Ещё один раз

You know that it would be untrue You know that I would be a liar If I was to say to you Girl, we couldn’t get much higher Металлическая мелодия vox органа ритмом идеально совпадает с мельтешением дороги. Всезнающий голос Моррисона идеально совпадает со стоящей за окном красной сухой равниной и синим небом. Все как всегда совпадает идеально, — подумал Леви, опуская солнцезащитные очки со лба на нос. Come on baby, light my fire Come on baby, light my fire Try to set a night on fire Действительно, попробуй, — Леви улыбнулся сам себе, думая про эту абстрактную baby. Эрвин постукивал иногда пальцами по рулю и выглядел довольно. Леви подумал — да, его baby точно не назовёшь. Или? — Gonna light my fire, babe? Эрвин издал звук — что-то среднее между смешком и кашлем. — Конечно, — сказал очень серьёзно. Леви достал бумажку, чтобы скрутить косяк. Невада тянулась медленно, но не мучительно: Леви неожиданно нравился статичный пейзаж и сухой — и от этого не тяжёлый — тёплый воздух. Тёплый не как летом в Орегоне, когда тепло скорее ощущается как временное, даже в самый жаркий день угадывается холод. Здесь же, над пустыней, воздух всегда тёплый и от этого спокойный. Заправки на пути встречались очень редко, и они заезжали на каждую, даже если ничего не было нужно — как ребята на окраине какого-нибудь Висконсина, которые ходят в кино на один и тот же фильм. Они ели всякую ерунду, грелись (жарились) на солнце, мазались санскрином, перешучивались, слушали песенки 60-х типа Моррисона, — дорога настраивала. Выглядело это все хорошо и привычно, но что-то все же поменялось. После той ночи Леви не хотелось секса, и Эрвину, видимо, тоже был нужен перерыв. На вторую ночь в Неваде в гостинице не оказалось номера с двойной кроватью, и они спокойно легли в разных углах — вообще без разговоров. Леви стало легче почти сразу. Делая первую — самую приятную — затяжку, он понял, почему: Эрвин перестал держать все своё внимание на нем. Раньше он тоже в основном размышлял о своем, но как будто всегда был наготове. Теперь он явно был занят в своей голове, иногда даже не с первого раза слышал, что Леви ему говорит. Разговаривал по телефону со студентами. Читал книги по вечерам и только изредка, как будто вспоминая о Леви, что-нибудь делал: целовал в шею, приобнимал, положив горячую руку на рёбра. Когда Эрвин сказал, что любит его и когда смотрел так, как будто ничего важнее для него нет на свете, Леви почувствовал все сразу, все засунутые поглубже чувства. А когда он вёл себя вот так — отстранённо — все просто вернулось на круги своя. Леви не знал, о чем Эрвин думает, и спросить не мог. Смотрел в окно, опустил стекло, чтобы не задымить совсем салон, тёплый воздух мигом захлопал по ушам от большой скорости, и Эрвин понемногу затормозил, съехал на обочину и включил аварийку. Леви молча кивнул, вылез из машины, прислонился к раскаленному капоту. Эрвин отошёл дальше, и Леви смотрел на его красивую спину и руки, открытые целиком — он был в белой майке и длинных шортах, и выглядел как самый настоящий ебаный калифорниец. Что-то он там изучал: чахлый кактус, возможно, и вернулся явно вдохновлённый. Перехватил руку Леви, сделал одну затяжку (ладно, от одной ничего не будет), снял с него очки, а потом поцеловал, удерживая за подбородок, почти жестко. Леви от неожиданности коротко замычал, упираясь запястьем Эрвину в плечо и стараясь держать косяк двумя пальцами так, чтобы не насыпать пепла ему на спину. О, у него почти подкосились коленки, и дело было не в скуренном косяке. Он сам себе рассмеялся — короткий смешок на выдохе, когда уже сидел в машине снова, и когда его взяло так, что даже голову держать ровно расхотелось. Стоило от себя ожидать, а все равно — забавно. Сильнейший воин, ля-ля-ля. Моррисон из колонки, как последняя крыса, завёл: And it’s all over For the Unknown Soldier aaaaaaaahh

