Всё, что мир может предложить

Иногда ему казалось, что все большие чувства, что люди испытывали в своей повседневности — любовь, чистая, искренняя радость, симпатия, восторг — что все они давным-давно выжжены. Он точно помнил — сначала он ещё испытывал их и буквально корчился от боли, запрещая себе их проявлять. Позже, когда запрет чётко устоялся в разуме, отработанный до автоматизма, он с каждым днём чувствовал всё меньшую и меньшую потребность в том, чтобы испытывать нечто подобное. Ближе к концу, когда даже остатки этих чувств исчезли, он уже осознавал, что это всё были стадии дрессировки, это Касадор делал из них тех, кто был бы для него безопасен, и при этом сохранял ясность разума, чтобы делегировать им свои обязанности. Люди гуляли по городу, спешили по своим делам. На одном из множества сухих мостов в Морском округе целовалась парочка влюблённых. В окне роскошной квартиры на перекрёстке Алмазной улицы и улицы Слоновой Кости представительно одетый усталый мужчина, судя по всему, атташе одного из министерств, с выражением искреннего счастья извлекал из-за пазухи кремового цвета щенка и дарил визжащей от восторга маленькой дочке в атласном платье. Вечером в арфистской таверне, которую Убийца выбрал для встречи — странное место где-то на границе Доков и Дворцового округа, — светловолосая девушка с мягкими кудрями и полным благородства лицом пела песню об ушедшем на войну парне, который никогда больше не увидит свою любимую. Голос её, глубокий, честный и полный решимости, был единственным, что звучало в таверне — не звенели больше стаканы, не кряхтели пропойцы, казалось, никто вовсе не дышал, — и Астарион видел, как в глазах огромных мужиков стояли слёзы. Он смотрел на них, как обычно, свысока. Он понимал эти чувства и не испытывал их больше. Могло ли всё это сравниться с ощущением власти? Что была эта свобода, о которой пели в арфистской таверне — всего лишь поводок другого цвета, того, под чьим знаменем ты стоял. Нет, истинной свободой было быть тем, кому знамя принадлежало, и её Астарион желал, и ничто не могло соперничать с этим чувством. Кроме моря. — Приходи завтра на рассвете в парк Колесницы, — сказал Астарион, когда Убийца передал ему несколько артефактов от прослушки и дела их на сегодня были закончены. Можно бы было предположить, что он спросит «зачем». Убийца никогда не спрашивал «зачем». Астарион всё равно счёл нужным объяснить. — Хочу поговорить с тобой приватно. По-настоящему приватно. Ему показалось, что Убийца слегка улыбнулся. — Парк Колесницы — это в Дворцовом округе? — Да. С видом на море. — Дворцовый округ не лучшее место для того, чтобы говорить приватно, — заметил Убийца, — даже с этими игрушками. — Ты же сказал, душа моя, что эти игрушки, цитирую, «золотой стандарт информационной безопасности»? — Астарион повертел в руках перстень с чёрным камнем, что теперь украшал его указательный палец, — хоть и не защищает от нашей…связи. Убийца пожал плечами, не удостоив свой такой же перстень даже взглядом. — Не защищает, — сказал он, — я, честно говоря, и не ожидал, что первая же побрякушка решит все наши проблемы. По крайней мере, больше реклама в голову не льётся. Вот это точно придумал сам Сатана. Но послушай, если тебе действительно хочется приватности, то лучше всего исключить саму возможность, что за тобой могут следить. Давай я сам передам тебе координаты места через пару часов? — Ты становишься инициативным, душа моя. — Когда слышу от тебя о приватности? Всегда. Астарион отставил бокал вина и откинулся на спинку стула, держась кончиками пальцев за край стола. Кажется, он единственный во всём заведении пил вино — максимально паршивое. — Хорошо, — сказал он, окидывая Убийцу одновременно оценивающим и довольным