную тарелку, в середину которой была воткнута спица. Он вернулся на свою табуретку, нажал на кнопку в основании прибора и тот принялся мерно попискивать, будто бы отсчитывая секунды. — Попробуйте друг с другом связаться. Они попробовали. Потом попробовали ещё. Инструмент пищал всё так же. Андрей надел на них какие-то браслеты и подключил к ещё одному инструменту, похожему на коробку с массой рычажков — по поверхности бежали письмена пугающего алого цвета. Они снова попробовали. Спустя ещё полчаса Астарион и Убийца были увешаны какими-то устройствами и опутаны нитями разных цветов; на столе Андрея грудами громоздились другие устройства, издававшие целый хор разных звуков, от нежного тихого урчания до звука подвергаемого изнасилованию кузнечика. Некоторые из них были уже отключены и грустно лежали в стороне, но большинство работало и, похоже, не производило необходимого результата. Странное дело, но в то время, как лицо Астариона грустнело с каждой неудачной попыткой, Андрей оживал, будто в него вдохнули новые силы и вдохновение. С восторгом безумного мастера он нёс новые и новые инструменты, настраивал новые и новые конфигурации, пока их с Убийцей участью, видимо, было страдать. «Видишь собачек?» — Астарион в пятидесятый, наверное, раз послал Убийце образ ряда детских игрушек на полке. Ничего снова не произошло. — Убийца, — сказал Астарион вслух. — А? — А сними о’Войс. Убийца повиновался. Астарион снова послал в него образ собачек. Батарея устройств на столе, под столом и на одинокой табуретке разразилась адским гвалтом. Они пищали, пиликали и гудели, часть из них вибрировала, другая стрекотала, а одно из них, особенно противное, даже гавкало. — Чувак! — орк раздосадованно развёл руками, — ну нахрена ты это сделал? — Тихо! — перекрикивая угасающий уже гвалт, подал голос Андрей, — что-то есть. — Да неужели, — едко заметил Астарион, но маг не обратил на него внимания. Он вообще ни на что не обращал внимания, перекручивая что-то в своих инструментах, а часть ненужных переставляя на пол. — Надень переводчик и попытайся с ним связаться. Астарион показал Убийце, что нужно сделать. Почти в ту же секунду он узнал, как у Убийцы затекла правая нога, а на столе взвыл очередной инструмент — такого звука они ещё не слышали. — Есть! — в голосе Андрея был чистейший безумный восторг. Он убрал оставшиеся инструменты и достал из ящика, содержавшего исключительно продолговатые предметы, десятидюймовый гвоздь. Гвоздь был обвязан странной, будто бы сделанной из плоти нитью и вручён ничего не понимающему Убийце. Другой конец нити Андрей привязал к несчастному о’Войсу, неистово замигавшему апельсинкой, скороговоркой прочитал несколько конфигурационных заклинаний и удовлетворённо посмотрел на дело рук своих. В ту же секунду Астарион подпрыгнул на месте от неожиданности. — ЧТО ПРОИСХОДИТ? Инструмент на столе, только что издававший ни на что не похожий звук, заговорил многократно усиленным голосом иллитида. — Я НЕ МОГУ СВЯЗАТЬСЯ С ОДНИМ ИЗ ВАС! — Боюсь, этому мешает, эээ, десятидюймовый гвоздь, — с торжеством сообщил Астарион. — ЕСЛИ ВЫ ЗАБЛОКИРУЕТЕ КАНАЛ СВЯЗИ, ТО Я НЕ СМОГУ ОСТАНАВЛИВАТЬ СИГНАЛЫ СТАРШЕГО МОЗГА! Астарион лихорадочно рванулся к столу, надеясь сделать что-нибудь с этим устройством, сам не зная, что. Бо выдохнул особенно душистый клуб дыма. — Мээээн, — изрёк он, — вот это приход. Убийца посмотрел на Андрея, затем на Астариона. Выражение лица у него было удивлённое и при этом стеклянное, будто бы только что он вдруг начал испытывать боль, но никак не мог решить, боль ли это вообще, и какой именно частью себя он её чувствует. При этом Убийца всё ещё держал в руке десятидюймовый гвоздь. Ситуация получалась, по меньшей мере, неловкой. Андрей посмотрел на гвоздь очень внимательно. Затем посмотрел на своё устройство и щелчком пальцев выключил его, оборвав иллитида на середине фразы. После этого снова посмотрел на Убийцу и на Астариона и невозмутимо спросил: — Вы хотите, чтобы я заблокировал весь трафик, или только трафик между вами? Убийца по-прежнему держал гвоздь, привязанный