Ещё один раз

На самолет Леви опоздал. Купил билет на шесть утра и тупо не успел доехать до Портленда. У входа в аэропорт остановился: сил неожиданно не осталось. Он знал, что через минуту уже что-то сделает решительное, но пока просто сидел. Солнце припекало макушку. На каменной скамейке кто-то оставил пачку Лаки Страйка. Леви взял её, открыл: там осталась одна сигарета. Название вдруг рассмешило. Счастливчик он, оказывается. Леви порылся в рюкзаке, достал со дна зажигалку и закурил, хотя вообще никогда не стал бы трогать оставленные кем-то вещи. Тем более брать их в рот. Но нет, вот, сидел. Курил. Денег на билет больше не было, он буквально потратил последнее. Пришлось звонить Кейт: это даже не казалось чем-то плохим, хотя он бы никогда не стал просить денег, скорее пошел бы опять барыжить меф. Но нет, вот, попросил. Кейт сказала да, конечно, я тебе сейчас куплю билет и скину денег. Нет, не знаю, что с ним, пока не пускают. Я в больнице. Пожалуйста… Приезжай скорее. Леви сказал, спасибо, да, да, приеду.

***

Эрвин, кажется, спал, когда Леви наконец-то пустили. Очень бледный, утыканный капельницами. Под глазами серые тени. Темные ресницы не дрожат. Кейт пустили за день до этого, когда Эрвин в первый раз пришёл в себя. Она очень кинематографично выглядела с перемотанной головой: чёрные волосы выбивались из-под белоснежного бинта. Пришла домой — Леви сидел с Майком — сказала, что он в порядке. Почему-то совсем спокоен. Очень много спрашивал про тебя. У Леви сердце забилось быстро и глухо: он же помнит. С Майком было сложно: Леви никак не мог собраться, чтобы говорить как обычно. Не мог заставить себя улыбнуться: в той жизни это всегда так было. Отпускало редко: например, когда Эрвин клал тяжёлые руки на плечи Леви после очередного ужасного дня, и Леви после нескольких секунд повышенного напряжения — автоматического — расслаблялся, выравнивал дыхание, когда Эрвин вдавливал большие пальцы в чувствительные места возле шейного позвонка. Леви тогда не думал словами, что такой скупой на прикосновения Эрвин мог бы быть самым нежным на свете, но он чувствовал это, конечно. — Леви, нам надо строить форт, — к сожалению, Майка не обошло увлечение всяким милитаристическим. Леви от всех детских стрелялок и игрушечных автоматов кривило страшно. — Да, — Леви рассеянно потёр переносицу. Почувствовал прикосновение к плечу: — Давай я, — это был Тайлер. Они внезапно почти подружились за эти пару суток. Он сидел у Кейт, тоже помогал с Майком и по всякой мелочи. Кейт вернулась из больницы поздно и расплакалась, Тайлер с трудом держался, чтобы не рыдать в два голоса, а вот у Леви эмоции как отрезало. Он просто методично решал проблемы: разобрался со страховкой, отвозил Майка в детский сад, покупал и готовил еду, отвёз Кейт к ее врачу и подождал снаружи, потому что ей страшно теперь было садиться за руль. Немного успокоившись, Кейт сказала: — Он говорил про тебя однажды. Давно. Проснулся среди ночи. Что-то говорил непонятное. И повторял «Леви». А потом его пустили в палату. Леви сначала решил, что Эрвин спит: настолько неподвижно лежал. Но он открыл глаза, повернул голову — устало перекатил по подушке. — Привет, — почти прохрипел. Леви подошел ближе. Сел на стул рядом с кроватью. — Привет. Слишком отчетливо выступающие скулы, щетина и по-особенному пустой — не из-за лекарств — взгляд, который Леви слишком хорошо помнил. — Дай руку, — попросил тихо. Эрвин достал руку из-под одеяла. Леви взял её в свои. — Как у тебя дела? — голос Эрвина прозвучал ровно, даже почти мягко. — Лучше ты возвращайся. Работа там. Я скоро приду в себя. Леви закрыл глаза. Надо сказать. — Эрвин. — позвал тихо. Эрвин посмотрел ему в глаза. — Я все помню. У Эрвина неуловимо изменилось выражение лица — понял, точно понял. С трудом сказал — было видно, как разлепляются пересохшие губы: — Леви. — Потом помолчал еще и сказал снова. — Леви. И Леви показалось, что он буквально вот там, под камнями, и Эрвин говорит ему «Спасибо». И зовет по имени. В последний раз — он бы хотел сказать, что ему это снилось весь остаток жизни, но ему не снился Эрвин. Как будто мозг решил дополнительно поиздеваться. Приснился только один раз. Когда вернулись из марлийской вылазки. Леви лег спать, впервые за долгое время, у себя на Парадизе, конечно не в той комнате в казармах, не рядом с тем кабинетом, но здесь и земля как будто тянула к себе знакомо, и Леви лег — очень тяжёлый внезапно. И ему приснился Эрвин. Они гуляли в саду, а потом Эрвин сел на плетёный стул под навесом и развернул газету, а Леви был счастлив знать, что в ней ничего важного не написано. Он сел на землю возле его ног и прислонился виском к колену. Эрвин отложил газету и улыбнулся, погладил его по волосам, и Леви