Всё, что мир может предложить

Астарион смотрел на свет — тусклый, болезненный, как чахоточная жена бедняка, он сочился через грязное окно номера гостиницы «Черёмушка» и падал на стену в жёлтых обоях, потёртых спинами бесчисленных поколений постояльцев. Первые полчаса, наверное, он боялся даже повернуться, несмотря на то, что чувствовал себя, в целом, неплохо. В комнате сильно пахло кровью. Убийца мог быть мёртв. Иллитид мог быть мёртв. Что будет хуже — если он обернётся и увидит мёртвого Убийцу или если снова увидит жуткую синюшную фигуру с мягкими, отвратительными щупальцами? Личинка могла в данный момент жрать его мозг, снова запустив обратный отсчёт, а могла спать. Количество неизвестных в этом уравнении парализовало его на время, а то, что все эти неизвестные опасно сходились к слову «смерть», конечно же, его пугало, какую бы идиотскую роль он вчера ни сыграл перед жутким ночным гостем. В конце концов, Астарион, конечно, повернулся — и увидел Убийцу. Лицо и грудь у него были залиты кровью — уже засохшей, не опасной для жизни Убийцы и неинтересной Астариону. Легко соскользнув с кровати, Астарион подошёл, шлёпая босыми ногами по занозистым доскам, и проверил пульс и дыхание — Убийца был жив, но спал очень крепко. Остался ли он после вчерашнего взаимодействия с иллитидом в своём уме или… Астарион раздражённо отогнал ещё один потенциально парализующий волю мысленный ряд и двинулся в сторону уборной. Жизненно необходимо было сейчас помыться и поесть. Не глядя, он отвернул краны над лоханью для воды, поморщившись на неприятное на биологическом уровне журчание, и снял рубашку. В уборных он всегда вешал рубашку на зеркало — жестом, о котором уже даже не задумывался. Пока вода набиралась, он привычным движением ощупывал шрамы на спине — просто чтобы чем-то себя занять и не думать. Гостиница «Черёмушка» была не из тех, где подсовывают под дверь свежую прессу и желают доброго утра кофейником свежесваренного кофе — приходилось развлекаться своими силами. Астарион попробовал воду рукой и тяжело вздохнул — она была холодной, как лёд. Он покрутил ручки водогрея и постучал по нему кулаком — безрезультатно, тот был со всей очевидностью мёртв и не показывал никаких признаков жизни. На стойке регистрации посетителей дородная женщина с выбеленными волосами и критически не подходившей к толстому лицу кокетливой чёлочкой уже была готова к приходу Астариона, едва застегнувшего рубашку и накинувшего сверху дублет. — Ага, явились, — атаковала она, — за вами долг, молодой человек. — Да что вы себе позволяете, женщина? — возмутился Астарион, — я проснулся с утра, пошёл в уборную принять ванну, и вот те на, никакой горячей воды! Я требую… — Требовать будете у себя дома, молодой человек, — голос у гостиничной мадам отчётливо напоминал звук пилы по стеклу, — а пока что вы в гостинице, и пока не выплатите долг, никакой горячей воды! — Да что вы, в самом деле, какой такой долг? Я всё оплатил вчера, когда заселялся! Мадам открыла засаленную, монументальную, будто чародейский гримуар, учётную книгу, и продемонстрировала её Астариону, будто в ней были записаны все его грехи, свершённые и те, о которых он лишь помышлял. Это бы объясняло внушительность книги, но приглядевшись, Астарион увидел только своё (точнее, Августа Пульхера) имя, красноречивое «+1», дату заселения (вчера) и дату выселения (сегодня). — Вот! Одна ночь! Пока не заплатите за следующую, никакой горячей воды! А если не заплатите и не уберётесь отсюда через полчаса, то я позову охранников, чтобы выломали к вам дверь! С утра он проснулся, подумайте только! В два часа дня у него утро начинается! Вот и ехал бы в «Золотую Устрицу» или