к надетому на его шею ошейнику неприятного вида верёвкой, и не двигался ни на миллиметр, всем своим видом показывая, что это самое мудрое (и, вероятно, единственное) действие, что он может сейчас предпринять. — Мы бы хотели, чтобы господин, что только что почтил нас своим присутствием по-прежнему мог с нами…связываться, — предельно вежливо и осторожно сказал Астарион, — если вы имеете в виду это. — Эх, ну, так тогда не пойдёт, — Андрей, очевидно, был разочарован, — а жаль, люблю изящные решения. С этими словами он, наконец, взял у Убийцы из руки гвоздь и отвязал от ошейника…что бы то ни было, видимо, сведя изящное решение к нулю. Убийца моргнул. Затем Убийца выругался. Затем Убийца совершил ошибку. — Что ты только что сделал? — спросил он. Астарион не был уверен, что заставило его собрата по несчастью задать этот вопрос. Возможно, это было желание психологической разрядки после того, как, судя по выражению лица, Убийце этот гвоздь только что ментально вогнали в самую середину черепа. Сам Астарион, например, не хотел задавать двух других вопросов — что Андрей думает по поводу нового знания о том, что у них обоих в голове личинки иллитидов, и каким образом с помощью Оранж о’Войс (с сертифицированным разрешением только на сообщение, но не на чтение информации из разума), гвоздя и какой-то верёвки можно сделать нечто подобное. Андрей оторвался от раскладывания всей своей аппаратуры в непостижимом уму порядке. Лицо у него было при этом невероятно счастливым. — Я постараюсь объяснить попроще, — сказал он. Все трое выжидающе посмотрели на него. — Понимаете, — продолжил Андрей, — гвоздь выполняет роль неорганического элемента в трансцендентно замкнутой цепи сетевой когниции, останавливая перемещение субпространственных импульсов между узлами распластанного графа. Так как в обычной ситуации потенциал органических узлов гомогенотипичен… Следующие пять минут все, кроме Андрея, смотрели на ряд качающих головами собачек. Убийца отходил от ни с чем не сравнимых переживаний, вызванных тем, что его узел сетевой когниции только что гомогенотипично замкнуло, Бо ушёл ещё дальше на астральный план, чем обычно, а Астариону эти собачки за этот вечер стали уже практически родными. Например, у амнской длинношёрстной была совершенно очаровательная кисточка на хвосте, а криптгарденской горной плохо прокрасили левое ухо. Наконец, золотой самородок ментальной магии, специализирующийся на взломе и перехвате каналов связи, закончил своё повествование. Собачки качали головами. Что-то тик-токало. Было слышно, как в косяке Бо с тихим шуршанием прогорает папиросная бумага. Орк выдохнул очередной клуб дыма — Астарион чувствовал, как его собственные глаза краснеют с каждой минутой. — Он имеет в виду, что раз в твоих мозгах сидит личинка, то эта личинка часть большой-большой сети, — вдруг сказал Бо голосом, спокойствие и мудрость которого скорее подошли бы друиду, последние двести лет медитировавшему где-нибудь на священной горе, — и как только конец сети оказывается подсоединён к какой-нибудь неживой шняге с чёткой структурой, где много-много маленьких кристаллов и между ними свободные частицы, этот узел замыкает. Пуф! Нельзя войти, нельзя выйти. Понимаете? — Понимаем, — удивлённо ответил Астарион. Убийца просто кивнул. — А этот гвоздь, — продолжил Астарион, — он блокирует вообще все сигналы от, ммм, личинки? — Ну да, — Бо пыхнул, — никого нет дома, мэн. И дома тоже нет. И ложки тоже нет, потому что материальный мир — это иллюзия. — Что?.. Астарион осознавал, насколько жалкое непонимание было в этот момент написано на его лице, но ничего не мог с этим поделать. Бо просто махнул рукой. — Забей, чувак. Короче, если к вам, типа, привязать по гвоздю вот такими вот штуковинами, то вас будет не видно и не слышно. Можно заблокировать только общение между вами — это будет сложнее, но Андрей сделает. — А что будет, если вот так заблокировать ммм, личинке общение? — Момент, мэн. Далее последовала оживлённая научная дискуссия на, с изумлением отметил Астарион, оркском языке, отчего обстановка в помещении, и