Звездочёт и Солнце

Цзюнь У сидит у стены. Мэй Няньцин часто находит его в этом состоянии. Последним временем — почти всегда. Некогда безукоризненная осанка гнётся под весом пустоты. В нём нет ни сожалений, ни стыда, и если спросить, сделал бы он всё точно так же, прошёл бы по тому же пути, он ответит коротко и глухо: — Да. Мэй Няньцин знает. Он спрашивал. Все эти годы Его дорогое Высочество вела за собой ненависть. Боль предательства. И никто не рискнет предположить, в какой именно момент это всё началось. Хотя бы потому что кроме них двоих больше не осталось никого, кто знал бы и помнил эту историю так, как знают и помнят её они. Мэй Няньцин не рискует спрашивать у звёзд: он боится узнать ответ. Но ещё больше он боится узнать, что звёзды тоже не помнят, ведь это будет значить, что Цзюнь У в свое время добрался и до них. Как бы то ни было, больше им не за чем идти. Цзюнь У не за чем идти вперёд, а Мэй Няньцин не пойдёт вперёд без него. Уже однажды пошёл. Это обернулось катастрофой для двух отдельных человек и целого мира, как бы ему ни хотелось убедить себя в том, что это не так. Что в этом нет его вины, что у него было лишь два пути: уйти или умереть. Мэй Няньцин живёт с чувством вины уже две тысячи лет, и он не хочет с ним жить. Он гонит его от себя, как от дома веником гонят бродячего пса. Мэй Няньцин считает, что сделал всё правильно. Считает день. Месяц. Год. Два тысячелетия. А потом сталкивается с чужими молчаливо ссутуленными плечами. С чужой опущенной головой. С нежеланием двигаться дальше, потому что больше не за чем идти. Мэй Няньцин пытается разговорить принца. Пытается даже извиниться перед ним, но Цзюнь У никак не реагирует. Его шею, запястья и лодыжки опоясывают проклятые канги. Он больше смертный сейчас, чем когда-либо был в своей жизни, и той скудной еды, которой Мэй Няньцину удаётся его накормить, не хватает. Цзюнь У словно намеренно не ест. Истончается на глазах. Умирает. На это больно смотреть. Но Мэй Няньцин приходит и смотрит. Кормит, разговаривает, ворчит. Плачет. Он приносит ему книги, но тот не сдвигается с места, и тогда он начинает читать их вслух. — Идиот. — Что? — Мэй Няньцин крупно вздрагивает, отрываясь от книги. Он не слышал голос Цзюнь У уже полтора года. Он думает, что ему показалось. — Главный герой идиот, — Цзюнь У злится на то, что ему приходится объяснять очевидное. — Она явно влюблена в него. Мэй Няньцин смеётся, как бы ему ни хотелось разозлиться за чужое молчание. Он смеётся до тех пор, пока его не начинают душить рыдания. — Да, — говорит он сквозь слёзы. — Полный идиот. Цзюнь У понадобятся годы ментального и физического восстановления, но по крайней мере он сделал первый шаг к этому. Его голос всё такой же, каким Мэй Няньцин запомнил его две тысячи лет назад, но сейчас он звучит хрипло, надломлено. Слова даются ему с трудом. — Персики. Мэй Няньцин вытирает лицо и не может даже улыбнуться от потрясения. Он тянется, чтобы заправить прядь чужих волос за ухо. Цзюнь У не сопротивляется. — Хорошо. Я принесу Вам персики в следующий раз. И продолжает читать ему вслух дрожащим от облегчения голосом.