ещё какой бордель, и там бы требовал! — Так вот оно что получается? Мой спутник болен, я на грани заболевания, — Астарион клокотал внутри, — а вы угрожаете мне выломанной дверью и выключаете горячую воду? Я буду жаловаться в Торговую Гильдию, я напишу самому Министру Туризма… — Да пишите вы хоть в спортлото! — всплеснула руками хозяйка, — деньги-то будут, министр? Спустя четверть часа вдохновенных препирательств, Астарион таки швырнул на стойку пару монет, и гневно удалился обратно в комнату — в сопровождении мальчишки лет десяти. У мальчишки имелись нелепая твидовая кепочка, нос кнопкой и имя Гэвин. Кроме того, он с явным трудом волок за собой тяжеленную сумку с инструментами. Гэвин, не глядя ни на что, сразу же прошествовал в уборную и начал выкладывать какие-то инструменты. Убийца перевернулся во сне и смотрел теперь в стену; Астарион всё равно предусмотрительно прикрыл его пледом, чтобы не видна была кровь, и прошёл в уборную, где скинул рубаху, бросил её на зеркало, и нервно закурил папиросу в длинном мундштуке. В плату за гостеприимство проклятой гостиницы «Черёмушка» он собирался хотя бы постоять над душой у мальчишки-ремонтника. Тот продолжал что-то откручивать и прикручивать в кране, как ни в чём не бывало. — О, решили составить мне компанию, господин? — весело заметил Гэвин, — это я люблю, это славно. Откуда вы будете, господин? Вы не обижайтесь на мою тётку, она со всеми такая. Как раскроет матюгальник с утра пораньше, так до полуночи и не затыкается. Ой, простите за выражения, господин. Про вас сразу видно, что вы уважаемый господин, вон у вас пижнак какой шикарный. И волосы такие тоже шикарные. У нас всякие разные люди тут останавливаются, господин… Ответы мальчишке были абсолютно не нужны — поток словесного недержания нёс его всё дальше и дальше, а Астарион был слишком зол, чтобы пытаться как–то его остановить, и курил уже вторую папиросу, мерно вдыхая и выдыхая дым. Мальчишке было явно плевать на то, что столь уважаемый им господин стоял перед ним без рубашки, явно намекая на своё желание поскорее оказаться в горячей воде. Наконец, Гэвин закончил и пустил воду — такую горяченную, что от неё тут же повалил пар. — Вот и всё, господин, — радостно известил юный ремонтник, — я ещё сменил предохранители и старый направитель потока, из-за этого он искрил, это бы вам было опасно, не хочется же, чтобы сырой магией шандарахнуло, а, господин? О… Ого! Астарион, стоявший к нему вполоборота, проследил направление его взгляда. Мальчишка смотрел на его спину. — А что это у вас такое на спине? — спросил он с благоговением, — это у вас татуировка такая? Ничего себе! — Да, — не изменившись в лице, ответил Астарион, — такая татуировка. Что, видел где-то такие? — Никогда в жизни! — восхищению мальчишки не было предела, — а что она значит? А больно было? А долго такую татуировку делать? — Меньше знаешь — крепче спишь, молодой человек, — отрезал Астарион и, для пущей мотивации, отщёлкнул ему мелкую монетку, — спасибо за работу. Теперь, если позволите, я наконец-то приму ванну… — Всё понял, уважаемый господин, счастливо оставаться! Мальчишка сунул медяк в карман, собрал свои инструменты и вымелся из комнаты с греющей душу быстротой. Астарион с тихим стоном, будто кто-то раздавил мышь, сполз по стеночке под звуки льющейся в лохань горячей воды. Снова попытался ощупать шрамы. Сдёрнул с зеркала рубашку, в надежде чёрт знает, на что — нет, в зеркале он по-прежнему не отражался. За неимением лучших вариантов, он влез в долгожданную лохань с горячей водой и попытался расслабиться. Следующие несколько часов ожидания, пока проснётся Убийца, обещали стать особенно мучительными.