***

К пятому дню — они никуда не спешили — в большом количестве стали появляться указатели на Вегас. Они туда, разумеется, не поехали, но Леви все-таки спросил, когда они сворачивали на объездную: — Знаешь, как появился Вегас? — Мм, нет, — Леви победно улыбнулся — ну вот, чего-то хотя бы не знает. — Когда Мида не было ещё, там че-то строили на предполагаемом берегу. Город, забыл, как он. И на стройке был сухой закон, чтобы не бухали, а работали. А Вегас был тогда маленькой деревней с казино. Ну и они стали туда ездить бухать. — Это красиво. А тот город забыли, получается? — Типа того. Там сейчас тысяч десять человек. — Людям нужно развлекаться, — произнес Эрвин глубокомысленно. Вместо Вегаса они прикатили в Рэд Рок. На въезде купили книжечку-карту с прохладными страницами. Леви пролистал описания живших здесь племён индейцев. Петроглифы аборигены оставили, говорят, пять тысяч лет назад? — Мне всегда казалось, что нэйтив американс — это какая-то глобальная наебка, — Леви потянулся под внимательным, чуть смеющимся взглядом Эрвина. Они вышли осмотреться на ближайшей вытоптанной площадке с информационным стендом и симпатичными указателями на маршруты для хайкинга. Везде было обозначено приблизительное время пути и лезли в глаза большие красные предупреждения: «НОСИТЕ ГОЛОВНЫЕ УБОРЫ!», «ВОЗЬМИТЕ С СОБОЙ ПИТЬЕВУЮ ВОДУ!», «НЕ СВОРАЧИВАЙТЕ С ТРОПЫ!», «НЕ ПРИБЛИЖАЙТЕСЬ К ДИКИМ ЖИВОТНЫМ!» — Последнее уже лишнее, — Леви сложил руки на груди. — Жарко конечно. Но животные — это типа шакалы? — Думаю, змеи всякие. У нас их не особо много, а тут… Вот, — Эрвин открыл последнюю страницу путеводителя, где были фотографии разных змей с подписями, и зачитал. — Гремучая змея. Нервно-паралитический яд убивает за несколько минут. — Мм, — Леви не особо впечатлился. — Давай дальше поедем. Хочу на рисунки посмотреть. Они поехали. В первом месте для наблюдения просто ничего не было видно. Скала как скала. — Возможно ты прав, — улыбнулся Эрвин. — Нет никаких нэйтив американс. Они проехали дальше и вышли снова. Глядя на сухие скалы песчаника с выступами причудливых форм, между которыми от земли наверх, слабея понемногу, тянулись дорожки чахлой пустынной зелени, Леви чувствовал, что это все очень его. Что вокруг здесь удивительно много мест, где нога человека не ступала никогда, просто никто ещё не успел наступить — и от этого становилось спокойно. Скалы и пустыня, и замершие на склонах потоки мелких камней, и кактусы по обе стороны дорожки, похожие на колючие толстые листья — все казалось дружелюбным. — Ты выглядишь довольным, — Эрвин надел на Леви кепку. Леви немедленно ее снял. — Ну вот, теперь уже не выглядишь. — Убери. — Голову напечет. Видел таблички? Леви видел, конечно. Через колючие кусты — не очень-то туристический маршрут — они кое-как добрались до подножия скалы и задрали головы. Некоторое время Леви ничего не видел, а потом… — О. — Где? — Вон, — указал пальцем, и это было, конечно, неэффективно из-за разницы в росте. Но Эрвин все равно разобрался, кивнул. — Высоко они. Рисунки, очень похожие на детские, на удивление округлые и почти дурацкие и правда оказались очень высоко над землей. Леви открыл путеводитель. «Наскальные рисунки изображают, по всей видимости, некий космогонический сюжет». — Ощущение, как от детской загадки, — Эрвин улыбнулся, и выражение его лица показалось Леви удивительно счастливым. Заворожённым. Под рёбрами скрутило. — Обычно все такое только в музеях, — сказал. Он и сам не знал, надо ли это говорить Эрвину, и сможет ли он это выразить. — И не видно фон. А здесь просто понятно… Откуда все эти формы. И ощущение — не договорил. Эти ребята так гармонично проступают на скале. Большая дружелюбная пустыня. — Красивая мысль, — сказал Эрвин. — Я ещё думаю, как хорошо, что до них не дотянуться, не снять, и не перенести в музей. — Да, — Леви кивнул и прикрыл глаза. Почему-то думать об огромном времени, разделяющем их и тех людей не было страшно, как смотреть на небо. Время над пустыней, как и воздух, стоит. На обратном пути они снова проехали мимо первой локации. Леви медленно повёл уже опытный взгляд по скале и вдруг увидел. Красный отпечаток ладони. Высоко-высоко на скале. И рядом ещё один — чуть смазанный.

