Всё, что мир может предложить

Никто не мог предсказать катастрофы. Астарион не знал, сколько времени прошло с момента толчка — каждая секунда растянута, будто патока, в ушах звенит, перед глазами то темно, то ослепительно светло. Он пришёл в себя на полу, придавленный чем-то не очень тяжёлым, и попытался встать, но тут же упал обратно, не чувствуя боли, абсолютно дезориентированный. Во рту был горьковатый металлический привкус — его собственная кровь. Сначала Астарион подумал, что ослеп — когда он открыл глаза, перед ними было только чёрно-белое дребезжащее марево, только свет и тени, но со временем зрение восстановилось и он увидел разгромленный зал, в котором не сразу признал знакомую таверну. Должно быть, от взрыва, или землетрясения, или что это было, он вылетел со второго этажа, снёс своим весом хрупкие перильца ограждения и рухнул на пол. Всё вокруг было не так — перевёрнутые столы, битое стекло, беззвучно открывающая рот женщина, мужчина с залитым кровью лицом, ещё один — с неестественно вывернутой ногой. Снова пытаясь встать, Астарион понял, что вокруг слишком тихо, один только этот пронзительный звон в ушах — все эти люди должны были стонать, кричать от боли; перепуганная девчушка-официантка не могла вот так рыдать беззвучно, бегущие прочь из таверны люди должны были топотать и гомонить. Наконец, он смог встать. Слегка шатало; движения совершенно не выходили теми, что нужно — его то вело в сторону, то ноги вовсе отказывались двигаться. Наконец, чтобы не упасть снова, он сел на уцелевший диван в пыли от побелки. Голова, как же болит голова… Астарион провёл рукой по волосам, зацепив ухо, и увидел, что на ладони осталась кровь. Звук, тем временем, начинал возвращаться, будто бы вспышками, и только на то ухо, из которого не шла кровь. Нужно было посидеть и прийти в себя, бежать куда-то небезопасно. Люди вокруг приходили в себя и смотрели в окна, бурно переговаривались, кто-то с криками ужаса отпрыгивал от того, что видел за окном, кто-то наоборот, застывал, не говоря ни слова, кто-то начинал плакать… Астарион не мог разглядеть, как ни пытался, и потому перевёл взгляд на барную стойку, за которой остался сидеть один-единственный человек, человек в невероятно чистом синем плаще с серебряными пряжками, жёсткими рыжими волосами и заострённым от жестокости лицом. Только что произошла катастрофа — что-то взорвалось, встряхнув, по ощущениям, половину города, и перевернув вверх тормашками; казалось бы, худшее уже произошло и вокруг было достаточно ужаса, но почему-то Астарион передёрнулся, увидев то, как Убийца в своей безукоризненной одежде сидит за барной стойкой рядом с лежащим на ней лицом вниз и не приходящим в сознание барменом. Это было слишком противоестественно — среди криков боли и ужаса, звона в ушах, запаха чужой крови, вкуса собственной — Убийца всё ещё держал в руке бутылку виски. Убийца перевёл взгляд на окна и увидел, что было за ними. В ту же секунду зрение вернулось к Астариону окончательно и он увидел тоже. За окнами был ад. Нет, не тот ад, в который превращается любое место, где произошла катастрофа, не тот ад, где трупы лежат на развороченной мостовой рядом с разбитыми цветочными горшками, а лошади мечутся в панике, давя раненых. Все эти вещи, конечно, присутствовали за окном, вот только ад за ним был не только фигуральным. Ад был самым настоящим — небо над Эльтурелем стало огненно-алого цвета и будто полыхало пламенем. Чёрные облака неслись по этому небу, и огненные шары чертили в нём пылающие дорожки. По улице, метрах в пяти от земли, пронеслось какое-то чёрно-лиловое, кожистое, крылатое адское отродье, и взмыло обратно в небеса. Убийца медленными глотками допил виски, который оставался ещё в бутылке. — О, а вот и моя остановка. Астарион не понял, как услышал это, но он услышал. Убийца его не замечал. Поставив опустевшую бутылку рядом с барменом, он абсолютно спокойной, чёткой, непоколебимой походкой прошёл через весь зал — мимо раненых, рыдающих в ужасе, что-то невнятно гомонящих, — и там, где он проходил, они замирали, будто увидев тигра. Аура тишины и смертельной опасности тянулась за этим похожим на зверя человеком, она заполняла разгромленный зал и выступала нервным потом на шеях и лбах. Слегка пьяным прыжком Убийца взобрался на сцену, где по вечерам выступали музыканты, а теперь только стояли пианино и обитый бархатом стульчик. Обвёл взглядом притихший народ и по-кошачьи, одновременно насмешливо и горько фыркнул в сторону, дёрнув губой. Сел на стульчик и вдруг начал отстукивать носком сапога ритм. — Отважный горец как-то раз из бара шёл домой… — запел Убийца, и люди, замерев от нереальности происходящего, слушали. Песня была неприличная и оттого весёлая, из тех, что отлично шли в любой таверне по вечерам. Астарион этой песни не знал, как не знал и горного народа, что ходил почему-то в юбках, под которыми не носил нижнего белья, и под влиянием момента только запоздало осознал, что понимает каждое слово, что поёт его недавний спутник. Ни разу в жизни Астарион не слышал пения, что было бы более изощрённой пыткой. Нет, пел Убийца неплохо — правда неплохо, но с каждой минутой, что звучал этот весёленький мотивчик, напряжение в таверне становилось всё более и более ощутимым. Люди с ужасом смотрели на рыжеволосую фигуру в центре сцены и не издавали ни звука — даже раненые с переломанными конечностями перестали стонать. Похоже, все посетители Преисподней внезапно для себя поняли истину, что Астарион знал уже давно. Боль — это хорошо. Если у человека что-то болит, значит, он ещё жив. И боль, особенно в присутствии таких талантливых исполнителей, как Убийца, имеет обыкновение прекращаться навсегда. Когда, наконец, пытка пением