без того странная, перешагнула последнюю грань нормальности и скатилась в откровенный сюрреализм. Спустя ещё полчаса Убийца и Астарион стояли на уже знакомом им обоим сухом мосту над городом, куда более оживлённом в это время суток, и смотрели на вечернюю улицу Стекольщиков, по которой гуляли шумные толпы народу — ещё недостаточно пьяного для драки, но выпившего уже достаточно для того, чтобы говорить гораздо громче обычного и стать настоящим кошмаром любого менталиста, пытающегося вычленить из этого гомона чистый сигнал. Всю дорогу до моста Убийца не проронил ни слова. — Как ты себя чувствуешь, родной? — заботливо поинтересовался Астарион. — Как будто бы полчаса назад мне в середину башки вогнали десятидюймовый гвоздь, — честно признался Убийца, — то есть нет, не совсем. Это не больно. Как будто бы его вогнали мне в мысли. — Предполагаю, это сложно объяснить, — Астарион старался быть осторожным. — Не то слово. Они снова замолчали. Внизу группа студентов запела скабрезную песню про нравы девушек из южных провинций. Астарион снова заговорил. — Я думаю, уж теперь наверняка можно сказать, что как только мы уснём, нас снова посетит наш…незаслуженно забытый гость. — Можно, — подтвердил Убийца. — Понимаю, в прошлый раз мы общались с ним в исключительных обстоятельствах. Конечно, невозможно назвать общение с мозгоедом, чья личинка сидит у тебя в мозгах, неисключительным в любом случае, но если ему предшествует пьянка у Сатаны, заселение в гостиницу Черёмушка и чьи-то попытки суицида, то это уже, так сказать, апогей исключительности, ты улавливаешь мою мысль? — Не совсем. — Не совсем. Ладно, я продолжу. Особая исключительность обстоятельств состояла в том, что общался-то мозгоед в прошлый не столько со мной, сколько с тобой, радость моей души, и я считаю, что впоследствии мы забыли о нашем госте совершенно незаслуженно. — Почему? Равнодушие, с которым Убийца с самого начала относился к ситуации с мозгоедом, приводила Астариона в какое-то особенное, исступлённое, раскалённое, будто камень в пустыне, внутреннее бешенство. — О, возможно, потому, что я этот разговор провёл без сознания, а ты впоследствии сообщил мне, в числе приятных известий, что всё в порядке и беспокоиться не стоит, и за всем этим стоит Энвер Горташ. Который со Стальной Стражей, автоматическим портом будущего, железной дорогой и, конечно же, «как тебе такое, Энвер Горташ». Убийца поморщился, будто бы всё, что касалось этой темы его утомляло безмерно и не представляло ни малейшего интереса — примерно как для мужа не представляет никакого интереса изливаемый на него женой поток информации о различиях между баночками кремов для лица, или о болезни ребёнка троюродной кузины сводной сестры по отцовской линии. — Я не понимаю, зачем ты вообще об этом думаешь. Андрей же нам всё сказал. Можно попросту выжечь эту хрень из мозгов. Да, неприятно, но подержишься за гвоздь пару часов и она сдохнет. Как он сказал? Пуф, никого нет дома? Астарион мысленно досчитал до десяти. — Можешь ли ты, пожалуйста, побыть душкой и передать мне основные посылки вашего разговора? Я считаю, знаешь ли, что я просто имею право быть в курсе того, что происходит с моей головой. — Хорошо, — Убийца вздохнул, — смотри. В плане разума, мозгоед считает себя автономным от всей остальной сети. Неизвестно, заблуждается он или нет, но тот факт, что он находится внутри этой коробки, изолирует его от этой сети, а он, в свою очередь, изолирует нас. Хочет он любой ценой избавиться от источника подчинения, то есть, от этого Старшего Мозга. Связь с реальностью у нашего героя, мягко говоря, не очень — он на полном серьёзе предлагал нам отправиться уничтожать Старший Мозг, вооружившись палками для битья крапивы. Пытался шантажировать неминуемой смертью. Я спросил, действительно ли его устроит, если мы сейчас просто разойдёмся, я мёртвый, а он в коробке. На это он не нашёлся, что ответить, и дальше говорил, в основном, я. Он помолчал, зацепившись взглядом за пьяненькую девушку, что в порыве охватившей её вселенской любви к миру с упоением чесала пузо