Ещё один раз

С Днем Рождения и Рождеством!!! Леви разлепил глаза. Долго смотрел на оповещение. Спасибо, Сарочка, с добрым утром, а чего в восемь, а не в шесть утра пишешь? В единственный всеобщий выходной, удивительно. Планы на день были простые: праздничная тренировка, потом отмыться как следует и пойти к Эрвину, да, видимо, так он и сделает, хотя поверить в это все до сих пор получалось плохо. Леви снова прикрыл глаза: заснуть не сможет, если уж он проснулся утром, то все, до вечера пробудет на ногах, даже если не выспался нихуя. Но зато можно подумать об Эрвине. Леви, с тех пор как вспомнил все, мало вспоминал конкретно. Воспоминания стали частью его так органично, что не требовали дополнительного перебора. С того самого дня он больше не пытался убить себя, и разом стал куда сдержанней, успокоился. Как будто эта жизнь — до того бывшая совершенно непонятной и темной — вдруг стала ясной и пустой, ровной. Леви вспомнил, кто он, вспомнил, что сделал. Он пытался искать других когда-то, уже после отсидки: рассудил логично, что раз Кенни тоже здесь, но ничего не помнит, значит, могут быть и другие. Через некоторое время и правда отыскал Ханджи, а точнее ее статьи по компьютерному моделированию редуцированной безъядерной клетки. Там же, на сайте какого-то там университета нашел одну ее фотографию в плохом качестве, но это несомненно была она, даже форма очков осталась та же. Леви сначала очень обрадовался, а потом понял, что не очень знает, что может сказать ей. «Привет, помнишь, как ты стала командующей разведкорпуса после того, как я решил, что Эрвин умрет?» Нет, это явно не то, с чем хочется получить заявку в друзья на фейсбуке. Фарлана и Изабель Леви не нашел, как ни искал. А Эрвин… Эрвина Леви не искал специально. Просто в какой-то момент запретил себе думать в эту сторону, чтобы не кормить лишний раз пустую надежду. В этой жизни у него тоже были друзья, точнее, хорошие знакомые. Его не тяготило одиночество, но и к людям тоже не тянуло: со всей этой памятью в голове он просто физически не мог сблизиться с кем-то достаточно. И тем не менее, прошедшие шестнадцать лет беспамятства ненавязчиво, но твердо отделяли его нынешнего от всей той боли. Странно, но Леви никогда не чувствовал себя несчастным или сумасшедшим. Он себе верил, как верил и в той жизни, а с вернувшейся памятью к нему пришло к тому же и понимание, что ощущение собственной силы, которое было с ним всегда, не появилось из ниоткуда. Так что, он особо не думал, просто принял все. А сейчас… Он медленно, покадрово перегнал в голове последний разговор с Эрвином. Прикосновение его руки. Сердце заколотилось быстро. Между ними ничего не было. То есть как, почти. Леви услышал однажды в столовой диалог: — Видел, как капитан избил его? И, главное, блять, за что? Почему ему все можно? — Да все знают, что он спит с командующим. Под злой неприятный смех Леви задумался: он ведь не спит с командующим. Не пошел откручивать уши наглым новобранцам — в свободное время могут обсуждать, что хотят. Они не спали с Эрвином. Постоянно находились рядом, но никогда (почти никогда) не трогали друг друга дольше, чем стоило бы. Леви однажды позорно заснул у него в комнате (тогда Эрвин еще был капитаном сам), слишком долго ждал, им надо было обсудить состав команд. А ночью почувствовал, как прогнулась кровать под двойным весом и услышал за плечом тихое: — Можешь не вставать, Леви, — а дальше был тихий смешок, от которого стало очень спокойно. — Но я буду спать у себя в кровати. А потом на него опустилось теплое одеяло и сон тоже, он заснул мягко и мгновенно, что и в этой жизни часто не удавалось, а в той так вообще казалось чудом. А утром Леви проснулся отдохнувший, бодрый и зажатый между Эрвином и стенкой. Не ощутил никакого раздражения даже тогда, когда понял, что с утренним стояком у его капитана все в порядке. Просто развернул в голове уже и без того бродившие там мысли и прижался к Эрвину задницей. Тот выдохнул сквозь сон и обнял