Всё, что мир может предложить

По слухам, не было на всём свете страны безопаснее Эльтургарда, а города безопаснее Эльтуреля, господом нашим Тормом освещённого, да славится святое имя его вечно и во веки веков, аминь. Безопасность обеспечивали бесконечные патрули Адских Всадников — ничего адского в них не было, даже тифлингов в рядах доблестной местной стражи Астарион заметил раз-два и обчёлся. Доспехи, начищенные так, что глаза резало, алые плащи, здоровенные боевые кони — Всадники внушали уважение. Или, по крайней мере, желание соблюдать порядок. Уж что-что, а порядок и безопасность Астарион любил всем сердцем и считал, что миру этих качеств серьёзно недоставало. Он свято чтил букву закона, городское спокойствие и чистоту на улицах. Как правило, это означало, что всё под контролем, у власти неглупые люди, а граждане исправно производят товары, платят налоги и повышают демографию. Убийца, конечно, почти с самой границы пялился на Благодать — второе солнце Эльтургарда, не заходящее ни днём, ни ночью, — абсолютно не понимая, что происходит. Астарион не потрудился даже попытаться объяснить ему — в конце концов, на этом их совместная дорога подходила к концу, и дальнейшая судьба Убийцы была ему абсолютно безразлична. Самого же Астариона больше всего в Эльтургарде поразили дороги. Дело было не в том, что эльтурские дороги были аккуратно вымощены абсолютно одинаковыми белыми булыжниками и размечены всегда свежевыкрашенными верстовыми столбиками. Дело было и не в том, что дороги эти были чисты и даже лошадиное и воловье дерьмо тут же с них убирали специальные сотрудники. Начать стоило с того, что в Эльтургарде дороги были. Начинались они прямо с границы, где утоптанная грязь, что они с Убийцей за пару дней привыкли считать дорогой, превращалась в вышеописанное великолепие из один к одному выложенных аккуратных булыжничков. Сказочные дороги явно стоили гражданам сказочных налогов. Кроме того, все дороги были абсолютно одинаковы и различались разве что шириной — дорога к очередной ферме была уже, чем центральный торговый тракт, ведущий вдоль реки в Эльтурель, но на этом различия заканчивались. Во Вратах же, родном и горячо любимом городе Астариона, дороги росли, как трава. У домов лордов они были качеством даже лучше, чем эльтурские, и могли быть выложены мрамором. По пути в казарму дорога тоже была хороша, хоть и без мрамора. Во всех остальных местах дороги мостили, как бог на душу положит, а уж богов, в которых верили балдурцы, было едва ли не больше, чем самих балдурцев, и на души своих прихожан они клали исправно. И всё же, несмотря на качество дорог, дорога до Эльтуреля была мучительна. Они тянулись вперёд в полудрёме — невыспавшиеся, грязные и голодные, как звери. Убийца, кажется, переносил лишения пути куда проще — сидел в седле, держа спину так прямо, будто бы вместо позвоночника у него была кочерга, и не подавал очевидных признаков усталости. Астарион, не привыкший к езде на лошади дальше, чем до границы Врат или в многочисленные касадоровы деревни, знал, что это не так. Убийца, конечно, уставал. От недосыпа и переутомления он то и дело начинал клевать носом, и тогда в разум Астариона проникали обрывки его воспоминаний. Давешняя их знакомица Лира, какая-то жуткая война, разорённые деревни, дети и подростки с волчьими глазами, кровь, кровь, много крови, круговерть ужаса и отчаяния, марширующие в смерть золотые колонны. Потом — бандиты, какие-то южные города и оранжевые апельсины, дорогие лошади и дорогие костюмы, женщины и мужчины с улыбками острыми, как ножи, пустые глаза убитых в собственных особняках людей, запахи стали, дорогого вина и табака, наркотический угар, постоянная игра. Через это всё — боль, вгрызающаяся во внутренности и выворачивающая наизнанку. Боль, от которой невозможно есть или дышать, невозможно двигаться — но он двигается всё равно. Движение усиливает боль лишь незначительно, а человек может привыкнуть ко всему. Это Астарион