Кладбищенская тусовка

Данила чувствует что-то особенно мягкое внутри, когда ему прилетает новое сообщение от контакта с никнеймом «КрипперХэлл». Руслан краток, его стиль общения совершенно невозможно понять за жалкие минуты переписки, но он говорит, что уже ждёт на развилке. И Даня срывается с места нетерпеливо. Добегает он в рекордные сроки и звонко выдыхает, стараясь вернуть дыхание в прежний ритм. Руслан с него бесчестно посмеивается и хлопает по спине. В воздухе между ними висит какая-то совсем удивительная лёгкость, от которой доносится едва заметная перчинка чего-то необычного и пока непонятного. Данила выпрямляется и засматривается на чужие глаза, сердце разгоняется вновь, а от себя уже чуть-чуть неловко. - У тебя сегодня красивый макияж, – они не виделись два дня, и теперь пустота, растущая с каждым часом, заполнилась горячим плотным песком. Даня готов был улыбаться и улыбаться, только от холода сводило щёки, и это ужасно портило момент. - Спасибо, я купил новые тени вчера, – Руслан звучал слегка взволнованно, будто правда хотел, чтобы Кашин заметил эту крохотную детальку, совсем небольшую, но такую, в то же время, яркую, что режет взгляд. – Пойдём. Даня заметил, как неуверенно дрогнули чужие губы, словно хотели сказать что-то ещё. Но момента теперь не вернуть, а Руслан на провокации не купится, наоборот, надуется и покроется шипами, как рыба фугу. Его хотелось отучить от ужасной привычки откладывать собственные мысли и желания на потом, хотелось заставить говорить о своём самом сокровенном исключительно Даниле на ухо. Громким шёпотом с горячим дыханием, по возможности. Они проходят мимо нескольких магазинов, пока на голову обрушивается бесконечный, казалось бы, снежный поток. Кашин курит и пинает сугробы с особенным наслаждением, а Руслан молчит и почти не дышит, будто погрузился в странный анабиоз. Его хочется и согреть, и повеселить, хочется разогнать эту непонятную апатию и вернуть улыбку на чужое лицо. - Рус, а ты, вот, почему стал эмо? - Так быстро мои тени разонравились? – Руслан съехидничал пресно, будто через силу и не от большого желания. - Откуда такие ужасные мысли? - Да забей. Я начал слушать разную музыку, какую находил, такую и врубал. Попались несколько крутых групп, потом пошли чаты по интересам, тусы, гулянки. Короче, как-то влился, образ сам ко мне пристал. Ну согласись, мне идёт, даже ты запал. Сейчас у меня своя небольшая компания, нам просто круто вместе слушать музыку, гулять, разговаривать. Они семья моя, считай, родная, – Руслан говорит медленно, а голос его едва заметно подрагивает. Мёрзнет, выходит, зачем же выходил. Данила увлечённо кивает – он подобных историй слышал уже миллионы, но сегодня как-то интереснее, и непонятно, что поменялось: то ли слишком приятная компания, то ли погода, так на откровения располагающая. - А почему «даже»? Я бы на тебя и без образа запал, – и чувствуется какая-то чрезмерная интимность, разговор будто плёнкой секретности покрывается, затягивается тонким слоем смущения и красноты, как озеро в самую холодную ночь застилается льдом. Данила слишком резко выдыхает и понимает, наконец, что именно сказал. В голове, на удивление, спокойно, зато сердце, уставшее от хозяйской взбалмошности, работает за десятерых. - Заходи, – он поднимает голову и замечает Руслана, держащего для него дверь. Магазинчик совсем маленький, но этим и лепится его атмосфера. Кашин заходит и осматривается – ветрины украшены по старому советскому стилю, и это тоже по-своему хорошо. Руслан покупает кислотного цвета ягуар и пачку кисс, на что чужое лицо незаметно морщится. – Тебе ещё что-то нужно? Он отрицательно машет головой и ловит блеск чужих глаз, которые тут же отворачиваются вместе с головой. Данила успевает заметить, как щёки Руслана мягко теплеют и покрываются здоровой краснотой. Он отвлекается и разворачивается на пятках, разглядывает судочки с вялыми овощами и принюхивается к сладкому запаху, давленных мандаринов. Наверное, ему понравилось бы работа именно здесь, даже в новогоднюю ночь: что-то есть особенное в этом резком мерцании огоньков то тут, то там, в запахе сборной солянки, прорывающемся, кажется, к самому мозгу, в редких покупателях, лица которых все до единого знакомы, и горячих пирожках, которые обязательно станут обедом