закончилась, все находившиеся в таверне задержали дыхание. Убийца с мгновение смотрел на них — обречённым и тупым взглядом пьяницы, — затем сказал: — А он же всегда говорил мне, что вы любите меня, знаете? Мой сын. Всегда верил, что нет на свете ничего, кроме любви. Но вот — его здесь нет. И это правильно, как он может быть здесь? Он в другом месте, а тут мы с вами, и вы боитесь меня, ненавидите меня, вздохнуть боитесь. Как всегда. Всё правильно. Как говорится, вернулось на круги своя. Он встал со стульчика, прошёлся по сцене из стороны в сторону. Набойки на каблуках сапог мерно простучали по дереву. Астарион понял, что и сам тоже не дышит. — Много лет назад он спел эту песню. Мой сын. Спел эту песню и весь вечер развлекал вас какими-то шутками, и когда я пришёл обратно в таверну, злой, как чёрт, все вы благодарили меня, подумать только, на эльфийском, на языке, что вы ненавидели, на языке тех, кто убивал и жёг ваших отцов и матерей, а он улыбался, как блаженный. Я любил его, моего сына. Я сказал ему тогда, Аур, ты не можешь объединить никого любовью. Любовь — это чувство для двоих. Для нас с тобой, для тебя и женщины или мужчины, когда ты подрастёшь. А для народа есть ненависть. Ненависть — вот оно чувство для народа, и ещё страх. Он тогда обнял меня, мой сын, хоть я кричал на него, была зима, холод собачий, и я припёрся тогда домой под наркотой, и внутри меня был этот ад, как всегда. Всегда этот ад. Не должен он был этого видеть, но у него не было никого, кто смог бы рассказать ему о том, как устроен этот мир. И я показывал ему, раз за разом, а он вот так обнимал меня и говорил — я не хочу жить в этой ненависти, отец, мы можем не жить в ней, отец. И вот, мы здесь. А он — он, конечно, не с нами. Он поболтал пустой бутылкой, опрокинул её в горло, будто не верил, что там ничего больше не осталось. Разочарованно встряхнул головой, снова сел на стул. — Чёрт знает, что с этой всей смертью. Знаете, я никогда на самом деле не верил во всю эту чушь про Рай и Ад. Дурь такая, я даже не помню, как умер, зато за последнюю неделю перевидал, кажется, всех. Только вот посмертие ваше как трип под грибами. Чародеи-вивисекторы — почему-то с осьминогами вместо головы. Грёбаная Лира — почему-то с серой кожей, и глаза не те. Кит был на себя похож, но быстро свалил. Я подумал — ну, понятно, все, кто умер в прошлой жизни при моём непосредственном участии, теперь пришли по мою душу. Спасибо, что только ключевые фигуры — разговаривать с целыми деревнями покойников я бы задолбался, а в то, что они все попали в Рай, никогда не поверю. А потом… Астарион напрягся — взгляд Убийцы выхватил из толпы его. — Краген! — Убийца вскочил со стула, улыбаясь и радушно разводя руками, — Айлас чёртов Краген! Тут я подумал, нет, что-то тут не так, Краген помереть не мог, он всегда был молодчиной, разве что горшок с петунией ему на голову упал. А тут мало того, что он оказался вампиром, так ещё и разыграл какую-то трагедию для звереющих от скуки домохозяек, мол, ему нужно понять, кто я такой, и ради этого он собирается довериться мне и даже предаться плотским утехам. Такого я не вынес, и вот с этого-то момента всё и пошло по полной пизде. Во-первых, четыре дня подряд не заходило грёбаное солнце. Во-вторых, я так и не мог ни с кем поговорить. В-третьих, полный город рогатых чертей. Думаю ага, вот и ад начинает проявляться. На четвёртый, наверное, день — я не ебу, солнце-то не заходит, — я вышел сюда. Смотрю — кабак «Преисподняя». Захожу — а тут эти витражи грёбаные, барная стойка, всё как в жизни. Думаю, ну чтоб тебя, Гезрас, помер, а всё равно пришёл на работу. Сижу, пью, рогатый чёрт мне подливает. Кто-то даже работу предлагать пытался, да только поговорить со мной не смог. А потом раз — и мы в аду. Наконец-то. Вас всех я знаю, некоторых даже узнаю. Крагена только отсюда выпустите, ему явно не с нами. Ошибочка вышла — помереть от горшка с петунией не грех. Тишина в таверне по-прежнему стояла гробовая. Всё стало ясно, как день — Убийца, похищенный иллитидами из какого-то другого мира, абсолютно сошёл с ума. Астарион испытывал множество разных чувств — и жгучий стыд за то, что мог быть таким идиотом и так позорно сесть в лужу со своими домыслами, и ненависть за пассаж про плотские утехи, но самое противное из них червячком пролезло меж остальных и аккуратно шепнуло в ухо: «А мы ведь и правда в аду.» «Но я не, как его там, Айлас Краген!» — в панике ответил было Астарион. «По-моему очень напоминает хорошую пытку, — прошептал червячок сомнения, — только представь, какой-то мудак упорно называет тебя…» В зале кто-то захлопал — медленно, отчётливо, будто хороший актёр в нужный момент постановки. Астарион знал, как легко сделать эти хлопки недостоверно пафосными и претенциозными, каким искусством было хлопать вот так, и судорожно зашарил взглядом по залу. Смуглый горбоносый мужчина с приятным лицом появился будто из ниоткуда. Больше всего он был похож на ворона — сытого, раскормленного, даже чёрная ткань дублета переливалась синевой, как перья холёной птицы. — Браво, — сказал мужчина, двигаясь к сцене, — браво. Каждый раз убеждаюсь, что у Вселенной действительно есть чувство юмора. Кого бы вы ожидали встретить следующим? Выражение взгляда Убийцы было, как выстрел в упор. — Дьявола, — сказал он и криво улыбнулся. Похожий на ворона мужчина вскарабкался на сцену и встал напротив, как бы невзначай подобрав с одного из столиков стакан. — Занимательный факт, — сказал он, — вы и правда говорите с дьяволом. Но вы не умерли. Убийца хохотнул — резко, будто разорвалась хлопушка. — Как это, не умер? — Обыкновенно, — тот, кто представился дьяволом, пожал плечами, — смею вас заверить, вы всё ещё более, чем живы. Вы