Леви, прижал к себе поближе. А потом проснулся. Весь разом закаменел — Леви почувствовал. Странно: секунду назад спал, абсолютно расслабленный, а теперь напряжен весь, как будто вот сейчас на титана пойдет. — Я не против, Эрвин, — сказал, и прозвучало это раздраженно. — Можешь даже меня трахнуть, я чистый, только возьми какое-нибудь масл, — он не договорил, потому что Эрвин откатился и сел. Стало холодно, Леви дернул плечом, разгоняя мурашки и сел тоже. Стояк оттопыривал штаны у обоих. Леви посмотрел красноречиво. — Ну… — Лучше не будем, — твердо сказал Эрвин, и Леви стало обидно, но да, чего он ждал, что капитан почему-то предпочтет это всем своим стратегическим планам о построении коллектива? Тем более, между ними только установилось нечто вроде вооруженного нейтралитета. — Как скажешь, командир, — Леви пожал плечами и выскользнул из кровати, а потом и за дверь. С тех пор он часто дрочил, представляя, как оно все могло бы развернуться иначе. Иногда он спрашивал себя, на что дрочит Эрвин, и отвечал всякий раз со злорадной усмешкой: на долговременную стратегию. Несколько лет эта тема не поднималась вообще. Неприязнь к Эрвину оставила Леви (да и не было ее никогда, просто он продолжал убеждать себя ради приличия). Леви иногда фантазировал в ванной, часто ловил себя на желании опустить руки на напряженные от долгого сидения за столом плечи командующего, вдавить большие пальцы в неподатливые мышцы, разогнать мурашки по шее. И ничего не делал. Сделал, когда напился: впервые за пару лет. Праздновали повышение Ханджи и относительно бескровную вылазку, Эрвин ушел к себе в кабинет раньше — дописывать отчеты, он всегда должен был дописать их скорее, не мог ничего другого делать, пока бумажки нависали. Леви проводил его взглядом, подумал, что не очень-то ему будет сейчас поддатому ломать глаза в темной комнате, но ничего не сделал. Пришел через час только, выпив еще пару стаканов, и отсосал Эрвину, как всегда хотел, стоя на коленях между его ног, сжимая пальцами крепкие бедра до синяков. Эрвин только спросил заинтересованно, когда Леви завалился в кабинет, напился ли он, а потом, видимо, не нашел в себе сил сопротивляться. Гладил по голове — от этого Леви краснел, как малолетний — и удерживал его от слишком глубокого заглота. Переживал, что Леви здесь блевать будет: безосновательно, конечно. Леви все-таки себя контролировал. Ну или почти: сам от себя не ожидал, что проглотит все, что вообще не позволит Эрвину себя отстранить, что будет влюбленно смотреть как подрагивают его бедра, как он чуть подается вперед, головкой толкаясь в горло. — Иди сюда, — сказал Эрвин, когда застегнул ширинку, и это прозвучало не как приказ, а вопросительно, с возможностью отказаться. Но Леви не отказался, и Эрвин посадил его к себе на бедро, прижался грудью к спине, погладил напряженный живот, засунул руку в штаны. Леви кончил буквально через минуту, позорно, но он слишком этого хотел, оказывается. Молчал все время, только на последней секунде запрокинул голову, затылком уперся в крепкое плечо, выгнулся, всем телом отдаваясь, прошептал «Эрвин». Эрвин поцеловал его в висок и позволил прийти в себя. Потом сказал: «Спать пойдем». И они разошлись по комнатам. На следующий день ничего не изменилось, и это было правильно. Только Эрвин как-то так пошутил за завтраком, что покраснел даже Майк, который и без того принюхивался к ним двоим с неким сомнением. Леви нахмурился: он забыл, что именно тогда сказал Эрвин. Забыл и все — глупо, куда-то оно растворилось. Запомнил только, что хмыкнул тихо тогда, глядя в тарелку, а в груди стало тепло-тепло. Вот, все нормально, Эрвин не отрицает, что это было. А дальше и до конца — не было ничего. Так было проще обоим. Разве что, несколько раз, когда они засиживались допоздна, Эрвин брал руку Леви, целовал ладонь, прижимал прохладные пальцы к своему лбу или глазам, а Леви стоял рядом, с трудом дыша. Это было все, что они могли себе позволить. Леви не помнил ту нежную и одновременно