тихо замычал от удовольствия — такого спокойного, как сидеть под солнышком на крыше, только в сто раз лучше — и проснулся от звука собственного голоса. В спальне было холодно. От мучительного чувства никуда нельзя было деться: это счастье пропало, ускользало из памяти, и вместе с тем, как щекочущее веселое тепло оставляло пальцы и сердце, туда возвращалась привычная тяжелая и безвыходная тоска, но от того, что она возвращалась, а не просто существовала на месте, это было больно физически. Нож входит в тело заново. Как же оно вот так уходит легко, и Леви даже лицо уже помнит расплывчато, хотя во сне видел каждую черточку. — Леви, — сказал Эрвин в третий раз, а потом сжал его руку слишком крепко, и чуть потянул на себя. Леви пододвинулся поближе и положил руку ему на грудь. — Мой капитан. Мой капитан. Он ни разу не говорил так в той жизни. Мой капитан. — Прости, — прошептал Эрвин. — Ничего, — сказал Леви очень хрипло. А потом просто лег рядом, под боком у Эрвина. Он с трудом влез на кровать, хотя она была шире обычной больничной. Эрвин немного подвинулся — держалка для капельницы опасно качнулась. Леви обнял его, уложил голову на плечо. Все разом подступило, так много — он не знал, что сказать. Что он думал каждый день после смерти Эрвина о том, что нужно было его поцеловать, что больше всего хотел просто вот так вот полежать рядом с ним, успокоить зудящую голову, что любит его больше всего на свете и любил тогда, да ведь это все и так понятно. У Эрвина сердце быстро колотилось. Он пошевелился, обнимая Леви здоровой рукой. — Леви, — Леви задержал дыхание. Он знал, что сейчас наконец-то Эрвин — его Эрвин, настоящий, — скажет то, что они не могли друг другу сказать все это время, за все те вечера, которые они просидели вместе за планами и отчетами, за каждый болезненно внимательный взгляд во время очередной стычки с титаном, за каждое теплое вечернее «спокойной ночи, капитан». И Эрвин сказал, осторожно прижимая его к себе ближе. — Леви. Что… Что было в подвале? Леви застыл. То есть, он и так лежал и не двигался. Но теперь он как будто физически не мог пошевелиться. У Эрвина все так же страшно колотилось сердце. Ха-ха — из-за подвала. — Там были. Записи, — выдавил. Он понимал, что рассказать придётся, нельзя даже сказать что-то типа «Я расскажу потом, у меня нет сил», — слишком жестоко. Хотя сил не было. И он стал говорить. С трудом выталкивая слова. Про Марли, про Эльдию, про концлагерь, про Эрена. Когда закончил — спустя минут пятнадцать лаконичного рассказа — Эрвин смотрел в потолок. Не задавал вопросов. — Что было с тобой? — Остался инвалидом, — сказал Леви. — Умер, как все. — У Эрвина взгляд был совсем пустой, стало страшно: слишком пустой. В дверь постучали. Тихо тренькнула неудачно приложенная к косяку гитара. — Ты просил принести, — сказала Кейт, улыбаясь. Эрвин тоже нарисовал улыбку: — Да. Леви уступил ей стул у кровати, а сам прислонился к стене. Он ведь помнит все. Знает, что они делали, а теперь ещё и знает, что, считай, напрасно. А ещё, узнав про то, что Леви помнит, он сам вспомнил только подвал. И это все было так понятно и неожиданно очень очевидно пусто. Эта общая память теперь не давала вроде как ничего, хотя на секунду показалось. Леви закрыл глаза: что же он делает здесь. И было так больно за Эрвина, потому что Леви никогда не видел у него такого пустого взгляда. А ещё было больно за себя, за то, что он просто никогда не был и не будет для Эрвина достаточно важен. В той жизни Леви не дал бы себе это почувствовать. В этой — уже не мог не. — Фонит, да? — выдавил. Знал, что Эрвин поймёт. — Фонит. — Согласился Эрвин. Кейт не обратила особенного внимания: достала гитару из чехла. Стала осторожно наигрывать знакомую — Леви сразу узнал — мелодию. Oh my broken lamb I worry when you cry Baby’s gonna fetch ya Horses in the sky Он начал тихо подпевать, даже не вслух, просто двигать губами, прогоняя про себя текст: Though dead hands ring the garden And these are violent times And violence brings more violence And liars bring more lies Though we were born defeated Worried, tired and scared Эрвин закрыл глаза. Родились, уже проиграв, правильно? Леви смотрел теперь на все как будто со стороны, все сошлось: жизнь без Эрвина теперь была в голове у Эрвина. And our heroes all died crazy Broken, poor or shot Ну да. Let’s celebrate their tragedy And sanctify the loss And manifest the daydream Like those who fell before Все сжалось в груди и заныло от мучительного и очевидного сходства: нужно жить мечтой, так же, как делали падшие. Эрвин открыл глаза, и Леви против воли посмотрел в них, одновременно с этим прошептал: And glorify our small attempts And hate ourselves no more Несмотря на все: please be well.