не умерли и говорите с дьяволом. Кстати, меня зовут Рафаил. — Очень приятно, Гезрас. — Абсолютно взаимно. В бутылке, что тот держал, равно как и в стакане дьявола появился виски. Убийца понимающе улыбнулся. Дьявол улыбнулся в ответ. — Ну что ж, за знакомство! Они выпили. Дьявол продолжал улыбаться — глаза у него были, будто два чёрных провала, в которые лучше не вглядываться. Убийца улыбался тоже — хищно, словно готов был в эту секунду то ли снова рассмеяться, то ли по-звериному вцепиться кому-то в горло. — Ещё один занимательный факт, мой друг, — дьявол снова заговорил, выдерживая паузы, как хороший драматический актёр, — состоит в том, что вы действительно попали в Ад. Но это ничего. Сегодня это произошло со всем городом Эльтурель, в котором до недавнего времени днём и ночью светило солнце. Ровно пятьдесят лет назад преподобный Криг заключил сделку с архигерцогиней Зариэль, чтобы изгнать из городов всех вампиров и их отродья. Видите ли, они очень мешали ему политически. Тот факт, что ровно через пятьдесят лет город, который он так хотел спасти, будет затянут в Аверно, мешал ему куда меньше. — Мелкий шрифт? — голос Убийцы был почти скучающим. — Отнюдь! — Рафаил просиял, будто услышал хорошую шутку, — в этом случае преподобный Криг прекрасно знал обо всех условиях договора. Более того, сейчас он, по моим прикидкам, находится в небольшом поместьи на пути в Ириаэбор, откуда намеревается отправиться в Амн и временно залечь на дно. Впрочем, довольно о старине Тавиусе, он скучен. Вот его давние враги, вампиры, куда интереснее. Вы, Гезрас, например, совершенно несправедливы к одному из них. Да, некоторое забавное портретное сходство с вашим другом действительно можно отметить, но господин Астарион Анкунин куда как более примечательная личность. — Довольно, — Астарион выпрямился и уверенно прошёл вперёд. Оба обернулись. Он был взбешён — ярость клокотала внутри ровным огнём, будто уголь в хорошо натопленной печи. Вокруг могла быть чума, или война, или (хуже) заседание президиума Союза Лордов Побережья Мечей. Могла хоть разверзнуться преисподняя — похоже, это как раз объективно и произошло — но по крайней мере, никто не будет говорить о нём в третьем лице и пытаться снова решить его судьбу, пока он стоит тут. Астариону хватало Касадора, который управлял им физически, и Магической Гильдии Безопасности, что упорно лезла ему в голову. Чтобы кто-то продолжил отпускать в его адрес комментарии, при этом упорно делая вид, что он пустое место? В конце концов, провалившаяся в Преисподнюю таверна, где сумасшедший рыжий убийца пил виски с самим дьяволом, всё ещё далеко не была заседанием президиума Союза Лордов. — Если вам есть, что мне сказать, господин Рафаил, вы смело можете говорить это мне в лицо, — продолжил он. Господин Рафаил кивнул. На губах его застыла наполовину дружелюбная, наполовину насмешливая улыбка. — Как любезно с вашей стороны, — сказал он. — О, но это ведь сущие пустяки, — выражением голоса Астариона можно было резать камень, — в последнее время такое количество людей прямо-таки горит желанием что-то мне сказать и даже предложить безо всякого приглашения. Приходится быть предусмотрительным и приглашать заранее. — Почему вы думаете, что я собираюсь что-то предложить? Может, я просто вышел насладиться представлением нашего общего знакомого? — Рафаил, побойтесь вы бога, даже будь вы сам дьявол! — Астарион раздражённо и насмешливо всплеснул руками, — таких представлений можно насобирать дюжину за четвертак в любом городе близ больших узлов Плетения. Если мне не изменяет память, в Глубоководье есть даже специальный приют для таких вот жертв случайных межмировых транспортировок. Но вы появляетесь здесь, под носом у архигерцогини Аверно. Рисковать так ради скабрезной песни и безумной исповеди? Нет, Рафаил, вы пришли не за этим. Он рассмеялся — добродушно, но глаза его всё ещё были бездонными, чёрными провалами, и они смотрели теперь в глаза Астариона с пугающим голодом. В эту секунду он с кристальной чёткостью окончательно осознал — перед ним и правда сам дьявол, и дьявол этот не пытался прочитать его душу, не пытался влезть в мысли. Существо перед Астарионом жило много лет. Титанически много лет. Оно эту душу попросту знало. — Может, в таком случае, господин Анкунин, вы ещё и знаете, зачем я пришёл? Голос его был вкрадчив, как голос подкрадывающейся к мыши кошки. — Понятия не имею, — отрезал Астарион, — но вот я-то как раз умер, господин Рафаил, в отличие от нашего, как вы выразились, общего знакомого. Смерть не худшее, что может случиться с человеком. Вероятно, вы пришли что-то добавить в это затейливое уравнение. Так чего же мы ждем? Сделайте одолжение, просветите меня. — И правда, — дьявол, выдержав паузу, кивнул, — пора побеседовать в более располагающей обстановке. Он щёлкнул пальцами. В ту же секунду Астарион невольно моргнул — и оказался в роскошном кабинете. Десятки свечей в тяжёлых серебряных канделябрах освещают тяжёлые бархатные портьеры и тёмные дубовые панели, резьба на которых поминутно складывается в неприятно-демонические, будто живые орнаменты. Книжные шкафы — некоторые с внушительными коваными решётками, — ещё дымящаяся в пепельнице рядом с креслом трубка. И стол — девственно чистый, застеленный скатертью цвета слоновой кости (слоновой ли?), на котором стоят декантер с вином, графин с пахнущим мхом виски и ещё один — с плотной, почти чёрной кровью. — Господа, — Рафаил сделал рукой приглашающий жест. В этот момент Астарион счёл, наконец, нужным обменяться взглядами с Убийцей — и от удивления у него едва не отвисла челюсть. Гадкое, постоянно следящее присутствие личинки в голове исчезло, будто бы его никогда и не было. С Убийцей они тоже не