взглядом, будто покупал породистого жеребца, — только там должно быть море. — Я захвачу корзинку для пикника. — Она у тебя всегда с собой. Координаты места, переданные ему через пару часов с крошечным пацаном, — Убийца всегда посылал детей, — оказались в такой глуши, что Астарион пожалел о том, что согласился. По его прикидкам, на скале за доками его могли пришибить наркоманы или контрабандисты, чего, очевидно, не случилось бы в парке Колесницы, откуда вид на море вполне его устраивал. Арендованный конь с клеймом «Конюшни Гронко» тоже был против странного вояжа, что начался за пару часов до рассвета. Личность — точнее, физиологическая особенность, — сидевшего на нём вампира, была ему глубоко противна. Чувства их были взаимны — Астариону были противны и сам конь, и ухабистая дорога, и колючие плети ежевики, через которые пришлось продираться к заброшенной ферме, а затем к этому проклятому всеми богами обрыву. Впрочем, вид и правда окупал всё. Спустя ещё пару часов он сидел на мягком шерстяном пледе, набросив на плечи чужой, пахнущий кровью и апельсиновым цветом плащ, бездумно гладил и заводил за острое ухо жёсткие рыжие волосы того, кто дремал на его коленях, и смотрел на то, как жемчужный туман стекает в море с отвесной скалы. Солнце делало небо лавандовым и розовым, оно освещало каждую зябкую росинку на лезвиях серебристых травинок, и вкатывалось на небовод неизменно царственно, торжественно, будто богиня на огненной колеснице, осиянная золотом и славой. Ночное море было дремлющей во тьме вечной силой — невидимое, сметающее города мощью, тёмное, без конца и без края — именно так Астарион представлял себе абсолютную власть. Ночному морю невозможно было ничего противопоставить — простой человек не мог даже попытаться охватить его масштаб и его могущество. Дневное море неизменно переворачивало всё в нём наизнанку — будто бы через титановый панцирь пыталось прорасти что-то новое. Оно было сиятельно и безразлично, и полно синего цвета. О, сколько в нём было синего цвета — и глубокая, почти чёрная синева бездонных впадин, и бирюза коралловых рифов, и непередаваемый цвет разбивающейся о скалы голубизны, переходящей в роскошную, похожую на тончайшее кружево белую пену — синева моря была бесконечна, она затягивала его душу целиком и поглощала её, и бессчётные часы искрилась потом в памяти, даже когда он давно уже её не видел наяву. Астарион, всю жизнь разумно державшийся от богов как можно дальше, испытывал почти религиозное благоговение, экстаз, страх Божий — всё одновременно, когда видел великолепие моря и чувствовал, что оно, вечное и бездонное, может поглотить его всего целиком, даже не заметив. Он был не более, чем песчинкой. Касадор был не более, чем песчинкой. Любой бог или богиня, или очередное древнее зло, что с регулярностью пробуждалось на Побережье Мечей, чтобы стать темой для очередной газетной сенсации и через неделю быть поверженным очередным великим героем, — все они были не более, чем песчинками, и были равны перед ним, и становились равны между собой. Астарион провёл ещё раз рукой по жёстким рыжим волосам, спустился кончиками пальцев к шее, на которой сейчас, в лучах солнца, ещё можно было с трудом разглядеть едва заметный шрам от того первого укуса. Мышцы чуть напряглись, почувствовав холод; Убийца открыл глаза и перевернулся на спину. Теперь Астарион видел безобразный шрам, что пересекал всё его тело. Он не мог представить, какую боль это доставляло Убийце раньше, и как можно было жить с этой болью. Непрошеное серебристое щупальце ментальной связи протянулось от его разума к чужому. Он снова задал вопрос, который не считал уместным, против своей воли. Это было отвратительно, но по крайней мере, теперь они научились хотя бы осознавать