невероятно скабрезную шутку, но зато запомнил, как они сидели вдвоем на подоконнике, глядя в окно на собирающихся на плацу солдат, и оба знали, что их колени разделяет буквально один дюйм, и оба ничего не сделали. Этого было мало, но этого было достаточно. Когда Эрвин погиб, Леви в какой-то момент, вынырнув из боли, как бы сидя на острове, оглушенный штормом, подумал, что все это было правильно. Эрвин не заблуждался в этом. Сейчас вспоминать что-то большее, чего всегда хотелось, было бы мучительно тяжело, куда хуже, чем знать, что все это будет, но только когда-то потом, если не вглядываться в эти мысли, то получится, что это «потом» есть и сейчас. Если только не вглядываться. Леви почувствовал на щеках тепло, сел, растерянно стер слезы. Он предпочитал не думать, что это значит: что он так и не прожил свое ебаное горе или просто проживал его уже слишком много раз. Ту свою жизнь после смерти Эрвина вспоминать было невозможно: слишком больно. Он поднялся. Заправил постель, собрал форму, позавтракал. Странно это все. Сейчас в эту жизнь не верилось совсем, казалось, обернется, и снова увидит казармы, и почувствует не выводящийся запах лошадиного пота, и злого щелочного мыла, и крови, и смерти. Перед тренировкой Леви забрел в книжный, а вышел оттуда очень довольный, с иллюстрированной детской энциклопедией «Моллюски». Улитки же моллюски? Ну вот и хорошо. Что подарить Эрвину он не знал, да и не думал, что что-то будет уместным. Тренировка прошла хорошо и легко. Готовились к соревнованиям, а Леви любил спарринги. Правда, никто не любил спарринговаться с ним: боялись, и, в целом, оправданно. После душа Леви наконец-то ответил Саре: «Спасибо. И тебя с Рождеством».

***

Дом у Эрвина оказался снаружи примерно таким, каким Леви себе его (не без усмешки) представлял: двухэтажный хороший такой американский миддл-класс, правда вместо лужайки с поливалками окружал его небольшой приятный садик. Наверное, лет через пять здесь будет совсем здорово, но сейчас яблони или груши (или что там это за культурные растения) были пока еще маленькими и тонкими, и на зимнем ветру без листьев выглядели мерзло. В окнах мигали гирлянды, на двери висел еловый венок — вполне приятный на вид. Леви позвонил. Прождал с минуту, хотел уже звонить еще раз, но тут дверь как раз открылась, и Леви замер оглушенно: дом выдохнул теплом и запахом имбирного печенья, на пороге стоял Эрвин в пасторальном таком фартуке, рукава домашней рубашки подвернуты, на ногах — клетчатые тапочки. — Привет, Леви, — улыбнулся широко, и Леви понял, что пошевелиться не может, но надо, и заставил себя кивнуть. — Привет, Эрвин, — выдавил. Шагнул за порог, Эрвин пропустил его внутрь, закрыл за ним дверь. — Эм, это странно, наверное, что я действительно приперся. — Нет, почему, мы с Майком тебя ждали, — Эрвин забрал у Леви куртку. — Мы разуваемся дома, тапочки выбирай. Леви послушно выбрал черные пушистые тапочки — они показались ему самыми маленькими, а он не отличался размером конечностей. Ногам стало мягко и тепло. Он одобрительно кивнул: и сам разувался дома, потому что ну блять, на улице пыльно, американцы тупые, с этим все ясно. — Пойдем на кухню? — предложил Эрвин. — Мы там заканчиваем последние приготовления. Они поднялись на второй этаж. Кухня была большая и светлая, совмещенная с чем-то типа столовой. Майк сидел на диване перед ноутбуком, и очень радостно проорал: — Леви, привет! — а потом снова уткнулся в экран. — Мама, к нам Леви пришел, хочешь покажу? Эрвин и Леви переглянулись. — Покажи, если он не против, — даже искаженный скайпом голос показался вполне приятным. Леви пожал плечами, а потом сел на диван рядом с Майком: почему бы и нет, собственно. Когда он еще посмотрит на почти бывшую жену Эрвина. Он постарался придать своему лицу хоть насколько-то приветливое выражение и влез в кадр. Интересно, что она вообще обо всем этом думает? — Привет, — Леви взглянул в экран, а потом Кейт (о чем гласила подпись под окошком с