Пером и кистью

Часы ритмично отщелкивали секунды. Антон Андреевич привычно оправил парадный зеленоватый сюртук и принялся тщательно закатывать манжет. — Добрый день-с. Граф Попов дома? Дмитрий склонился в поклоне, наблюдая, как молодой барин продолжал тереть ткань: — Дома. Его сиятельство почивать изволит. Обождите. Антон покачался на пятках и дернул рукав. Пятно алой краски, поставленной как последний штрих, испортило отбеленную и накрахмаленную рубаху: — Дело срочное, — настойчиво начал Антон Андреевич, понимая, что картина за его спиной, небрежно закинутая тряпицей, выдает цель визита. И уж сон графа прерывать ради художника — весьма кощунственная затея. — Обождите. Проходите, присаживайте-с. Вина, чая, кофия? Может быть, отужинать желаете? Меня зовут Дмитрий. — Разбудите, — повторил Антон, раздражаясь. Неделя в мастерской, один на один с пожирающими изнутри мыслями, превратила Антона в безумца. Он не мог ни думать, ни помышлять ни о чем другом. И эту карусель безумия и абсурда следовало поскорее прекратить. Антона выдавал внешний вид: идеально отутюженный сюртук, белоснежная накрахмаленная рубаха, но совершенно потерянный взгляд и взъерошенные кудри, которые Оксанка безуспешно пыталась причесать перед визитом. — Барин, может, хоть поужинаете? — Барин, пожалуйста, отдохните… — Барин, подышите воздухом… Нет! Антон, как одержимый, работал над картиной, стирал ночной сорочкой неудачные мазки, накладывал новые, не дожидаясь, пока масло хоть немного подсохнет. Он нетерпеливо складывал каждый штрих в единую картину и начал успокаиваться лишь когда от портрета осталось дописать один антураж. Прописывая шторы, Антон прокручивал их встречи в голове, злился, что граф не соизволил явиться, и боялся спрашивать у слуг о визитах. Строго-настрого запретив им разговаривать с собой, он полностью растворился в своем шедевре и удивлялся, как легко и быстро у него получилось написать графа. Он помнил каждый из оттенков его кожи, пока тот сидел на тахте. Антон Андреевич влюбился. И, отдавая себе в этом отчет, он работал еще быстрее, быстрее, быстрее… Засыпал с портретом, просыпался, избавлялся от похотливого терзания рядом с ним же, и работал, работал, работал… — Разбудите графа, — плотно сжав зубы, процедил Антон. Ему невероятно хотелось уйти. Дмитрий тяжело и обреченно выдохнул. Развернувшись на каблуках, он было повернулся к лестнице, чтобы подняться в покои Арсения Сергеевича, но тот уже спускался. — Нижайше прошу прощения, Антон Андреевич, не надо никого будить, вот он я. С чем пожаловали? — остановившись на пятой ступеньке, Арсений оперся локтем о перила и с интересом взглянул на гостя. Уши Антона пылали, и он чувствовал как жар переходит в щеки, вниз куда-то по шее, ещё ниже… — Вот! Невероятно резко дернув тряпицу, он сорвал ее с картины. Антон знал, что у него вышло хорошо. О, нет-нет! Шедеврально! Он передал не просто картинку, Антон вложил в портрет всю суть человека, стоявшего сейчас на лестнице. Все то, что тот скрывал. Да и чего уж там, Антон Андреевич, молодой, подающий надежды художник, вложил и себя в эту картину. И это переплетение двух душ улавливалось на каждом из слоев дорогих масляных красок. — Надеюсь Ваше сиятельство будет довольно… — пробурчал он себе под нос. Арсений мигом преодолел несколько ступенек и сбежал вниз, наплевав на головную боль, усиливающуюся с каждым движением. Он подошел ближе к портрету и принялся молча его рассматривать, задерживая взгляд на каждой мелочи, каждой детали и каждом мазке. В них чувствовалось движение души — только чьей, Антона или его собственной? Он медленно перевел взгляд на Антона и продолжал так же молча смотреть на него, надеясь, что один лишь взгляд выразит все его впечатления от работы. Увидев было, что Антон Андреевич явился без приглашения и без явной на то причины, Арсений хотел проучить его, сказать что-то колкое, двусмысленное, вульгарное, заставить его краснеть, в конце концов! Но, обратив внимание на портрет, растерял все слова — они встали комом где-то между комом и сердцем, и Арсений, вдруг почувствовав в этом уязвимость, поспешил вновь надеть маску равнодушия, чтобы Антон ни о чем не догадался. — Хотелось