***

Кейт снова нужно было в Сан-Франциско. С неделю она в бешеном темпе собиралась и готовилась, а Леви с Тайлером сидели с Майком вдвоём. Леви ходил навещать Эрвина, в основном просто сидел рядом молча. С Тайлером говорить было приятно. Они даже фильмы какие-то смотрели, правда потом Леви не мог вообще вспомнить, о чем там было. В какой-то из дней, когда они, уложив Майка, безуспешно пытались смотреть Офис, Тайлер опустил руку Леви на плечо и немного сжал пальцы: — Ого, мышцы такие. — восхитился. Они посмотрели друг на друга и оба — Леви не сомневался — немного удивились возникшей эмоции. — У тебя тоже норм, — это Леви потрогал бицепс. Разговоры шли по кругу и явно бессильные: Кейт заберет Майка, Леви заберет Эрвина обратно в Орегон, там они закажут бионическую руку, и все будет нормально. Кейт в итоге уехала. А Эрвин наконец вернулся из больницы. Такой худой, что смотреть было больно. Тайлер уехал к себе и стал заходить гораздо реже. Первые дни было совсем тяжело. Особенно от того, как Эрвин держался, точно так же, как тогда: максимально ровно. Все старался делать самостоятельно, не просил помощи. — Не мучайся, — сказал ему Леви на второе утро. Он проснулся рядом с Эрвином, тот уже тоже не спал и о чем-то думал, Леви даже мог примерно представить себе о чем. — Давай вставай, я тебя побрею хотя бы. Эрвин действительно встал и послушно пошел в ванную, сел на край ванны. Вообще, — Леви подумал, размазывая по щекам Эрвина гель для бритья, — в этой жизни бриться куда проще. Там была вот эта опасная бритва, и все равно Эрвин как-то справлялся сам, и Леви сейчас всерьез задумался, как вообще. Провел — полоска кожи вниз, мимо носа, до подбородка. Заправил Эрвину за ухо прядь отросших волос. Тот молчал до самого конца, Леви стоял очень близко, между его коленей, и ему ужасно хотелось, чтобы Эрвин обнял его и поцеловал, как всегда делал, но Эрвин просто сидел. Леви подцепил его подбородок и подтолкнул, заставляя запрокинуть голову, возможно резче, чем стоило бы. Он бы сам справился, — думал, спускаясь бритвой вниз к шее. Эрвин сглотнул. Кадык под кожей: вверх-вниз. Снимать швы должны были только через три недели, при лучшем исходе. Культю нужно было бинтовать эластичным бинтом плотно и так, чтобы она была дальше от тела, чем в естественном положении — чтобы отек проходил. А еще повязку надо было снимать и двигать культей, как если бы на её месте была рука, чтобы не начались проблемы с суставом. А еще надо было обмерять и записывать окружность культи, чтобы следить за динамикой отека. Леви бинтовал хорошо, умело: много приходилось таким по молодости заниматься, да и просто — он чувствовал тело, и руки у него росли из правильного места. Бинтовал, потом надевал специальную поддерживающую повязку, которая крепилась на груди и плече, чтобы держать культю в правильном положении. Он каждый вечер записывал результаты измерений. Было то больше, то меньше: отек то спадал, то снова появлялся. Эрвин сам писал своему врачу все эти вещи: отчеты по состоянию, измерения. Но Леви приходилось ему напоминать то и дело. Это не было какой-то манипуляцией, конечно, как если бы Эрвин решил побыть слабым и беспомощным, заставить о себе заботиться, нет: Леви просто понимал, что если он не будет все это делать, то Эрвин точно не станет. — Тогда она вообще сама зажила. Леви поднял голову. Он ел макароны, которые сам же и сварил, и смотрел обзоры на паяльники на ютьюбе. Он довольно плохо мог объяснить, почему вообще смотрит обзоры на паяльники. Он уже посмотрел миллиард обзоров на дрели, обзоры на дрели ему надоели. Теперь, получается, паяльники. — До последнего дня кровоточила иногда. — Леви помнил пятнышки крови на свободно болтающимся рукаве рубашки. Эрвин в той жизни как будто специально старался не показывать ему то, что осталось от руки: то есть, он конечно редко раздевался перед Леви и до всего, но теперь держался еще дальше, поворачивался всегда здоровой рукой, а когда Леви уже почти с раздражением положил ладони ему на плечи и сильно сжал пальцы, Эрвин посидел пару секунд, а потом просто встал и продолжил что-то свое говорить. Ушел от прикосновения. В этой жизни ему было как будто бы вообще ровно. Он никак не менялся в лице, когда Леви прикасался даже к самой культе, не морщился от боли, даже когда явно её испытывал. Хотелось даже сделать побольнее. Чтобы отреагировал. — Ну