***

Они заехали, сделав небольшой крюк, посмотреть на Гувердам — поставить галочку. Оказалось, было что ставить: люди, те самые, которые прикладывали ладони к скале, перекрыли спустя пять тысяч лет дамбой огромную реку Колорадо и сделали озеро Мид. С дамбы, как с крепостной стены, было видно гладкую дорогу внизу, по которой иногда пролетали машины, и казалось, что они непременно слетят с крутого поворота. И воду. Вода шумела. — Мм, — Леви указал на границу, где заканчивался белый след на скале. — Вода прямо тут стояла. — Да, — Эрвин прищурился. — Метр буквально до края. Но там регуляция сброса. Странно было думать, что когда-то вода по левую руку стояла так высоко, как в чашке, а по правую так и оставалась внизу. Эрвину позвонили. Они сидели на солнцепёке на лавочке под табличкой «Аризона», потому что да, гордо перешли по дамбе из Невады в соседний штат. Леви разморило, он сидел полностью расслабленный, чувствовал, как приятно нагревается, но пока не перегревается все тело, перекатывал мысленно тепло по крови. Поэтому он не сразу заметил, как Эрвин разговаривает, а когда заметил, напрягся и прислушался. Эрвин говорил что-то совсем базовое, типа «Все хорошо, как у тебя?», «Сижу у Гувердама» (со смешком), «Майк в полном порядке, сейчас с мамой». «Ого, так мы увидимся получается. Ты там будешь?» Но — Леви даже не поверил — голос звучал почти игриво, с очевидным лёгким флиртом. Эрвин сидел с невозмутимым лицом, иногда еле заметно улыбаясь. — Кто это? — спросил Леви, подобрав ноги. — Знакомый, Тайлер. Что-то, конечно, было не так с этим «знакомый». — И где вы познакомились? — В колледже. Сначала переспали, потом познакомились. — Эрвин, видимо, решил сразу прояснить. Леви от этого ощутил тупую безвыходность: а что теперь спрашивать? Ну переспали, он тоже с разными людьми спал. К тому же, если совсем честно, они с Эрвином ни разу не обсуждали, что между ними происходит. Они это никак не называли и уж точно не говорили об обязательной моногамности. — Вы встречались? — Леви хотел бы постараться сделать свой тон добрее, но он просто не умел так, поэтому сделал его безразличнее — полный провал, Эрвин его насквозь видел. — Не совсем. Мы спали с ним в колледже время от времени. И после… До того момента, как я снова сошёлся с Кейт. — Мм. Много у тебя мужиков было? — Ээ, — Эрвин задумался. — Четверо? Включая тебя. — Не очень разнообразно. — Я не особо гонюсь за разнообразием, как ты мог заметить, — Леви сейчас бесил этот его тон — покровительственно-заботливый. Он продолжил провоцировать, ему хотелось уже разозлить Эрвина: — С кем ты в первый раз потрахался? — С парнем в школе. — И как это было? — Нам было по семнадцать. Мы играли в одной футбольной команде, банально подрочили друг другу в душевой. Я уже был влюблён в Кейт тогда, так что это не особо что-то значило. Ну конечно Эрвин играл в футбольной команде, разумеется. Леви захотелось постучать головой об камень. Влюбленность в Кейт тоже вызывала самые гадкие чувства. И просто ведь волной накатило из-за этого тона его. — Ну а ты? — кажется, немного вывести Эрвина из равновесия получилось. Он смотрел перед собой, выражение лица нечитаемое. — С кем в первый раз? — Тоже банально, — Леви подбородком оперся о колени и закрыл глаза. — Друг Кенни, барыга. — Сколько тебе было лет? — Хуй знает, — Леви задумался. — Пятнадцать исполнилось, наверное. — А ему? — Лет тридцать? — один взгляд, и Леви закатил глаза. — Бля, да не смотри на меня так. Я уже понял тогда, что я гей. Дрочил на него. Я сам хотел. — Ладно, — и все равно в его голосе было сочувствие и беспокойство и что-то ещё совсем тяжёлое, а у Леви уже не осталось сил злиться, он просто привалился к Эрвину плечом, и тот сразу обнял его всего целиком, тёплая ладонь оказалась на колене.