огромного блохастого пса. Пёс блаженно раскинул лапы. Маленькая блестящая дамская сумочка болталась на сгибе локтя; длинные ухоженные ногти нежно-розового цвета чесали отвратительную, воняющую псиной шерсть. Наконец, девушка встала, едва не завалившись обратно, и побрела дальше по улице. Убийца продолжил. — Смотри, наша с ним сделка состоит в том, что мы прячем его коробку ото всех, кто захочет её себе присвоить, и сбиваем их со следа, пока Старший Мозг не будет уничтожен. Что я вижу вокруг себя, Астарион, когда смотрю на эти башни, говорю с тобой благодаря этому ошейнику и вижу среди меню простого населения свиные сосиски? Я вижу невероятно стабильную, сытую экономику. Ты сам не раз подтверждал мою догадку, что как только хоть что-то, живое или неживое, делает любое, даже минимально резкое движение, беспокоящее местные торговые гильдии — всё. Пуф, как выражается наш друг Бо. Проблема исчезает. Этому миру не грозит никакая катастрофа, ему не грозят, боюсь, даже перебои в поставках десертного вина, не говоря уже о зерне. — Зато катастрофа грозит нам, — мрачно отметил Астарион, — ты, мой родной, похоже, недооцениваешь безумие этого мира. — Разговаривая с вампиром и контактируя с мозгоедом, сидящим внутри астральной призмы, через червя в собственной голове? — Убийца иронично вскинул бровь, — часть меня до сих пор уверена в том, что я умер, а это затянувшиеся предсмертные галлюцинации. — В этом и проблема. Каждый год какая-нибудь очередная сбрендившая сущность, или секта, или просто банда вооружённых бандитов проникается идеей захватить, не много и не мало, весь мир. Заручившись поддержкой каких-нибудь богов, господа разоряют и подчиняют пару деревень. Вслед за этим они начинают веровать в собственную непобедимость, но путь их, как правило, заканчивается на моменте, когда они занимают корчму на перекрёстке торговых путей. — Звучит логично. — Так вот, культ Абсолют на данный момент занял заброшенный форт в трёх днях пути от Врат Балдура, и имеет под своим флагом, по осторожным предположениям, около двух тысяч бойцов. Как ты думаешь, как скоро им взбредёт в голову выступить этой победоносной армией на Врата? Как скоро торговая гильдия сделает им «пуф — и всё»? — А, — Убийца повернулся к нему, — кажется, теперь понял. Ты боишься, что это произойдёт завтра, если не сегодня вечером, и, как только гильдии устранят эту незначительную помеху, ты вернёшься под власть Касадора. Терпение Астариона было на пределе. — Объясни мне, — прошипел он, — почему я не должен этого бояться. Хотя бы одна причина. — Потому что во главе этого культа стоит какая-то очень осторожная и не такая уж безумная сука, — Убийца оставался невозмутим, — она верит в собственную неуязвимость перед армиями торговых гильдий, но очень не хочет предпринимать никаких резких движений, прежде чем эта коробка будет уничтожена. — Я боюсь даже предположить, на основании каких предпосылок, радость моя, ты продолжаешь радовать меня подобными умозаключениями, — голос Астариона истекал ядом, — но чувствую своим долгом сказать, что я не впечатлён. — Ещё есть причина два. — Просвети же меня. — После нашего сегодняшнего разговора с Андреем, который его мозгоедство слышало во всех подробностях, — Убийца хитро улыбнулся, — ему придётся предложить мне что-то очень, очень интересное, чтобы я просто не взял в руку гвоздь. Видишь ли, Андрей сегодня дал нам гвоздь, который сводит к абсолютному нулю полезность нашего сотрудничества с мозгоедом. Одной рукой я держу в руке гвоздь, другой кидаю коробку в море. В глазах у Астариона слегка потемнело. Он был в ослепляющей ярости — да, на Убийцу, но в первую очередь на себя. Он сделал это снова. Столкнувшись с тем, что его пугало, с тем, что готово было заново разрушить всю его новообретённую жизнь до основания, он замер. Пока Убийца разменивал его, как пешку, пока Убийца делал самоубийственные шаги в игре, в которой был даже не заинтересован, чем занимался Астарион? Он спрятался внутри себя, будто забившаяся в норку мышь — не видеть, не слышать, не чувствовать, делать вид, будто бы