были больше связаны — тот, ещё секунду назад державший на лице скучающее выражение лёгкого любопытства, отточенное за долгие годы до остроты бритвы, теперь осоловело моргал, будто спрашивал — «ты тоже это чувствуешь?». — О, но ведь это приватная беседа, — голос Рафаила был само тепло и радушие, — вы ведь тоже далеко не каждого приглашаете к себе домой, господа? Астарион медленно повернулся к нему, тоже с показным дружелюбием. — Как предусмотрительно с вашей стороны, — он светло улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, — вот бы всегда было так просто спровадить непрошеных гостей. Раз — и всё! — Вы приятно удивитесь, господин Анкунин, узнав, что большая часть задач, что вы можете вообразить, для Дома Надежды вполне тривиальны, — Рафаил улыбнулся в ответ, — и что Дом готов активно содействовать своим партнёрам. Ну же, господа, прошу. Убийца прошёл к столу, оглядел собравшихся в кабинете, секунду подумал, лихим, наплевательским жестом, плеснул себе ещё виски в резной хрустальный стакан и упал на мягкое кресло. Рафаил тоже присел в кресло, рядом с которым дымилась трубка, взял в руку бокал, что тут же по волшебству наполнился вином. У Астариона снова не осталось выбора — пришлось тоже сесть и налить себе в бокал крови. — За свободу, — с вызовом, звонко сказал Астарион, поднимая бокал и обводя взглядом своих собеседников. — За свободу! — поддержали оба. Выпив, Рафаил посмотрел вино на свет, будто сомелье, выбирающий тон для описания цвета. — До чего славный тост, — сказал он, всё ещё не отводя взгляда от бокала, — что же, стало быть, вы так дорого цените свободу, господин Анкунин? Астарион горько дёрнул губой — тем же хищным жестом, что то и дело повторял Убийца, и метнул в Рафаила взгляд, полный огня. — Позвольте поинтересоваться, как кого вы меня спрашиваете, любезный Рафаил? Как вампирское отродье, что провело последние двести лет в рабстве, порой безо всякого контроля над собственным телом? Или как жертву психопатов, заражённую смертельным червём? Или, может быть, как невольного тайного агента и шпиона за сектой Абсолют, у которого по ночам копаются в голове, как в собственном буфете? — Предположим, смертельный червь несколько поспособствовал избавлению от рабского ига, — отвратительная надменная улыбка не сходила с лица Рафаила. — Ой ли? — Астарион вскинул брови, — думаете, лорд Касадор Зарр ещё не отправил на мои поиски своих наёмников? Это лишь вопрос времени и ресурсов, когда их окажется достаточно для того, чтобы силой приволочь меня обратно во Врата и удерживать, пока Касадор будет сдирать с меня шкуру или проламывать череп. Безусловно, его опечалит тот факт, что он не может больше этого сделать моими собственными руками, но уверен, Касадор найдёт способ распилить мне башку, достать оттуда червя и зашить обратно. В конце концов, я ведь уже умер, правда? Так к чему был вопрос о свободе, Рафаил? — Значит, двести лет рабства? Голос растягивал слова — вальяжно, с удовольствием, будто играющий с добычей большой кот. Было странно понимать, что говорил Убийца — этим они явно оба были обязаны магии Рафаила, — но Астарион также смутно предполагал, что в разговор этот человек вступил не к добру. — Прошу прощения? — Астарион надменно вскинул подбородок. — Двести лет рабства, унижений, полнейшего подавления воли, пыток, лежания мордой в пол… Тебя послушать, так твой Касадор был просто ужасен. Астариона будто бы прошило изнутри ледяными иглами. Он почувствовал, как кровь внутри превращается в смертельный холод, как сгущается ненависть, как змеиные клыки наливаются ядом. Однажды он видел, как алхимик опускал розу в какую-то жидкость и, когда доставал, та замерзала настолько, что при прикосновении рассыпалась в пыль. — Ты даже представить себе не можешь, — сказал он голосом, что был холоден ровно в той же степени. — Послушай, Астарион, — Убийца смел сохранять спокойный, доверительный тон, будто пытался втолковать простую истину, — сдирание шкуры, проламывание черепов, пытки раскалённым железом и кормление отбросами… Все, кто находится в этой комнате, прекрасно знают, сколько времени человек может вот так страдать, и что происходит с человеком после. Будем честны, ты не похож на труп и не похож на сумасшедшего, ну, по крайней мере большую часть времени. Из чего делаем нехитрый вывод, что ты нашёл какой-нибудь из тысячи прекрасных способов приспособиться к ситуации. В глазах у Астариона потемнело от ярости. Он механическим движением отставил бокал, затем медленно встал с кресла и посмотрел Убийце в его гнусные, притворно честные глаза. — Ты не можешь этого даже представить, — голос его набирал силу с каждым слогом, — ты понятия не имеешь, что такое воля высшего вампира! Воля, которая ломает тебя каждый день, она всегда за твоей спиной, она всегда может направить твою руку, и с ней ты всегда один на один. Потому что знаешь, что будет с тем, кого ты искренне назовёшь своим другом или любовником, а? Знаешь? Он умрёт от твоей же руки. И ты будешь нарезать его на куски своей рукой, и ты, тот ты, что всё ещё внутри, — ты будешь смотреть. А ты? Кто ты вообще такой? Что ты знаешь? Ты не имеешь права… — Астарион, я тебя уважаю. Он остановился, готовый уже обрушиться на этого человека, что всё ещё не показывал никаких признаков страха, на человека, что будто бы поставил собственной целью в жизни его оскорблять и сейчас сидел, держа в руке недопитый стакан виски, пока Рафаил наслаждался представлением. — Того, что я только что увидел внизу, когда ты говорил с нашим гостеприимным хозяином, достаточно, чтобы я мог сказать, что я тебя уважаю. И прошу в ответ всего лишь немного взаимного уважения. Скажи, сколько денег было у тебя на банковском счету? Какое