***

Мимо LA и в объезд Долины Смерти (потому что зачем лишний раз двигатель перегревать) они направились сразу на Биг Сур. Леви въезд в Калифорнию не комментировал: уже согласился. Разницы даже особо не было на первый взгляд. Так же сухо. Только казино нет. — Давай заедем в одно место, Кэмбриа? Там есть бар, который я хочу тебе показать. — Давай, — Леви пожал плечами. — Все равно надо где-то ночевать. Кэмбриа оказалась даже не городком, почти деревней. Одна главная улица, двухэтажные дома с треугольными крышами, кое-где вывески на штырях а-ля салун или средневековый трактир, везде всякие наклейки разноцветные, дома на колёсах, изрисованные хиппарскими знаками. У океана стало холодно. Они загрузились в гостиницу, и Леви переоделся, чёрную майку сменил на ту самую бордовую водолазку (Эрвин ее, кстати, так и не видел). Возможно, ему хотелось красиво одеться на вечер. Может быть — это было признать вообще невозможно — он вспомнил слова Сары и решил, что будет сегодня красивее любого Тайлера, вообще кого угодно. Леви затянул ремень. — Ого, — Эрвин оглядел его с ног до головы так, как будто на улице собирался подкатить. Захотелось ему втащить. — Это непривычно. Мне нравится. Сам Эрвин достал одну из своих рубашек, как всегда, и свободные брюки. Зачесал волосы назад, чего не делал все это время. Они посмотрели друг на друга перед выходом и оба наконец-то улыбнулись: — Что-то мы разоделись по-пидорски. — Когда-то же нужно. Бар оказался домом с плоской крышей, спрятанным за другими домами, поближе к обрывистому берегу. Из открытых дверей выливалась музыка и шум голосов, перед зданием в желтом свете окон курили и смеялись люди. Стены были снаружи темно-красные. — Похоже на эту картину… Ван Гога? Где дверь в кафе. И потом где внутри зелёный бильярдный стол. Леви мало знал картин и плохо их помнил. Но если уж запоминал — то навсегда. Редкие вещи производили на него хотя бы какое-то впечатление, но если производили — то сразу сильное. — Я знаю, о какой ты картине, сам название не помню. Там внутри не так, обещаю. Они зашли. Леви, привыкшего уже к пустыне, окатило сразу всем: звуком, светом, запахом, людьми. Пахло марихуаной, деревянными стенами и — через распахнутые окна — океанскими воздухом, вечером. Свет был мягкий и наводил на какие-то очень определённые ассоциации, Леви не мог понять, какие, а понял, когда заиграла музыка. Он обернулся и увидел седого саксофониста, и женщину за клавишами, с дредами, собранными в тяжёлый пучок, и белого парня-контрабасиста, лихого на вид, с патлами, закрывающими пол-лица — играли джаз, настоящий, живой, переглядываясь, перебрасывая друг другу мелодию. Леви только через полминуты понял, что буквально замер, глядя на них. Свет, звук — это все была старая послевоенная Америка — и, хотя обычно Леви и не любил подобный эскапизм, идею сбежать в другую эпоху, натянуть на себя чужое время и спрятаться там за уже случившимися вещами, за это и Керуака не любил, не за текст его даже, а за слишком сладенький масс-культурный эффект, — в общем, несмотря на все это, его так проняло неожиданно вступившей музыкой, что он закрыл глаза, как на солнце. Каждая нота на ладони. И все объемное. Ему пришло в голову, что, вероятно, это все не пародия на Америку бит-поколения, а просто то, как джаз, вот такой, мелодию которого видишь глазами, организует вокруг себя свет, пространство и людей. Он обернулся, — Эрвин тоже слушал, и его поблескивающие по краю в мягком свете очки, замечательный нос, спокойный разворот плеч, рубашка, расстегнутая у горла, зачёсанные волосы, это все было настолько уместно, кинематографично здесь, что дух захватывало. Как будто свет специально для него выставили. — Выпьем? Леви кивнул. Музыка была буквально осязаема, и он улыбался, как дурак. Господи, как же красиво. Эрвин взял виски, Леви взял джин-тоник, и они сели за стойку, развернув стулья, чтобы видеть музыкантов. Бармен — тоже совершенно кинематографично — протирал свои стаканы и напевал под нос, пританцовывая. Леви смотрел на то, как движения перетекают в музыку, и думал, прикрыв глаза от удовольствия, что вот, джаз вроде одинаковый, но не надоедает. Потому что внутри похожего звука дороги, которыми можно пойти, бесконечно ветвятся. Джаз не играют от начала до конца. Леви сидел, молчал и пил — потому что греющий горло алкоголь приятно дополнял ощущение от музыки. Прошло три стакана и неизвестно сколько времени, Эрвин наклонился к его уху, и Леви понял, что все это время всем телом знал, что он рядом. От него пахло алкоголем — не