угрозы нет, делать вид, что всё это происходит не с ним, игнорировать реальность, пока она не изменится — как-нибудь сама по себе, потому что у него никогда не было на эту реальность решительно никакого влияния. Все мужчины, испокон века, делали абсолютно то же самое. Они смотрели на то, как огонь весело перекидывается с сарая на хату, коровник и пшеничное поле, и улыбались, делая вид, что всё в порядке. Он должен был быть лучше. Потому, что что он мог сделать сейчас? Драматически закатить глаза и с отчаянием сообщить Убийце, что тот предатель и никогда не собирался помогать ему убить Касадора и обрести свободу? Заявить, что он прекрасно обойдётся и своими силами? Убийца наглядно продемонстрировал ему то, что признавать без горечи и отчаяния было невозможно — его, Убийцу, следовало уважать. С ним следовало считаться. Он играл давно, играл хорошо и всегда на своём поле, даже если это поле было заминировано. Первый урок состоял в том, что Астарион теперь беспрекословно уважал Убийцу. Второй, куда более горький и непривычный — в том, что Убийце уважать Астариона было решительно не за что. Он повернулся на каблуках и пошёл прочь по мосту. Мир плыл перед глазами красно-чёрными линиями ярости и отчаяния, ноги нелепо пружинили от сотрясающего тело адреналина. — Астарион, постой! Он не останавливался. Он не слышал, не видел и не ощущал. Его здесь не было. Всё это происходило не с ним. — Астарион, дьявол тебя раздери, остановись! Убийца нагнал его и остановил, взяв за плечо. Астарион гневно отдёрнулся, будто бы к нему прикоснулся прокажённый. — Не прикасайся ко мне, — прорычал он. — Я попрошу, чтобы он позволил тебе убить Касадора, — голос Убийцы доносился до сознания будто сквозь подушку, будто сквозь толщу воды, в которой Астарион плыл, пытаясь вынырнуть на поверхность, а воздуха становилось всё меньше и меньше, — это моё условие. В обмен на то, что я не возьму в руку гвоздь, он должен будет обеспечивать нам достаточно времени для того, чтобы ты стал свободным. — Да провались ты в Преисподнюю, радость моя! Дрожа от ярости вперемежку с ужасом, Астарион рывком развернулся и просто шёл, и шёл, и шёл вперёд целую бесконечность, пока его не перестало колотить и он не остался один на каком-то богом забытом, заросшем чертополохом и лебедой пустыре, под безлунным, усыпанным звёздами небом, среди абсолютной, отчаянной черноты. Убийца больше не пытался его остановить. Он был абсолютно один. Наверное, это было хорошо.

***

Нелла не знала, на что она надеялась, выходя из дома. Небо над городом давно потемнело, густая и плотная южная ночь заволокла улицы, то тут, то там поджигаемая фонарями и окнами домов. Нелла шла от одного золотого круга света от фонаря до другого дорогой, которая успела стать знакомой — на перекрёстке улиц, названия которых она так и не запомнила, они пять раз встречались с Эвардом. Обычно он там её ждал — выходил откуда-то из темноты и уводил в темноту, к чему-то новому и неизменно прекрасному. Она остановилась под последним фонарем — следующий был через улицу. Решила подождать — немного, буквально пару минут. Вдруг просто опоздал, вдруг записка — чья-то неудачная шутка или предназначалась вовсе не ей. Густая, тяжелая южная ночь крала звуки и время. Нелле, стоявшей в золотом круге света от фонаря, все вокруг казалось плотной черной ватой, будто ее и треугольный кусок света запаяли в стекло и опустили на дно моря. Ей даже показалось, что стекло затрещало от давления воды. — Барышня! Нелла вздрогнула, заозиралась — к ней приближалась с противоположной улицы, из черной толщи ночи золотая точка. Треск стекла оказался дребезжанием доспехов — к ней спешил стражник. Нелла быстро зашарила дрожащей рукой в кармане длинной юбки, нащупала кожаную обложку, подарок профессора на успешное окончание её первой практики. В обложке — пропуск в книгохранилище в Академии, за документы сойдет. Убегать нельзя — это она знала точно. Убегать никогда нельзя. — Барышня, — стражник остановился на границе золотого круга света, упер одну руку в колено, второй держа факел, — что же вы