Наваждение

      Весь следующий месяц прошёл спокойно и размеренно. Зоя обживалась на новом, хотя скорее лишь забытом, месте и налаживала связи с оставленными пять лет назад друзьями. После долгих лет одиночества ей было непривычно получать кучу приглашений и визитов, устраиваться в жарких гостиных, слушать разговоры и сплетни, быть в центре внимания, отвечать на вопросы. Всё это казалось чуждым, непривычным, пока в один день юная госпожа Урусова не обнаружила себя в поместье старших Басу с парой массивных серёжек Карн Пхул в ушах и сочной сплетней на языке, что смешалась во рту с конфеткой бурфи и оттого стала ещё слаще. Она стала частью этого города.       Отношения Зои и Бриджитт совершенно разладились. Зоя не делала выговоров подруге из-за её поведения в доме Рай, но практически перестала брать её с собой в гости, мало уделяла времени дома. Казалось, и саму Бри это устраивает: делом её индийской жизни стал фонд культуры леди Алджернонн, что помогал восстанавливать памятники культуры и реставрировать доколониальные здания. Эмма Алджернон, его основательница и, по совместительству, щедрый филантроп из Англии, желала видеть среди участниц своего дела Зою, однако в день, когда пришло письмо с приглашением, Вихан ответил краткое: «Нет». Госпожа Урусова, однако, была приятно удивлена деятельностью фонда: больниц она боялась, а школ смущалась, тогда как леди Алджернон занималась тем, что было ей близко из-за личной тяги к истории и архитектуре. Зое казалось глупым и несправедливым отказывать ей в такой мелочи, что была принципиальна лишь в глазах брата, поэтому на всё её возмущение Бриджитт нашла простое решение — поручительницей княжны станет она сама.       С того дня девушки практически не виделись из-за занятости обеих: Зоя вернулась к урокам рисования и свободное время проводила в разъездах по окрестностям в поисках видов, а Бриджитт все выходные и половину будних дней разбирала бумаги и ездила с дамами из фонда осматривать объекты для реставрации по всей Бенгалии. Сначала одинокое скитание по садам и улицам колониального центра казалось Зое невыносимым — она скучала и ощущала себя брошенной, однако частые визиты подруг, прогулки и ужины в компании знатных семей Бенгалии быстро развеяли её печаль и неуверенность. К радости брата, госпожа Урусова наконец поняла, что не так уж сильно и нуждается в привезённой из далёкой Франции компаньонке. Её общество ныне тяготило, а хмурый вид вселял тревогу. От былой дружбы, что грела и помогала держаться, остались лишь воспоминания, которые мешали разорвать путы, что приковали француженку к княжне. Как и много раз до того, жизнь предложила Зое случай, а она, что впоследствии удивляло и её саму, приняла решение.       Тот вечер в доме младших Басу был посвящён карточным играм. Редкое явление, бывшее для Вихана и его друзей событием скорее дружеским, нежели азартным. В отличие от современников той эпохи они не ставили на кон денег, имений и жён, лишь интерес и дружеские подколки. Женщин в игру они не приглашали, поэтому в большой зале, что окнами и верандой выходила во двор с прудиком, небольшой компанией Вихан, Камал, Доран, Эрит и несколько сослуживцев господина Басу и Рай решали, кто же останется дураком.       Небо давно попрощалось с солнцем, комната погрузилась в полумрак. Цвета и мягкость её отделки спасали лишь несколько десятков свечей, в хаотичном порядке расставленных по чайным столикам, камину и пианино.       