противно. — Мне так нравится… Что ты такой отзывчивый, — сказал Эрвин, и Леви почувствовал его ладонь у себя на животе, под рёбрами, Эрвин вообще очень любил трогать его живот, а Леви от этого становилось трудно дышать от уязвимости и любви одновременно. Он мигом выпрямился. Музыка гладила со всех сторон, и за ней хотелось тянуться, как за тёплой рукой. А Эрвин заговорил дальше, касаясь губами его уха. — Тебе вроде на все наплевать. Но на самом деле ты чувствуешь все эти вещи так сильно… И когда я прикасаюсь к тебе, и когда ты видишь или слышишь что-то красивое. Я так люблю… Это в тебе. Леви подумал: вот же набрался. Отогнал мысли о том, что это все снова звучит ужасно покровительственно, как будто Эрвин к Лолите какой-то обращается. Он просто сам напился. Вдруг все затихло — музыканты пошли на перекур. В ушах зазвенело слегка. Леви повернулся к бармену: — Добавь джина побольше. Выпил почти залпом под внимательным взглядом Эрвина и ощутил себя почти так же, как тогда, когда пришёл пьяный в его кабинет. Он правда слишком чувствителен — почему же его так ведёт? — Пойдём тоже выйдем, — сказал Леви, и Эрвин кивнул. Они обогнули здание и подошли к самому обрыву. Тишина — как в воду нырнуть. У края обрыва было что-то вроде деревянного настила — там они и сели, свесив ноги. Леви закурил, и сигарета была очень хороша после джина. Эрвин положил руку ему на плечо, потом передвинул ладонь на шею, осторожно погладил кадык, и Леви сглотнул, и сказал на одном медленном выдохе: — Давай попробуем жестче, — он давно хотел попросить. И сам удивился тому, насколько пьяным прозвучал его голос. — В каком смысле? — Эрвин был явно трезвее. — Ты понял, не делай вид… — Я понял, — прервал Эрвин. Надавил на шею чуть сильнее. Леви закрыл глаза. — Просто расскажи подробнее. Леви подумал — как же тупо, что пришлось напиться, чтобы сказать. Выдохнул дым. По некотором размышлении вопрос поставил в тупик. — Ну… Мм, не знаю, — честно сказал. У него были разные вещи в голове, но главным была не конкретная практика. — Трахни жестко. Держи за волосы, не целуй, можешь сделать больно, по лицу ударь. Свяжи, не знаю, — Леви вздохнул, чувствуя возбуждение от собственных слов, и одновременно страх перед тем, что собирался сказать. — Мне в целом не важно, что ты сделаешь конкретно. Я просто, — ого, как это тяжело. — Хочу почувствовать, что ты пользуешься мной… Мм, что тебе наплевать, что ты вообще… Не думаешь обо мне как о человеке. А просто ну. Для своего удовольствия, — чем дальше, тем сложнее было говорить. — Ладно, — голос прозвучал почти растерянно, и Леви не повернулся, чтобы не видеть выражение лица. — Последнее не обещаю, потому что мне не плевать на тебя и… Актёр я так себе. Но все остальное могу, пробовал. — Тебе такое нравится? — Леви облизал пересохшие губы. — Ну так. В процессе бывает очень круто. Но вообще — не моя любимая динамика. — Твоя любимая — это свобода, равенство и братство, — сказал Леви с издевкой, но вообще-то выдохнул. А потом обнял Эрвина и зашептал ему на ухо: — Давай сейчас, пожалуйста, — о, вау, как же он завтра пожалеет, и насколько же много слов он может выговорить, когда напьётся. — Я думаю, это требует некоторой дополнительной подготовки, — подчёркнуто ровный тон. — По крайней мере с моей стороны — моральной. Ну и, — и вот тут интонация качнулась снова, к привычной нежности. Тёплые пальцы взъерошили волосы на затылке. — Просто… Повтори это трезвым, ладно? Тогда решим. Когда они дошли до гостиницы, в которой было буквально четыре номера, Леви качало от музыки, слишком сильных эмоций и алкоголя, и несмотря на то, что его страшно рубило, спать он не мог: лежал рядом с Эрвином (который, как настоящий дед, заснул мгновенно), смотрел за окно на край неба и ни о чем не думал под легкое вращение всего вокруг.

***

Леви проснулся с трудом, потому что проснулся Эрвин, только Эрвин, собака, спал всю ночь, а Леви под утро задремал. Он недовольно посмотрел из-под одеяла. — Спи дальше, — Леви получил добро и снова заснул. Встретились они в итоге около четырех, когда Леви наконец пробудился, а Эрвин вернулся со своей трехчасовой прогулки. Всю расслабленность легкого похмелья снял холодный душ и трезвый перебор воспоминаний. Стыдиться уже было нечего — сказал же. Значит имело смысл продолжить. — Я помню, что говорил вчера, — это было первое, что Леви произнес. Он помыл голову, сохнущие волосы холодили кожу, прохлада собирала мысли в кучу. — Я тоже помню, — это выражение лица прочесть было невозможно. — Я все еще хочу этого. — Эрвин кивнул. — Когда? — Леви