вино ты заказывал? Какие люди случайно падали мимо кассы, когда ты приводил Касадору его очередной обед? Как это так вышло, что ты сейчас сидишь передо мной в зачарованном костюме, который купил пару дней назад? Мы ведь оба знаем, сколько стоит такой костюм… — И вот это ты называешь уважением? — прошипел Астарион. Он знал, что проиграл. Он знал это в тот момент, когда остановился. Ненависть всё ещё стыла в жилах, и губа едва заметно подрагивала от ярости, но Астарион знал, что этот раунд за Убийцей. — Да, — просто ответил Убийца и, наконец, небрежно отвёл глаза, разорвав контакт, отпил свой виски, как ни в чём не бывало. — Я уважаю тебя больше, чем многих, кого я встречал. И если тебе нужна моя помощь, то ты можешь просто попросить. Рука с длинными пальцами опустила стакан виски слишком резко. Хрусталь стукнул по столу угрожающе, как печать под пактом о мировом соглашении. — Просто никогда, никогда не держи меня за лоха, ты слышишь, радость моя? — рявкнул Убийца, и Астарион, к своему стыду, от неожиданности по-вампирьи зашипел и показал клыки. Убийца закатил глаза. Рафаил расхохотался. Астарион почувствовал себя униженным, оплёванным и абсолютно побеждённым. — Господа, господа, — всё ещё продолжая смеяться, Рафаил призвал их к порядку, — ну полноте вам, Гезрас, будьте благосклонны. В конце концов, такой прекрасный день, в Эльтуреле праздник… Астарион сел обратно за стол и, яростно косясь на Убийцу, отпил крови из своего бокала, чтобы промочить горло. Убийца вздохнул. — Простите великодушно, — сказал он, — но рассказы о рабстве и пытках хороши для юных дев, которых наш друг, несомненно, немало таким образом заманил к себе на ужин. Но, похоже, наш сегодняшний собеседник не то, чтобы юная, и не совсем дева, и природа его предложения несколько иная, чем у юных дев. Так что я всего лишь вернул разговор в предназначенное для него русло и надеюсь на взаимную… адекватность и чёткость диалога. Астарион нашёл в себе силы фыркнуть поверх стакана. И улыбнуться. — Только вот такая вот беспонтовая прелюдия к началу вдумчивой задушевной беседы не очень-то располагает, согласитесь, друзья. В конце концов, Убийца был прав — если бы он не умел проигрывать, то действительно в компании Касадора очень быстро кончил бы либо смертью, либо безумием. — Зато очень располагает, господин Анкунин, когда у беседующих есть чувство юмора, — отметил Рафаил, — знаете ли, дьявольский контракт без пошлой серьёзности редко когда обходится. Все-то они думают, что именно они меня перехитрят, все-то они думают, что просчитают, все-то они хотят стать властелинами мира и не уйти обиженными. И хоть бы один пошутил или хотя бы улыбнулся! Но, к делу, господа. Адекватность и чёткость диалога, — он понимающе взглянул в сторону Убийцы, — я и правда очень ценю. Он закурил трубку и прошёл к одному из своих книжных шкафов. Дым пах приятно — хороший табак с ромовым подтоном, да вот только всё портила едва ощутимая примесь серы. Астарион сконцентрировался на этом почти незаметном неприятном ощущении и благодаря ему окончательно взял себя в руки. Рафаил в это время достал из шкафа какую-то коробку и развернул к портьере, что-то покрутил и коробка, пощёлкав, высветила большой прямоугольник на тёмной ткани. — Cephalopodus sapiens var. Illitidii, — прокомментировал он, демонстрируя подробный анатомический рисунок иллитида, что проецировало на портьеру устройство, — интересная раса, как всегда, недопонятая. Очень разумная. Иллитид питается мозгом, потому как кроме белков, необходимых любой белковой форме жизни, нуждается также и в источнике энергии. И это, господа, не жиры и углеводы, как в более общем случае, не энергия ковалентных углеродных связей, а энергия психическая. А что есть энергия психическая? Эмоции, физические ощущения. Например боль, или отчаяние, или эйфория. По сути, всё то, благодаря чему мы с вами, господа, можем вообще сказать, что живём. Это ведь безмерно логично и изящно — получать жизнь напрямую от того, что и есть жизнь! По этой причине, и ни по какой иной, иллитиды зачастую доставляют своей жертве нестерпимую боль, прежде чем её сожрать. Так же, как люди, например, откармливают перед забоем свинью. Он переключил картинку, покопавшись в ручках устройства. Теперь на портьере было множество иллитидов и их подвидов, соединённых в хитроумную сеть, в центре которой изображён был мозг. — Возможно, я не ошибусь, назвав иллитидов самой разумной формой жизни во всей множественной Вселенной. Видите ли, поглощая психическую энергию, иллитид также аккумулирует её — немного наподобие того, как вы, господа, аккумулируете жир, но всё же фундаментально иначе. Все воспоминания и ощущения поглощаемого мозга становятся воспоминаниями иллитида, пополняя его жизненный опыт и эмоциональный спектр. Конечно же, ни одно живое существо не могло бы вместить столько психической энергии, это попросту невозможно. Поэтому, господа, иллитид — это не вот это, — он указал на знакомую гуманоидную фигурку с щупальцами, затем на свежевателя разума, — и не это. Иллитид — это всё вот это вместе. Разум-улей, в понятной для вас аналогии. Снова переключение картинки. Астарион вздрогнул — на новом изображении был детально показан процесс цереброморфоза, от эльфа к иллитиду, и крупное изображение стадий жизни личинки под каждой из ступеней процесса. — У иллитидов есть некая форма самосознания, но я бы назвал откровенным неуважением относиться к ним, как к индивидуальным личностям. В середине этого улья расположен Старший Мозг, средоточие всех знаний и воспоминаний колонии. Время от времени он поглощает иллитидов для того, чтобы продолжать существовать, и они считают это за высочайшую честь. Скажу откровенно, вам сложно будет