понимал, как никто, и ему от этого было противно — будто бы даже в полусне, сам того не ведая, не имея ни малейшего намерения, даже на последнем отрезке их совместного пути Убийца умудрился залезть ему под кожу, макнуть обратно в дерьмо, из которого Астарион вылез и в которое мог вернуться в любой момент. Ноги от верховой езды были деревянные, задницу безбожно натёрло, а роскошный лиловый камзол с рукавами-фонариками превратился в серую от дорожной пыли тряпку, и Астарион от усталости не мог даже понять, действительно ли его так раздражало всё в Убийце — от его навязчивых и сумбурных обрывков воспоминаний, в которых было ни черта не разобрать, до идеально чистого синего плаща и сверкающих пряжек. Наконец, около четырёх часов дня, когда солнце уже давно перекатилось через зенит, но едва только начинало клониться к закату, они миновали бесконечные деревни и предместья Эльтуреля и остановились в небольшой, но уютной гостинице. — Флориан Броцелиус, — представился он улыбчивому хозяину, — нужна комната для меня и моего телохранителя Гериуса. Вот наши документы и проездная виза с заставы форта Морнинглорд. После этих трёх безумных дней, в которые Астариона будто бы извозили по полу, как грязную тряпку, в эту легенду очень хотелось поверить. Хотя бы на минуту. Он балдурский купец, путешествующий со своим телохранителем. Что может быть проще и понятнее? Документы здесь, документы там, да, оба из Врат Балдура, что, неужели и правда в город приехал герцог Рейвенгард? Ах да, праздники… Нет, мы здесь по другому делу, видите ли, нужно утрясти одно дельце с торговыми партнёрами моего нанимателя, я покупаю для него предметы искусства, сейчас обустраиваю гостиную в его летней резиденции. Чек вас устроит? Нет, если вам нужны наличные, то вот, давайте оставлю это кольцо в залог, а завтра днём в любом случае мне нужно будет сходить в отделение банка, в этой дороге мы с Гериусом совершенно поиздержались. А, так чек устроит? Замечательно, вы просто ангел небесный, Господи Вас благослови! Заселение прошло как в тумане — настолько, что когда спустя четыре часа Астарион проснулся в бадье остывшей воды, он долго не мог понять, что же произошло и где он находится. Из небольшого, составленного из маленьких разноцветных ромбиков приоткрытого оконца тянуло запахом розмарина и маленьких оранжевых розочек, что вились по стене гостиницы. Астарион приоткрыл глаза, сонно вдыхая запах и пытаясь вспомнить, где находится. Он увидел, что яркий прямоугольник солнечного света падал на голую грудь, но на этот раз уже не испытал инстинктивного страха — удивительно, насколько быстро он, проживший всю свою жизнь в темноте, привык к солнцу, насколько естественным и безобидным оно теперь казалось. Мышцы ног по-прежнему ныли от усталости, а спину так и вовсе жгло огнём. Астарион медленно выпрямился в помутневшей от пыли и мыла воде, вылез, осторожно держась за бортик и обтёрся мягким полотенцем. Выглянул в комнату — на большой господской кровати лежала свежая одежда. Ага, значит, его просьба к служанке «забрать это в прачечную и принести ему хоть что-нибудь по той же мерке» выполнена. Он оделся — чистая ткань ощущалась на коже божественно. Убийца обнаружился в примыкающей к спальне гостиной — он спал, сидя на стоящем у окна диванчике, задрав подбородок к потолку и раскинув руки. Тот же резкий полуденный свет освещал его — лицо, плечи, грудь в расстёгнутой рубашке с закатанными рукавами, беззащитную шею с едва заметным, розовым следом от укуса. На столике перед Убийцей стояли остатки какой-то холодной нарезки и недопитая бутылка вина. Астарион облизнул губы. Однажды Убийца позволил ему пить собственную кровь — бог знает, почему. Уверен был, что живёт последние дни? Хотел вот эдак развлечься? Вдруг пришло чёткое осознание — сейчас он может сделать пару шагов и всадить клинок под рёбра, пробив сердце, а затем впиться в шею. Убийца спал без задних ног — не проснулся ни на шум воды, когда