моменты, когда это происходило. Убийца, чуть приподнявшись на лопатках, поцеловал его в низ живота — странный, невероятно интимный жест, будто нивелирующий вредоносность того, что только что произошло, — и сел рядом. Теперь он тоже смотрел на море. — Это было не так страшно, как может показаться, — сказал Убийца, — ты знаешь, я просто как будто умер в тот же момент, когда началась эта боль. Мне было шестнадцать, или около того. Совсем щенок. — А я действительно умер, — отозвался Астарион, — я имею в виду, на самом деле. Моё сердце не бьётся и всё из этой серии. — Было больно умирать? Он усмехнулся. — Как сорок ножевых. Собственно, от которых я и умер. Гурцы, местное ворьё, недовольное тем, что новый окружной судья, ваш покорно, засадил за решётку пару их баронов. Потом ничего. Убийца слегка сменил позу — затекла нога, или что-то в этом духе, но теперь тёплый бок прижимался к Астариону крепче. С другой стороны морской ветерок мягко шевелил редкие белые волоски на вылезающем из-под плаща предплечьи. — А как это — жить мёртвым? Астарион задумался. Легонько пожал плечами. — Не то, чтобы мне есть, с чем сравнивать. Я очень плохо помню, как было до. — Вот и я тоже. Волны на море сегодня были синие — без белого кружева барашков, и на их фоне маленький белый парус рыбацкой лодки, вышедшей в залив, был заметен особенно хорошо. Лодка куда-то медленно плыла — Астарион следил за ней взглядом, чтобы не потеряться в этой синеве окончательно. — Ты очень хочешь жить, — в голосе Убийцы был вопрос не к нему, скорее к миру, — Почему? Что ты собираешься делать? Астарион вздохнул. Тихонько положил голову ему на плечо. — Я просто хочу жить. И хочу власти. Тёплая рука накинула на него сбившийся плащ, потом легла на его предплечье. — Нечего там хотеть, поверь мне. Они смотрели на море. Море было бесконечно. Над одиноким парусом вились совсем крошечные белые точки — чайки, почуявшие улов. — Может, и нечего, — Астарион снова вздохнул, — разберусь по ходу дела. Лучше же иметь возможность и знать, с чем имеешь дело, чем не иметь её никогда? Снова серебристое щупальце ментальной связи — теперь не с его стороны. Астарион ощутил тоску — бесконечную, без конца и края, такую же пустую, как это море, жажду того, кто хочет пить и никак не может напиться. Узнавание шевельнулось в нём в ответ — да, именно так он чувствовал себя, живя во Вратах, все эти бесконечные годы жизни на поводке у лорда Зарра. Воображаемая деревня, созданная от тоски и одиночества, дорогие вина и роскошная одежда, интриги от скуки, и всё равно этот постоянный вкус пыли и смерти на кончике языка. Убийца никогда не извинялся за эти моменты. — Ты знаешь, было бы абсолютно логичным финалом, если бы я умер сейчас. Сначала Астарион молчал. Он был согласен, но Убийца не двигался с места. Астарион поцеловал его над ключицей, где почти уже зажил тот уродливый воспалённый укус. — Почему же ты не умер? Ты прав, это было бы очень логично. Я же знаю, что это не я тебя убедил. — Потому что мир нелогичный. Убийца зашевелился и встал с земли. Посмотрел на море ещё, подошёл к краю обрыва, глядя вниз, на бирюзовую глубину лагуны. — Я даже не уверен, может, как раз ты меня и убедил. Ты прав, Астарион, умирать вот так, с драматическим надрывом, едва избавившись от этой боли — пошло. Он принялся одеваться, не торопясь. Астарион последовал его примеру и какое-то время они не говорили, поглощённые вопросами нижнего белья, пряжек, застёжек и пуговиц. Застёгивая запонки на манжетах, Астарион заметил, что Убийца сидит на камне в одних штанах, и снова смотрит на море. — Мне нужно дело. Он небрежно, слегка раздражённо застегнул запонку. — У тебя есть дело. Убийца устало махнул рукой. — Это не то. Как я могу понять, чем вообще