понять философию иллитида и то, что вообще есть этот разум. Давайте перейдём к более насущным вопросам. По вашему лицу, господин Анкунин, я вижу, что изображённое на этом экране вам неприятно. Что, вы думаете, здесь происходит? Астарион сглотнул. — Так размножается эта тварь, — сказал он, — и прямо сейчас она у меня в голове, вероятно, готовится сделать из меня наглядное пособие к вашей занимательной лекции. И я совершенно точно могу сказать, что мне неприятно, когда что-то готовится выесть мой мозг изнутри. — Не совсем, — улыбнулся Рафаил, — иллитид и правда растёт, — это будет наиболее верной формулировкой, — заражая определённые разумные расы своими личинками, что поглощают психическую энергию и превращают носителя в часть колонии. При этом, к слову, ваши воспоминания и чувства никуда не денутся, господин Анкунин. Они лишь станут частью чего-то большего. Не прекрасно ли? — Не прекрасно, — Астарион разве что не заскрежетал зубами. — Хм, — Рафаил пожал плечами, — вопрос вкуса. Колония, например, абсолютно искренне считает, что быть частью чего-то большего не просто прекрасно, а ещё и стратегически выигрышно. Видите ли, иллитиду не очень близки размышления об искусстве, он абсолютный прагматик. Иллитид, как и все мы, на самом деле хочет добра и мира — чтобы как можно больше психической энергии стало частью колонии, упорядоченной, оптимизированной и имеющей больше шансов на выживание. То есть, иллитид хочет превратить как можно больше людей, эльфов и прочих существ в иллитидов. Но вы в данный момент не превращаетесь — и на то у Природы есть свои механизмы. На следующей картинке был изображён иллитид, окружённый парой двергаров. — Ваши собственные предки, господа, когда-то питались кореньями, что выкапывали из-под земли, и каждый день гонялись по лесам за дикими свиньями. Но разум восторжествовал и создал цивилизацию, поэтому теперь коренья можно вырастить в поле, а затем купить на рынке, и свиней держать в загоне. Вот и иллитиды тоже могут держать в загоне своих свиней. Старший Мозг способен приказать личинке впасть в стазис — замороженное состояние, в котором она не вызывает цереброморфоз и даже наделяет носителя определёнными полезными в быту способностями. В первую очередь, конечно, телепатической связью — через такую связь иллитид может приказать носителю личинки, например, оставаться на месте. Таким образом они при необходимости создают слуг или держат свою еду, скажем так, в загоне. Следующая картинка была вовсе не картинкой, а странной круглой таблицей с демоническими письменами. — О, простите, господа, это просто мои заметки, — Рафаил махнул рукой, — но я поясню. Это статистика процентного соотношения разных форм, которые принимает иллитид, в средней колонии. Очень полезная информация для понимания структуры их общества. Вот этот сектор — это как раз носители не-иллитиды с личинками в форме стазиса, и этот процент удивительно невелик, всего два-три процента от общей массы. Признаюсь, это стало для меня неожиданностью в своё время — логично бы было предположить, что для кормления колонии нужно складировать ресурсы, но из этих цифр совершенно очевидно, что этого не происходит, по тем или иным причинам. Иными словами, господа, ваше положение — редкость. Конечно, если мы говорим об обычной колонии иллитидов. Рафаил закончил лекцию и в кабинете установилось молчание. Устройство, проецировавшее картинки на портьеру, тихонько гудело и потрескивало. Бокалы с напитками стояли, забытые, на столе. От трубки всё ощутимее пахло серой, по мере того, как её хозяин прокуривал табак и пропускал через неё своё дыхание. — И каково же лечение? — спросил Астарион. — Какой же вы жадный, господин Анкунин. Разве недостаточно я дал вам информации совершенно безвозмездно? — Рафаил улыбнулся. — Ага, здесь-то и начинается предложение! — Да с чего вы вообще взяли, что я собираюсь вам что-то предлагать? Ещё немного и мне придётся обвинить вас в стереотипном мышлении. Что же, если я дьявол, то день и ночь должен носиться вокруг кого-нибудь, надеясь заключить с ним контракт? Вот вы вампир, у вас, можно подумать, день проходит зря, если вы кого-нибудь не искусили, не совратили и не присосались к шее? Книг не читаете, музыки не слушаете, с людьми не разговариваете — нет, только бы крови попить, верно? Он откровенно глумился и паясничал. Астарион понимал, что с ним снова играют. Это раздражало, но он понятия не имел, что сделать для того, чтобы это прекратилось — разве что терпеливо ждать, когда же Рафаил наиграется и скажет, зачем их сюда притащил. — Так я всё-таки не умер, — голосом, будто бы из могилы, вдруг сказал Убийца. — Поздравляю с осознанием, — ядовито окрысился Астарион. — Не умерли, — Рафаил, напротив, улыбнулся благосклонно и будто с ожиданием, — и что же вы думаете? Убийца посмотрел на опустевший стакан и полупустой графин виски на столе. Взгляд у него был абсолютно пустой — Астарион понял, что уж теперь-то он совершенно мертвецки пьян и, скорее всего, не сможет и пары метров прямо пройти, если вообще встанет. — А что тут думать, — заплетающимся языком сказал Убийца и пожал плечами, — илли…итти.