Дом ещё не остыл от дневного зноя, так что в коридоре было жарко, но Бриджитт трясло, будто она только вынырнула из ледяной воды. Мужчины за дверью говорили на бенгали; девушка не могла разобрать слов, да и как бы ей помогли почти мальчишеские споры взрослых мужчин о картах и достоинствах друг друга? Она не собиралась действовать так быстро и прямолинейно, но её время в доме Басу истекало. Зоя стремительно отдалялась и, что страшнее, она перестала нуждаться в Бри. Тщательно выстроенная линия поведения рухнула из-за неготовности самой Бриджитт — парочки книг оказалось недостаточно для понимания поля, на котором ей предстояло действовать, а идея о схожести людей вне зависимости от менталитета испарилась ещё пару недель назад. Она пыталась обращаться к высокому, изучала культуру, манипулировала собственной святостью, подстраивалась и внешне, и внутренне, но дороги к сердцам индийских мужчин из высшего общества были ей закрыты. Бриджитт имела лишь тусклую тень того успеха, что был у неё во Франции, России или Штатах.       Её покойный муж, пятый сын богатого промышленника, был глуп, а оттого очарован девушкой. Их брак рухнул сразу же после переезда в Америку, где её внезапно запившему благоверному захотелось повеситься в один погожий сентябрьский день. Мадам Колльер негодовала и не видела за собой в том вины — как она считала, Колльер, в конце концов, был мужчиной, а значит, все её придирки, ругань и измены должен был сносить стоически. Разве не в том его роль, как главы семьи?       Вопреки ожиданиям, его семья лишила Бриджитт содержания, позволив придержать при себе лишь фамилию, отчего ей, привыкшей к яркой и сытой жизни, пришлось идти на многие гнусные поступки, на фоне которых соскользнувшая с плеча полупрозрачная ночнушка, столь явно подчёркивающая округлости бёдер и груди перед толпой мужчин, была тусклым пятном.       Девушка зашла в гостиную, мечтательно сжав руками толстый том неизвестного авторства и содержания — книгу она взяла в комнате Зои. Трое мужчин склонились над журнальным столиком с картами, ещё четверо разливали в стаканы выпивку, обсуждая крепость вина, как ей казалось. Из-за шумных бесед никто не услышал скрипа дверных петель или шлёпанье босых, холодных от страха и возбуждения, ног.       — Oh, pardon! Я думала, здесь библиотека! — Бриджитт опустила книгу к животу, позволяя всем мужчинам, собравшимся в гостиной, оценить красоту её едва прикрытой прозрачной тканью груди. Она ощущала себя мясом. Чертовски хорошим мясом, что было так приятно попробовать за ужином в одиночестве с бокалом дорого вина. Сердце билось, как бешеное, когда она, будто по-детски сконфузилась и сжалась, спрятав лицо за копной каштановых кудрей, завитых пару часов назад. Мужчины поверят ей, ведь она такое вкусное угощение.       Вихан, Камал и неизвестный ей индийский джентльмен подняли головы от карт. Господин в фиолетовом кафтане прищурился, оценивающе прошёлся глазами по её телу сверху вниз и, вероятно, получив удовлетворительное впечатление от увиденного, хищно улыбнулся. Камал и Вихан лишь переглянулись, нахмурившись, остальные мужчины притихли. Спектакль мадам Колльер имел зрителя, и лишь это именно значение — опустив голову в пол, она надеялась выглядеть очаровательно и непосредственно, будто невинное дитя, не понимающее силы своего первозданного обаяния. Всё в её образе от завитых кудряшек до нарумяненных крашеной пудрой щёк было создано, чтобы покорить парочку глупых сердец, но то, что выдавали орехово-жёлтые зрачки незнакомца, было не интересом или покорной заинтересованностью. То была лишь издёвка искушённого в безобразии жизни молодого мужчины, что, благодаря или вопреки происхождению, мог видеть больше, чем вам хотелось ему показать. Доран Басу не был ей по зубам.       Вихан прочистил горло, привлекая внимание мадам, которую он так и не начал называть мадемуазель. Спокойно, не опуская глаз на подготовленное ниже плеч шоу, он ответил Бриджитт:       — Налево по коридору. За две двери до столовой.       Наверх Бриджитт поднималась в хорошем расположении духа. Разумеется, она так и не дошла до библиотеки, бросив книгу за большой цветочный горшок на первом этаже. Казалось, от её маленькой победы в доме стало уютнее и прохладней, запах пряностей у кухни улетучился, а половицы в спальне перестали поскрипывать. Картину общего благополучия рушило одно — на туалетном столике горела новая, едва ли сгорбленная под натиском жара свеча. Когда девушка выходила, в подсвечнике был лишь огарок.       — Собирайся.       Бриджитт вздрогнула и обернулась в сторону голоса. В темном углу, где стояло большое кресло, сидела Зоя. От привычной позы прилежной ученицы не осталось и следа: сгорбившись, девушка подпирала подбородок ладонями. Единственная свеча освещала её пустое лицо, не выражавшее ничего, кроме глубокой задумчивости. Напряжённые от раздумий брови отбрасывали тень и делали вид Зои пугающим, будто с готического храма унесли горгулью и поставили в комнату, чтобы следить за всеми ухищрениями её мелочной душонки. На миг Бриджитт охватил страх — первобытный, взятый из глубин сознания, рождённый мгновением просветления. Она потрясла головой. Лишь глупая маленькая девочка, которой приспичило выехать на ночь глядя в какой-то подружке, а не каратель из старых сказок. Прикрыв за собой дверь, француженка подошла к кровати и, взяв с изголовья халат, накинула его сверху рубашки:       — Куда? Ночь на дворе, не поеду я никуда. Собралась выезжать — бери служанку, а меня в сумасбродство своё не впутывай.       — Мы уезжаем.       — Куда?       Глаза оставались стеклянными и холодными, когда улыбка, горькая, но вместе с тем издевательская, оставила на левой щеке ямочку:       — На вокзал.       Бриджитт не спросила, что произошло. В глубине души она понимала причину и даже знала, что должна была бороться за место и роль, которой её мог обеспечить господин в фиолетовом одеянии, но ужас, что казался лишь навеянным от воспоминаний о детском страхе темноты, продолжал душить. Она столкнулась с новым, до того неизученным существом, что всё то время жило, изучало и питалось её слабостями, прячась в цветастой обёртке. Вмиг к мадам пришло понимание — она одна в чужой стране с богачами, что владеют не только землями и золотом, но и всей Бенгалией, что на языке местных и означало целый мир. Зоя, маленький котёнок, что был так покладист и добр, выгнул спинку и, подобно старшим товарищам, следил за жертвой, готовясь выпустить коготки. Бриджитт безропотно собрала вещи. Все старые и новые платья, заколки и флаконы с туалетного столика. В маленькой сумочке оказалась золотая цепочка и булавка с маленьким алмазом, которые Зоя одолжила ей для вчерашнего ужина в фонде леди Алджернон. Мадам Колльер понимала, что назад уже не вернётся.       У лестницы, преграждая путь налево, где в гостиной мужчины шумно переговариваясь, продолжали игру, её ждала Зоя. Она прислушивалась к разговорам, гулко разносящимся на весь этаж. Сказанное ими княжну беспокоило — она надрывно дышала, сжав губы и сгорбившись, будто уменьшаясь в размерах после каждого взрыва хохота, бесперебойно пронзающего беседу. Девушка резко посмотрела наверх, когда верхняя ступенька скрипнула — обутая с голубую туфельку нога мадам Колльер выплыла с верхнего пролёта.       Разумеется, Зоя всё видела. Она вышла из библиотеки, куда спряталась после приезда мужчин. К ней зашли поздороваться Доран и Камал, остальных она не знала или плохо помнила, а после тяжёлого дня в городе ей не хотелось вести бесед с незнакомцами. Мужчины шутливо пригласили её поиграть с ними, но Зоя умела лишь раскладывать пасьянс и проигрывать в бридж, поэтому так же шутливо она отказалась. Лишь по одной причине из темноты коридора, где слуги затушили все лампы, она увидела Бриджитт, поправляющую волосы и одёргивающую с плеча ночную сорочку — юной госпоже захотелось выпить чаю за чтением.       Кучер спал на конюшне, когда Зоя вышла из дома и велела ему запрягать. Старый слуга, верно, ослышался, когда она сказала, что поедет сама, но решил не переспрашивать. Когда она пришла во второй раз, прямо на платье одев ездовой пиджак молодого господина и ведя за собой француженку, шудр удивился, но безропотно поставил чемодан под сиденье. Сомнения отпали лишь когда она сняла со стены хлыст и залезла на козлы:       — Госпожа, как же так? Нельзя!       — Не причитай, скоро вернусь.       — Я поеду следом за вами, стыдно ведь!       — Я сказала оставайся дома! Стыдно! — Зоя хмыкнула и покосилась на сиденье, куда вжалась белая, точно молоко, Бриджитт. — Господа играют, не беспокой их такой глупостью. Если думаешь, как бы не вышло худого, то не бойся — всё на себя возьму.       Бриджитт не смела остановить или одёрнуть Зою, как-то было прежде — девушка напоминала ей одну из тех оголтелых крестьянских «баб», что они видели, когда выезжали из родового имения Урусовых в соседний город. Те женщины, краснолицые и колючие, были закалены тяжёлым бытом и холодом, идущим на город с Финского залива. Они правили санями и повозками сами, гордо выпрямив спину, и это казалось столь естественным в их положении, тогда как Зоя, нежная и пугливая, росла в роскоши и, предпочитая действу мечты, боялась сделать лишний шаг. Так Бриджитт думала или предпочитала думать, ведь вот она, холодная, как сталь, и гордая, будто все позвонки высечены из камня. Горгулья, тёмная и крепкая. Об этой стороне подруги Бриджитт не знала, и именно это рушило весь и без того шаткий план.       Она безропотно сошла на землю, когда у вокзала Зоя, не говоря и слова, ткнула пальцем на большие двери, ведущие в зал ожидания, и пошла внутрь, не позаботившись о повозке, бросив ту прямо у входа. Внутри было душно, люди толкались, задевали ботинками большой чемодан, который Бриджитт тащила по полу из-за тяжести, спешили по своим делам. На вокзале жизнь текла, била ключом, тогда как Бри, лихорадочно выискивая глазами Зою, была уверена, что она каких-то минут сорок назад лишилась этой самой жизни, в поисках которой она скиталась по земле.       — Билет.       Княжна похлопала её по плечу, будто осалив при игре в догонялки — твой ход.       — Куда?       — Где мой Коллинз?       — Кто?       — Уилки Коллинз. Книга, которую ты стянула из моей комнаты.       Бриджитт опустила глаза:       — На первом этаже за кадкой с той долговязой пальмой.       Зоя хмыкнула и потрясла перед лицом француженки карточкой с билетом. Не поднимая взгляда с торчащих из-под платья носов туфель, Бриджитт взяла его и повторила:       — Так куда?       — В Бомбеи. А дальше, — княжна засунула руку во внутренний карман жакета и выудила пухлый, с большим трудом помещённый туда конверт, — куда захочешь.       — Зачем же мне уезжать?       — А зачем оставаться? — в её тёмно-серых от освещения глазах не было ни злобы, ни сочувствия. Болезненное решение сняло груз, сравнимый с весом целого дома. Важного, крепкого и любимого дома, из-за чего единственным, что могла ощущать Зоя, была усталость, а не облегчение.       — Птичка, я твоя подруга. Мы нужны друг другу, понимаешь?       — Птичка, мышка. Развели зверинец! Я не зверюшка, а человек! — злые, горячие слёзы собрались в уголках её глаз.       Зоя стиснула зубы — это была лишь усталость и обила, так ей хотелось думать, однако глубоким, более значимым чувством, что двигало ей, была зависть. Мелочное и очерняющее душу чувство было в её глазах лишь злом, что корёжит саму суть человека, поэтому юной госпоже было сложно принять его. Бриджитт легко притягивала к себе людей, Зоя же прекрасно понимала, что в любой компании была лишь тем, кто смотрит, но не действует. Эта роль была проста, понятна и даже приятна ей там, в Европе, но здесь, где воспоминания и ностальгия возрождали прежде забытые чувства, желания и чаяния, ей больше не хотелось быть серым пятном, чьё имя помнят лишь благодаря фамилии.       Девушка меж двух мирами, не своя и не чужая. Развернувшись на каблуках, Зоя вышла из зала, оставляя позади то, что тянуло её назад на серые французские улочки и тёплую, пропахшую мазями и травяными отварами кровать. Ей нравилось быть никем — что-то большое всегда рождается из «ничего».                     Внизу её встречает троица, нг она не смотрит на них и не отвечает на вопросы. Её одежда вся в пыли (она надела пальто, которое было ей сильно велико), она поднимается наверх.