хочу заниматься, если пью вино, вижу это море и эти облака, и совершенно не чувствую вкуса? — У них должен быть вкус? Он наградил Астариона взглядом, будто тот был сумасшедшим и, как минимум, пытался впарить ему на рынке дешёвые часы. — Дьявол свидетель, Астарион, ты каждый день смотришь на море и солнце, будто открыл в них единственную святую истину и вот-вот отправишься проповедовать морским черепахам, только вот расшитый дублет мешает. — Ну, в вопросах святых истин и знакомства с проповедниками ты эксперт, — он ядовито парировал. Убийца не отреагировал. Астарион вздохнул и сел на камень рядом. — На самом деле, это очень по-разному, — признался он, — многие вещи очень…пугают. Они снова смотрели на море. Солнце взошло уже совсем высоко, превратившись в пугающий своим сиянием белый шар. Одинокий белый парус исчез, забрав с собой даже крошечные точки чаек, и больше ничто не нарушало бесстрастной, бесконечной синевы. — Бесконечность? — спросил Убийца. — Да, — ответил Астарион, — я считаю, что нам с тобой нужно идти потихоньку. Медленно-медленно, маленькие шаги. Если тебе нужно дело, чтобы не сойти с ума, научись читать. Убийца иронично вскинул бровь. — Читать? — Ну, вряд ли, если ты решишь остаться и не умирать в конечном итоге, ты сможешь жить в мире без умения читать. Это тебя займёт. К тому же, тогда ты избавишь меня от этих своих детей-посыльных. — Звучит резонно. Он поднялся с камня и снова подошёл к краю обрыва, впитывая светлой кожей солнце и солёный морской воздух, не жмурясь на свет. — Увидимся, Астарион. Всё произошло слишком быстро. Вот он стоял на краю обрыва, вот раскинул руки и просто шагнул вниз — всё это заняло всего мгновение, в которое Астарион не мог сделать ничего, не мог его остановить, не мог даже закричать. В это мгновение уместилось всё его будущее, вся его свобода — ничтожная, бессмысленная по сравнению с бесконечностью моря, что только что поглотило его практически единственную надежду. Он рванулся к обрыву — нет, это было слишком страшно, слишком небезопасно, круча была метров тридцать в высоту, абсолютно отвесная, он изначально боялся к ней подходить и всё утро держался поодаль. Упав на колени, для устойчивости, он подполз к краю и посмотрел вниз — от этого вида закружилась голова и подурнело, захотелось вцепиться как можно крепче в каменный выступ, как будто бы он уже летел туда, вниз, вслед за Убийцей. Долгое время внизу не было ничего, кроме разных оттенков синевы лагуны. Море будто бы смотрело на него — идеально круглый зрачок ультрамариновой глубины, вокруг — радужка бирюзового мелководья. Волны разбивались о рыжие скалы по сторонам от выхода, ограждающего лагуну от бухты. Спустя бесконечность Астарион увидел, как на поверхности воды, совсем близко к скалам, появилась белая точка. Он пригляделся — да, действительно, Убийца вынырнул, повинуясь течению, и был, судя по всему, абсолютно здоров. Астарион от души выматерился, не выпуская из рук каменной кромки обрыва и с максимальной осторожностью трусливо отполз обратно, на безопасное расстояние, пачкая брюки и проклиная тот день, что свёл его с безумцем. Дьявол бы побрал этих любителей поиграть со смертью!

***

Вода горела. Первые минуты Нелла не могла ничего сказать, не могла даже сформулировать ни одной мысли, только смотрела на колдовской сине-зелёный огонь, разбегающийся по чёрным волнам под чёрным небом. Поначалу ей казалось, что светятся только края волн — они лизали берег, оставляя крошечные светящиеся звёздочки на песке, и уползали обратно во тьму. Потом, по мере того, как глаза привыкли к темноте, она поняла — звёздочки усеивали всю толщу воду. Эвард, который привел ее сюда, сел на прохладный и твердый песок не слишком близко к воде. Нелла подобрала