да. — Если хочешь протез, надо, чтобы она правильно зажила. Эрвин наколол на вилку пару спиральных макарон. Кивнул: — Да. — потом съел эти две несчастные макаронины. Пожевал. — Сколько там прошло? Уже недели три. Леви кивнул, а потом понял, к чему это все, и почувствовал, что сейчас просто втащит ему, а это лучше не делать, не надо, чтобы организм тратил силы на заживление еще каких-то травм. Поэтому он просто продолжил жевать. Он делал все механически, день за днем. Недели тянулись, как раздражающее своей бессмысленностью расстояние от Ахиллеса до черепахи, а когда таки прошли — в памяти остались парой часов. Леви чувствовал себя странно. Все вокруг казалось нарисованным. Собственное отражение — наклейкой на зеркале. Они оба все помнят, а это как будто ничего не меняет. Иногда казалось: он просто ходит и делает перевязки и заботится о плохо знакомом мужчине, о котором ему когда-то что-то там приснилось, пока он болел ангиной с температурой 39. Иногда Эрвин задавал вопросы очень точечные и конкретные: он все запомнил, каждое слово, и явно постоянно думал об этом. — Была такая девочка, Саша? Браус, кажется… И Леви рассказывал. Эрвину сняли швы. Дали рекомендации по физиотерапии и разрешили вернуться домой в Орегон, потому что физиотерапию можно и там проходить, главное — заживление уже идет правильно и хорошо. Они уехали.

***

Эрвин вышел на работу. Леви тоже вернулся к себе: любимый и дорогой начальник его не уволил. Он переписывался иногда с Сарочкой, и она все знала, сразу обняла крепко-крепко, и Леви понял, что ему этого не хватало. Он задержался с ней после работы: закрыли кафе и пошли гулять. Она рассказывала, что впервые за сто лет решила попробовать с девушкой, потому что мужики все не те. Леви интересно было слушать. Он даже согласно кивнул: мужики реально не те. На следующий день они вместе накурились и пошли в зоопарк, точнее, скорее живой уголок. Оба перед тем, как войти, клятвенно заверили друг друга в том, что не одобряют зоопарки и эксплуатацию животных. А потом два часа угорали с цапли и каких-то ежей. Сара ещё страшно злилась на объявления в зоопарке: иногда там говорили по «громкой связи» что-то типа: «Не кормите животных, не пытайтесь заходить в вольеры». — Тупая и плоская политическая сатира. Зачем ее крутить в зоопарке? — Так это просто, — Леви ржал. — Ну, объявления для посетителей. — Так я про это, — Сара продолжала ругаться. — «Не кормите животных», спасибо, я все понимаю про республиканцев… Под конец они вернулись в кофейню, уже под закрытие, и выпросили у Леи сэндвичей (их все равно уже завтра нельзя будет продать). Наелись и ещё долго играли в Зельду на Нинтендо, то есть Сара играла, а Леви смотрел. А потом вернулся домой. Эрвин сидел в полутемной гостиной, как был на работе, в рубашке и брюках, и медленно печатал что-то одной рукой в ноуте. Ещё и разговаривал с кем-то: когда Леви вошёл, он только кивнул ему и показал на беленький наушник в ухе. — Да, да, — сказал ровно и громко. — Это нормально, жду тезисы до завтра, иначе не успеем подать. Он ещё минут десять разговаривал с каким-то из своих подопечных: логично, скоро защиты, а он ещё и выпал из учебного процесса почти на месяц. После накурки отпустило, и все казалось ещё прохладнее, чем обычно. Белая рубашка, белый отсвет экрана, белые блики на стёклах очков. Леви зажег свет: Эрвин на секунду повернулся к нему, недовольный взгляд. Леви закатил глаза. Потом заварил чай. Достал свою книгу — он читал «Левую руку тьмы», очень медленно, но все же — и ушёл читать в спальню. Минут через сорок пришёл Эрвин, в халате — сам справился раздеться и помыться. Отстранённый и усталый. Леви тоже ушёл в душ. Они легли спать быстро, Эрвин спросил, как дела, улыбнулся накурке и вежливо отказался участвовать в следующий раз. Леви долго лежал, глядя в потолок. Эрвин тоже не спал, Леви, как всегда, понимал по дыханию. — Болит? — спросил. — Немного. Они пролежали ещё непонятно сколько. Леви было жарко и мысли не желали никак разворачиваться во что-то понятное. В итоге он зашуршал одеялом, сел, скрестив ноги. Эрвин перевёл на него взгляд — радужки без бликов. Леви было больно на него смотреть. В темноте комнаты это все ощущалось максимально странно. Казалось, говорит чужим голосом: — Ты совсем сдался. Эрвин не ответил. Леви подумал, что, может быть, он хочет умереть. Это было тоже больно. Лучше