Астарион вылезал из бадьи, ни на звук шагов. Убить его сейчас будет проще простого. Что, если Гильдия знала об Убийце до их похищения? Что, если Убийца сам работал на Гильдию? Если бы он изначально знал о секретной операции Гильдии, то это полностью объяснило бы его спокойствие сразу же после крушения. Для него крушение и личинка червя в голове не были несчастным случаем. Для него они были частью плана. Нет, убить можно в любой момент. Прежде, чем избавляться от Убийцы, нужно узнать, кто он такой. Узнать, что он знает. Астарион снова облизнул губы. Это имело смысл, но господи, как же противно, как же ему было противно — до омерзения. Когда Астарион проснулся на берегу реки, и увидел солнце, и почувствовал, что нет больше этой ниточки, соединяющей его с Касадором, ему хотелось верить, что теперь всё будет иначе, что теперь он волен делать всё, что захочет, брать всё, что нужно будет ему. Это было не так. В каком-то смысле, он был теперь ещё менее свободен, чем под властью Касадора, но теперь у него, по крайней мере, была надежда. Он мягко опустился на диванчик рядом с Убийцей, так, чтобы бока их соприкасались, а рука, которой Убийца держался за спинку дивана, теперь естественным образом приобнимала Астариона. Убийца зашевелился на грани между сном и явью; он ещё спал слишком крепко для того, чтобы осознать, кто рядом с ним, где он и что происходит. Астарион скользнул рукой поверх расстёгнутой рубашки — чтобы не разбудить прикосновением холодной руки, пробежал пальцами по чужим рёбрам. «Секс правит миром,» — он припомнил, как говорила мадам Гвоздичка, единоличная владелица джентльменского клуба «Гвоздика и Розмарин». Она была права. Иногда Астариону казалось, что вообще ничего в мире не делалось, кроме как через секс. Наставники спали со своими юными протеже — будь они юристами, магами или известными скульпторами. Купцы спали с поставщиками, убийцы — со своими жертвами, послы — со шпионами, организаторы соревнований — с будущими победителями. Убийца пошевелился и в полудрёме притянул его ближе к себе, поглаживая по спине, вдохнул поглубже, вопросительно ткнулся носом в шею, в нежное место под ухом. Астарион почувствовал чужое дыхание на своей коже и запустил руку под рубашку. Не было, в конце концов, ничего страшного или постыдного в том, что миром правил секс. Все и правда спали со всеми, в любой удобный и стратегически необходимый момент. Быть может, дело было в том, что слишком много раз Астарион делал это не тогда, когда сам хотел чего-то добиться, а тогда, когда чего-то хотел добиться Касадор. Действительно, зачем трахаться с кем-то стратегически важным самому, когда можно послать свою куклу одним лишь крошечным усилием воли? Усилием воли он выбросил всё это из головы. В конце концов, теперь нужно было выбирать, что думаешь. Астарион прикоснулся к чужим губам сначала робко, будто бы спрашивая разрешения. «Могу ли я тебе доверять? — спрашивал эльф из высшего общества, — мне страшно, и мне хотелось бы за тебя уцепиться, но я не знаю, кто ты.» Он погрузился в это ощущение и в эту роль. Убийца ответил на поцелуй и прикоснулся к его лицу кончиками пальцев второй руки, удерживая. Астарион почувствовал слабенькую ментальную связь — она слепо, сонно тыкалась в пустоту с обеих сторон. Астарион был просто эльфом, которого сначала обманом обратили в вампира, затем держали в безвыходном положении, полном ужаса и страданий, а затем вдруг дали ему свободу и кого-то рядом — сильного, уверенного, того, кто точно знал, что он делал. И Астарион — просто нежный, добрый, невинный Астарион, никогда не желавший никому, кроме своего повелителя, зла, очень хотел довериться, но очень боялся. Убийца отстранился — Астарион подумал, что это для того, чтобы снять одежду и перейти в более горизонтальную плоскость, и с готовностью потянул с него рубашку, но Убийца крепко взял его за запястья и посмотрел в глаза неожиданно ясным взглядом, затем сказал что-то вслух. В голосе