своё тёмное платье, чтобы не намочить и, как зачарованная, вошла в светящуюся воду по колено. Светящиеся круги расходились вокруг ног, очерчивая движения. Она провела рукой по тёмной толще воды — огоньки последовали за ней. — Нравится? — спросил ставший за последнюю пару недель таким привычным голос. Нелла счастливо рассмеялась. — Это волшебно! Настоящее волшебство! Гляди, они загораются, когда я трогаю воду, посмотри, как красиво! Иди скорей сюда! Он не шёл. Нелла обернулась. Эвард всё ещё сидел на песке, в паре метров от кромки воды, как всегда одетый в свою белую рубашку, шёлковый голубой жилет и светлые летние брюки. Разве что ботинки на пляже снял, чтобы песок не набился. Ей казалось, что он зашит в эту щёгольскую эльфийскую одежду, как в футляр, и хотелось из этого футляра вытряхнуть. — Эвард, ну подойди сюда! — Нелла обиженно позвала его ещё раз. — Наслаждайся, радость моя, — с улыбкой отозвался эльф, — мне больше нравится вид отсюда. За его спиной горели сотни мелких, тёплых огоньков Глубоководья — освещали улицы и чьи-то комнаты в башнях и домах. Впереди вспыхивали, гасли, перемешивались, меняя форму, светящиеся волны. Нелла вздохнула, выбралась из воды, увязая в песке, и села рядом, где-то слева от него, не обращая внимания на то, сколько расстояния осталось между ними. Эльф всегда старался держаться так, чтобы между ними было какое-то расстояние — шёл в шаге от неё, сидел на расстоянии вытянутой руки. Нелла давно, где-то на вторую прогулку, поняла, что для него это важно. Но теперь, когда они в пятый раз встретились ночью на перекрёстке, и Эвард в пятый раз увёл её к чему-то новому, чему-то неописуемо красивому, чему-то, что она ни за что не нашла бы сама — она поняла, что села слишком близко. Непривычно близко. Лихорадочно прикинула, погрузив пальцы в холодный серый песок — отсесть или всё в порядке? Эльф в бледном лунном свете сидел спокойно и прямо, смотрел, как и она мгновение назад, на меняющийся узор светящихся разводов на воде. Нелла сгребла пригоршню песка и поняла, что если она сейчас отсядет, это будет выглядеть… некрасиво. Неправильно. К тому же, отсаживаться она не очень хотела. Если её попросят — она, конечно, отсядет. А пока она слегка наклонила согнутые в коленях ноги в сторону от него, чтобы это не выглядело так, будто она специально хочет его коснуться. — Это место далековато от городских пляжей, — спокойно начал Эвард, мельком взглянув на неё, — мне тут больше нравится. Тихо. И есть вот это. «Вот этим» и были светящиеся волны. — Но что это? Эльф тихо хохотнул — Нелла смотрела, как зачарованная, только уже не на волны, а на него, на то, как внимательные и всегда почему-то немного грустные глаза безотрывно прикованы к непонятному свету. — Миллионы, миллиарды микроскопических существ, — сказал он, — они путешествуют по свету, их переносит течение. Они напитываются сырой магией здесь, в Глубоководье, и потом течение относит их ниже, во Врата и северный Амн, и там они начинают цвести и светиться. Думаю, они так размножаются. Но в этом году, говорят, выдалось аномально жаркое лето, поэтому они зацвели уже здесь. — Интересно, — отозвалась Нелла, — скажи, почему ты не пошёл в воду? — Мне пришлось бы раздеваться, — Эвард смущённо отвёл взгляд и улыбнулся, — я же не могу просто… Он произвёл рукой жест, будто бы задирал и наматывал на руку длинную юбку, как это только что сделала Нелла. — А ещё…видишь вон ту скалу? Нелла прищурилась. В серо-синей ночи и правда виднелся острый, куда более тёмный острый край какой-то скалы — он был похож на клык какого-то дикого животного. — Один раз, — Эвард странно, однобоко усмехнулся, — я точно так же сидел здесь. И увидел, как с той скалы кто-то спрыгнул в море. Нелла почувствовала