Пером и кистью

Арсений не очень-то понимал, сколько прошло времени. Его постель не остывала и, кажется, даже не успевала просохнуть. На шелковых простынях оседали, смешиваясь, чужие парфюмы, пудра, вино; хлопали двери, бились бокалы. Арсению было все равно. Выбравшись из постели и тесных объятий юнца с тонкой фарфоровой кожей, полностью обнаженный, он босиком прошелся по паркету, чтобы налить очередной бокал вина. Девица, дремавшая в кресле в одном лишь расшнурованном корсаже, проснулась, услышав плеск. — Ваше сиятельство, не могли бы вы и мой бокал наполнить? Арсений приподнял правую бровь и повернулся к девушке: — Я что же, по вашему, на слугу похож? — щеки девушки запунцовели, — Не смущайтесь, я так шучу, — он взял второй бокал и плеснул вина и туда. Затем грациозно протянул его девушке, — Как вам напиток? — Благодарю, — она пригубила алую жидкость и удовлетворенно улыбнулась, — Прекрасный напиток. Чего и стоит ожидать от запасов его сиятельства, — она подобострастно взглянула Арсению в глаза, и ему показалось, что он буквально слышит ее мысли о том, какая он удачная партия для замужества. Надо же, ее даже не смущало, что еще несколько минут назад Арсений прекрасно и отнюдь не благочестиво проводил время в компании удивительно тонкого и гибкого юноши, что все еще изнеженно лежит на его кровати! — И что же вы, не переживаете, что все это, — Арсений грациозно и медленно обвел рукой свои покои, в конце указав на самого себя, — весьма искусственно? — Весьма искусно, я бы сказала, — девушка улыбнулась, показав идеально ровные клыки, — Но не искусственно ни в коем случае. Почему вы так себя не цените? — вдруг спросила она, сменив тон на почти серьезный — во всяком случае, Арсений не мог воспринимать серьезно человека, сидящего в кресле почти обнаженным. Впрочем, собственная нагота его нисколько не смущала. Его губы тронула легкая, дерганная улыбка, а голова, затуманившаяся от вина, вдруг перестала контролировать язык: — Потому что я не достоин любви, не имею никакой ценности. Сегодня, — или это было вчера, или неделю назад, — неважно, но один весьма талантливый художник даже не взял с меня денег за портрет, представляете? Решил, что я хочу его купить. А я, — Асрений растянул губы в медленной, натянутой улыбке и коротко облизнул их, — А я и хотел. И хочу. — Если бы я умела рисовать, я бы сочла за честь написать ваш портрет и тоже бы не взяла деньги. Ваша красота… Истину говорят, природа — лучший художник. Может, тот человек был так благодарен вам за саму возможность прикоснуться к чему-то столь прекрасному, что посчитал, что это уже и без того достаточная плата? — сказывалось действие вина: девушка говорила медленно и по-московски растягивала гласные. От неприкрытой лести у Арсения свело горло, и откуда-то снизу, почти что из желудка, вдруг вновь поднялась обжигающая волна ярости, которую до этого Арсений весьма успешно топил, заливая алкоголем. — Дмитрий! Проследите, чтобы все гости покинули мои покои. Немедля. А мне подайте экипаж до салона Салтыковых, хочу выиграть немного деньжат на будущую поездку в столицу. — Слушаюсь, Арсений Сергеевич, — проговорил Дмитрий, жестами пытаясь выпроводить юнца и девушку. Те, быстро смекнув, что ни к чему хорошему смена настроения графа не приведет, спешно одевались, уже стоя на пороге личных покоев графа, — Вам тут письмецо пришло… Арсений скривился: — Сноваpapá?Отпишите ему, что мы уже выдвигаемся в столицу, еще с недельку — и будем дома. — Нет, печать не ваша. Арсений заинтересованно обернулся, залпом осушив бокал: — И что же, ты даже не вскрывал? — Обижаете! Да когда я, — воскликнул было Дмитрий, но затем осекся, — Впрочем… Не вскрывал. Вы прочтите, вдруг из «Мира искусства», рецензия, али еще что полезное. — Да уж, конечно, может и сам Брюсов в «Скорпионе», печататься предлагает, — хмыкнул Арсений, натягивая штаны, но письмо все же принял. А внутри — нет, не предложение о публикации, не очередное письмо от родственников, и даже не приглашение на званый вечер. Внутри — письмо от Антона со следами от слез на бумаге и размытыми чернилами. Арсений так и застыл посреди покоев, в одних штанах, и перечитал письмо несколько раз, а потом разорвал на мелкие куски: — Играть со мной вздумал! Вы только гляньте!