***

В маленькой часовне было прохладно, несмотря на то, что за её стенами солнце жестоко обрушивалось на брусчатку маленького города на побережье, с его петляющими улочками и флагами стираного белья, протянутыми на верёвках от окна к окну. В городе пахло нечистотами, морем и свежими пшеничными лепёшками; мальчишки и девчонки бегали по берегу, а бездомные собаки лежали в тени домов, лениво повиливая хвостами. В маленькой часовне перед алтарём Пламени лежали целые облака белоснежных, благоухающих лилий, от курильниц тянуло ладаном, а он холодного серого пола — щёлоком для мытья, едва заметно. На улице бабы бранились с только что пришедшими из моря и продающими рыбу рыбаками. Там пели уличные музыканты и кричали чайки. Здесь, в пахнущей лилиями и ладаном, залитой косыми лучами золотого солнца тишине, только старый священник сидел где-то у себя, невидимый никому, да девочка лет тринадцати убирала нагар со свечей и старые подношения. Высокий человек в хорошем костюме сидел в храме один, не замечая того, что солнечный луч падает ему на макушку, пламенеющую от этого, будто свеча, и смотрел на фреску над алтарной частью — смотрел бесконечно долго, с отчаянным терпением и безо всякой надежды. Тот, что был изображён на фреске, молодой парень едва ли старше двадцати, слегка улыбался ему и протягивал на ладони маленький огонёк. Высокий человек в хорошем костюме не мог смотреть на лицо и на огонёк без опустошающей боли внутри, и всё равно смотрел. Он не шелохнулся, когда священник вышел из своих покоев, гулко прошаркал вдоль скамей и просто сел рядом. Долгое время они не говорили друг другу ни слова. — Святой отец, — наконец, заговорил тот из них, что не был священником, — вы ведь наверняка знакомы с историей святого Аура. Глаза старика осветились и сеточка весёлых морщин в их уголках углубилась, когда он улыбнулся. — Не уверен, что так же хорошо, как и вы. Человек в хорошем костюме посмотрел на него слегка удивлённо. — Вы приходите сюда уже третий день и часами смотрите только на эту фреску. Не святой Георг, не святой Лебеда. Святой Аур. Вы знали его при жизни? Он не ответил, и храм снова погрузился в торжественное, пахнущее лилиями и ладаном молчание. — Скажите, за что, вы думаете, его канонизировали? Священник в ответ на это вскинул истончившиеся от старости седые брови. — Да вот за ту самую проповедь во время погрома. В самый тёмный час, когда брат убивает брата, собрать врагов под одной крышей и подарить им силу для того, чтобы жить в мире. Как говорил Лебеда, вся тьма мира не может погасить огня одной свечи. — Вот он и горит теперь так, в этой часовне, — проговорил гость в хорошем костюме горько, на границе слышимости. — Святой отец, а что, если я скажу вам, что его же действия к этому погрому и привели? Не из злого умысла, нет. По незнанию, неопытности. Простая случайность. — Я бы сказал, что неисповедимы пути Пламени. Любой может ошибаться. Вопрос в том, что он потом делает с результатами своих ошибок. — Ошибок? — гость усмехнулся, — хорошая ошибка. Погром, сотни убитых, смерть этого несчастного запытанного мальчишки Джесси, которого никто не канонизировал. И в конечном итоге — сила для того, чтобы жить в мире? Старик посмотрел на него — дорогой, с иголочки, костюм цвета летней ночи, такого глубокого синего цвета, что сам оттенок излучал ауру драгоценности. Унция ляпис-лазури, минерала, что требовался для создания этого пигмента, стоила три флорена. Сколько унций потребовалось для того, чтобы окрасить этот роскошный шерстяной плащ, этот дублет, эти кожаные перчатки? Старик жил на свете долго и понимал, чем занимались люди, одетые, как сегодняшний его прихожанин, и отчего на сердце их была такая горечь. Он не боялся. — Я старый человек, — сказал святой отец и мягко улыбнулся, — и есть те вещи, что я успел сделать за свою жизнь, и огромное количество тех, что не успел. А ещё ведь есть те вещи, важные, нужные вещи, что я попросту не сумел бы сделать! Потому что я таков, каков я есть, и могу только то, что могу. Вот и святой Аур — он не был старым человеком, но точно так же делал то, что мог, но и то, чего не мог, то тоже старался делать. И надеяться мы все можем только на то, что те добрые начинания, что мы начали в этой жизни, в будущем сможет кто-то продолжить. Кто-то, кто может то, чего не можем мы. Человек в хорошем костюме медленно кивнул. Горечь никуда не исчезла из его взгляда — у таких людей она не исчезала никогда, даже в самые счастливые моменты, — но в нём будто бы снова появилась сила. — Спасибо, святой отец. — Да пребудет с вами Огонь Негасимый. Он встал со скамьи и вышел прочь из храма. Белоснежные лилии благоухали и запах их, смешиваясь с золотым светом, возносился к куполу, с которого смотрел недавно канонизированный святой.

