II. Меж небом и землей: из Лас-Вегаса в Токио

      Санзу с самого утра на иголках. Курит на голодный желудок, недовольно топает по всему гостиничному номеру, гремит посудой, обкусывает кожу на губах.                            Матовая дверь душевой резко распахивается. Он хватает Цубаки за руку и вытягивает её, прижимая к себе.       — Холодно же! Ты чего делаешь?! — она шипит ему в грудь и тянется к полотенцу на вешалке.       Санзу лишь скалится вместо ответа. Подхватывает девушку на руки и уносит её, дрожащую, в спальню.                            — Да что с тобой такое?! — Цубаки морщится от яростных поцелуев, рассыпающихся по всему телу красными отметинами, но Харучиё словно не слышит ни слова.       Он рывком переворачивает её на живот, приспускает домашние чёрные брюки и резко входит в неё.       — Блять, Хару! Тормози! — Цума вжимается в шёлковые подушки, силясь преодолеть неприятные ощущения от грубых толчков. Санзу лишь крепче сжимает в руках мягкую кожу, покрытую мурашками от холода и страха, и увеличивает темп.       Она понимает, что с ним происходит. Она размеренно выдыхает, зажмуривает глаза, стискивает зубы.       Четыре года совместной жизни с Санзу Харучиё научили Цубаки Хайтани, что такие моменты надо просто перетерпеть.       Нет, это сложно назвать насилием. Технически, так выглядит со стороны. Но Хайтани-младшая знает, что Санзу никогда не сделает ей больно, никогда не перейдет грань. Она знает, что ему просто нужно выпустить пар, и это продлится недолго.       Спустя минут семь он кончает ей на спину и валится рядом на кровать, утыкаясь лицом в ладони. Они лежат так неподвижно еще пару минут. Санзу обреченно вздыхает и поворачивается к Цубаки.       — Прости меня…       — Ты меня так, извини, трахал в последний раз год назад, когда мексиканцы сожгли твое казино, — она гладит его по щеке и понимающе улыбается. — Ну и? Что на этот раз?       Харучиё зажмуривается, молчит и уходит в ванную за влажными салфетками. На обратном пути наливает кофе — крепкий, как расплавленный асфальт — и бережно вытирает спину любимой.       — Это пиздец, — он садится на кровать и отпивает кофе, пока Цубаки за его спиной залезает под теплое шелковое одеяло.       — Иди ко мне, — она тянет его, сердитого, но любимого, за резинку штанов, приглашая к себе под одеяло. Санзу виновато улыбается, залезает к ней и обнимает теплое обнаженное тело.       — Прости еще раз, — он шепчет кофейным дыханием ей на лоб и ласково целует, поглаживая свободной рукой её по плечу. Цубаки лежит у него на груди и выводит по солнечному сплетению ноготком причудливые узоры.       — Кто тебя так расстроил? — мурлычет девушка.       — Разнервничался из-за приезда сестры, — он смотрит в потолок и отпивает еще кофе, морщась от терпкого привкуса.       Цубаки еще в юности знала что-то про Сенджу, когда Риндо в ее день рождения рассказывал о «Битве Трех Небожителей» из-за Дракена, пока Ран и Шион пьяные толкались на улице, чтобы померяться силой. В «Бонтене» она узнала, что Такеоми, на самом деле, брат Санзу, и пришел туда не столько ради мафиозных дел Майки, сколько ради того, чтобы присматривать за своим хулиганом. Но никто не упоминал о том, что у них есть сестра. По-видимому, девушка оказалась сильнее и мудрее Харучиё, раз старший брат выбрал приглядывать за Санзу.       — У вас какая-то давняя ссора?       — Мы… — Харучиё прищуривается, пытаясь подобрать слова. — Мы, мягко говоря, не в ладах с самого детства…       Цубаки продолжает его поглаживать по груди и молча ждет продолжения.       — Я когда был малой, всегда хотел стать пиздатым старшим братом, как Таке, — он поставил кружку на прикроватную тумбу и запустил освободившуюся руку в сырые волосы Цумы. — А по итогу огребал от него всегда за каждый проеб Сенджу.       — Так она тоже была хулиганкой? — Цубаки ласково улыбается.       — Пиздаболкой она была, а не хулиганкой, — шипит Санзу. — То есть, я любил ее, конечно… Ну, и люблю, вроде как… Но каждый раз, когда она творила какую-нибудь хрень — она все сваливала на меня.       — И ты держишь на нее обиду за детские глупости? — Хайтани виновато приподняла голову.       — Я пытался с ней об этом поговорить, — Санзу закрыл глаза, погружаясь в воспоминания. — Знаешь, чем всё закончилось? Она разъебала блядский самолетик Майки, который он всем запрещал трогать, и снова свалила всю вину на меня.       — Тебе самому не смешно? — Цубаки ухмыльнулась в фирменной манере старшего брата.       — Хах, да я с того самого дня смеюсь, дорогая, — Харучиё потянулся к тумбочке, достал сигарету и подкурил. — Потому что Майки этим самым самолетиком порвал мне ебальник, — он лениво выпустил дым и провел безымянным пальцем по шраму в уголке губ.       Ухмылка уплыла с лица девушки. Она ведь никогда об этом и не спрашивала, думая, что это что-то личное, и когда придет время, Санзу расскажет всё сам.       — Почему ты пошел за ним дальше? — она прошептала в смятении.       — Ну-у… Кейске ведь тоже почему-то от него не отвернулся, — он сделал крепкую затяжку. — Хотя был там и всё видел сам. Не знаю, что у него на уме, у него всегда был какой-то свой путь, — Санзу протараторил сквозь дым в горле.       — Самурай… — Цубаки обратно опустила голову и крепче прижалась к Харучиё.       — Наверное, мной двигал страх, — он задумчиво покрутил фильтр в пальцах. — Я принял тогда авторитет и силу Майки и боялся того, что он может еще выкинуть. Баджи решил всех спасти, а я решил просто принять волю Манджиро.       Они молча лежали, каждый в своих мыслях, пока Санзу докуривал сигарету. На последней затяжке Цубаки перехватила еще живой окурок, крепко затянулась и впечатала его в пепельницу.       — Знаешь, с другой стороны, — она нависла над Харучиё. — А представь, если бы Майки сделал с твоей сестрой то, что он сделал с тобой, — девушка поцеловала его в шрам и вылезла из-под одеяла, направляясь к шкафу с одеждой.       Санзу остался озадаченно лежать с этим озарением. И ведь правда, он же мог сказать тогда Сано, что он действительно не виноват, что это всё Сенджу… Но не сказал. «Почему?»       — Я ведь все-таки… — прошептал Санзу. — Я ведь хотел ее защищать… Хотел быть, как Такеоми…       — Видишь ли, мир же не может быть только черным или только белым, — Цубаки бормочет откуда-то из-за двери шкафа, выбирая одежду. — Если твоя сестренка по глупости так поступала, это не значит, что она тебя не любила.       — Тут ты права, — бормочет Харучиё и сползает с постели. Он подходит к любимой, уже одетой в белое нижнее белье и обнимает ее со спины, осторожно прикасаясь губами к шее. — Ты права и чертовски красива.       — Подхали-и-им! — пищит Цубаки, игриво уворачиваясь от поцелуя.       — Я же должен как-то реабилитироваться за такое стрёмное утро, — он ухмыляется и приспускает с нее трусики.                                                 

***

      В аэропорту неимоверно душно. Кругом люди с чемоданами и табличками. Кто-то ссорится на ресепшене, кто-то торопится, чьи-то дети истошно кричат.       Наконец, из толпы выплывают три родных силуэта. Братья Хайтани в своих излюбленных костюмах-тройках выглядят, как эталон японских якудза. Хоть и пытались бросить все дела-мафиозные, но для таких людей это то же самое, что бросить курить — всё равно рано или поздно приходится вернуться хотя бы к отмыванию денег.       Из-за спины Рана появляется Сенджу. Стройная, статная, в дорогом обтягивающем платье. Белые волосы с каким-то легким отливом в бледно-сиреневый собраны в высокий пучок. Она подхватывает Хайтани старшего под руку и что-то ему воркует, от чего тот ласково улыбается и нагибается к ней, что-то шепча на ухо.       — Это че за хуйня? — хмурится Санзу.       — Может, они просто хорошие друзья, — Цубаки безразлично пожимает плечами.       