бы расчет, — снова тихо процедил Антон. Что граф там разглядывал? Шторы? Себя? Не такое выражение лица он ожидал увидеть. Чертов Попов! Скорей бы уйти. — Конечно, конечно. Дмитрий, будьте любезны, выдайте молодому человеку расчет, как мы с вами ранее обсуждали, — не оборачиваясь и продолжая смотреть Антону в глаза, бросил Арсений. Дмитрий коротко кивнул и направился к небольшой тумбе, стоящей у стены. Взяв небольшой, но увесистый даже на вид кошель, он протянул его Антону и тут же удалился из залы. — Там плата, на которую вы рассчитывали, и немного сверху. За скорость и качество. Признаться, я ожидал, что работа над портретом займет больше времени и надеялся еще не раз посетить вашу мастерскую, — на окончании фразы Арсений стал говорить на несколько тонов тише, чтобы Антон был вынужден прислушаться. Тон которым говорил граф, вновь окатил кипятком Антона. Каков же!.. На глазах выступили слезы и он поджал губы чтобы не разрыдаться прямо посреди роскошной залы. Неужели это все, что он имеет честь услышать? Скорость? Плата сверху? Посетить мастерскую?! Почему?! Какая-то немая обида, которую искусный творец не смог бы, даже если бы пожелал, оформить словами, встала поперек горла. Ему бесконечно хотелось, и он уже не боялся признаться в этом себе, быть ближе к графу. Ему хотелось бы видеть его в мастерской всю прошлую неделю, ему хотелось бы говорить с ним… хотелось! И все что он получил сейчас — сверхурочные?! Непослушная слезинка скользнула по щеке, и Антон Андреевич мотнул головой, стараясь избавиться от нее: — Бла… благодарю… — Что же вы, даже не проверите? — хмыкнул Арсений и, заметив, что Антон вновь, как и тогда в мастерской, потерял всякое самообладание, сделал уверенный шаг вперед, подойдя почти вплотную. Маска безразличия спала, но и первоначальное восхищение от таланта Антона прошло, уступив место ожиданию игры: Арсения, несомненно, раззадоривал такой покрасневший, мятущийся Антон. Ему хотелось заставить его метаться еще сильнее, еще жарче. Одной рукой он коснулся ладони Антона, держащей кошель, а другой принялся аккуратно его развязывать. Сверху, на горке из свернутых купюр, лежал огромный изумруд — точно такого же цвета, как и глаза Антона. Арсений хотел вручить его лично на последнем сеансе работы над портретом, но судьба руками Антона распорядилась над ними совсем иначе. Арсений легко дотянулся губами до самого его уха и запалисто прошептал: — Повторюсь, Антон, вы великолепный художник. Ни на одном портрете я не был столь красив… И столь похож на себя. — Я… Я… Внятные слова булькнули и превратились во всхлип. Антон понял, что плачет, уже не сдерживаясь. То ли от грусти, что все наконец-то сейчас кончится, то ли от боли, что подобное больше с ним никогда не повторится. — Я сегодня уезжаю, — опустив глаза в пол, он жадно вдохнул запах дорого графского парфюма, наслаждаясь и пытаясь запомнить жар, исходящий от его тела. И, дьявол забери Попова, Антон давил в себе страстное желание бросить кошель и обнять красивого мужчину напротив. Поцеловать так сладко и так влажно, как целуют распутную девицу. — И что же? — обдавая горячим дыханием ухо Антона, прошептал Арсений. Ему бесконечно нравилась вся эта игра — игра ли? Чтобы это проверить, он сделал ещё один, совсем небольшой шажок, прижался к Антону почти вплотную, и, оторвав руку от завязки кошеля, обхватил ею Антона за талию, вынуждая тоже податься как можно ближе. — Антон, взгляните же на меня. Подняв взгляд, Антон больше не прятал слез, и сбежать более отчего-то совсем не хотелось. Послышался приятный хруст рассыпающихся купюр. — И куда же вы собираетесь, позвольте уточнить? — прямо в губы Антона спросил Арсений, не отводя от него прямого взгляда. Зеленые глаза, — кажется, они были даже ярче изумруда, что Арсений ему подарил, — сверкали так ярко, что Арсению почти захотелось зажмурится. Он видел, как расширились зрачки Антона, как участилось его дыхание и заалели щеки, он, кажется, даже чувствовал, как бьется его сердце. Глупость вопроса, этот его тон — и жар, без того терзающий, распалился с новой силой. Антон понимал, что эта последняя встреча больше не повторится. Все. Больше никогда! Последний раз