ему было не знать, чем все закончилось. Узнал — и вот. Леви для него никогда не значил достаточно, чтобы жить — совсем по-разному правда в разных жизнях, а итог один. — Здесь все работает так же, как там. — Озвучил уже давно очевидное обоим. Эрвин кивнул. — Майк, моя нога, твоя рука. Это значит… Сколько тебе осталось? — Сколько? — Эрвин потёр переносицу, вспоминая. — Два месяца? — Тебе не страшно? — Нет. — Наплевать? — Что-то вроде того. Леви сжал кулаки от бессилия. — Ты боишься, да? — голос Эрвина прозвучал мягко. — Нет, блять, — сказал с тяжёлой иронией. Оперся на руки и уставился в потолок. Помолчал. — Я так боюсь, что ты умрешь, что боюсь выйти из комнаты лишний раз. И одновременно… — он замолчал, пытаясь подобрать слова. Слова приходили одни. Эрвин смотрел внимательно. — Я боюсь. Что не люблю тебя. На самом деле. Но я и не смогу без тебя. Возможно, мне просто нужно позволить тебе сдохнуть, Эрвин, я же вижу, как тебе самому хочется. Он ждал, что Эрвин скажет что-то типа: «Это нормально, сомневаться — вполне обычно в такой ситуации, подумай, соберись с мыслями, я приму любое твое решение». Но Эрвин просто отвернулся. Напрягся очевидно всем телом. Сказал тихо: — Можешь сейчас уйти, пожалуйста. Я не хочу наговорить лишнего. Леви поднялся на ватных ногах, как в тумане побрел к двери и вышел, прошёл мимо лестницы на первый этаж, прошёл в гостиную, сел. Эрвина не было долго, больше двадцати минут. Потом он вышел: в домашней мягкой рубашке, застегнутой неправильно. Видимо, не заметил, что перепутал, а когда заметил, уже не стал переделывать. Одной рукой сложно. — М? — М, — Эрвин улыбнулся чуть натянуто, как будто не мог понять, что с лицом сделать. — Я… Подумал. И хочу сказать, что ты не обязан быть здесь. Правда. Я уже неплохо справляюсь сам. Послезавтра приедет Тайлер. Попрошу его остаться, пока не привыкну совсем. Я много думал об этом. То, что в той жизни мы… — он явно не знал, как сказать. — То есть. Это все не обязывает нас быть вместе. И тебя следить за мной. — Ты закажешь бионическую руку? — спросил Леви невпопад. — Не знаю, — Эрвин пожал плечами — короткий обрубок руки в висящем рукаве выглядел странно и двигался тоже странно. — Она очень дорогая. Два месяца я и без неё. — Блять, да завали же ты ебало, Эрвин, — Леви смотрел в пол перед собой. — Я тебя понял. Уеду, если захочу. Когда захочу.

***

Тайлер действительно приехал в гости. Стало получше: Эрвин говорил с ним, Леви говорил с ним, и они не были замкнуты больше в мире на двоих, где оба все-все понимали, и ничего не могли сделать. Напиться с Тайлером, возможно, было не такой уж хорошей идеей: и тем не менее Леви напился, сначала в баре, потом еще дома — остатками подарочного коньяка. Им было нормально, они друг к другу привыкли. Леви давно перестал ревновать, его больше не раздражал ни внешний вид Тайлера, ни его одежда, ни манера говорить: наоборот, блин, это был высокий, красивый до черта темноволосый мужик, с каким-то настолько непревзойденно хорошим вкусом в одежде, что казалось, он буквально только что с какой-то там фотосессии для какого-то журнала. А над манерностью собственной он явно сам посмеивался и часто отключал этот режим и говорил с вполне обычными, «гетеросексуальными» интонациями. — Смотри, — это Тайлер сказал, когда они сидели в баре пока только с первым пивом у каждого. Пододвинул к Леви телефон с открытой фотографией. — Первый год в университете. Эрвин был вполне узнаваем: Леви видел его старые фото, в том числе ту, с Кейт, с выпускного. Он в юности казался менее холодно-мужественным, больше походил на такого принца, который пока только тренировался с мечом и ездил верхом, а в бою не был. Высокий, как и сейчас. Волосы не зачесаны. Очки дурацкой формы. Занудная рубашка, застегнутая почти под горло, шерстяная жилетка — ну чисто классический оксфордский мальчик. На ощутимо более тонком, чем сейчас, запястье — золотистые часы. Богатый мальчик, к тому же. А вот обнимал за плечи этот богатый оксфордский мальчик… Кого? Леви потребовалось прямо всмотреться, чтобы узнать Тайлера. Те годы, кажется, пришлись на пик эмо-культуры, и этот человек вобрал в себя её ВСЮ. Ужасный маллет, за челкой не видно пол-лица, пирсинг в носу сбоку, пирсинг в нижней губе, — Леви на секунду оторвался от фото и пригляделся, да, маленький шрам под губой остался, значит, дедукция не подвела. Тайлер