его и глазах была отчего-то такая глубокая горечь, что Астарион разом перестал делать всё, что делал. «Айлас, зачем это всё?» — эта чужая мысль абсолютно отчётливо пронеслась в мозгу. Астарион нахмурился. — Я не понимаю, — сказал он вслух. Чужое ощущение нереальности происходящего затопило его разум. Он увидел какого-то симпатичного эльфа со светлыми волосами, тоже вьющимися, как у него самого, разве что другого, золотистого оттенка. Вот он совсем маленький мальчик, вот подросток, вот взрослый и явно уважаемый в обществе эльф — из тех, кто официозу балов предпочитает ходить по дому в свитере крупной вязки и выращивать петунии. — Айлас Краген, — вслух сказал Убийца. Черты эльфа слегка изменились — только слегка, — волосы выцвели и стали белыми, как снег, золотисто-зелёные глаза покраснели, клыки удлиннились. Астарион понял, что видит себя. — Я не Айлас… Краген, — сказал Астарион, — меня зовут Астарион, если уж на то пошло. И я… абсолютно оскорблён, вот что! Почему-то в эту секунду он был уверен, что Убийца понимает всё, что он говорит, пусть и не знает языка. — Послушай, пока ты натягивал на глобус эту свою Лиру — я мог понять, действительно, типажи у этих двух прекрасных дам схожие, да и результат эта твоя, с позволения сказать, экстраполяция принесла великолепный. Но я? У меня есть имя, и меня зовут не Айлас Краген, и я не выращиваю петунии, и я никогда в жизни не надел бы этот отвратительный горчичный кардиган. Понятия не имею, кто такой Айлас Краген. Я только что выложил тебе всё, как на ладони, я выложил тебе самого себя — не притворяйся, я знаю, что ты увидел. Ты увидел меня, и увидел Касадора… На, смотри, Касадор! Астарион постарался произвести самый зверский образ из возможных — великолепный лорд в расшитых серебром алых одеждах волочёт его окровавленное тело по полу, как куклу, великолепный лорд пинает его в лицо, великолепный лорд кидает ему крысу. Страх, голод, боль, отчаяние, полный, безаппеляционный контроль. Астарион старался сделать действительно страшно. — Так вот, я выложил тебе всё, как на ладони, я доверился тебе, а ты натягиваешь меня, мою историю, мою душу на какого-то эльфского юнца, которого ты имел счастье знать сотню лет назад и который выращивает чёртовы петунии? Убийца смотрел на него, и лицо его при этом имело возмутительно скучающее выражение. На улице, по всем ощущениям, давно уже должно было быть темно, но вечное солнце Эльтуреля палило, будто в полдень. Астарион ожидал чего угодно — очередной мучительной пантомимы, ещё одного сеанса выматывающей ментальной связи, угроз убийством, появления бойцов МГБ. На деле же Убийца посмотрел на него ещё пару секунд, затем буркнул под нос что-то смутно напоминающее «к чёрту», махнул рукой, подхватил свой ультрамариновый плащ, арбалет и остро наточенные мечи, и вышел вон прежде, чем Астарион успел закрыть рот — настолько он был изумлён и возмущён одновременно. Дверь с мягким щелчком закрылась. — Дьявол разбери, что! — рявкнул Астарион и, нервно запустив руки в волосы, прошёлся по комнате. Дойдя до кровати и выглянув в окно, он понял, что злиться в этой ситуации вовсе не на что, и что разрешилось всё, как нельзя лучше. Он был в Эльтуреле, самом безопасном городе Фаэруна, в котором, в силу наличия на небе целых двух солнц, никому из ищеек Касадора даже не придёт в голову его искать. Ему не пришлось даже думать о том, как избавиться от Убийцы. Да, существование его по-прежнему омрачала угроза от Магической Гильдии Безопасности и червь в голове, но только до определённого момента, который должен был наступить очень скоро. Астарион улыбнулся, глядя на залитый солнцем благостный город. У него был план. Остальное было делом техники.

