Наваждение

      Улицы были пустынны. Остывшая на пару градусов дорога и стены плохо освещённых домов отбрасывали тени редких экипажей и прохожих, спешащих к своим тёплым из-за дневной жары постелям. Время успело перешагнуть за рубеж десяти часов вечера, когда Вихан разместился в малой гостиной в левом крыле. В доме было жарко, но из-за тёмной деревянной отделки комната сохраняла прохладу даже летом, из-за чего небольшая гостиная, куда никогда не приглашали гостей, принимала кого-то из домочатцев каждый вечер. Молодой господин лениво листал газету, щурясь в свете двух свечей, которые нашлись на каминной полке, и особо не вчитывался в напечатанные на серой бумаге тексты. В голове мелькали отдельные слова, украденные разумом из заголовков: цветение, Англия, генерал-губернатор, золото, смерть.       В дороге Бриджитт не сказала ни слова. Молодой Басу и не дал ей этого шанса, заняв место рядом с кучером. Француженка напоминала ему спаниелей, которых так любили богатые англичанки. Эти кучерявые собаки выглядят безобидно и даже очаровательно, но при необходимости издают больше шума, чем способна произвести овчарка. Мадам, что так настойчиво требовала называть себя мадемуазель, выказывала слишком настойчивое пренебрежение страной, которая её принимала, и, что раздражало Вихана гораздо сильнее, она даже не намекала на скорый отъезд.       В дверях гостиной показалась Маджун:       — Господин Басу, гостья вашей сестры уже в постели. Мне следует отправить кучера в дом господина Рай?       — Нет, пусть лошади отдохнут, я отправлю его сам, иди ложись.       — Но господин, разве можно юной девушке одной, да в доме мужчины? Стыд-то какой! — женщина приложила полные морщинистые руки к груди и покачала головой.       — Чего ты боишься? Там полный дом женщин Рай и прислуги.       — Но господин Рай, ему не стоит быть рядом, вы же понимаете, люди говорят…       — Люди говорят, будто видели, как на той неделе в Хаоре из уха коровы вышел целый человек, подобно богу Шиве. Я всё решил. Ступай.       Вздохнув, Маджун побрела в крыло прислуги, продолжая бормотать себе под нос, а Вихан покачал головой и бросил взгляд на часы — экипаж не двинется раньше половины одиннадцатого.       На приезде Зои настаивала Видия. Она решила, что девушке стоит уехать, она же и приняла решение о её возвращении. Всё дело в том письме, пришедшем от бабушки семь месяцев назад. Вихан имел неосторожность поделиться новостями с Видией и теперь, вероятно, за его глупость придётся расплачиваться сестре. «Катастрофа! Зоя останется старой девой!» — именно так начиналось письмо. Александра Урусова никогда не тратила времени на любезности.       Испугавшись охотничьих выстрелов, обычно смирная лошадь сбросила Зою с седла во время ранней прогулки у семейного поместья. Девушка упала и потеряла сознание, чуть не замёрзнув насмерть в снегу. Из-за белой одежды люди, отправившиеся на поиски, несколько раз попросту её не замечали; лошадь же вовсе нашли в паре километров от княжны. Вихан никогда не думал, что падение из седла и переохлаждение способны влиять на возможность иметь детей, но доктор Робер, видный в Петербурге специалист из Франции, обследовавший Зою после происшествия, сказал, что та никогда не будет держать в руках собственного младенца. Ей повезло отделаться парой синяков и лихорадкой, ведь, как сказал француз: «Русский подштанник и варежки сделать большой работа».       Как и любой воспитанный человек, Видия посочувствовала и велела передать приёмной племяннице пожелания скорейшего выздоровления. История должна была закончиться на этом, но через несколько недель тётушка начала выяснять у Вихана о планах девушки и её русской родни, способности выдерживать долгую дорогу после пережитого и состоянии, которым лично она располагает. Получив ответы, её удовлетворившие, госпожа Басу передала Александре, отчаянно ищущей способы борьбы с недугом внучки и, что важнее, её перспективами остаться старой девой, письмо, в котором описала все прелести и возможности аюрведической медицины. Через три недели Зоя и Бриджитт уже видели в окно поезда голые берёзы и дубы, исчезающие позади за тяжёлыми апрельскими туманами.       