или ужином. Почему-то казалось, что Новый год складывается из этого всего, что он гармонично будет смотреться на таком незамысловатом фоне. Данила удивлённо проморгался и замер, ощутив аккуратное касание. Прохладная кожа, покрытая трещинками-ударами коварного холода, почти погладила его ладонь и приобняла мягким хватом. Данила следовал её командам неосознанно, но снова шёл за Русланом, отложив другие мысли в дальний ящик. Только Руслан, его рука и ледяной вечер обладали красками. Остановиться получилось только через квартал. Даня снова медленно моргнул и поймал взгляд Руслана, блуждающий по его лицу. Они молчали, а вокруг клубился пар общего тёплого дыхания. Безумно тянет хоть что-то сказать. - У тебя красивые глаза, Дань, – снова не оставляет никакого права выбора. Руслан прячет взгляд и уходит к лавочке, чтобы тут же потянуться за сигаретами и открыть банку промёрзшими пальцами. И Данила эту игру принимает: садится рядом и вторит чужим действиям. Минута и горло приятно охлаждается сладостью напитка, а вкус жжённого табака ложится сверху так правильно, что краски вечера, серые и неприглядно тёмные, сглаживаются. Он подтягивает ноги на лавочку и всматривается в кричащие окна панелек напротив. Кажется, что вокруг нет ничего, имеющего хоть какой-нибудь смысл. Даже Руслан растворяется в этой незримой магии. – Холодно? - Похуй, – он снова неуловимо напоминает о себе, будто тыкает носом в факт своего присутствия, ничего взамен не требуя. Но Данила едва не прокусывает губу от нехватки тепла чужой руки. Он хочет поддаться своему необъяснимому желанию и почти начинает слепо рыскать по мёрзлому дереву лавочки. Ладонь мягко перехватывают и пихают в тепло кармана огромной дутой куртки. Даня возвращается к прежнему отрешённому спокойствию и старается сосредоточиться на снеге, домах и тлеющей сигарете в руке, но мысли упорно не отходят от шершавости кожи и рельефа ключей, которые будто в отместку охлаждают и царапают хрупкую ладонь. Тихо. Даже воздух замер и учтиво молчит. Сигарета летит в урну, а яшка быстро заканчивается. И Кашин портит момент слегка небрежно: встаёт и оттряхивается от бесчисленных снежинок, слоящихся на куртке. Руслан вторит ему, и также молча они уходят с площадки. Дорога неровная, скользкая местами, и буквально каждый бугорок не даёт отвлечься. Даня едва не падает на голый лёд возле магазина, а потом присматривается к компании возле дверей и почти наворачивается снова. Руслан радостно подбегает к толпе и здоровается с каждым эмо, которые улыбаются так дружелюбно, что становится неудобно от собственного присутствия. Данила суетливо двигает зрачками по траектории от одной точки до другой и едва не роняет челюсть. Вот кого-кого. - Друзья твои? – Руслан кивает и засовывает руки в карманы, плотная ткань куртки режет нежную кожу ледяным лезвием. – Там девушка, по которой я два года сох, прикол. - Какая? Как зовут? - Аня Носова, на два года меня старше. Ходила такая всегда красивая, я с ней даже не заговорил ни разу, – Руслан заинтересованно повернул голову и улыбнулся уголками губ. Очаровательно. - Тебя давно на эмочек потянуло, я понял, – и Даня рассмеялся от лёгкости, с которой была произнесена эта фраза, она заполнила его лёгкие, допрыгала по эритроцитам до сердца и защекотала его аккуратными пальчиками. – Эй, не смейся. Да бля, что я сказал?! Смешок плавно переваливается в хохот, и Данила поскальзывается, въезжая в сугроб. Он теряется и находит себя тянущим Руслана за руку в соседнюю снежную кучу. Он ловит ровно один подзатыльник прежде, чем оказывается под чужим горячим тяжёлым телом и задыхается от какого-то мальчишеского удовольствия. Руслан подхватывает смех и не может перевалиться от тряски, холод пробирает до болезненного тика, который должен бы отвлечь, но он только раззадоривает и подстёгивает неподчинение синдрому. Данила довольно раскидывает руки и собирает в них по горсти леденящего снега, чтобы бросить чужое лицо. Но шалость обваливается на него шквалом колючих снежинок, от которых приходится судорожно отплёвываться. Руслан помогает, но безбожно хохочет на всю улицу. - Всё, домой, Кашин, – они поднимаются и доходят до развилки с тем же смешливым шлейфом. Руслан уходит, оставляя за собой голограмму улыбки, мерцающую разноцветными огоньками его дома.