он выдерживает недопустимую и такую жгучую дерзость… Обвив талию графа Попова руками, Антон крепко прижал его к себе, зажмурился, выдавливая оставшиеся слезы боли и сомнений, и жадно впился губами в Арсения. Тот немедленно ответил на поцелуй, будто того и ждал, и отнял руку от талии Антона, чтобы положить обе ладони на его щеки и, кажется, слиться с ним в одно целое. Целовался Антон так же, как и вел себя с Арсением — открыто, воодушевленно, немного сумбурно, будто сам до конца не понимая, что именно он делает и чего хочет. Арсений вмиг почувствовал, как реагируют их тела на эту тесную близость, и с почти что физическим усердием оторвался от губ Антона, не отнимая, впрочем, ладоней от его щек. Его глаза сверкали определенно ярче всех изумрудов планеты. — Поедемте со мной в Петербург, Антон Андреевич? — не успев до конца обдумать ни предложение, ни формулировку, выпалил Арсений. Антону хотелось урвать еще немного тепла прекрасного и статного мужчины напротив. Не хотелось и думать о том что будет даже через десять минут. Антон должен был оставить все свои надежды здесь, в парадной зале московского имения Поповых: — Нельзя… Нельзя… Нас… Мы не должны… — О, прошу вас, оставьте разговоры о долге моему папеньке, — мягко улыбнулся Арсений и запоздало стер очередную скатившуюся по скуле Антона слезинку, — Поедемте! Я знаком с самыми известными художниками столицы, но, поверьте, вы превосходите их талантом в несколько тысяч раз. Я стану вашим меценатом, натурщиком — кем захотите. Познакомлю вас с хозяевами галерей, введу в богемное общество, только поедемте, Антон Андреевич, прошу вас! — с каждым словом Арсений говорил все тише и быстрее, в конце концов переходя на жаркий, почти бредовый шепот, теряя самообладание и, кажется, самого себя. После, спустя несколько долгих недель, Арсений не раз спрашивал себя, почему он вдруг так быстро сдался, так захватился этой страстью, был готов на все ради мимолетного романа? И, думая об этом, вспоминал, как жадно Антон ловил его губы, как крепко обхватывал его талию, как слушал водопад слов, и никак не мог уложить происходящее в голове. Антон понимал, что должен бежать: то что происходит, запретно, и отец убьет, если узнает. Мать же… Но чем жарче шептал граф, тем больше Антону хотелось поддаться чувствам. — Я сделаюсь вашей игрушкой?.. — он услышал себя, словно издалека. — Нет, если сами того не захотите. Однажды, — уловив смену интонации, Арсений улыбнулся краешком губ и легко поцеловал Антона в кончик носа, что вышло вдруг скорее заботливо и нежно, чем страстно, — Поверьте мне, я действую исключительно в целях поддержки искусства. Ваш талант… — Арсений вздохнул, и вдруг глаза его потеряли всякую хитринку, сделались серьезными, даже почти печальными, — Я никогда не видел таких талантливых людей, как вы, Антон Андреевич. Даже с учетом, что сам стремлюсь казаться всем таковым. Осознав, что Антон боится его и всего, что между ними происходит, Арсений вдруг понял, что растерял игривый запал. Ему все еще нестерпимо хотелось целовать его — долго, мучительно, и не только в губы, но и в шею, ключицы, грудь, — но теперь это было настоящее желание, не вызванное ни праздным интересом, ни любопытством. Арсений вновь взглянул в глаза Антона, продолжая нежно поглаживать его щеки: — Если вы… Если вы против, — тихо прошептал он, — Всего этого… Я прекращу. Даю вам слово. Антон смотрел в глаза графа и впервые видел его таким, каким писал его. Таким, каким он его знал. И сейчас ему казалось, что за те короткие встречи, сухие диалоги, он стал ему ближе, чем кто-либо и когда-либо. Настоящий, без прикрас и масок. Человек с картины, в которого Антон влюблен. — Я… хочу, но… — Оставьте. Со всеми «но» мы разберемся. Вместе, — Арсений вновь прильнул к губам Антона, на этот раз нежно и медленно, словно стремясь выразить в поцелуе все то, что чувствовал сейчас сам: странное смятение, радость и отчаяние одновременно. Его правая ладонь аккуратно опустилась ниже и удобно легла на грудь Антона, а левой он все так же продолжал оглаживать его щеку. Оторвавшись на миг, он коротко спросил: — Поедемте? — И, не оставив ни единого шанса ответить, продолжил поцелуй. — Нет.