***

— Добрейшего утречка, мастер Броцелиус! Принёс вам утреннюю газету! Астарион поставил на стол чашку кофе и улыбнулся мальчишке разносчику газет. Достал из кармана заранее приготовленную серебряную монетку — газета стоила меньше, но Астарион всегда оставлял на чай, — и бросил её мальчишке. Тот ловко поймал, улыбнулся щербатой улыбкой и приподнял кепку. — Премного благодарен, мастер Броцелиус! — О, полноте, мой юный друг, — Астарион улыбнулся, — вы вот уже пятое утро подряд приносите мне информацию — и всего за какую-то там монету. А дороже информации, замечу, нет на свете ничего, драгоценный Матти. Мальчишка резво спрятал монету в карман и озорно усмехнулся. — Ну, это вы загнули, мастер Броцелиус, — сказал он, поправляя кепку, — всего-навсего какая-то там газета. Чудной вы такой, мастер, сразу видать, что балдурец! Астарион склонил голову и развёл руками в побеждённом жесте. — Раскрыт, полностью раскрыт! Ну что ж, не смею больше вас задерживать, мой юный друг. — И вам хорошего дня, мастер Броцелиус! Мальчишка ускакал, стуча себе по ляжкам тяжеленной сумкой с газетами. Астарион пристроил свою копию свежей прессы на залитом утренним солнцем столике летнего кафе, и погрузился в чтение. Выпуск, конечно же, был праздничный. «Пятьдесят лет Благодати: воспоминания преподобного Крига», гласила передовица, содержавшая краткую сводку самых ярких с религиозной точки зрения исторических событий последних пятидесяти лет. Далее следовала программа народных гуляний, поздравления для жителей города от всех прибывших на празднование пятидесятилетия Благодати общественных деятелей, включая балдурского герцога Рейвенгарда, и по-праздничному скудная колонка никому сегодня неинтересных новостей мира. Астарион отпил немного кофе и глянул поверх газеты на площадь Святого Латандера, по которой как раз в тот момент двое Всадников волокли пытающегося размахивать руками тифлинга. — Покайтесь! — кричал тифлинг, — тьма падёт на город! Дни наши сочтены, грядёт кара небесная! Всадники вели его уверенно и абсолютно безмолвно, не споря, и не соглашаясь. Безумный горожанин не унимался и весь ходил ходуном. На одном из рогов у него запуталась праздничная гирлянда из флажков и теперь тянулась следом длинным хвостом, на который все трое поминутно наступали. Вскоре нелепая процессия скрылась за дверями управления по делам святой инквизиции. Астарион отпил ещё немного кофе и улыбнулся. Площадь была хороша — вся украшена в честь праздника цветами и флагами, с аккуратным фонтаном в середине, отделением банка и несколькими летними кафе. Домики в Эльтуреле были все как на подбор — загляденье, — красные черепичные крыши, белые стены, вьющиеся по фасадам розы, аккуратные резные вывески. И жители в осиянном Благодатью граде были ну просто прелесть, а не народ — все приятные, розовощёкие, вежливые до невозможности, сытые донельзя и, конечно, как и всегда бывало в таких местах, расисты, стукачи и фанатики до самого мозга костей. С тех пор, как преподобный Криг явил граду благословенное чудо и изгнал из города всех без исключения вампиров, поместив на небо, не много, не мало, второе солнце, сиявшее и ночью, и днём, не было у эльтурца худшего врага, чем его собственный сосед. То ли бесконечный солнечный свет так сводил с ума, то ли лившаяся из каждого утюга патриотически-религиозная благодать заставляла нервничать, но в Граде Осиянном все шпионили за всеми. Не задёргивает ли сосед шторы, чтобы скрыться от Благодати и чужих взглядов? Не жрёт ли в пост тайком свинины? Не отвлекается ли во время проповеди в храме? Давно ли белил стены и обрезал розы, и не слишком ли фривольной формы коврик у его дверей? Всё следовало учесть, в особенности если сосед был тифлингом. Астарион не был тифлингом. О нет, дело обстояло куда хуже — он был балдурцем, что автоматически делало его грешником, еретиком и идиотом одновременно — такому человеку, конечно, эльтурцы при знакомстве оказывали всяческое уважение и вели себя максимально приятно, расспрашивая о жизни в приморском вертепе разврата. Балдурец скоро уедет — нужно было, в конце концов, оставить о себе хорошее впечатление и продемонстрировать, насколько добро, праведно и благодатно живёт цветущий град