***

Новый год надвигается быстро и уверенно, тяжёлыми шагами разрубая сугробы и надувая ураган одними лишь губами. Город преображался. В окнах ярко блестели огоньки гирлянд, переливались свечением ёлки. Дети кричали во дворе почти до ночи, а в торговых центрах только наращивались очереди – на радость предпринимателям, наполняющим и без того пухлые кошельки. В школе тоже было радужнее: надвигающиеся каникулы вселяли улыбку, почти искреннее счастье и желание совсем не ходить в жалкий отросточек дней, которые отделяют юную душу от вкуснейшего и веселейшего дня. Данила и разделял, и понимал такое когда-то, теперь в нём царствовала старческая сухость. Впрочем, Новый год он любил, просто веселился исключительно тогда, когда это действительно было уместным. Например, утром Даня затормозил у поворота, чтобы как обычно покурить. Действия были до того отточенными, что не нуждались даже в минимальном контроле, и можно было позволить себе немного сонно позалипать на снег и мёрзло голые деревья. Вдруг Кашин почувствовал мягкий мандраж, услышал стук собственного сердца и восхищённо выдохнул: в густую поволоку темноты сознания воодушевлённо влетела огромная ель. Она стояла на площадке, около серого скучного дома, небольшой ствол окружала только стылая земля. На веточках красовались и мишура, и игрушки, даже длиннющая гирлянда переливалась яркими огоньками и уходила кабелем до чьего-то заботливо открытого окна. Данила затянулся и тут же принялся отгонять дымок, который перекрывал чудесный вид. В этом районе Новый год особой красочностью не отличался, но она… Даня достал жалкий телефон из кармана и сфотографировал дерево. Понятно, что настолько плохая камера даже близко не передаст чудесности чарующей красоты, но хотелось, правда и от всей души. Взгляд упал на время в тот момент, и пришлось бежать, а ноги не поддавались, будто сами стали задеревенелым стволом и покрылись сухой корой. Отодраться пришлось, опаздывать совсем не хотелось, но ёлка вселила в Данилу приятное тепло и воодушевление. Теперь дискотека радовала безумно. После школы они списались с Русланом и решили встретиться чуть заранее, чтобы погулять. Приятно, когда причина не обговаривается, и ты просто чувствуешь чужую заинтересованность. Даня собирался тщательно и вдумчиво, даже пару раз футболку переодел. На улице было спокойно и хорошо: ветер ослаб, лёд подтаял, а мягкие сугробы восполнились час назад. Красиво и тихо, во дворе всегда так. Но город другой, и поворот встречает шумом машин и людей, криками и галдежом толп в магазинах, плачем и невыносимым визгом детей, которые то счастливо падают в снег, то замерзают и расстраиваются. Родителей было, конечно, жалко, хотя именно они дрались с бабулями за пакет мандаринов и провоцировали шкалу децибел взлететь почти до небес. - Привет, – Руслан его обнимает крепко и обдаёт собственной прохладой, он будто слишком долго здесь стоял. Он выглядит куда лучше Дани даже сейчас, после часа у зеркала. Это не удивляет. - Привет, ты уверен, что с нами не хочешь? - Хочу, но пробник сам себя не напишет, а он уже завтра, – и это грустно до безумия, потому что этот год для Руслана в каком-то смысле последний, и он проваливается в эту подростковость, пока может. И очень хочется пойти на школьный дискач, но с Даней, чтобы прочувствовать каждую крохотную эмоцию полнее. - Я расстроен настолько, что готов напиться и уснуть в сугробе, так что идём, – Данила делает это дурашливо и несерьёзно, ему на самом деле грустно совсем немного, потому как хочется оторваться и кайфануть на все сто, пусть и без Руслана. Они доходят до магазина неспешным шагом и покупают немного сидра и коньяк. Руслан пихает любимый ягуар и ведёт на площадку. Кажется, теперь у них есть небольшая традиция, и