Святая Вильгельмина

      Меня зовут Вильгельмина де Хаас. И я единственная племянница законного правителя Стен короля Карла V Фрица…       Хотелось бы мне сказать.       Но зовут меня Гела Баухаус. И моя мать всего лишь дочь подставного болванчика, отсидевшего задницу на роскошном стуле в тронном зале замка Митры. Таким болванчиком был мой дед. За ним — дядя. А до них — еще парочка таких же олухов.       Коронация дяди Карла прошла за несколько лет до моего рождения. Мама говорила, что с самого начала кандидатом на престол был их старший брат Эдвард. Но он погиб в результате несчастного случая на конной прогулке, и деду не оставалось ничего, кроме как сделать полоумного младшего сына своим преемником.       Дядя Эдвард был исключительно одаренным и образованным человеком. Говорят, он перечитал всю королевскую библиотеку, уже в двенадцать лет обыграл в шахматы всех придворных и танцевал, к слову, просто превосходно. А еще он был писаным красавцем, но это мои личные наблюдения. Его портрет висел в коридоре напротив дверей в мои покои.       Разглядывая этот портрет, я никак не могла отделаться от мысли, что Эдвард был то ли бастардом, то ли приемным. Королевские хроники писали, что внешностью он пошел в мать, чернобровую королеву Елизавету. Бабку я тоже не застала, а ее портреты почему-то никогда не видела. Но и дело не в этом, а в загадочной закономерности: как бы моя матушка не ворчала на дядю Карла, у них было одно лицо. Те же безынициативно узкие глаза, хмурый лоб, реденькие светлые волосы.       Глазами я, слава Сине, пошла в своего отца, однако в остальном мои черты так же упрямо повторяли родственников. Каждый встреченный мною человек считал своим долгом отметить то, как сильно я похожа на свою мать.       И это сложно назвать комплиментом.       Принцесса Катарина не была красавицей и сама прекрасно об этом знала. Поэтому озаботилась о том, чтобы палачи рубили голову каждому, кто осмелится сказать слово дурное о ее внешности. Сухие, как солома, волосы она всегда убирала наверх, пытаясь создать иллюзию пышности. Зубы у маменьки были кривые, поэтому улыбалась она не открывая рта. Только растягивала тонкие бледные губы. Кстати, кожа у нее, как и у меня впрочем, тоже была ужасной. Если бы не постоянные целительские примочки, услужливо предоставляемые королевским доктором, вряд ли мама вообще согласилась бы покидать пределы дворца.       Однако заурядная внешность совершенно не помешала ей выйти замуж. Трижды. И трижды овдоветь, став тем самым самой богатой женщиной Стен. В разное время она была женой графа, архитектора и командора Военной Полиции. Хотя последний брак и считался не совсем равным, но никто не смел перечить сестре короля. Джеффри я запомнила лучше всех, пусть мы и виделись раз десять за всю жизнь. Он был учтив, добродушен, никогда не пытался назвать меня «дочкой», и, пожалуй, у меня даже была причина его любить.       Все-таки, благодаря ему в моей жизни появился Элиас — самый лучший в мире младший братишка.       Помимо кудрявого Эла, братьев у меня выродилось еще двое — Леонард и Миккель. Мик — мой полнокровный брат, вечный балагур и идеальный помощник в любых делах. Он старше меня на целых два года, но умом остановился в развитии где-то в возрасте десяти лет. Миккель практически полностью отстранен от дворцовых дел, несколько лет назад матушка сослала его учиться в Королевский Университет при центральном госпитале. Ситуация крайне презабавная: мама застукала, как он щупал одну из дворцовых служанок, и выпорола прямо в том же коридоре. «Негоже королевскому родственнику плодить ублюдков прямо на людях!» — буйствовала она, размахивая розгой.       Миккель еще неделю не мог сидеть на месте и не морщиться.       Леонард же казался вообще отдельно растущим от нашей околокоролевской рощицы деревом. Он был первенцем матери и родился от крайне выгодного, но абсолютно насильственного брака. Его отец погиб, когда Леонарду исполнилось пять, а до того времени брата с пеленок растили наследником графа.       