Эльтурель. В отличие от, конечно, вертепа разврата, на который некоторые горожане отчего-то смотрели с какой-то смутной тоской. На столик с осторожным стуком опустилось очаровательное керамическое блюдце с жизнерадостной росписью из разноцветных ромбиков. Астарион поднял глаза на принесшую его хозяйку заведения, молодую женщину-тифлинга с серебристой кожей и всегда заплетёнными в сложные косы русыми волосами. Глаза у неё тоже были серебристые, будто бы две маленькие живые монетки. — Ах, Мелиана, что же вы меня всё балуете? — улыбнулся он и похлопал себя по животу, — так в этой поездке я стану совершенно ни на что не похож. Мелиана заразительно рассмеялась, нежно, будто бы звенели колокольчики, и подтолкнула к нему блюдце с восхитительно пахнущим пирогом. — В обычный день, Флориан, я ещё готова терпеть, что вы не едите мою выпечку, но уж сегодня в честь праздника не отвертитесь! Это традиционный пирог из Аверно, ещё матушка научила меня его печь. Я-то не видела Аверно, родилась уже здесь, а пирог этот в моей семье всегда пекли по большим праздникам, ещё с тех пор, как матушка была совсем маленькой. Если не попробуете, Флориан, так и знайте — обижусь на вас смертельно! — Ну уж нет, никакая фигура не стоит того, чтобы на меня обижалось столь прелестное создание! Астарион откусил кусочек пирога и качественно изобразил на лице величайшее блаженство. — Мм. Ммм! — он в восторге покачал головой, ловя падающие на камзол крошки, — да, ради такого пирога я готов умереть и попасть в инферно. Но не счастье ли, что у меня есть вы, милая Мелиана, и ваша матушка? Как она, кстати, надеюсь, живёт и здравствует? Хозяйка кафе снова рассмеялась. От одного взгляда на то, как она лучилась счастьем, хотелось улыбаться. — Матушка уже совсем старенькая, — сказала она, — но она всё ещё держит таверну «Преисподняя», что у Клинка Торма. Брови Астариона поползли вверх. — «Преисподняя»? И вы говорите, ваша матушка — хозяйка этого респектабельнейшего заведения? — Так и есть, — Мелиана пожала плечами, — может, я и не родилась в Аверно, но от участи вырасти в Преисподней судьба меня не избавила. Конечно, наверняка вы бывали там, вы как раз похожи на человека…эльфа, простите, из тех, кто становится там завсегдатаем. Астарион должен был подметить, что это Мелиана определила совершенно верно. Упомянутая таверна в одном из самых респектабельных районов собирала сливки общества — и тех котов, что этими сливками питались. Если кому-то нужна была информация, то он шёл в Преисподнюю, где её можно было как купить, так и продать. На случай, если информации уже было достаточно для того, чтобы потребовалось с ней что-то сделать, в том же заведении также назначали встречи не только с послами, юристами и чиновниками, но и с наёмными убийцами. — Но это всё было немножко не для меня, — продолжала хозяйка кафе, — поэтому я всегда хотела открыть что-то вот такое. Где-нибудь на тихой площади, и чтобы было много цветов, и милые тарелочки, и все гости друг друга знали, и я угощала бы их круассанами и матушкиным пирогом. — И у вас получилось великолепно, — Астарион доверительно прикоснулся к её изящной серебристой ладошке, — потому-то я и прихожу к вам каждое утро. Помыслить не могу, что буду делать, вернувшись во Врата! — Так оставайтесь у нас, Флориан, — Мелиана подмигнула, — подумайте об этом. Принести вам ещё кофе? — Сложно отказаться, но пожалуй, нет. Дела, дела — даже в праздник, милая Мелиана! Доем ваш изумительный пирог, дочитаю газету, да пойду. — Ну, тогда хорошего дня, дорогой Флориан. Хозяйка ушла. Астарион, проследив, чтобы никто не заметил, осторожно завернул пирог в носовой платок и положил в сумку. Он покормит им птиц на набережной — так он часто делал ещё во Вратах, процесс помогал думать. Оставлять пирог на тарелке означало обидеть хозяйку, а Мелиана, державшая кафе на площади Святого Латандера, была великолепным, а главное, приятным источником городских сплетен. Первые два утра