видео) рассмеялась, и сам Леви тоже ухмыльнулся. — Оу, ну вы там с Эрвином осторожнее, — наконец сказала она. Эрвин подошел поближе, наклонился, чтобы оказаться в кадре и, видимо, осознал не доходивший до него доселе масштаб катастрофы: Кейт и Леви выглядели практически идентично. Она была маленькая, худенькая — насколько Леви мог оценить по видимым в кадре плечам — с короткими черными волосами, очень светлокожая и тоже явно не понаслышке знавшая о том, что Завет Господь заключил с Моисеем, а не с кем-то там еще. Эрвин не прокомментировал никак: вернулся к плите, где готовил что-то явно очень вкусное (у Леви, после тренировки голодного, как собака, в животе заурчало от одного только запаха, вырвавшегося из-под крышки сковороды). Кейт поговорила с сыном еще минут пять, а потом отключилась. Майк сполз с дивана и куда-то деловито утопал, а Эрвин вдруг обернулся к Леви, немного смущенный, но со смехом, притаившимся в уголках глаз. У этого Эрвина суровая складка между бровями была не так заметна, как помнил Леви, но зато от уголков глаз разбегались тонкие морщинки-складочки, когда он улыбался. — Не стану оправдываться, — сказал он, и Леви улыбнулся краем губ под его взглядом, тяжело-мягким. — У меня определенно есть типаж. — А мне нравятся высокие блондины, — сообщил Леви. Стало совсем тепло. Неужели здесь, Эрвин, можно будет к тебе прикоснуться подольше, и здесь у нас будет время, хоть все время на свете, Эрвин? Потом Майк возвратился, нагруженный бумагами, сел рядом с Леви и начал лекцию о том, где именно в окрестностях дома по его мнению стоит копать, чтобы докопаться до динозавровых костей. Леви слушал с увлечением. Ему было смешно от того, что сын у Эрвина (у Эрвина, который только что сказал, что Леви ему нравится, у Эрвина, на которого Леви никогда не имел никаких прав) такой же зануда, как его отец, а еще было очень приятно от того, как естественно все это ощущалось, и как Эрвин никогда не пытался как-то контролировать общение Майка с другими, одергивать его или что-то такое. Хочет читать лекцию взрослому — пожалуйста, пусть читает. — Пап, а можно я сейчас подарю? — вдруг сам себя оборвал Майк. — Дари конечно, — Эрвин помешал содержимое сковороды. — С Днем Рождения, Леви! — объявил Майк и достал — предсказуемо — из стопки своих научных выкладок рисунок, где Леви больше походил на гигантский черный одуванчик довольно жуткого вида. Он стоял, уперев ручки-палочки в бока и зловеще улыбался. — Спасибо, Майк, — прохрипел Леви, с трудом удерживаясь от смеха. — Ты думаешь, похоже? — Не очень, — честно признался Майк. — Но мама мне сказала, что не важно, похоже или нет, главное, что красиво. Леви сосредоточенно кивнул. Мама же куратор, да, она точно знает, о чем говорит. — Леви, сколько тебе лет? — Майк уже привычно болтал ногами. — Сегодня исполнилось двадцать пять. — Много! — Майк удивился. — Я думал, ты в школе. — Это еще почему? — нахмурился Леви. — Ну, ты маленький, — Майк для наглядности приподнял руку невысоко над коленом, демонстрируя рост скорее какого-то гнома, чем человека. Леви вообще-то считал, что это нечестно: в той жизни он не вырос потому что рос в темноте, голоде и антисанитарии, так он считал. Здесь тоже в детстве было несладко, но все-таки в благословенной Господом Америке он не голодал никогда. Только когда опекуны без еды оставляли. Майк произнес это и примолк, глядя заинтересованно. Леви не смог породить достойный ответ, поднял голову и посмотрел на Эрвина. Тот замер у плиты и явно весь напрягся. Леви, уловив это, рассмеялся. — Ну да, — вздохнул. — Не все вырастают, как Эрвин. — А я вырасту? — Майк выглядел таким испуганным, что Леви впору было бы оскорбиться. — Конечно, — заверил сухо. — Он же твой папа. Генетика. Майк важно кивнул, успокоенный. Но все-таки не унялся: — А тебе видно? — Что видно? — не понял Леви. — Ну просто. Видно? Ну там когда людей много… — Так, Майк, не хочешь помочь мне с тарелками? — Эрвин вдруг появился рядом с диваном. Майк мигом