***

Астарион поморщился, как от головной боли, открыл глаза и принюхался к воздуху, в котором ему до сих пор чудился запах лилий и ладана. В комнате гостиницы «Черёмушка» было совершенно темно — должно быть, он снова задремал, в ожидании, когда Убийца проснётся, вот и увидел очередной обрывок его воспоминаний, теперь полностью и в деталях, будто бы по-настоящему прожил кусок чужой жизни. На самом деле в комнате пахло засохшей кровью, дымом гвоздичных папирос и гостиничным мылом — слегка, и сильно — мясной нарезкой, хлебом и сыром. Через дорогу от гостиницы оказалась неплохая деликатесная лавка, куда Астарион выбежал на пять минут, изо всех сил надеясь, что дезориентированный и потенциально доведённый до идиотизма вчерашней схваткой с иллитидом Убийца не проснётся. Убийца не проснулся ни через пять минут, ни через три часа. Астарион знал, что тот жив — пульс и запах крови ощущались с тошнотворной навязчивостью, что зудела в горле и на кончиках клыков по мере того, как желудок всё больше и больше прирастал к позвоночнику. Но проснётся ли Убийца вообще? Сидя третий час в абсолютной темноте, он начинал сильно в этом сомневаться. Спустя ещё одну бесконечность, Убийца страшно закашлялся, перевернулся на бок и застонал. Астарион встрепенулся и вскочил на ноги, готовый к чему угодно, зажёг лампу. Откашлявшись и не говоря ни слова, Убийца прошёл в уборную и отвернул кран — смывал кровь с лица и груди и сплёвывал ту, что запеклась в носу и горле. — Дай закурить, — хрипло попросил он, вернувшись. Гвоздичная папироса была молниеносно извлечена из портсигара, вручена Убийце и подожжена. Сделав пару затяжек, он, похоже, окончательно пришёл в себя, потому что посмотрел на Астариона вполне осмысленно и замахал рукой в успокаивающем жесте. — Всё в порядке, — прохрипел он, — мы договорились. — Боюсь даже предположить, до чего, — Астарион осторожно присел на табуретку рядом и посмотрел на Убийцу обеспокоенно, — я полагаю, ты видишь все пальцы, что положено? И что это всё ещё пальцы? Убийца наполовину раздражённо, наполовину шутливо отмахнулся от выставленных перед его глазами трёх пальцев. — Мозгоед думает, что у него есть самосознание, — сказал Убийца, — и мечтает освободиться. Видимо, жить в мире и выращивать ненавистные тебе петунии. Ну, и повелевать Старшим Мозгом на досуге. Или уничтожить его. Он ещё не решил. А мы ему нужны, конечно, для того, чтобы устранить тех, кто повелевает этим самым мозгом сейчас. Предложений насчёт того, каким образом это делать, у него примерно столько же, сколько и насчёт того, чем заняться после. Как понимаешь, разброс между «править миром» и «выращивать петунии» довольно велик, особенно если ты иллитид и слабо представляешь себе, зачем нужны петунии, зато прекрасно знаешь, что мир прекраснее всего, если все в нём превратились в мозгоедов. Положение у него, в общем-то, довольно беспомощное, он абсолютно растерян и во всём полагается на наши суждения. Астарион нахмурился. В картину мира, и так написанную красками на основе галлюциногенов, только что добавили действительно тяжёлых наркотиков. Он попытался воспринять её всерьёз. — Плюсы нашего положения в том, что трое человек, кто повелевает мозгом сейчас, строят не очень далеко идущие планы захватить Врата Балдура и превратить половину населения в своих рабов. Здесь мы, конечно, возвращаемся к тому, что ты говорил в Преисподней — как только торговым гильдиям что-то помешает, оно исчезнет с лица Земли, будь то инопланетный мозг, заключившие сделку с богами сущности или наш друг сатана. Причём исчезнет очень быстро. Мозг будет уничтожен, мы будем свободны, а наш друг мозгоед скорее всего умрёт от адской боли, потому что он, как я понимаю, неразрывно связан с мозгом. Минусы нашего положения в том, что вот эту штуковину, что ты таскаешь в своей сумке, ищут все, кому не лень. Начиная от троих повелителей мозгоедов