Вихан перелистнул страницу, слегка надорвав тонкую бумагу. Цены на золото в этом году выросли. На Дивали уже начали закупать фейерверки.       Вихан знал — Видия делает что-то по двум причинам, одной из которых всегда была семья, а второй — соблюдение интересов Дюжины. Своей семьёй Зою она не считала, лишь очаровательным дополнением к любимому племяннику, которое нужно оберегать и воспитывать, но не любить. Остаётся Дюжина. Её интересом вот уже несколько десятков лет была революция, в которой поможет брак с Кристианом де Клером.       Вихан поморщился и сложил газету — почему он так сглупил? Он всегда был против оплаты бабушкой обучения и содержания сестры, поэтому и во Францию, и в Индию княгиня лишь высылала внучке небольшой подарок в плотном конверте. «На конфеты, чулки и карандаши», как она сама говорила, остальное же оплачивал Вихан. И это бы не имело ровно никакого значения до того момента, как молодая образованная девушка из хорошей семьи, чуть ли не дальняя родственница российского императора и приёмная племянница самой Видии Басу, приезжает домой, в Индию, где как раз выбирают молодую образованную девушку из хорошей семьи на роль Троянского коня (4). В любом споре его возражения могут быть перечёркнуты одной лишь фразой: «Мы растили её среди своих на деньги семьи, а значит, она наша нам должна».       Младший Басу откинулся на подушки и фыркнул — разумеется, Видия не скажет этого прямо, но каждое слово, действие, намёк… Этого будет достаточно, чтобы обличить унизительное положение сестры. Он растил Зою, пытаясь дать лучшее, чтобы девочка не ощущала себя сиротой. В итоге же он сам, собственными руками сделал свободную сироту с будущим в России богатой наследницей в Индии, которая больше не может решать за себя. Елена, определённо, не простила бы ему такого греха.       Их дорогая матушка была, что принято называть у консервативных особ, не от мира сего. Елена Басу или, как называли её местные, Элен, предпочитала собственные порывы и желания комфорту и деньгам, с которыми она была знакома с пелёнок. К восемнадцати годам их затянувшаяся дружба стала ей попросту в тягость из-за будущего, которое шло с ними за руку: братья выросли, получили образование и должности, влюбились, женились, родили детей, а Елена могла позволить себе лишь вырасти, выйти замуж и родить детей.       Но она влюбилась. Вопреки или на зло, то неведомо было и ей самой. Упрямый, грубый и своенравный на вид Аджитт был нежен с девушкой и терпелив. Выхватив её из рук кавалера на балу, он не выпускал ладонь Елены до момента, пока не вмешались братья княжны. Он не напугал её. Напротив, Елена была очарована напористым мужчиной с причудливой косой, что так неумело, но честно и без прикрас выговаривал на английском комплименты её красоте и очарованию. Они встретились раз или два на ужинах, пару раз вальсировали в императорском дворце, единожды гуляли в парке с гувернанткой юной госпожи. Этого было достаточно для влюблённости, но не свадьбы, как считала Александра, напоследок дарившая дочери моменты безвинных шалостей перед поиском жениха во время весеннего сезона. Свою ошибку она поняла слишком поздно, когда в один из дней рано утром обнаружила на пороге своей спальни Елену в мятой и непристойно свисающей с плеча ночной рубашке под руку с индийским дикарём. Между позором из-за распущенности дочери и благословением на нежеланный брак княгиня выбрала благословение.       Зоя не была похожа на мать. Она скорее пошла в отца, младшего из трёх братьев из графской семьи Авериных, обедневшей настолько, что единственным условием Александры было сохранение дочерью фамилии Басу и передача княжеской фамилии их будущим детям.       