мерзкий холодок, пробежавший по позвоночнику. Скала была очень, очень высокой. И одним своим видом внушала какие-то неясные опасения — своей величиной, тем, что нависала над узкой полоской пляжа под ней так, будто в любой момент может рухнуть в воду, своим острым краем — всем. — Он… — Нет-нет, всё с ним было в порядке, — Эвард привычным, нервным жестом запустил пальцы в белые кудри, зачёсывая их назад, — он выплыл где-то недалеко от меня. — Но это очень высокая скала! — Я знаю, да? Когда я это увидел — подумал, что он просто сумасшедший. Мне бы и в голову не пришло прыгать с этой скалы! Эвард неуютно повел плечами — будто даже от одной мысли об этом его знобило. Нелла полностью его понимала. — Я не могу понять, зачем, — она даже нахмурилась, неприязненно глядя на скальный выступ, — это же высоко и страшно. — Вот именно. Именно, что страшно, — он взмахнул ладонью в растерянном жесте, — и именно, что «зачем». Что, кроме, ох, не знаю, стаи гноллов, не при даме будь сказано, может заставить кого-то прыгнуть вот так в море? Не скажу, что он не выглядел, как самоубийца — до того, как он выплыл, это выглядело именно так, — но на берегу я присмотрелся и не заметил какого-то разочарования. Будто он каждый день прыгает с высоченных скал в море. Мне кажется, я никогда этого не пойму. — Мне кажется, — медленно, взвешивая каждое слово, ответила Нелла, — так делают те, кому скучно. Кому не хватает каких-то… эмоций. А опасность дает им эти эмоции, вот, например, прыжки со скалы. Или, — она мельком улыбнулась, вспомнив музей и огромный скелет под потолком, — убийство драконов. — Или призыв демонов без ограничивающего круга… Она вспыхнула. — Эвард! — Что? Вот уж кто здесь каждый день смеётся в лицо опасности! Нелла никак не могла привыкнуть к тому, как резко он умел переключаться между липкой меланхолией и неожиданным дурачеством, как мог в одну минуту рассуждать о философских материях, а в другую — уже тащить её куда-то по тёмным улицам, навстречу восхитительным и никогда не страшным приключениям. Она вздохнула, собираясь с духом, готовая в очередной раз пересказать ему то, что рассказывала уже тысячу раз. Демоны никогда не были злом — злом, как оказалось, были те, кто их призывал. Среднестатистический демон был готов научить всех желающих астрономии, арифметике и алхимии, помирить с другом и заставить проникнуться любовью к врагу, а напоследок — дать какой-нибудь действительно дельный совет. Смерть в Девяти Преисподних была энергией, на которой работали механизмы, и для того, чтобы её использовать, демонам и дьяволам вовсе не нужно было кого-то кроваво убивать. Они просто собирали сосуды души, обменивая их на услуги, и… — Эвард, — позвала она, — скажи, ты доверяешь мне? — Почему бы мне не доверять тебе, радость моя? — весело отозвался он, слегка поворачиваясь, но не встречая её взгляд, — вряд ли ты маньяк, или агент МГБ под прикрытием. Интересно, бывают ли агенты МГБ без прикрытия? Наверняка, если… Он осекся, заметив, насколько серьёзным был её взгляд, и шутливые искорки медленно испарились из глаз, уступив место растерянности. — Эвард, — продолжила она, — ты единственный тут в Глубоководье, кому я доверяю, и кто подружился со мной. И ты почему-то показываешь мне все эти удивительные вещи, а я…я тоже хочу показать тебе удивительные вещи. Потому что я вижу, что мы похожи. Тебе ведь тоже очень одиноко здесь. Я…я всегда узнаю таких, как я. — Нелла, я… Ей было слишком страшно смотреть на него, на то, как снова изменилось его лицо. Как он смотрит на неё сейчас? Как на сумасшедшую? Будто бы она снова перешла какую-то границу? Или вовсе он смотрит теперь не на неё, а на море, просто чтобы деть куда-то глаза, чтобы спрятаться? — Круг, — она вскочила на ноги, снова