это ужасно приятно. - Когда у вас каникулы? - Завтра я уже не пойду, нужно купить дохуя подарков. Я не придумал, что буду дарить всё ещё, – Данила попивает энергетик медленно, смакует и вкус, и момент, горячащий, как его личное лето этой холодной зимой. – Поедешь со мной? Развеешься после пробника. Как там… Делу время – потехе час, вот и по потешимся. - Давай, тоже прикуплю что-нибудь, а то у моих запросы пиздец, я думаю, с таким набором можно только пиздюлей отхватить. - Да не бойся, почти все на пиздюль-раздаче – мои знакомые, решим вопрос, – не лукавит, утаивает только, что и сам пару раз в таких подростковых гоп-стопах участвовал, о чём, конечно, пожалел, но ребятам запомнился. Они говорили недолго прежде, чем холод одолел ровно настолько, что возможность мыслить отнялась вместе с говорилкой. А с Русланом хотелось думать, как можно больше думать, потому как мозг и так периодически выпадал из рабочего режима G1.

***

В школьном туалете было душно и жарко. Казалось, ещё чуть-чуть и по лбу покатится солёный пот, а лицо нальётся противным красным. Данила допивал свой сидр и думал о том, что лицо своё ненавидит, особенно, когда оно становится лиловым, как сочный помидор. Видеть такое было обидно, будто кто-то близкий тычет пальцем в нос-картошку и глумится, совсем не таясь. Наверное, пора заканчивать, но дальше они распивают коньяк по стопочке, по очереди заходя в кабинку. Пить в туалете не совсем удобно, неприятно даже, но вся брезгливость смывается со спиртом, так неудачно пролитым мимо рюмки. Данила ощущает, как в голову ударяет неприязнь к себе и вспоминает, что с Русланом номерами обменялись и условились докупить при необходимости. Ладно, пока сойдёт и так. Даня отмахивается от чужих рук и выходит в душащий коридор. Здесь жарко и до боли пахнет потом, а через пару дверей доносятся громыхания банального плейлиста времён. И так сильно хочется танцевать, выплёскивать эту бурю нелюбви к себе и любви к другому, эту грусть и рассерженность, это оголённое счастье, искрящимся проводом свисающее в районе сердца. Он заходит туда и прикрывает дверь. Кажется, её стук о раму громыхает на всё здание, это стыдит, а стыд покрывает лицо противным красным. Данила вздрагивает и едва не разрывает собственную кофту – что-то в ней его упорно не устраивает. Звучит густой хардбасс, и он разгоняет сердце до неистовой скорости, словно бежит за ним сам и угрожает пожизненным. Даня бы не испугался: сидя в больнице, он мечтал стать как все эти дяди и читать про сук и бабки. Ну, может, однажды. Хотя суровые мужички его отговаривали и сияли улыбкой, будто не легли под хирургический нож из-за шальной пули, полетевшей из пистолета конкурента. Кашин с ними пытался тянуть нос и казаться старше, даже получил от них уважение, а теперь стоит здесь и своими красными пятнами светит. Ещё хуже. Он врывается в толпу и втирается в лёгкий слэм, такой распалять опасно – дети нажалуются, что рыжий мерзкий тип мешает им веселиться. Ну и пусть крутят свои хороводы, Даня хочет, чтобы нормально. С коридора за ним влетает Максим, и он идёт в синхрон с его настроением и тут же тянет хищную улыбку. До кайфа хищную, до драйва, до скорости. Такая бывает у гонщиков, у мальцов, впервые выезжающих на стрелку, у женщин, когда хочется кричать. И теперь она у них, а Даня себя не контролирует. Они врезаются друг в друга, вокруг почти сразу образуется группа людей, которые как они, которым не стыдно, а мелкие ничего, подождут пару лет и поймут. Их жалкий слэм прерывают быстро и тащат из зала, просят уйти. Данила с друзьями прощается поспешно и уверенно, пока мозг не передумал, не начал строить цепочки взаимосвязей. И телефон переливается трелью начавшегося вызова, пару раз гудит и сбрасывается – повторим. Руслан