илти…мозгоедов кто-то контролирует. Рабы им…не нужны, нужны эти, с щупальцами. А тут куда ни плюнь — попадёшь в их раба. Целые гарнизоны — и ни одного мозгоеда, кроме тех, что по небу на этом корабле летают. Короче, нашла коса на камень. Вот этот, который их мозг контролирует, он точно человек, он не хочет итти…лидами чтоб стали. Хочет, чтобы у него были рабы, хуй поехавший, и ни хрена у него не получится, если хотите знать. Астарион мигнул. — А почему не получится? — осторожно спросил Рафаил. — Да потому что мозг у него не такой, — Убийца будто был раздосадован тем, что окружающие не понимают такую простую истину, — у него мозг маленький, а он хочет, чтоб полная страна рабов. И чтоб каждого контролировать, как он жрёт, как он срёт и как лопухом подтирается. Если это не контролировать, то люди ж помнят, кто им в мозг червяка подсадил. А ещё ему этим мозгом управлять. Может, у него инструмент какой, но в какой-то момент что-то проебётся и… Убийца издал неприличный звук и развёл руками. Рафаил изменился — просиял изнутри, как маленький ребёнок, которому подарили на день рождения торт с кремом, — рывком вытащил из угла ещё одно кресло, подтянул его так, чтобы сидеть прямо напротив Убийцы, и уставился на него. — Ну, а почему, почему ты ещё сам не мозгоед? Убийца пьяно встряхнул головой и спрятал лицо в ладонях. Посмотрел на дьявола. Хохотнул. — Ну, потому что свято место ни-ни-ни, — сказал он, грозя в воздухе пальцем, — приходил какой-то, обрядился в моего…партнёра, лет пятьдесят уже как покойного. Про защиту что-то там нёс. Сатана, ты вроде эксперт, скажи, мозгоеды, они понимают, чего мы вообще чувствуем? Или так, как хуем по воде? Рафаил совершенно неприлично заржал. — Ну да, именно так. — Точно, — Убийца пьяно кивнул, — значит, этот мозгоед. Хочет, значит, своих освободить вот этими вот нашими с драгоценным упырём руками. Или нет. Как он тогда не подчиняется своему этому мозгу? Значит, не совсем мозгоед. Тут надо думать и узнавать, значит. Ему было, очевидно, плохо от выпивки. Рафаил сочувственно потормошил Убийцу за плечо. — Тебя протрезветь, может? — Не, — Убийца махнул рукой, — не трогай. Так хорошо. — Ладно, — Рафаил ещё раз похлопал его по плечу и повернулся вполоборота к Астариону, — ну, а вы что по этому поводу думаете, драгоценный Астарион? Астарион вздрогнул. — Честно? Я не знаю, что и думать. Например, я в ужасе от того, что он настолько пьян, но я не могу никак придраться к его логическим выкладкам. Рафаил мечтательно запрокинул голову в потолок. — О, — сказал он, — это Гезрас из Лейды. Хотел бы я увидеть вживую всё то, что увидел в его воспоминаниях! Этот человек — мастер, господин Анкунин. Но в конце концов, это невежливо, вы ведь сами не ранее, чем час назад упрекнули меня в том, что я говорил о вас в третьем лице. Знаете, почему я не предложу вам сегодня избавления от личинки? Астарион замер, как гончий пёс. — Ага, то есть, оно у вас всё же имеется? — Это ведь неважно, драгоценный Астарион, — Рафаил добродушно улыбнулся, — важно то, что вам на самом деле нравится ваша личинка. Вам нравится ходить под солнцем. Вам нравится входить в любые двери, не дожидаясь приглашения. А главное — вам нравится не зависеть от Касадора. Одно дело опасаться наёмников и похитителей, в конце концов, многие так живут. Совсем другое дело… — Я знаю, можете не продолжать, — Астарион резко оборвал его, — это не просто другое дело, это дело моё. И, как бы я ни ненавидел это своё дело, как бы я ни боялся возвращения к Касадору, идея ментального контроля меня тоже не особенно прельщает. И уж тем более не лучше перспектива того, что от моего собственного мозга совсем скоро может совсем ничего не остаться. Но вы правы, Рафаил. Я бы и правда не принял сейчас лечения. Убийца клевал носом, глядя на остатки виски в графине, но больше не пил. Проектор с дьявольскими письменами со щелчком выключился и в кабинете снова стало темно. «Вот оно, — понял Астарион, — настоящий разговор начинается сейчас.» — Как я уже говорил, я не собирался сегодня ничего вам предлагать, ни вам, ни господину Гезрасу. Но могу предложить совет. Хотите простой совет? Просто потому что вы мне симпатичны, Астарион. Астарион повёл плечами — слегка раздражённо. Он был абсолютно вымотан и не пытался уже играть в дружелюбие — о нет, не после всего, что учинили эти двое. — Конечно хочу, — ответил Астарион и налил себе в бокал крови, — какой вампир не хочет совета от дьявола? Буду всем рассказывать, чтобы знали, какой я стереотипный. — Прежде всего, вам нужно успокоиться, Астарион. Вы боитесь, нервничаете, от этого торопитесь и совершаете ошибку за ошибкой. Ищете сложное в простом, а мимо действительно сложного и максимально полезного проходите с такой поспешностью, будто оно и не стоит вашего внимания. Постарайтесь успокоиться и понять, чего вы действительно хотите. Астарион вздёрнул подбородок. — Я хочу убить лорда Касадора Зарра, — сказал он, и в голосе его была сталь, — а затем я хочу избавиться от этой… этой мерзости. Он неопределённо махнул рукой в сторону портьеры, где совсем недавно были изображения жутких, пожирающих мозги созданий. Они и сейчас мельтешили перед внутренним взором — щупальца, присоски, слепые, пухлые, сегментированные тельца личинок… — Амбициозно, — отметил Рафаил, — если бы я дал вам оружие, вы бы что, уничтожили Старший Мозг? Астарион нервно рассмеялся. — Вы, наверное, так шутите? Я юрист и бухгалтер. Ещё неплохо разбираюсь в вине, сексуальных практиках разного пошиба и торговле тканями, но что я могу сделать с этим Мозгом? Засудить или затрахать его до смерти? Если ситуация будет волновать Торговые Гильдии Фаэруна, Совет Лордов и прочие инстанции, то она будет решена в течение недели. Вопрос в том, когда именно она их взволнует, успею ли я до этого обрести свободу, и будет ли у меня ещё на тот момент мой собственный мозг, которым я смогу думать. — Да, — Рафаил развёл руками, — миру не нужны ни эпические герои, ни боги. Всё решают торговые интересы. Как я и говорил, вы мне симпатичны, Астарион — вот уже и мыслите трезвее. Но вы зачем-то понадобились кому-то. Так, что к вам приходят по ночам, требуют не пойми чего в приказном порядке, и даже не считают необходимым ввести в курс дела. Не может же вас это не волновать? — А с ними я вообще говорить не