на фото, в отличие от нынешнего, был невероятно тощий, в полосатой черно-белой кофте с куда более длинными, чем надо, рукавами, и в огромной розовой футболке поверх, на которой что-то было написано ужасным шрифтом, настолько непонятным, что прочесть было просто невозможно. — Как вы вообще, — Леви почти даже сдержал смех. — Сошлись? Эрвин сказал, вы сначала переспали, потом познакомились, я думал… — Что это было как в этих сериалах про крутых подростков? Типа встретились в туалете бара, занюхали пару дорог, потрахались и разошлись? — Ну типа. Теперь уже Тайлер почти смеялся. — Ну, знаешь. Это было… Мы правда пришли на тусу, даже довольно крутую. Нажрались до полусмерти и максимально неловко подрочили друг другу в туалете. Потом я вообще еле вспомнил это, не потому, что часто так делал, а потому что допился, потом блевал, а потом уснул на полу. А Эрвин уехал в кампус, разумеется, спал там в своей кровати. А через неделю ну, такой, знаешь… Чистый и невозмутимый сел рядом со мной на истории. В огромной аудитории, которая как амфитеатр. Я там что-то смутно вспоминал, а он такой: «Привет, я Эрвин, мы с тобой подрочили друг другу на вечеринке в прошлую пятницу». Леви рассмеялся. Классика. — Ну я охуел, — продолжал Тайлер. — Но восхитился смелости протеста (мне тогда казалось, что это протест), плюс я понял, что он внешне ниче. На тусе я вообще не понял тогда, кто там. Ну а дальше так пошло. Мы с ним оба были филологи-классики, оба зубрилы… Я даже в ДнД пытался его приучить играть, но он хотел играть только в сеттинге Римская Империя при Адриане, так что пришлось прекратить. — Но вы… Встречались? — Леви таки перестал смеяться, но улыбаться не перестал: очень смешно было думать про все это. — Да нет, — Тайлер махнул рукой. — Сложно сказать, что это было. Такая большая дружеская любовь и нежность, которая иногда вполне естественно перетекала в секс, но как-то также и обратно втекала. А через пару кружек Тайлер сказал: — Мне с ним было хорошо. Я даже… Завидую иногда. — Мгм, — Леви пил пиво. — Он какой-то такой… Внимательный? И очень уверенный, это странно, но он даже тогда как будто бы был таким, хотя и опыта было почти ноль… — Мгм, — Леви кивнул. Со стороны взглянул и понял, вообще-то да, все так и есть. — И член у него… — Тайлер мечтательно прикрыл глаза. — Мгм, — Леви даже не было неприятно это слышать. Ну, есть что оценить. — Я бы переспал с ним сейчас, — Тайлер допил свой стакан. — Мне кажется, он стал ещё лучше. Леви посмотрел на него задумчиво. — Наверное, меня после расставания так кроет. — Тайлер махнул бармену, взял себе джин тоник. «Настало время душераздирающих рассказов», — понял Леви. Так и оказалось: Тайлер рассказал довольно обычную такую историю большой любви, которая поначалу такая сильная, что потом разрушается на разочаровании контраста. Про то, что его оказалось очень сложно выносить, что он требовательный, и человеку с таким спокойным темпераментом, как был у его почти-мужа это тяжело и изматывающе. Рассказал, что в итоге изменил ему его парень, хотя от него было сложно этого ждать, причем не один раз, а много, с одним и тем же человеком. Леви положил руку ему на плечо и сочувственно сжал. Потом еще и по спине похлопал. Сочувствия после трех пив и джин тоника в нем было предостаточно. Тайлер перехватил его руку и долго рассматривал: — Ты кстати тоже очень красивый, — сообщил. — Иногда завидую… Эрвину. — Да ты тоже, — радушно ответил Леви. — Сам знаешь. — Угу. По лицу Тайлера Леви понял, хотя не то чтобы хорошо чувствовал эмоции людей, но вот понял, потому что это как по сценарию романтического фильма: «Я красивый, но кому я нужен, им только моя красота и нужна»? — Ну-ка пошли, — он встал. Попросил счет у бармена, заплатил, быстро залез к Тайлеру в карман джинсов — там у него наличка лежала, он видел, — положил пару купюр на стойку в качестве чаевых и потянул страдальца за собой к выходу. Дома они продолжили пить в гостиной, Эрвин, видимо, уже спал, по крайней мере поздороваться не вышел. Коньяк допился быстро: благо, там было совсем немного, считай, на дне. Потом Леви поднялся, отнёс стаканы в раковину — координация слегка потерялась. Сполоснул их и поставил в посудомойку, а когда обернулся — Тайлер оказался очень близко. Это, в целом, висело в воздухе: Леви обнял его за шею, ответил на поцелуй, потянул вниз, заставляя согнуться посильнее — ну оглобля точно такая же как Эрвин, что поделаешь. Целовался хорошо, очень. А Леви давно не трахался и давно даже не думал о сексе, и это вдруг, после всего монотонно-тяжелого стресса, ощущалось как наконец-то залезть под горячий душ после тяжелого дня. Тайлер целовал его медленно, почти осторожно, но в то же время тягуче-глубоко, приходилось широко открывать рот, и Леви это нравилось, он уже традиционно потеснил Тайлера, залез на стол, чтобы немного нивелировать разницу в росте, прижал его к себе поближе, обнимая ногами, и сколько-то это продолжалось, а потом он услышал голос Эрвина: — Добрый вечер. Тайлер сразу отскочил чуть ли не на метр. — А мы, — он немного виновато улыбнулся. Именно что немного. — Как раз весь вечер говорили о том, как ты здорово трахаешься. Эрвин приподнял брови. — Я вообще воды попить пришёл. Леви не мог понять его эмоцию. Тайлер налил в стакан воды и передал Эрвину, дождался, пока он допьёт и поставит стакан на стол, а потом — и вот это Леви уже совсем не смог бы предсказать, — положил ему руку на шею и попытался поцеловать. Эрвин не поддался, замер, напрягшись, ещё и подслеповато моргая — без очков. — Спиртом от тебя пахнет. — Ну? — Совсем надрался? — в голосе мелькнула нежность, которую Леви давно не слышал. — Допустим, — Тайлер облизал губы. — Давай с нами, ну, — сказал, все так же удерживая Эрвина за шею. — Я не пил даже… — Я бы на твоём месте не тупил, — он поцеловал таки Эрвина в щеку. — Эм, давайте так, — Эрвин посмотрел на Леви как-то совсем грустно. — Попытайтесь оценить, насколько вы пожалеете об этом утром. По шкале от одного до десяти. — Два, — живо ответил Тайлер. — Просто боюсь что настолько пьяный не смогу показать все свои на… навыки. — Ноль, — сказал Леви, и его голос прозвучал очень холодно. Он даже не понял, когда решил, что идея хорошая. И решил ли. — Я не пожалею. Эрвин потёр переносицу. — Ладно, — кивнул. — Я бы только сходил за очка… Тайлер договорить ему не дал, а просто поцеловал — теперь Эрвин уже не сопротивлялся. Обнял его — своей единственной — рукой, широким сильным движением по пояснице, даже улыбнулся, прямо вот улыбнулся, искренне, и долго целовал, смотреть было странно, особенно на то, как пару раз они отрывались друг от друга и что-то там тихо говорили. — Не уверен, что у меня встанет, — сказал Эрвин, негромко, и Леви услышал. — После всего я как-то… Да. — Ну, ты же хочешь, — Тайлер заправил ему за ухо прядь волос, так же, как Леви это делал обычно. — Да, — в голосе Эрвина — единственного трезвого — не было колебания. — Ну и все, — короткий поцелуй. — Я вот перепил, посмотрим ещё, у кого… — Вы реально старые, — сказал Леви, и напряжение окончательно сломалось. Потом Тайлер вернулся к столу и снова поцеловал Леви, и Леви очень быстро подключился, закрыл глаза — все-таки, хорошо быть пьяным, — а Эрвин явно немного скованно, положил руку ему на колено и погладил. Потом — Леви не очень помнил, как — они переместились на диван, — и Эрвин, стоя на коленях между ног Тайлера, расстегивал его ширинку, а Тайлер целовал Леви, и кое-как одной рукой пытался справиться с пряжкой его ремня. Нормально у Тайлера встал, все в порядке, а Эрвин явно от души старался, потому что иногда Тайлер прямо замирал, и Леви переставал целовать, и руку на его члене останавливал, и тихо стонал, — ужасно красиво — и то тянул Эрвина за волосы, то гладил, а Леви приходилось класть свою ладонь поверх его и напоминать, и целовать с большим напором. В какой-то момент Тайлер совсем убрал руку, и голову откинул на спинку дивана, он вообще был потрясающе расслабленный, Леви таких людей не видел, он так спокойно, вообще не думая ни о чем, отдавался удовольствию, не напрягался, не толкался навстречу, просто позволял всему происходить, и это было красиво, у него был замечательный профиль и замечательный рот, и Леви подсел поближе и погладил его губы, другой рукой проводя по груди, а потом просунул пальцы в приоткрытый рот, а Тайлер посмотрел на него из-под длинных-длинных черных ресниц, и сомкнул губы, а Леви надавил ему на язык и почувствовал, как двигаются внутри горячие мышцы. Вытащил мокрые пальцы: — Уфф, черт, ты такой… Сексуальный, — выдохнул Тайлер, совсем покрасневший, потом ухватил его за руку и сам принялся сосать пальцы, и это было — ох — почти как настоящий отсос, и Леви забылся немного, двигая пальцами вверх-вниз в