в Эльтуреле Астарион попытался начинать с кофе с круассаном, как заправский дневной житель. Кофе вообще был здесь на уровне культа — куда уж там святому Торму, имя которого хоть и неслось из каждого утюга, но никак не помогало горожанам спать и бодрствовать в городе, где солнце светило круглые сутки. Любовь к кофе Астарион разделял всецело, но вот круассан, к сожалению, по-прежнему был на вкус, как приятно пахнущая бумага — как, впрочем, и любая другая человеческая еда. Приходилось всем рассказывать про заботу о фигуре, а еду, которой избежать было невозможно, изобретательно прятать или выбрасывать — вполне привычный для него ритуал. Жизнь в Эльтуреле была великолепна — в этом городе, утонувшем в вызванном вечным солнцем фанатическом полубезумии, зависти и паранойе, Астарион чувствовал себя, как рыба в воде. А главное — Касадору никогда не пришло бы в голову искать его здесь. Ах, Касадор. Мастера Астарион вспоминал по десять раз на дню, с торжеством и злорадством — в основном, когда расплачивался в лавках, гостиницах и кафе. Вот и сейчас, выйдя из кафе, он завернул в банк, чтобы пополнить запасы наличности, снимаемые со счёта в отделении Банка Коммерсантов Побережья Мечей по вполне юридически легитимным документам на имя вполне реального полуэльфа по имени Флориан Броцелиус. Чего банковским служащим знать не следовало — так это того, что настоящий Флориан Броцелиус уже десять лет как был мёртв, высосан досуха тем, кто открыл когда-то на его имя счёт. Впрочем, знать этого банковским служащим и не полагалось — это было делом городской стражи, а в сфере охраны правопорядка во Вратах царил традиционный хаос. Никому не было дела до несчастного, находящегося на грани разорения мелкого торговца шёлком из восточного Амна, с которым когда-то заключил контракт лорд Касадор Зарр, и который десять лет исправно поставлял шёлк для нужд дворца. Вот уже десять лет на имя Флориана Броцелиуса было зарегистрировано индивидуальное предприятие, имеющее единственного клиента — оно закупало шёлк в Амне по оптовым ценам и перевозило во Врата. Изредка ИП Флориан Броцелиус перепродавало остатки предпринимателям во Вратах, и чувствовало себя очень и очень неплохо. Впрочем, все эти коммерческие успехи начались в жизни несчастного Флориана только после смерти от вампирьих клыков — потому что обладатель оных клыков, некто Астарион Анкунин, вдобавок к громкой славе взбалмошного денди также имел юридическое образование и крепкую, как челюсти бульдога, деловую хватку. Последнюю некто Астарион Анкунин предпочитал скрывать от мира за десятками личин — кроме бедного Флориана, в его картотеке числилось около двух десятков неизвестных никому батраков, что в сезон работали на многочисленных полях в деревнях Зарра и исправно получали поденную плату. Конечно, каждый день плату батракам не выдавали — хозяйство Зарров отличалось честностью и шли туда работать охотно, по той причине, что господин открывал на имя каждого настоящие счета в банке, с которых в любой момент можно было снять всю заработанную сумму. Делали это работники, как правило, в конце сезона, когда заканчивалась работа, а вместе с ней и хозяйские харчи, и приходила пора возвращаться к семье с деньгами. К таким хозяевам, конечно, батраки с удовольствием возвращались из года в год. Раз в пару лет случалось несчастье — кто-то из них погибал в результате несчастного случая или от болезни. Тогда управляющий поместьями, приятный эльф в роскошном дублете, приезжал к семье погибшего, выдавал его жалованье и ещё добавлял немного от себя — почему-то всегда ночью. Чего семья погибшего не знала, так это того, что свидетельство о смерти оный управляющий занести в банк забывал, а зарплату лорд Касадор Зарр продолжал начислять и за следующий сезон, и за все сезоны после. Астарион нежно называл их всех «моя деревня»– и батраков, и торговца шёлком, и виночерпия, и ещё множество собранных более, чем за полторы сотни лет персоналий. Он