Вернувшись ко двору, Катарина Мэнсфилд доверила ребенка орде нянек, а сама отправилась в разгул. Путем хитрых юридических махинаций мама смогла добиться, чтобы все имущество бывшего мужа осталось за ней, а территории графа Мэнсфилда подчинялись ей на расстоянии. Но на этом планы на Леонарда не закончились.       Между королевской прислугой бытует легенда, что, когда еще королева Елизавета — царство ей небесное — пыталась приобщить сына к продолжению рода Фрицов, случилось страшное. Вроде как, почти все королевские фрейлины тогда исчезли из дворца, и никто более о них не слышал. Мне было семнадцать, когда я набралась смелости спросить у матери, правдивы ли эти слухи. Мама ответила, причем с такой гримасой отвращения, как будто я предложила поговорить о пожертвованиях Подземному Городу.       Бабушка правда подсылала к будущему королю своих фрейлин, но Карл не принял ни одну. Первой он приказал раздеться, а затем выбросил ее вещи в окно и выгнал голой из покоев. Вторая долго не выходила из опочивальни принца. Даже слишком долго. Королева Елизавета здорово удивилась, когда на третий день встретилась с сыном в обеденном зале, а девушка так и не вернулась. Бабушка нашла ее привязанной к кровати в комнате сына, ослабшую и измученную. После этого она закатила сыну такой скандал, какой еще не слышали стены этого дворца. Если бы она только знала, как взывание к уму сына закончатся.       Третью фрейлину выносили из дворца ночью, в темном плотном мешке.       С самого детства дядя был не в своем уме, и это понимал каждый, кто говорил с ним дольше минуты. Когда мне было около двенадцати, я пришла к нему в малую гостиную на втором этаже. Дядя практически все время проводил в ней, игнорируя даже свою спальню. Он мастерил маленькие игрушечные кораблики, расставлял их вместо шахматных фигур на клетчатые доски и разыгрывал шуточные бои. Мне, ребенку, это казалось безумно интересным. Но и мозгов мне еще не хватало понять, что такие занятия не подходят сорокалетнему мужику.       Сначала дядя был даже рад моему приходу. Он жаловался, что никто не приходит к нему играть. Что Рина — так он зовет мою матушку до сих пор — постоянно на него кричит. А еще постоянно звал давно умершего дядю Эдварда. Но стоило мне только взять в руки одну из фигурок, как его словно подменили.       Он закричал и кинулся на меня, вцепившись здоровыми ручищами в волосы. Называл воровкой, тряс из стороны в сторону и грозился отрезать все пальцы, а потом вздернуть на виселице. Я вырывалась, кричала и плакала, и только это меня спасло. Слуги, услышав мой вой, доложили о произошедшем матушке, и та ворвалась в гостиную меня спасать.       Любого другого человека дядя бы тоже приказал казнить, но не маму. Все-таки она знала его всю жизнь и умела умаслить так, что с ее помощью король мог успокоиться в своем безумии. Позже мама строго-настрого запретила мне подходить к дяде Карлу в одиночестве. Я не понимала, что происходила, и думала, что в произошедшем моя вина. Я убедила себя в том, что король гневается на меня, и больше действительно не смела к нему подходить.       Потом мне все же стало известно, почему мама так стремилась находиться подле брата и всячески угождать его прихотям. И какая роль в этом всем была уготована Леонарду.       Слабоумный король не имел детей. Зато у его сестры их было вдоволь. Мама мечтала закрепиться во дворце, и не в моих силах ее за это осуждать. Так однажды мне прямо сказали, что Лео займет место следующего короля.       Тогда я еще много не знала, и у меня возникла куча вопросов. Леонард — сын графа, наследник другой семьи, носитель другой фамилии. Как он может перенять корону? Воспримет ли это народ?       Да только, как я уже говорила, вся наша семья это подставные болванчики. Паршивая постановка, которую устроили, чтобы развлечь народ. Или отвлечь — тут с какой стороны смотреть и что именно называть «народом».       Но обо всем по порядку.