переключился и стал старательно перетаскивать по одной тарелки и ставить их на обеденный стол. Ну как ставить — он под этот стол мог зайти, не нагибаясь, поэтому чтобы поставить тарелку ему приходилось вставать на носочки. Он пыхтел, но справлялся. Леви подумал злорадно, что так ему и надо. — Прости его, — ухо обдало теплым дыханием, и Леви вообще потерял причину своего возмущения. Эрвин сел рядом и говорил очень тихо, наклоняясь. — Я потом с ним поговорю. — Да все нормально, — Леви попытался унять дрожь, но не отодвинулся. Скрестил руки на груди, чтобы хоть немного собраннее себя чувствовать. — Он ведь не соврал. — Мхм, — что-то невнятное произнес Эрвин и снова вернулся к плите. А через пять минут они уже сели за стол. Все-таки это было странно: Леви чувствовал себя неуютно в этой светлой большой гостиной и неуместно за семейным ужином. На стенах висели карандашные зарисовки, и Леви особенно долго разглядывал одну лошадь, бегущую, с раздувающимися ноздрями. Ему часто хотелось вспомнить, каково сидеть в седле. Разговор клеился в основном вокруг Майка. Он иногда отвлекался от еды и что-нибудь сообщал интересное из своей жизни. Эрвин сначала просто молча раскладывал по тарелкам еду (так замечательно пахло какое-то невероятное овощное рагу с кучей специй), потом молча, чтобы не перебивать Майка, приподнял бутылку красного, глядя Леви в глаза. Тот кивнул и пододвинул бокал. Вообще странно было разговаривать с Эрвином. Тот задавал самые простые вопросы (которые было удивительно странно слышать за рождественским столом): откуда Леви, учился ли, чем занимается. Когда Леви по привычке сказал «как вышел» по лицу Эрвина пробежала тень. Леви вздохнул: ну да, наверное, он не хочет, чтобы при Майке кто-то упоминал тюрьму. Но Эрвин сам спросил: — За что сидел? Если не секрет? — Распространение, — пожал плечами Леви. — По малолетке. Я в приюте вырос, а дядя мой тоже этим занимался, — он не был уверен, нужно ли при детях говорить вслух «наркотики». — Ну и я попросил его меня забрать. И стал помогать. Кенни, собственно, тоже тогда уехал, только надолго. Он внимательно смотрел в глаза Эрвину, когда произнес имя дяди: наверное, в нем все еще жила безумная надежда, что Эрвин что-то вспомнит. Но тот даже не моргнул. Остался таким же внимательно-безмятежным. А потом он выяснил, что Эрвин преподает здесь, в университете древнегреческий язык и платоническую философию. Что от отца ему досталось большое издательство, и он в итоге даже вступил в управление по завещанию, потому что отец умер рано (биография до странного совпадала), но потом понял, что это все не его. Остался акционером, передал управление совету директоров, и поэтому живет сейчас спокойно своей наукой, не особенно завися от финансирования. Он даже собрался сделать свой собственный археологический грант для молодых ученых: уже начал оформлять все это, но бумажная возня затянулась. Леви слушал, задавал вопросы и думал, да, вот он, Эрвин, конечно ученый, хорошо, что не политик. Смотрел на него, не отрываясь, на его большую красивую голову, на светлые волосы, на размеренные движения рук. Они поужинали, а потом Эрвин и Леви подарили Майку подарки. Леви понял, что улыбается, пока мальчик с чистой вселенской радостью разворачивал обертки. Он ужасно хотел немедленно пойти собирать своё новое лего: огромный и довольно сложный конструктор-средневековый замок, но уже начал клевать носом на коленях у Эрвина. Засыпал на ходу, зевал, но коробку из рук не выпускал. — Давай уже завтра, хорошо? — сказал Эрвин, потрепав его по голове. Дождался сонного и вялого согласия (но только завтра утром я сразу буду собирать, пап), поцеловал Майка в щеку, а потом подхватил на руки. — Сейчас, я уложу его спать, и вернусь к тебе, — сказал, улыбаясь Леви. Тот кивнул. У него опять все внутри скручивало от этой нежности, с которой Эрвин говорил с сыном. — Леви, ты завтра тут будешь? — пролепетал Майк, с трудом открывая глаза. Леви улыбнулся, поймав взгляд