заботливо держал их документы в порядке и исправно платил налоги за все открытые индивидуальные предприятия; когда приходил срок, Астарион «убивал» жителей деревни — верно служащий на протяжение пятидесяти лет батрак мог бы вызвать подозрения. У многих из жителей были даже хобби — бедный Флориан, например, инвестировал в антиквариат, а швея Изабелла жертвовала часть своей скудной зарплаты в местный приют для бродячих кошек. Он был будто садовник, и деревня была его садом; зачастую Астарион любил представлять, как проводят свои дни жители, существующие лишь на бумаге и в банковских операциях. Жители деревни были свободны — они торговали под своими именами, они покупали недвижимость и картины. Каким же ироничным представлялся тот факт, что они, бумажные, мёртвые души, были свободнее, чем единственный из них живой, их властелин, создатель и повелитель? За этими размышлениями Астарион и не заметил, как очутился в гостиничной комнате, которую теперь снимал. Точно так же механически, не отвлекаясь от размышлений о состоянии счетов своей деревни, он рассортировал почту и внёс в журнал наблюдений краткую сводку новостей о культе Абсолют, что удалось почерпнуть из газет и устных свидетельств. Гильдейский боевой маг, чтоб его разобрало, этой ночью снова мотал Астариону душу. От того, что Астариону удавалось узнать, он отмахивался, как от чего-то, что было ему уже известно. Разве что данные о планируемом похищении герцога Рейвенгарда культистами Абсолют его заинтересовали. Тогда Астарион проследил, чтобы власти Эльтуреля были оповещены, а отследить источник сигнала было крайне затруднительно. Охрана герцога была усилена десятикратно, но гильдеец всё равно остался недоволен. Отдельную плешь этот чёрт проел ему по поводу Убийцы. Астарион на это понимающе хмыкал и разве что издевательски не скалился, с каждым упоминанием необходимости снова отыскать своего «собрата по несчастью» и попытками убедить его, что уж с этим-то замечательным спутником у Астариона точно дело пойдёт на лад. Шансы того, что Убийца работал на Гильдию, росли с каждым разом, что чародей напоминал об его существовании. Астарион теперь даже не сомневался, что Убийца незаметно следил за ним. Гильдии мало было руки в астарионовых мозгах и вероятной слежки; им хотелось, чтобы Астарион ложился спать в одной комнате с их человеком, хорошо выученным и способным в случае чего всадить ему в грудь осиновый кол даже со связанными руками. Зачем тогда Убийца просто так тогда вышел и не вернулся? Почему остановил его, когда Астарион всячески демонстрировал привычную уже роль «несчастного, беспомощного, нуждающегося в защите и заботе эльфа-аристократа»? За кого они вообще его принимали? Он одёрнул себя, почувствовав слишком быстро разгорающуюся ярость. Не важно, за кого эти черти его принимали. Важным было то, что они были правы — Астарион очень хотел сохранить собственную способность ходить под солнцем и быть независимым от воли Касадора. Если для этого нужно было собирать данные о ставшем вдруг популярным культе Абсолют и срывать его операции, он был готов заниматься этим столько, сколько потребуется. Другие вопросы — касающиеся Гильдии, — следовало задавать куда осторожнее, и явно не в Эльтургарде. Астарион закончил делать записи и закрыл тетрадь. За окнами становилось шумно; он предпочёл бы остаться в гостинице на остаток дня, но это было бы подозрительно — приезжий балдурец, не желающий участвовать в празденствах в честь опустившейся на город Благодати? Он снял довольно простой костюм, который обычно надевал к завтраку и переоделся сразу в вечернее — серый твидовый жилет, часы на цепочке, лиловый в серебряную полоску шейный платок, шитый серебряной тесьмой летний плащ. Если джентльмен не хотел вызывать подозрений и пересудов собственным нежеланием участвовать в чём бы то ни было, то он отправлялся туда, где джентльмены могли заниматься, чем им заблагорассудится. Джентльмен отправлялся в Преисподнюю.