прикинул. Перед таким мероприятием все-таки хотелось подготовиться нормально, чтобы вообще ни о чем не думать. Странно было размышлять об этом так — отстраненно, почти формально. — Завтра? — Хорошо. Тогда задержимся тут? — Ага. Остаток дня провели как обычно, с легким, ставшим уже привычным напряжением в воздухе, но не более того. Пока еще было светло они перешли шоссе и поднялись в лес: сразу за дорогой стеной стояли высокие прямые секвойи, и, гуляя под ними, среди огромных стволов, но в прерывистой тени, пропускающей небо, Леви все время соскальзывал в странное ощущение, что это титаны. Эрвин, как обычно, молчал. Вечер они снова просидели в баре, но почти не пили. А вот наутро Эрвин проснулся явно в напряге. Леви даже смешно стало: смотрел из теплой кровати как его мужик, вообще-то довольно внушительный, переживает на тему «придется потянуть за волосы моего парня». Парня — это для простоты он так подумал. Моего кого-то там. Но потом Леви и сам напрягся. Эрвин пошел как всегда пробежаться, а Леви вынул свой пыточный инвентарь и занялся промыванием кишечника, а это дело, не настраивающее на элегический лад. Зачем вообще? Размышлял почти с философским отстранением. Что ему в этом? — Ты бледный, может поесть сходим? — спросил Эрвин, когда вернулся. Леви посмотрел на него раздраженно-многозначительно. Эрвин вздохнул. — Ладно. Уверен, что от голода не помрешь? — Отвали, — Леви воткнул наушники и уставился в телефон: он без особой охоты смотрел присланный начальником «курс повышения квалификации для бариста». Эрвин действительно отвалил: в следующий раз Леви увидел его уже вечером. Сам он весь день просидел в номере, точнее пролежал. Хотелось есть и спать. И чего-то еще — в груди зудело. Он сидел на кровати в пижаме, скрестив ноги, и чувствовал себя ослабевшим и слишком теплым, пригревшимся за день под одеялом. Возможно, именно сейчас ему бы хотелось, чтобы Эрвин был нежным. Он с раздражением запихнул эту мысль куда подальше. — Ты что-то не горишь энтузиазмом. Может, не будем? — Эрвин сел рядом с ним. — Скажи просто, если не хочешь, — сразу начал защищаться, конечно. — Или давай иди в душ. — Я хочу, — сказал Эрвин. Леви выдохнул. — Оставь ремень, — сказал и коснулся кончиками пальцев металлической пряжки. — Ладно, — Эрвин быстро посмотрел в глаза Леви, на его руку и снова в глаза. Вышел из душа он в том же прикиде: рубашка, брюки, ремень. Это ощущалось странно. — Нам не нужно стоп-слово? — спросил, положив руку на колено Леви. — Типа «терминатор»? Звучит ужасно. Эрвина это не вдохновило. — Нет, но я хочу знать, что точно пойму, если ты попросишь остановиться. Леви подумал зло, что с такими предосторожностями он попросит остановиться просто потому что нахуй ему с такими предосторожностями секс. В голове не клеилось просто, как человек, который в той жизни каждый день готов был отправить его на смерть, в этой настолько боится как-то навредить. И все-таки Леви ответил: — Я просто скажу тебе: Эрвин, я серьезно, давай прекратим. А если ты не поймешь, я тебе въебу, делов-то. Эрвин потер лоб, заранее устало. Леви почувствовал себя так, как будто заставляет его жабу какую-то трогать. Уже хотелось просто сказать все-все, давай просто спать пойдем, господи боже. — Ну что, готов? Леви кивнул, хотя не был уже так уверен. Эрвин поцеловал его, как всегда делал, явно настраиваясь на мысль. Леви физически чувствовал неловкость между ними, и старался просто отключиться, но потом Эрвин потянул его за волосы — совсем не больно — поцеловал в шею, вернулся к губам, сжал пальцы на горле чуть сильнее, чем позволял себе обычно. Леви отвечал, но думал разочарованно, что если это вот так Эрвин себе представляет жесткость, то, кажется, ничего из этого не выйдет. Это было почти жалко, особенно когда Эрвин, на пару секунд сжав пальцы ещё сильнее (дыхание приятно перехватило) отпустил его и спросил: — Нормально? Леви почувствовал чистую злость: — Бля, да ты даже не сделал ничего еще. Если будешь сюсюкать и спрашивать постоянно, то в этом нет смысла, можно просто забить. Эрвин пару секунд смотрел рассеянно, и Леви хотелось его как следует потрясти. А потом глубоко вдохнул, и его лицо стало непроницаемым. Как бывало за стенами. Леви показалось, что он разозлился. Или ещё что-то. Никогда не разберёшь. — Я понял, — голос прозвучал глухо. Эрвин поднялся, прислонился к стене и скрестил руки на груди. — Разденься. Леви сглотнул и осознал разом, что зря вообще думал всю эту ерунду. Эрвин не делал ничего, что можно было бы назвать клише. Не шлепал по заднице