и заканчивая какими-то страшными зелёными дикарями. Впрочем, сейчас они должны были крепко сбиться со следа. — Так, подожди, — Астарион остановил его, — давай начнём с простой проверки на вменяемость. Как зовут этих троих повелителей мозгоедов? Убийца задумался, копаясь в памяти. — Энвер Горташ… — начал он. Астарион расхохотался, будто его за пятки щекотали черти. Убийца смотрел на него с терпеливым непониманием. — Энвер Горташ? Энвер Горташ у нас повелитель мозгоедов? — сказал Астарион, когда, наконец, снова обрёл способность разговаривать, — что ж, поздравляю, тебя развели, как щенка. Ещё около пяти минут ушло на то, чтобы примерно объяснить Убийце, кем был Энвер Горташ — по мнению аристократических семейств и простых горожан, невесть откуда взявшийся. Взявшись невесть откуда, сын простого башмачника, бывший торговец оружием и контрабандист, а ныне господин Горташ начал вкладывать свои сравнительно скромные изначально средства в инновационные системы охраны и логистики в порту, а недавно и вовсе в строительство первой железной дороги Фаэруна. Величайшим достижением, что фактически надевало на светлую голову Горташа корону эрцгерцога Врат, стала замена Кулаков на Стальную Стражу — здоровенные автоматоны, абсолютно не подверженные коррупции и патрулировавшие теперь город на благо жителей. Горташа любили. Горташа ненавидели. Даже те, кто ненавидел Горташа, всё равно им восхищались. И конечно же, ни дня не проходило без десятка новых теорий заговора в жёлтой прессе. Всей остальной прессой теперь опосредованно владел Горташ, но творческий гений народа неудержимо стремился к самовыражению, рождая в итоге такие заголовки, как «Горташ — внебрачный отпрыск богини Хаоса?» или «Почему потерянный король Балдуран и Энвер Горташ — одно лицо: Анализ». Стальных Стражей народная молва тоже недолюбливала и выдвигала по их поводу разнообразные теории. Самая популярная из них звучала как «ЭНВЕР ГОРТАШ ЧИТАЕТ ВАШИ МЫСЛИ СКВОЗЬ СТЕНЫ» и мелким шрифтом, похоже, не печаталась вообще. Убийца понял вполне быстро и тут же нашёл несколько аналогов из собственного мира. — Но какой смысл… — сказал он, в задумчивости проводя рукой по волосам, — это же так… — Глупо? — снисходительно подметил Астарион, — я бы расценил это как нежелание говорить с тобой одним. Очевидно, что будь я в состоянии участвовать в вашем диалоге, он бы пошёл по несколько иному сценарию. Но позволь, до каких же конкретно условий вы договорились с мозгоедом, который сказал тебе, что Энвер Горташ — гнусный захватчик их цивилизации? Убийце явно было неприятно, что над ним глумились, но Астарион был в каком-то сумасбродном, искрящемся восторге — возможно, вызванном слишком продолжительным голодом. Подумать только, он возлагал так много надежд на своего спутника, а тот победоносно просыпается спустя сутки с сенсационным заявлением, достойным свежайшего номера «Вестника Непознанного»? — Это всё странно, Астарион, — сказал Убийца, пытаясь сохранить хоть какое-то достоинство, — чёрт возьми, я говорю, что что-то странно, хоть я и говорил с каким-то мозгоедом, рядом со мной сидит вампир, а нахожусь я вообще дьявол знает, где. — В Глубоководье, — Астарион сказал это в пустоту, будто автоматически. — Что? — Ты находишься в Глубоководье. Это большой город на берегу моря, тоже когда-то торговый, но теперь здесь находятся штаб-квартиры всех самых больших магических школ и гильдий. — Например, та гильдия магов с пыточными подвалами, к которым, как ты думал, принадлежит наш ночной гость? Астарион посмотрел на него раздражённо. — И это не укрылось от твоего внимания. — Стараюсь, — пожал плечами Убийца, — ещё не совсем сошёл с ума, хотя уже близко. «Ладно, ничья, ” — подумал Астарион. Вслух он сказал: — Я принёс тебе еды. Думаю, после ночных развлечений тебе стоит поесть. Убийца благодарно кивнул и принялся есть. Астарион сидел, глядя на него, и