стоите тут ночью? Нелла почувствовала, как немеет от волнения язык. — У меня, — она запнулась, глубоко вдохнула, — встреча. Здесь. — Встреча, — повторил за ней стражник, в слабом свете казавшийся то неприлично молодым, то почти старым, — видимо, не придет никто. Знаете, что? — он быстро оглянулся, выпрямившись, почесал коротко остриженный затылок, — пойдёмте-ка я вас провожу. Нечего тут стоять по ночам, нехорошо это. — Ладно, — еще не очень послушный язык шевелился плохо, — пойдёмте. — Парня ждали? — с характерной прямотой рубанул стражник, шагая рядом с нервно расправившей плечи, деревянной от волнения Неллой, — передайте ему, что он… — стражник оборвал себя, подыскивая слово, — что нехорошо так делать. Мы с напарником в патруле идём, идём, никого не трогаем, ночь давно, видим — под фонарем кто-то стоит. Ну, я ему и сказал, что проверю, и если помочь надо — до дома доведу, а если покупателей ждёт — знак подам. Вы ж, барышня, ничем запрещённым не торгуете? Нелла опасалась даже смотреть на него. При обычной ходьбе доспех почти не бряцал, видимо, только на бегу грохочет. — Нет. Не торгую. — И славно! И не надо начинать. И ждать тех, кто не приходит, тоже не надо. Она изо всех сил старалась не расплакаться.

***

В уютной комнате под самой крышей пятиэтажного углового дома на пересечении улиц Пряностей и генерала Райтстона, одной из первых, где поутру появлялось солнце, отчаявшийся эльф стоял, прижавшись холодным лбом к холодной стене в полосатых шёлковых обоях. Несмотря на час, то ли слишком поздний, то ли слишком ранний — час, в который даже самые заядлые гуляки добрели уже либо домой, либо до ближайшей канавы, а первые дворники ещё не начали свой день, — в комнате было жарко натоплено. За неимением дров эльф жёг в декоративном камине стул с гнутыми лакироваными ножками; в изорванных брюках, по колено заляпанных грязью, он отчаянно пытался согреться жаркой летней ночью, в городе, где зима, как таковая, никогда не наступала. На плече его до сих пор болталась сумка. Через какое-то время он прикоснулся ладонью к своей груди, будто проверяя, что тело его по-прежнему на месте и немало тому удивляясь. Пальцами, что слушались его прескверно, эльф снял сумку, затем положил на стоявший перед огромным круглым окном письменный стол и извлёк из неё неприятной формы артефакт. У артефакта было двадцать граней — он уже сотню раз пересчитал их все, — и из каждой вершины его торчало по довольно тупому шипу, и на каждой из граней было начертано по символу. Он бездумно швырнул сумку на пол, намереваясь сесть на стул и провести следующий час за разглядыванием артефакта, будто бы всерьёз верил, что тот раскроет свои тайны от пристального взгляда. Сумка стукнула об пол, будто в ней было что-то ещё. Эльф обернулся. Отложил неприятной формы артефакт. Снова подобрал сумку и запустил в неё руку. Предмет с одной стороны был шершавым и холодным, с другой — будто отполированным и шелковистым. Слегка заинтригованный, эльф достал из сумки ракушку — размером чуть меньше ладони, белую в коричневую крапинку сверху и нежно-розовую внутри. Она закручивалась в спираль — идеальная, безупречная геометрия, созданная природой и в точности следующая правилам золотого сечения, — и внутренность её, этот розовый цвет, эта гладкость перламутра, вмещала в себя такое невероятное количество нежности, что просто не должно было существовать в этом мире. Эльф пошарил в сумке ещё и нашёл записку. «Не бойся прыгать, чтобы нырять глубже.» Почерк на записке был неуверенный, будто бы детский — почерк того, кто только учился писать на чужом языке, по слогам осваивая диковинную письменность. Эльф скомкал записку и яростно швырнул в огонь, в котором догорал, распространяя едкий запах горелого лака, стул с гнутыми ножками, затем уронил голову в ладони и сидел так, как ему показалось, бесконечно долго, пока солнце не окрасило комнату, одну из первых в городе, сначала в серый, затем в лавандовый и, совершенно неожиданно, в пронзительно-розовый, будто цветы фуксии, цвет. И от того, что эльф увидел это солнце, он не умер снова.