до красных следов, не заставлял открывать рот и высовывать язык, не заставлял просить, не говорил пошлостей типа: «Вот так, хороший мальчик». Запомнилось фрагментами: жесткие красивые пальцы вытягивают ремень из пряжки, расстегивают ширинку. Руки, спокойно, но не давая передышки удерживают голову на месте. Эрвин держал его голову ровно, пока трахал в рот, не останавливаясь, методично, в горло, потому что сложно таким большим членом не достать до горла, и Леви иногда буквально всего скручивало от сдерживаемого рвотного позыва — благо, он ничего не ел. Это ощущение легкой слабости, бесившее в начале, теперь только добавляло удовольствия. Он попытался взяться за бедра Эрвина, чтобы удобнее было стоять, потому что коленям уже было больно, и Эрвин сказал: «Без рук», а Леви подумал, чувствуя, как мучительно быстро встает его собственный член, что сейчас он вряд ли мог бы сказать это заветное «Эрвин, я хочу, чтобы мы остановились». Следующий момент в памяти — Эрвин привязывает его руки к перекладине на спинке кровати, банальным поясом гостиничного халата, но крепко, можно сказать профессионально притерев друг к другу запястья — просто так не выберешься. Леви беззвучно, еле заметно приподнялся вслед за рукой, медленно гладящей тело. Вместе с болью в оттянутом соске — настоящей болью, осознал радостно — два пальца внутри, безошибочно в точку, Эрвин уже все выучил. Леви изогнулся, чувствуя мучительную невозможность ничего сделать. Член болел от возбуждения, покрасневшая головка, поджавшиеся яйца, он прокусил щеку изнутри, стараясь сдержать стон, и от вкуса крови во рту перекрылся окончательно: перестал что-либо воспринимать линейно. Кончил очень быстро, стоило Эрвину несколько раз провести вверх-вниз по члену, и то, что он был полностью обнажен, а Эрвин полностью одет — это просто сводило с ума, иногда он задевал голой кожей шершавую ткань брюк, и только от этого хотелось стонать. Эрвин не отпустил после: продолжил дрочить ему, не меняя темпа, не глядя в глаза, но просто в свое удовольствие рассматривая его тело, — вроде как удовольствие, Леви не понимал его эмоций. — Эрвин, пожалуйста, — это было больно. Леви попытался свести ноги, чисто рефлекторно, не потому что хотел, чтобы это прекратилось: это было ровно то, чего он хотел, Эрвин делал то, что считал нужным, не обращая внимания на него. — Я не разрешал говорить, — сказал Эрвин будничным тоном, и Леви закрыл глаза, его всего трясло под руками командующего и он думал вот, вот, вот. Вот этого человека он всегда любил, того, кто знает, как нужно действовать. Следующая картинка — он с руками, стянутыми за спиной ремнем до боли в плечевых суставах, щекой елозит по шершавой простыне от каждого болезненно сильного движения, Эрвин молчит, давит рукой на спину, заставляя неудобно прогибаться сильнее, а Леви сдавленно стонет, простыня под щекой мокрая от слюны и выступивших автоматически слез. Дальше была передышка — Эрвин потянул его к себе за плечи, заставляя сесть на колени, обнял теплыми руками и спросил на ухо: «Ты там живой?». И Леви сказал с трудом: «Да, да, не останавливайся только», игнорируя то самое, болезненно зудящее в груди. Потом было последнее, самое сильное — он лежал со все еще стянутыми за спиной руками, но лицом вверх, с широко разведенными коленями, и это было уже совсем больно из-за вывернутых рук, но Леви вообще не помнил, что там надо было бы сказать, чтобы точно остановиться, потому что он имя свое с трудом мог вспомнить и не хотел останавливаться. Второй раз он кончил без рук, с вот так вот вывернутыми плечами, выгибаясь, шепча «Эрвин-Эрвин-Эрвин». А дальше он натурально отключился на какое-то время, наверное, не дольше, чем на полминуты, но потом еще приходил в себя, чувствуя, как осторожные руки ослабляют и снимают ремень с запястий. Он открыл глаза. Эрвин — уже полностью одетый и вообще выглядящий болезненно собранно — обнял его и поцеловал осторожно край уха, уголок челюсти, веко. Погладил саднящее плечо. Леви от этой нежности повело так, как никогда не вело, а потом он подумал: возможно, у них все будет в порядке, если Эрвин сможет его периодически трахать вот так. — Тебе понравилось, — это даже был не вопрос. — Все нормально? — Да, — прохрипел Леви. Выдохнул почти счастливо. — Бля, правда без рук кончил. Я думал это сказки. — Это было красиво, — сказал Эрвин негромко. — Ну, у тебя охуенно получилось. Ты просто предназначен для этого. Эрвин долго не отвечал. Потом поцеловал Леви в висок — слишком похоже на то воспоминание — и ушел в душ. Леви закрыл глаза.