стал, — вдруг прокомментировал Убийца, чуть более трезвым тоном, — никто не может выдвинуть тебе никакие требования или ультиматумы, если у него нет канала связи или если он считает тебя безумным. То же самое с шантажом. — Да-да, — Астарион закатил глаза, — ты отказался беседовать с террористами, какой ты молодец. Поэтому с ними приходится беседовать мне. Иначе мы бы оба уже… Взгляд в сторону портьеры говорил сам за себя. Убийца усмехнулся. — Или не уже, — сказал он, — на понт тебя взяли. Угрозы работают только если ты можешь убедить оппонента, что приведёшь угрозу в исполнение. И, конечно, если его пугает эта угроза. — Ты не можешь угрожать смертью мертвецу, — вставил Рафаил, — классика. Убийца и Рафаил переглянулись и улыбнулись друг другу абсолютно дьявольски. Астариону это не нравилось — каждый раз, когда между ними пробегала эта искра хаоса, он чувствовал, что эти двое заодно, и что играют они на совершенно другом уровне. — Ладно, — он выдохнул и посмотрел Убийце в глаза, — что получил я, ты знаешь. Я и правда прожил последние двести лет вампирским отродьем, под контролем лорда Касадора Зарра. Истории про пытки и унижения — чистая правда, банковские счета и карьера управляющего поместьями — тоже. Но я не мог ходить под солнцем, не мог входить в дома без приглашения, любой ручеёк оставлял на мне страшные ожоги. И вот — я свободен. А что получил ты? Убийца посмотрел на него эдак печально и оценивающе. Даже будто бы сочувствие промелькнуло во взгляде? Да, это определённо было сочувствие и какая-то неизбывная тоска. Он медленно расстегнул плащ и повесил на спинку кресла, затем расстегнул белоснежную рубашку, маленькие серебряные пуговки, одну за одной, обнажая грудь, затем живот — через всё тело Убийцы шёл уродливый, бугристый шрам, что Астарион уже видел. — А меня в детстве ещё продали чародеям за бутылку. У них был эксперимент. Усилить эмоции и рефлексы, продлить жизнь. Во имя науки! Я не должен был выжить, а выжил. Сбежал. Потом было много всего, но вот эта штуковина болела всю проклятую сотню лет, что я с ней прожил. Я обидел тебя, упырь, когда сказал всё это про тебя и твоего хозяина, так что прости. Особенно вот этот пассаж про то, что со своей этой историей ты всегда был один. Мне, знаешь, повезло, я почти никогда не был один. Из-за этой штуки я не мог жрать, не мог спать, постоянно занюхивал боль дурью, чтобы хоть как-то функционировать. Всё почему? Потому что у меня были люди, упырь, понимаешь. Люди, которых перемололо в войне, люди, которые возили наркоту, самые разные люди. О, ни минуты не было, чтобы я не хотел пойти вместе со смертью, но каждый день я не шёл. Думал, ещё денёк смогу вытерпеть, потом ещё один. А теперь…теперь я всё-таки и правда умер, упырь. Астарион. Потому что для них я умер. А боли больше нет. Проснулся — и боли больше нет. Его слова были, как хлыст, безжалостно сдирающий с души кожу — только сдирали они её равно как с Астариона, так и с него самого. Убийца говорил спокойно, с чувством собственного достоинства, с выражением человека, что знал смерть и смерть была его другом, и знал дьявола и бога, обоих не боялся, а с дьяволом даже пил на брудершафт. — Тебя могут вернуть, — неуверенно сказал Астарион, — я слышал, многие вот так попадают в Фаэрун. В Глубоководье точно есть люди, которые занимаются чем-то подобным. Вернёшься к своим людям. Без боли. Убийца легко рассмеялся и морщинки собрались в уголках глаз. — Ну уж нет, ни за что, — сказал он, — для них я наконец-таки умер. Придётся справляться без меня. А боль…ну, что боль. Если бы тебе сказали, Астарион, что твой мастер умрёт, а ты в обмен на свободу каждый день будешь испытывать адскую боль, ты бы разве не согласился? — Мгновенно, — ответил Астарион. — Вот в этом мы похожи. Боль, боль… Не отдавать же свободу за такую глупость, правда? Убийца достал откуда-то тонкий, хорошо наточенный нож — неуловимым движением, как будто бы он просто по-волшебству материализовался в руке. Выставил его перед собой, как бокал вина. — За свободу! Каким-то образом Астарион сообразил, что тот собрался сделать, за долю секунды, и прыгнул невообразимым, невозможным прыжком, сшибая Убийцу с ног и прижимая сверху. Кинжал жалобно звякнул где-то в стороне, кресло с грохотом упало на пол, за ним последовали бокалы и бутылки со стола. От Убийцы воняло спиртным и немытым телом; Астарион ощутил, как ему съездили локтем по боку и ещё чем-то острым по скуле. Рафаил хохотал, как безумный, глядя на то, как летит вниз мебель и посуда, как Астарион остервенело хватает Убийцу за ворот рубашки и прижимает его руки к полу, ещё не сообразив, что тот совсем не сопротивляется, а просто смотрит на него широко раскрытыми глазами, как идиот или покойник. Щёлкнуло. В нос ударил запах роз и морского бриза; Астарион не слышал больше дьявольского хохота, зато слышал скрип телеги и шум стихийного рынка на маленькой площади. Он ощущал тёплые солнечные лучи на своей коже и чужую руку, переплетённую со своей собственной в характерном жесте. Он открыл глаза. Они с Убийцей, встрёпанные и растерянные, стояли перед маленьким храмом на перекрёстке, где только что прошла свадьба. Под ногами лежали лепестки роз и цветные конфетти; рука его была вложена в руку Убийцы так, будто бы они стояли у алтаря в ожидании, когда жрец свяжет их красной лентой. Люди вокруг — торговки на стихийном рынке, извозчики и простые прохожие, уже начинали глазеть. Астарион гневно вырвал руку и для надёжности встряхнул её, оправил свой идеально чистый зачарованный серый костюм и провёл рукой по волосам, будто бы вместе с волосами могла улечься и его ярость. — Пойдём, — буркнул он, и не оглядываясь пошёл прочь с площади, давя сапогами нежные лепестки.