чувствовал, как к горлу подступает голод. В комнате пахло разбавленной водой кровью — от этого запах всегда становился только интенсивнее, как слишком яркий свет. Он был голоден настолько, что чувствовал излучаемое Убийцей тепло всей своей кожей, слышал каждый удар пульса и с каждой секундой сдерживаться становилось всё труднее и труднее. Похоже, Убийца был в порядке. Можно было оставить его и отправиться на поиски пропитания. Астарион закурил ещё одну папиросу, чтобы отвлечься от запаха крови, накинул было на плечи дублет и даже успел застегнуть одну пуговицу, как вдруг Убийца сказал: — Расскажи про своего Касадора. Почему спустя двести лет у тебя вдруг возникла потребность его убить? Астарион снова похолодел внутри — не так же, как тогда, в гостях у Рафаила. Это был уже не холод, превращающий живое в пыль и обжигающий, как огнём. Это был холод глаз змеи, готовой сидеть в гнилом болоте целыми днями, целыми неделями — для того, чтобы в нужный момент обратиться в смерть одним молниеносным рывком, кинуть себя в жертву, как острый нож. — Возможно, потому что у меня впервые за двести лет появилась такая возможность, душа моя, — каждое его слово было сказано лениво, будто бы нехотя, и каждое было до краёв наполнено ядом. — Если есть желание, — пожал плечами Убийца, — возможности находятся всегда. — Мне кажется, между нами есть некоторое недопонимание по поводу возможностей, — Астарион прошёлся по комнате, чтобы деть куда-то своё раздражение, — представь, что твоим телом управляют изнутри. Ты не хочешь идти, но идёшь. Ты не хочешь причинять себе боль, но причиняешь. Ты не хочешь говорить, но говоришь. Ты можешь даже не хотеть заниматься сексом, а всё равно… — Необязательно мне рассказывать это ещё и вслух. — Что это значит, «ещё и вслух»? С каждым следующим словом Убийцы Астарион ощущал себя, будто бы его сантиметр за сантиметром медленно окунают в кипяток. Жар мгновенно кинулся в голову, волоски приподнялись над кожей по всему телу. То, что он услышал сейчас, было ужасно. Нет, это было катастрофично. — Иногда ты ходил на некие деловые встречи Касадора в качестве живого подарка, — говорил Убийца, — иногда ему взбредала в голову какая-то блажь и он пытал тебя. Ты вполне можешь прекратить показывать мне вариации этих переживаний в таком количестве. На данный момент я достаточно хорошо понимаю, что означает «не иметь контроля над собственным телом» и что именно может сделать тот, кто контроль над твоим телом имеет. Точно так же я понимаю, что большую часть времени Касадор тебя не контролировал, или контролировал минимально, и занимался ты бухгалтерией и… — Ты тоже, — предупреждающе прорычал Астарион, — тоже можешь прекратить показывать мне своего сына, который стал сектантом вместо того, чтобы продолжить твоё дело в качестве главы мафии, или чем ты там занимался. — О, — просто сказал Убийца. — О? — окрысился Астарион. — Я был уверен, что ты делаешь это намеренно. В любом случае, не пойми неправильно. То, что делал Касадор, абсолютно ужасно и отвратительно. Я не представляю, как мог бы терпеть нечто подобное на протяжение стольких лет и не освободиться. — Под «освободиться» ты, конечно, подразумеваешь самоубийство, — Астарион закатил глаза. — Почему? — Убийца вскинул брови, будто в удивлении, — не только. Возможно, я понял неправильно, но если ты выпьешь его кровь, то станешь свободен. — И Касадор, конечно же, об этом не знает! — выплюнул Астарион, — он совершенно не охраняет свою кровь. Кроме того, он заливает ею всё вокруг себя, в надежде, что кто-нибудь из нас снизойдёт до того, чтобы её выпить. На случай, если ты не видел, каждый из нас абсолютно не контролирует своё тело, приближаясь к нему ближе, чем на пять метров, даже если он не в курсе, что мы там. Даже если он спит или без сознания. Если Касадор вдруг проливает свою кровь, то тут же сжигает предмет, на который она попала. — Званый