отвечает с пятого раза – две минуты спустя – и хрипит в трубку сонно и недовольно, это не читается через призму такого чистого счастья, что за него не думая отвесили бы мешок денег. Да вообще любых. - Русь, выйдешь? Я не нагулялся, – похоже, звучит достаточно грустно, чтобы с той стороны всполошились. Руслан шлёт его нахуй, ещё раз и опять, а потом обещает убить, если через десять минут его не будет на площадке. И это тоже приятно до какого-то алкогольного безумия. Данила не рискует и бежит, чтобы прийти раньше, не пропустить, не упустить момент. Его вдруг начинает сильно давить печалью отходняка, от которой не спастись. И без коньяка было грустно, куда уж тут. - Сука, ты придурок, блять, я в таком ахуе, чел, – Руслан сонный и настолько красивый в этой маленькой вспышке ярости, что Даня невольно тянется его обнять. – Отойди. Дань, я не люблю такую пьянь. - Извини, – лукавит, но только от плохого настроя. - Ладно, ты чего позвонил-то? У тебя ж там всё должно быть весело, не? - Я напился и устроил слэм с Максом, попросили, чтобы кто-нибудь из нас ушёл, – о внезапном приступе тоски и стыда, медленно изнутри уничтожающего, решил умолчать, не раскрывать своих позорных карт. - Ну, молодец, повеселился. Теперь пришёл меня веселить или что? – ответить нечего, Даня не знает, зачем пришёл, просто… - Я очень захотел тебя увидеть, – слюна приобретает странную вязкость и не хочет проталкиваться в пищевод, мешает противному комку уйти. – Извини, я пойду домой. - Да стой ты, бля, – Руслан берёт его за руку, и от этого плавит нещадно. Данила цепляется за сухость чужой кожи и тепло, оставшееся после дома, как за последнюю соломинку этого мира. Он побеспокоился бы о своей конченой неадекватности, но слишком неадекватен для любого вида беспокойств. Начинают ныть губы, и в голову ударяет мысль, что Руслана хочется поцеловать. Но он точно оттолкнёт и сплюнет, а потом уйдёт и бросит в темноте перегоревших фонарей. – Дань, идём ко мне. Мозг не обрабатывает информацию, только спрашивает с волнением, а зачем, собственно, хозяин такого великолепного компаса что-то ему объясняет. И его тащат в подъезд, вверх по лестнице, квартира, снятая обувь, комната. Находит он себя только на небольшом диванчике Руслана, который растерянно трёт затылок, стоя над ним. - Чего смотришь, спи, это у меня тут здоровое сознание, – его губы неестественно-естественно дёргаются, пальцы спешат к глазам и проминают всю надбровную дугу. - Я не хочу без тебя спать, – и это кажется настолько очевидным, что вызывает чрезмерно удивлённый возглас. – Ложись сверху, я только за. - Сделаю вид, что не слышал, и посплю на кресле. Давай, – Данила ощутил заботу теперь и в другом – например, с него очень аккуратно снимают одежду. Руслан сверху такой щемяще красивый, что хочется плакать и целовать. И ещё, может быть, немного ниже, чуть-чуть интимнее. – Дань, я всё понимаю, но ты можешь хотя бы не мешать.

***

Утром Руслан будит его и просит уйти. Красивые карие окрашиваются болезненной виной и неловкостью, но Даню волнуют только звёздочки перед глазами и першение в горле. Он обнимает Руслана на прощание, желает удачи и обещает подойти к школе, чтобы забрать сразу после пробника. И уходит, оставляя чужие сомнения и страхи там, где они и родились, и как-то даже масштаб проблемы не осознавая. Данила кутается в куртку и проклинает холод треклятого декабря, едва не поскальзывается дважды на практически ровной дороге и залетает в подъезд, громко хлопая дверью. Глаза от стужи, кажется, лопаются, а голова начинает трещать. Дома мамы нет, но есть пять пропущенных и гневное сообщение. Он отзванивается и слёзно извиняется, а потом откладывает телефон, ставит будильник и обрушивается в сон, где всё чуточку лучше и проще.