подбирая юбки и по-дикарски хватая с песка какую-то выбеленную морем палку, — думаешь, демоны ненавидят круги, а? Не дожидаясь ответа, она привычным движением начертила на песке вокруг них круг и безумным, горящим взглядом вцепилась в фигуру Эварда (в глаза она смотреть до сих пор стеснялась). — Сейчас, — сказала она, — сейчас я тебе покажу. Я всё тебе рассказываю, но это бессмысленно, я всё, всё тебе покажу! Она отшвырнула палку и принялась выуживать из карманов платья и расставлять в нужных местах огарки дешёвых свечек. — Нелла, что ты… — Эвард, ты доверяешь мне? — спросила она, наконец, осмелившись взглянуть в его глаза. Он явно был растерян, но взгляд его стал ясным, встретившись с её глазами, ясным и спокойным. — Да, — сказал он, — я доверяю тебе, Нелла. — Тогда… In flamma aeterna te obtestor, Cassimo, princeps quintae domus! Круг коротко вспыхнул алым и оранжевым, затем стал искристого, синего света, так напоминающего цвет загадочно светящихся южных волн, что накатывали на берег. Эвард вздрогнул; Нелла почувствовала, как он напрягся, и опустилась на песок рядом. Как только она это сделала, воздух будто бы схлопнулся наоборот, и из небытия появилась в середине круга, как раз перед ними, маленькая птичка — чёрный дрозд. — Здравствуй, дядюшка Касим, — ласково поздоровалась Нелла. — Здравствуй, Нелла, — ответил демон, не открывая рта. Голос у него был глухой и глубокий, словно говорили ворочающиеся под тысячелетним ледником гранитные булыжники, — давно мы с тобой не беседовали. Что тебе рассказать сегодня? О, вижу, ты сегодня не одна? Эвард во все глаза смотрел на прыгающего по песку дрозда — тот умудрялся делать это невероятно почтенным образом, так, что становилось совершенно очевидно — перед ними вовсе не обыкновенная птица. — Не стоит беспокоиться по моему поводу, молодой человек, — пророкотал демон, — я вовсе не собираюсь никого испепелять. Впрочем, виноват, мне следует представиться. Высокий Губернатор Пятого Дома Касим. — Эвард, — растерянно выдавил из себя эльф, — Эвард Каллден. — Касим, — Нелла, улыбаясь от уха до уха, — расскажи, пожалуйста, Эварду, что для демона означает круг. Дрозд медленно, звучно, словно оперный певец, захохотал — если представить, что каменная лавина могла быть в то же время и оперным певцом. — Почему бы тебе самой не сказать ему об этом, милая Нелла? — спросил демон, — я ведаю многое, но если я не забыл ничего о людях, то странно просить о таких вещах дядюшку Касима. Особенно когда вы сидите на берегу моря, и Noctiluca argenta цветёт так замечательно… Мне казалось, вы, люди, находите подобное весьма романтичным. — Дядюшка Касим! — Нелла возмутилась, — между прочим, наш с Эвардом разговор сугубо научный. Дрозд издал гулкое «Хо. Хо. Хо», будто кто-то три раза стукнул по бочке. — Научный? — с лёгкой издёвкой уточнил он, — ну что ж. Вы, молодой человек, сидите сейчас вместе с Неллой и, по странному совпадению, мной, в середине древнейшего символа любви. Видите ли, анатомия нашего народа весьма отличается от вашей. Поэтому спим мы, в основном, свернувшись в круг. Как, например, кошка. Дрозд снова издал странный звук хлопка наоборот, обратился в чёрную, как смоль, кошку, и продемонстрировал. — С самого юного возраста, — продолжил демон, — заключение в круг невероятно интимный для нас жест. Мать и отец накрывают нас крыльями и прячут, прижав к животу, заключив в круг. Позже любовники образуют круг, единое целое, а ещё позже — заключают в круг уже своего ребёнка. — А на материальном плане извращают это, — перебила его Нелла, — мы используем первый символ, как зов сердца, на который демон не может не ответить, а вторым сковываем волю. Они приходят к нам по зову, который оставили нам сами тысячи лет назад, желая