ужин, случайно разбитый бокал вина, случайный порез, убирающие мусор служанки, тряпка с его кровью у тебя в тот же вечер, — голос Убийцы был почти скучающим, — то, что приходит на ум в первую очередь. Астарион выдохнул. Сел задом наперёд на многострадальный колченогий стул, оперевшись на спинку локтями. Правда была в том, что люди, особенно люди вроде Убийцы, всегда считали себя умнее всех, потому что чаще всего и были умнее всех. Правда была также в том, что Убийца пытался применять правила известного ему вдоль и поперёк мира на мир, который считал абсолютно таким же — и ошибался. И конечно, правда была в том, что он оценивал Астариона неверно. Последнее было менее всего удивительно. В последние лет сто он не встречал ни одного человека, кто оценивал бы его верно. Возможно, — грустно подумал Астарион, — потому что ничего человеческого в нём уже и не оставалось. — Это было спустя двадцать лет после моего обращения, — сказал он, — у меня появился друг. Его звали Винсент О’Найр, мы оба были молоды. Я был очень неосторожен тогда и мы сблизились — в те времена я ещё был способен на подобные вещи. Винсент заставил меня поверить, что я смогу освободиться, что мы сможем быть счастливы вместе, что весь этот ад закончится. И мы должны были сделать почти то же самое, что предложил сейчас ты. Убийца молчал. Астарион задумчиво посмотрел в потолок, будто собираясь с мыслями, потом глянул на Убийцу. Тот слушал заинтересованно и казалось, будто в глазах его появилось искреннее сочувствие. — Во-первых, вся одежда Касадора очень хорошо впитывает кровь, — продолжил Астарион, — а во-вторых…во-вторых, он узнал. Узнал всё. И в тот же вечер я пришёл к Винсенту и пытал его собственными руками. Я убил его, медленно разрезав на куски. Он понимал, что происходит. Он понимал, что это не я на самом деле — пока боль не стала слишком сильна. Помнишь, ты сказал, что все мы знаем, сколько человек может вынести боли? Винсент достиг такой точки, когда забыл, что я вампирское отродье, но не забыл, что любит меня. В конце концов, он действительно считал, что это я пытаю его. Он сглотнул ставшую густой от нервного напряжения слюну. — Потом Касадор оставил меня там, рядом с тем, что осталось от Винсента, и уложил на пол, рядом с окном. Скоро должно было встать солнце, и я лежал на полу, не в состоянии двинуться с места, и не знал, достанет ли солнечный луч до той точки, где лежала моя голова. Как видишь, он не достал. Я никогда не принадлежал ни к одной религии, но в то утро я молился, чтобы солнце меня убило. Астарион замолчал. Убийца не говорил ни слова. Стало слышно, как в уборной капал кран, а на улице, через пару домов от гостиницы, кто-то играл на гармошке. Пепел от папиросы лежал грустными кучками на блюдце со сколотым краем; от спинки стула отслаивался хлопьями лак. Наконец, Убийца, так и сидевший на своей кровати, спустив босые ноги на занозистый пол и обхватив своими тонкими длинными пальцами лицо, поднял глаза на Астариона. — Похоже, Касадор действительно неглупый человек, — сказал он. — Что ты.? — Он неглупый человек, Астарион, — повторил Убийца, — ему нужно было тебя сломать. Чтобы ты не пытался бежать, чтобы ты всегда был с ним один на один, на его территории. Ему нужен был раб и, похоже, он всё сделал правильно. Астарион знал — у него всего пара секунд. Почему-то гнев, охвативший его изнутри, как пламя охватывает мешок сухих опилок, был очень похож на сжимающуюся на душе волю Касадора. Как в тумане, он рывком вскочил со стула, пересёк замызганную комнату богом забытой бюджетной гостиницы, и вышел прочь, оглушительно хлопнув дверью. В эту секунду невозможно было подумать больше одной мысли или сделать больше одного действия — поэтому Астарион не успел подумать ничего, прежде чем животный гнев и голод охватили его. Он успел только выйти прочь, чтобы целью этого звериного чувства не стал Убийца.