После смерти Аджитта Елена не могла прийти в себя пять лет. Она мало ела, почти не спала, редко занималась сыном. Женщина отказывалась покидать Индию и дом, в котором они были так счастливы с мужем, поэтому братьям пришлось бросать дела и приезжать к сестре разбирать бумаги, счета и вести переговоры с семьёй Басу, которая хотела взять на себя ответственность за Вихана. В одну из таких поездок с ними и приехал Роман Аверин, увлечённый энтомологией студент Императорского Московского университета. Они поселились в доме Басу, поэтому граф Аверин, изучавший сады Калькутты в поисках интересных экземпляров для своей научной работы, часто брал с собой Вихана. Мальчик плохо говорил по-английски, а Роман не понимал бенгали, так что две сгорбленные над кустами фигурки чаще общались без слов. С подачи гостя, сочувствующего вдове, Вихан начал приносить маме, которая проводила всё время в спальне, цветы. Сначала она не замечала или отворачивалась от протянутой руки, но настойчивость мальчика убедила её сначала вытаскивать из-под одеяла ладонь за подношением, затем вдохнуть аромат, а через несколько недель ей и вовсе захотелось выйти в сад и поискать вместе с мальчиком и другом братьев жуков.       Их любовь была тихая и кроткая. Елене было тяжело отпустить воспоминания о первой и, оставшейся таковой до последнего вздоха, главной любви её жизни, но Роман не был честолюбив и не стремился занять в её сердце бо́льшую часть. Ему было достаточно маленького, но тёплого уголка рядом с девочкой, которая родилась у них через шесть лет после свадьбы.       И мать, и отчима унесла холера, когда Зое было всего четыре года. Как и многим до него, Вихану пришлось растить сестру самостоятельно, но с одним отличием — его действия всегда определяла госпожа Басу.       В закрытую дверь гостиной неуверенно постучали. Сложенная газета резко опустилась на кофейный столик.       — Маджун, я же сказал, что всё решу, иди спать!       — Она спит. Наверное.       Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось заспанное лицо Бриджитт.       — Зои нет в кровати, и я подумала, что… Её ещё нет?       Вихан тяжело вздохнул:       — Нет, ещё нет.       — Странно, я думала, что она здесь. Увидела тусклый свет из-под двери. Мне нужно… — Бриджитт без приглашения зашла в комнату.       На ней был тонкий халат с китайским орнаментом, едва прикрывавший корсет и нижнюю рубашку, которую европейки носили под платьями. Вихан никогда не понимал, чего ради белым женщинам нужен корсет. Разве может быть привлекателен человек, который слаб и худ настолько, что не способен пробежать и пары метров без одышки? Да, корсет поддерживал плоть и скрывал всё самое пикантное, но вместе с тем расставлял для взглядов ненужные ловушки на изгибах и приподнятой груди. Да и снимать его неудобно. Впрочем, опыт младшего Басу был скромен. Лишь однажды он снимал его, шнурок за шнурком обнажая мягкую белоснежную кожу, чтобы потом…       Бриджитт замялась и прикусила губу. Использовав её молчание, Вихан устало спросил:       — Извиниться, я полагаю?       — Да. Да, разумеется! — она сделала шаг вперёд, разгорячённо кивая. — Это было жуткое недоразумение! Не знаю, как так вышло, будто всё в тумане, и я–       Вихан отвернулся и поднял ладонь, прекращая поток оправданий:       — Зачем вы здесь?       — Спустилась вниз, чтобы найти Зою. Я же говорила, что её нет в кровати, а тут из-под двери–       — В Индии. Не в комнате.       — В Индии… В Индии, потому что вашей сестре нужно было сопровождение. В Европе женщины не ездят в одиночестве, нельзя. Она предложила, и я–       — Моя сестра вам не нравится, так ведь?       — Ну что вы, очень нравится, я–       — Как и Индия. Здесь жарко, невкусно, много бедняков и пыли, так?       — Я говорила всё на эмоциях, простите, если обидела вас и–       — У моей сестры нет… Точнее, больше нет времени на людей, которые того не стоят. Ведите себя соответственно, не жалуйтесь, не будьте обузой, не позорьте её честь и не обманывайте доверие, либо уходите. Мне выписать вам чек на обратный билет?       Щеки Бриджитт горели. Опустив лицо, как провинившаяся школьница, она прошептала:       — Нет.       Вихан поднялся и, разгладив полы сюртука, сухо ответил:       — Чудно. А теперь, мадам, прошу меня извинить. Нужно отправить экипаж за сестрой, время позднее.       Из её приоткрытых губ вырвалось хриплое:       — Мадемуазель.       Обойдя девушку, Вихан вышел за дверь и, скривившись, сказал:       — Как угодно.