помочь, научить, сделать жизнь лучше, а что делаем мы? Используем священный символ для того, чтобы… Чёрный кот одним прыжком оказался на её плече и обвил собой шею, будто воротник. — Ну, милая Нелла, — пророкотал он, — случаются, и вправду, недопонимания. Но скажи, что одно маленькое недопонимание в сравнении с вечностью? Всё не так уж и драматично. Ты сидишь в середине круга с молодым человеком… — Касим! — Молчу-молчу. Но ты ведь позвала меня не только за этим, верно? Нелла пожевала губы. — Верно. Кот спрыгнул с её плеча вверх, в воздух, превращаясь в этом движении обратно в дрозда, и облетел их, вычерчивая в воздухе замысловатую фигуру, и там, где проходило крыло, оставался висящий на землёй след из голубого люминесцентного сияния. — Я ведаю, что говорят все живые существа на свете, — лавиной гремел голос демона, — и ведаю я, что говорит самое большое живое существо на этом астральном плане. И в моих силах позволить и вам его услышать. Сияющая фигура замерла вокруг маленькой чёрной птицы. Нелла протянула к ней руку. — Спасибо, дядюшка Касим! — с улыбкой сказала она, и легонько прикоснулась к перьям рукой. От этого птица исчезла, а фигура засияла ярче — так ослепительно, что ни она, ни Эвард ещё пару секунд не видели ничего, кроме этого голубого, затмевающего всё света, — а когда снова обрели способность видеть, всё стало, как обычно. За исключением Голоса. Голос был бесконечен. Он звал потусторонними, загадочными и бесконечно грустными песнями китов, пронизывал мили пустоты, низко гудел тёмными глубинами и перекатывался рёвом штормов. То, что говорил Голос, невозможно было понять, будучи человеком, но можно было его услышать, и сейчас, на берегу моря, он звучал отовсюду, как симфония, исполняемая оркестром из миллиона музыкантов. Голос совершенно определённо был синим. Ему была чужда власть, потому что ему была чужда собственность. Голосу не могло ничего принадлежать, потому что он уже был всем. Он был бесконечной, бесстрастной синевой, в которой невозможно было различить, где верх и где низ, где царили вечный холод и вечное спокойствие. Нелла сидела на берегу моря и в то же самое время она была подвешена где-то там, в океанской толще, крошечная песчинка посреди синей бесконечности, и мимо неё проплывали такие же песчинки — серебристые косяки рыб, сверкающие зеркальными боками, то собирающиеся в тучи, то кружащие водоворотами, то рассыпающиеся, как от взрыва. Они сидели так долго, рука об руку, впервые, кажется, за всё это время соприкасаясь плечами — одновременно по отдельности и вместе, одновременно на песке пляжа и посреди бесконечного океана. И, спустя время, когда Нелла снова смогла отделить свои мысли и свой голос от мыслей и голоса Океана, она снова увидела Эварда. Тот всё ещё сидел, заворожённо глядя на сияющий в темноте Океан — ей показалось, что она увидела, как по щекам его текут слёзы. В этот момент она с удивлением поняла, что ей не страшно. Она не думала больше о том, что он подумает, о том, не ранит ли его каким-то своим поступком или высказыванием, не заставит ли снова закрыться. Нет, она знала — всё это вернётся, и уже, возможно, через час, по пути домой, она будет снова пытать себя этими бессмысленными мыслями и домыслами. Это было неизбежной её частью, и проще было бы, наверное, застрелиться из арбалета, чем избавиться от этих бесконечных терзаний. Но сидеть сейчас вот так, на берегу, прижавшись плечом к плечу, и слушать голос Океана — это было правильным, и в правильности этого невозможно было усомниться точно так же, как в том факте, что небо было голубого цвета, а после грозы на нём появлялась радуга. Поэтому Нелла закрыла глаза и взяла Эварда за руку. Пальцы у него были холодные. Он легонько сжал её руку в ответ.