***

Утро оказалось пасмурным. Эрвин снова встал раньше. Леви поднялся: вот на этот раз задница болела. А плечи так вообще пиздец. Есть хотелось страшно. Леви выполз на улицу. С океана дул холодный ветер, Эрвин сидел на скамеечке в своей горнолыжной телогрейке и вроде как читал. — Привет. — Привет. — У Леви сердце упало: он никогда не видел у него такого выражения лица. — Поехали? Прокатимся по берегу. — Сначала я найду еду, а потом да, — Леви как в клетке с диким зверем пытался понять, что теперь можно говорить, а что нельзя, что вообще произошло. Они поехали по первому шоссе. Серое небо смягчало взгляд, а вид океана по левую руку каждый раз заставлял чуть ли не вздрагивать. Внизу, далеко под скалами, шумела огромная глубокая вода, дикая. Справа стояли стеной неприветливые секвойи. Место не для людей. Казалось, любая машина может не вписаться в поворот и все, полетит вниз, в океан. Прав был Керуак — страшное место. Через пару часов чистого молчания Эрвин остановил машину на обочине, у очередной смотровой площадки со скамеечкой. Они вышли. Леви с каждой минутой съеживался все больше и все больше злился — стараясь как-то защититься заранее. — Блять, Эрвин, — сказал наконец, пнув камень так, что он улетел вниз с обрыва. — Давай поговорим. — Да, — рассеянно произнес Эрвин. Леви стало страшно, что он что-то перекрутил, и теперь все сломалось. — Ты весь день как будто рядом с прокаженным. Че не так? Мы же все обсудили? Или ты после все-таки решил, что я ебанутый? — Нет, — Эрвин сел на скамейку, посмотрел на Леви снизу вверх, и Леви вдруг понял, что не разобрался даже, кончил он в итоге вчера или нет. Это немного привело в чувство. — Одна из самых распространенных фантазий. Подчинение. Ничего необычного. — Тогда в чем дело? — спросил Леви совсем тихо. — М, — Эрвин закрыл глаза ненадолго. Казалось, у него ужасно болит голова. — Наверное в том, что этот раз для тебя был самым лучшим. Со мной. Я не думаю, что это плохо, но мне сложно, хм. Осмыслить. Леви пробрало холодом, а главное — он не мог отрицать. Первые разы, много всяких маленьких и больших вещей с тем, что его дорогой любимый Эрвин здесь, живой, с тем, как сильно Леви любит его, его лицо, волосы, руки, все тело целиком, — это все было хорошо, гораздо лучше, чем что бы то ни было вообще, но то было про другое, а если говорить про секс, чисто и только про него, то это было, очевидно, самое лучшее, что между ними происходило. Для Леви, конечно. Так что возражать он не стал. Эрвин, пару секунд смотревший как будто с надеждой, снова опустил взгляд. Они спустились к океану — здесь была крутая дорожка. Леви стоял на берегу, ему было ужасно холодно, и он думал, что этот страх перед огромной водой — не тот, что перед небом, потому что под небом страшно, что тело исчезнет, страшно отпустить сознание, чтобы оно перестало существовать в границах личности, а перед огромной, темной и холодной водой страшно потому, что вода никогда не отпустит тело, в ней нельзя раствориться, в ней можно только потеряться, и замерзнуть, захлебнуться, утонуть, умереть — и все в полном одиночестве. Умирать не страшно, но страшно чувствовать под собой глубину, в которой нет никого и ничего, что было бы знакомо.

***

За время пути домой, в эти несколько дней, они вроде разговаривали как обычно, даже потрахались один раз, но как-то так сумбурно, что вспоминать не хотелось: Леви подрочил себе и Эрвину, толком не раздевшись, и это было сделано механически, и это была жалкая попытка выровнять как-то все. А потом они вернулись в свой Орегон. В начале пути Эрвин говорил, что хочет заехать в Сан-Франциско, может даже на выставку Кейт заглянуть, но теперь даже не вспомнил об этом как будто. Они мало останавливались и доехали очень быстро. Эрвин довез Леви до дома: и это было так странно, потому что уже привычно было, что перемещение на огромное расстояние особо ничего не меняет, а теперь одно пятиминутное перемещение по городу значит возвращение домой, в старую жизнь. Какую? Эрвин целовал его на прощание долго, очень-очень нежно, и Леви не мог понять почему, но думал, обнимая его, что его железный командующий сейчас заплачет, а когда они снова посмотрели друг другу в глаза, взгляд у Эрвина был самый обычный. Он вообще плакал когда-нибудь? Когда на следующий день Эрвин написал: Прости, что пишу, мне так проще. Мы можем взять перерыв? Я не хочу расставаться Не знаю, как это назвать Мне надо немного подумать Леви уже знал, что он это сделает. Предчувствовал. Он и сам хотел прерваться, наверное. А может быть — вообще больше никогда его не видеть. Или — боже, как же тяжело это все — просто обнять его и поплакать нормально над тем, как же все поломалось с самого начала, что он не может просто любить человека, которого любит, что что-то постоянно не так в нем самом, изнутри. Или он только и любит потому, что Эрвин его поломал. Как это вообще так, человек не может нормально любить, такая глупость. Но это нельзя было чувствовать, потому что это значило бы жалеть себя. Капитан Леви себя не жалел. Хорошо Пиши если че А потом был новый рабочий день, знакомая кофемашина, клиенты, пришёл ребе Иосиф, Сарочка и Лея обняли Леви по очереди, а Леви даже вымучал улыбку и сказал, что да, замечательно съездили, в Калифорнии одни пидорасы, а пустыня в Неваде крутая.