Она уже наслышана от брата о том, что они открыли дорогущий ресторан перед отъездом Коко в Лас-Вегас, и вокруг них, как и следовало ожидать, без конца вертятся девушки. Ран в этом вопросе, конечно, простой, как карандаш: дают — бери. Вот только вряд ли бы он потом согласился на повторную ночь с одной и той же дамой. «Если спишь с девушкой второй раз — значит, у нее на тебя какие-то виды. А я человек занятой, мне некогда», — такая была доктрина у Рана еще во времена «Бонтена».                            — Господи, как же мы редко видимся! — Риндо сдержанный, галлантный, но крепко обнимает сестру.       — Я так соскучилась! — она обвивает его плечи, и Санзу неосознанно морщит нос.       — Время идёт, а ты не меняешься, — Ран замечает эмоции приятеля и подбадривающе хлопает его по спине в знак приветствия, на что Санзу выдавливает из себя улыбку.       — Иди сюда, старина! — Риндо обнимает Санзу, наверное, даже крепче, чем сестру. — Ты мне задолжал как минимум пять партий в снукер!       — Ой, блять, да ради тебя хоть сто пять партий! — Харучиё неимоверно рад приезду близкого друга.       — И две бутылки виски, — Риндо деловито поправляет галстук.       — Да хоть двадцать две!       — Двадцать две его печень уже не потянет, — старший брат целует Цубаки в лоб и ухмыляется на младшего, опираясь локтем на плечо сестры. — Кстати, вы поздороваться не хотите?       Сенджу неловко переминается на каблучках и поднимает пушистые ресницы вверх, на Харучиё:       — Эм… Привет?..       — Привет… — он мельком пробегается взглядом по её лицу, до невероятного схожим чертами с его, и отводит глаза на табло с электронными часами. — Кажется, нам уже пора ехать, Коко забронировал столик в ресторане, там, все дела…       Санзу двинулся в сторону выхода, и ничего не оставалось, кроме как последовать за ним до машины.                            — Кстати, меня зовут Цубаки, — она вежливо протягивает Сенджу руку, подходя к джипу. — Можно просто Цума.       — Да, Ран много рассказывал о тебе, — Кавараги мило улыбается в ответ, открывает дверцу и присаживается на заднее сидение.       Цума садится спереди и переводит многозначительный взгляд на Санзу за рулём автомобиля. За четыре года совместной жизни система невербального общения между ними отточена до мелочей: Харучиё молча вскидывает брови, что переводится, как: «Ах, Ран ей рассказывал, ясно», — на что Цубаки поджимает губы и мелко ведёт плечом: «Ну, может, они просто друзья, не начинай».       Санзу поправляет зеркало заднего вида: Риндо позади водительского кресла, Ран посередине, а Сенджу у окна — сидит довольная, положив руку на колено Хайтани старшего. «Друзья?!» — он бросает взгляд на Цубаки и поворачивает ключ зажигания. — «Что-то мы с тобой так не дружили, например».       Цума закатывает глаза с лёгкой ухмылкой и отворачивается в сторону окна, что переводится, как «Ой, да отъебись…»       Харучиё цокает, давит на газ и прибавляет громкость музыки.       Покрышки ревут от сцепления с ровным асфальтом. Машина мчит по спиральным дорогам, то петляя между рядами, то вылетая на встречную полосу. Правила дорожного движения явно написаны не для Санзу.       — Дружище, неужели мы так торопимся? — Риндо мёртвой хваткой держится за ручку над боковым окном и нервно цепляется взглядом за отражение Санзу в зеркальце заднего вида.       — Мне немного не нравится тачка у нас на хвосте… — он крепче сжимает руль и скалится, вдавливая в пол педаль газа. — Потеряемся в рядах, а потом поедем в объезд.       — Думаешь, оторвемся? — Цубаки хмурит брови и поджимает губы.       — Я когда-то тебя подводил, милая? — Харучиё улыбается и, обгоняя машины на магистрали, успевает потянутся к ней за поцелуем.       — Да уж, вот это я понимаю — горячий приём! — Ран оборачивается на окно сзади, одной рукой обнимает и прижимает к себе испуганную Сенджу, а второй поглаживает пистолет во внутреннем кармане своего пиджака.