Эрвина. — Думаю, поеду домой. — Но тогда приходи ещё в гости! — сказал Майк, уже почти хныча. — Спасибо за приглашение, Майк, — серьезно кивнул Леви, а потом Майка унесли. Он так и смотрел до последнего на Леви своими огромными голубыми глазами. Эрвин вернулся через добрых полчаса, вытер со лба воображаемый пот, тихо усмехнулся. — Его укладывать — целая эпопея. Каждый раз надо новую историю выдумывать. Старые он все помнит. — Ну, я уверен, у тебя хорошо получается, — Леви, пока Эрвина не было, выпил еще пару бокалов. Наверное, не стоило — он же все-таки в чужом доме, и знакомы они всего две недели, но делить этого и того Эрвина — чудовищно сложно. Тем более, они почти ничем не отличаются. Только этот счастливее. — О нет, фантазия у меня ужасная. Уже пару недель пересказываю ему «Илиаду», — вздохнул Эрвин, подцепил бутылку и вылил остаток к себе в бокал. Не так много там осталось, оказывается. — Прости, я не заметил, как допил. — Все нормально, у меня этого вина, — Эрвин махнул рукой. Леви засмотрелся. Они пили вместе и в основном молчали. Это не ощущалось натянуто или тяжело, и Леви позволил себе не думать о том, что это, наверное, странно — вот так пить с почти незнакомым человеком. Для Эрвина странно, конечно. Сам он как будто оказался дома — впервые за двадцать пять лет. Какое-то ломаное понятие дома: что был его дом, казармы? Замок, где был штаб разведкорпуса? Да нет, — честно ответил себе Леви. — Дом был там, где Эрвин. В какой-то момент Эрвин поднялся, обошел Леви, положил руки ему на плечи. На секунду вся эта жизнь растворилась, а момент слился с точно таким же — у Эрвина в кабинете, после очередной экспедиции. Он тогда просто стоял за спиной у Леви, грел его плечи своими большими руками и смотрел через плечо на отчеты, с которыми Леви ему помогал. Потом сжал напоследок пальцы посильнее — Леви выдохнул неровно. Это было приятно. «Иди спать», — сказал Эрвин тогда. Леви, конечно, послушался. — Всё нормально? — спросил Эрвин сейчас. — Да, — хрипловато выдохнул Леви. — Скоро вернусь. Руки исчезли — снова стало прохладно. Эрвин поменял бокалы, налил им вина из другой бутылки, а потом куда-то ушел. Вернулся быстро — с чем-то прямоугольным в подарочной бумаге. — Я долго думал, насколько это будет уместно и решил, что все-таки будет. Поэтому, с Днём Рождения, Леви. Леви развернул бумагу. Прямоугольником оказалась книга — ха-ха, предсказуемо. — Почему Блейк? — спросил, поднимая взгляд от тонкой иллюстрации на обложке. Вообще, книга выглядела старой и ценной. — Банально, но когда прочитал «Тигра» — сразу подумал о тебе. — Ты его когда, вчера прочитал? — улыбнулся Леви, разворачивая книгу на первой странице. Пробежался по знакомым срокам: Tyger Tyger, burning bright, In the forests of the night; What immortal hand or eye, Could frame thy fearful symmetry? * Справа от стихотворения красовалась иллюстрация, видимо, репродукция какой-то индийской гравюры. Чувак сидит на дереве и бьет тигра прикладом красного мушкета. Красивые цвета. «Рао Бходж Сингх преследует тигра ночью, 1620», — гласила подпись. — Спасибо, Эрвин. — Пожалуйста, Леви. Они разошлись далеко за полночь. Эрвин вызвал Леви такси. На крыльце Леви — неожиданно для самого себя — обнял его, проскользнул под руки и затих, глубоко вдыхая запах. В той жизни они не обнимались. Это было всегда не к месту, хотя Леви помнил, что иногда хотелось — до зуда в руках и боли в груди. А здесь вот, все проще. Да и сам он размяк, стал слабее. От Эрвина пахло точно так же, как тогда. — Удачной дороги. Напишешь, когда доедешь? — Эрвин потрепал его по затылку, и Леви закрыл глаза. — Мм, напишу. Только у меня нет твоего номера. — А, да? — Эрвин не отодвигался, и Леви почувствовал, как он смеется. — Как будто сто лет знакомы, поэтому странно. А потом Эрвин продиктовал свой номер, и они таки разошлись. У таксиста играл какой-то мягкий джаз, Леви смотрел в окно и думал, что, кажется, впервые за обе жизни День Рождения оказался лучше других дней.