— он резко обернулся к Дмитрию, и тот сделал шаг назад. — Вы о чем, Арсений Сергеевич? Может, изволите еще вина? Мир перед глазами снова пошатнулся. — «Вверяю вам свое сердце, свою душу, но никогда не смогу быть рядом с вами телом», — пробормотал Арсений, а затем воскликнул, — Думает, он девица, у которой я должен вымолить прощение! И что это, по-твоему, значит? Мне что же, свататься ехать? Может, еще драгоценных камней подарить?! Дмитрий стушевался и тихо произнес, прерывая полную ярости речь Арсения: — Кто-то признался вам в чувствах? Тот медленно поднял взгляд и тягуче, хищно улыбнулся: — О нет, Дмитрий. Кто-то признался в собственной трусости. В глупости. В нежелании брать на себя ответственность. Дмитрий сощурился, нашаривая за спиной дверную ручку, чтобы Арсений не заметил этого жеста: — Мы сейчас точно об одном человеке говорим, милостивый государь? — Не знаю, о ком ты, а я об Антоне Андреевиче Шастуне. Саша! Мы едем в Петербург. Сегодня же. Сейчас же. Арсений накинул нижнюю рубаху и, слегка пошатываясь, подошел к окну. Еще немного, еще буквально пара дней — и он выскажет все Антону в лицо. А потом сделает то, о чем думал с самой первой их встречи. По прибытии в Санкт-Петербург — без Дмитрия, чтобы тот наконец смог провести время с молодой женой, а не пьянствующим графом, которому он больше даже не служил, — Арсений тотчас же послал Сашу узнавать о молодых перспективных художниках: — Загляни в «Литературный фонд», и магазин Вольфа на Невском. Может, там кто подскажет. Он в столице уже больше месяца, скорее всего успел заявить о себе. А дальше — как договаривались. Все запомнил? — Слушаюсь, — тут же кивнул Саша, а Арсений, тяжело выдохнув, ступил на порог отцовской усадьбы, чтобы, наконец, поговорить по-взрослому. –Père! Ваш любимый сын и признанный всеми поэт вернулся домой! — объявил он с порога и с нетерпением снял потяжелевшую от влажности шинель, чтобы небрежно протянуть ее одному из служек, но почему-то не обнаружил никого ни в прихожей, ни в большой зале. Арсений прошел к камину, в котором тоскливо потрескивали несколько почти сгоревших поленьев, и крикнул снова: –Père! Скрипнув, отворилась дверь отцовского кабинета, и молодая служанка, Оленька, выходя из него, ойкнула: — Ой, батюшки, Арсень Сергеич, родненький! А вы телеграмму уже получили, да? Арсений непонимающе взглянул на Оленьку, ничего не ответив, и она, вздохнув, приложила ладонь ко рту и запричитала: — Ох, да как же так, да что же это делается-то, да что же я теперь… — Оля, где отец? — прервал ее Арсений, чувствуя, как изнутри поднимается холодное, ледяное предчувствие, которое он не спутал бы ни с чем. — Так ведь это… Телеграмма-то… — Оля! — Арсений подошел ближе и, взяв служанку за плечи, вынудил посмотреть ему в глаза. Увидев в них какой-то почти животный страх перед ним, немного смягчил тон, — Оля, скажи, что случилось. Ругаться не буду, обещаю. Оленька шмыгнула носом: — Мы вам телеграмму отправили, когда батюшка приходил отходную читать, так Сергей Александрович-то сразу и отмучился. Болели они, тяжело, вам вот писали, надеялись, приедете… Арсений застыл, продолжая держать плечи Оленьки обеими руками: — Но он… Он ничего такого не писал… Оля вновь шмыгнула носом и Арсений, словно в полусне, заметил, что ее глаза заслезились: — Так ведь гордые были, Арсень Сергеич, запретили нам вам сообщать-то о болезни, только вот уж когда отходную заказали, решили вам телеграмму послать… Вы не злитесь? Арсений аккуратно отпустил Олю и сделал несколько шагов назад, наткнувшись на кресло. Сел в него, продолжая смотреть куда-то в пустое пространство залы. «Телеграмму, наверное, уже получил Дмитрий», — подумал он отстраненно. Оля, кажется, уже успела уйти из залы, и в нее какое-то время никто не входил. Арсений думал о том, что ледяные пальцы смерти, касание которых он почувствовал несколькими минутами ранее, не обманули его, как было и в прошлый раз, прямо перед смертью маменьки. Тогда он тоже не успел. Матушка хотела, чтобы Арсений стал счастливым человеком, а отец — чтобы он вел себя, как настоящий мужчина. В эту самую секунду он понял, как претворить в жизнь желания обоих его родителей. Да, смешно. Да, на грани пошлости — а может, и полностью за ней. Но он должен был, обязан был попробовать! В голове зазвучали слова, сами собой складываясь в четверостишия. Арсений и не заметил, как вернулся Саша. Дальше дело было за малым.