такт движениям языка, и не сразу заметил, что Тайлер замычал, и успел, к счастью, все же постучать Эрвина по голове, поэтому кончил, чуть изогнувшись — красиво — все-таки себе на живот (точнее, на футболку с надписью «НЕВАДА»), а не ему в рот — уже достижение. Дальше снова была перестановка — Леви оказался на диване между Тайлером и Эрвином, без штанов тоже (в какой момент?), но зато всё еще в своей любимой футболке с Godspeed. Одна его нога лежала на колене у Тайлера, вторая — у Эрвина, и это была настолько уязвимо открытая поза, что не будь Леви таким пьяным — никогда бы не сделал, но сейчас это невероятно возбуждало, потому что, ну, самая классическая мечта: два дедди с двух сторон, и оба твои. Леви сначала целовал Тайлера, потому что это было уже привычно уже, а потом, когда тот задрал его футболку и переключился на живот, повернул голову к Эрвину: тот наблюдал за Тайлером, положив ладонь Леви на бедро. Он вообще ухитрился почти не трогать его все это время. Леви тихо позвал: — Эрвин. Эрвин посмотрел на него. И снова — нечитаемая эмоция, только вот потом он приблизился и спросил совсем тихо и совсем как будто потерянно: — Можно? И Леви сам поцеловал его, конечно, и от этого снова захотелось плакать, а еще было просто неожиданно так хорошо, он ужасно скучал. А Тайлер замечательно отсасывал, возможно чисто технически даже лучше Эрвина. — Тебе… Стоит взять… Пару уроков, — у Леви натурально слипались глаза. Они лежали все втроём, чистые и даже кажется довольные, на их в Эрвином огромной кровати. — Обязательно. — Я дам! — Не сомневаюсь. Засыпать было тепло и приятно. Эрвин поцеловал Леви в висок, а Тайлер в плечо, а потом они так и заснули, оба положив руки ему на грудь, соприкасаясь пальцами.

***

Леви проснулся поперек кровати. У него страшно болела голова. Он поднял голову с того, на чем спал — оказалось, с живота Эрвина, — протер глаза. Посидел немного, потом охуел и немедленно потряс Эрвина как следует за здоровое плечо. Эрвин проснулся. — Чего, — прохрипел, с трудом открывая глаза. По привычке — с ним часто бывало — попытался приподняться на локтях, но не рассчитал нагрузку на один и повалился обратно. — Ну что? — голос, приглушенный ворохом одеял. — Ноль из десяти? Леви завис. Прямо долго думал, потом все-таки вспомнил: — Три. Потому что голова болит ужасно. А ты еще и презервативы не принес. — Я? — Эрвин сел, почти смеясь. — И я еще должен был их принести, когда пошёл ночью за водой? — Ну, ты был трезвый, — Леви встал. — Ничего, — улыбнулся ехидно. — Тайлер же теперь наш общий друг, вот и будет у нас сифилис на троих. Эрвин рассмеялся. На кухне Тайлер варил кофе. И выглядел удивительно, потрясающе бодро. — Ты же больше меня выпил, — сказал Леви, влив в себя залпом огромный стакан воды. Поморщился от боли: показалось, что сейчас ему просто пищевод разорвет от огромного глотка, но ничего, нормально все. — Я всегда, когда пью, плохо сплю, — Тайлер сверкнул своей неотразимой улыбкой. Если приглядеться — все-таки синяки у него под глазами были более явными, чем обычно, а кожа вокруг губ покраснела немного. Леви машинально облизнулся: вспомнил, сколько они вчера целовались. — Ну что? — спросил Тайлер громко и даже почти без неловкости, ставя на стол кофейник. Эрвин тоже пришел и сидел теперь за столом, в очках и даже вполне опрятный. — У всех все в порядке? Леви мрачно кивнул. Эрвин сказал: — Вполне. — И поскольку, — подолжил Тайлер, — ты единственный из нас был трезв, вся ответственность, очевидно, лежит на тебе. — Конечно, — Эрвин зевнул. Тайлер улыбнулся, подошел и взъерошил ему волосы.

***

Ближе к вечеру Леви устроился у Эрвина под боком и положил голову ему на плечо. Они видели в кабинете, который вообще-то был, но Эрвин редко работал там, зато хранил там книги. В комнате было уютно, на полу лежал мягкий тяжёлый ковёр и стоял маленький зелёный диванчик, и вот на этом самом диванчике они и умещались вдвоём. — М? — Эрвин пошевелил пальцами здоровой руки, погладил Леви по предплечью. — Ты даже не разделся вчера, — сказал Леви тихо. — Тебе не хотелось на самом деле, да? — Нет, я бы не стал, — сказал Эрвин спокойно, продолжая задумчиво гладить его по руке. — Просто хм. Не всегда получается пока, думаю, пройдёт. И в этих словах Леви впервые за столько недель не услышал почему-то вот этой пустой предопределённости. Ему и самому стало почему-то легче.