Обломком карандаша

      23 февраля       Вернулись в квартиру только сегодня в полдень. В клетке лифта мне заказалось, что она сейчас рухнет вместе со мной и мамой, хотя, вроде как, привыкла за неделю.       Нам открыла Элен. От волнения коверкая слова пуще прежнего, заверила, мол, всё в порядке. Была она такой… потрёпанной, щёки запали, чёлка взмокшая. Появившийся отец выглядел не лучше. Он не был пьян, как мне показалось, но под глазами снова чёрные тени, сильно несло одеколоном. Я оглядела комнаты, понимая, что что-то не так, но что именно угадать не могла. Вроде всё целое и чистое, но воздух очень тяжёлый. Под ногой треснула запонка, которую у отца я не видела. На ковре в гостиной два влажных пятна.       А в ванной пахло очень знакомо. Так пахли духи Ф. Значит, она была здесь. Зачем? Выходит так, что отец отослал нас, чтобы встретиться с ней в нашей квартире. Я обязана поговорить с Ф. Она должна признаться мне и маме. С отцом разговаривать, чуется мне, бесполезно.       Выйдя из ванной, застала ссору. Мама тихо, но строго, с непроницаемым лицом сказала отцу следующее: «Ты обещал. Тебе не дорога я, но пожалей хоть Агату». Впервые вижу её такой.       Ночь, плавится свеча. У меня родился план. Завтра сбегу из гимназии и пойду к Ф. Я обязана выяснить.       24 февраля       [снова цветы из чернил] Я узнала ужасное. Боже, как страшно доверять это бумаге…       Началось всё с того, что я незаметно выскользнула из класса после рисования. По памяти нашла дом Ф., спешила так, что чуть не попала под трамвай. Открыла мне её горничная Дарья, я решительно велела позвать хозяйку.       Ф. вышла не сразу. Алексея Фёдоровича в квартире, как я поняла потом, не было. У Ф. нездорово блестели глаза и тряслись ладони, сама она была жутко бледная, в одном пеньюаре с лентами.       «Кто?» — хрипло крикнула из прихожей, но затем, узнав меня, рассмеялась. «Милая Агата пожаловала!» У меня по спине побежали мурашки. Ф. была не в себе, прямо, как отец в его худшие дни.       Я сказала, у меня к ней важный разговор. Ф. снова рассмеялась, и мы прошли в её комнату. Всё окружающее казалось теперь тёмным и враждебным. На трельяжной полке был рассыпан тот самый белый порошок. Ф., будто перестав меня замечать, вдохнула его, запрокинула голову, зашмыгала, а потом откинулась на спинку кресла.       «Излагай», — сказала с закрытыми глазами.       И я с вдруг вскипевшей внутри меня злостью начала. И про поцелуй, и про духи, и про «доброго друга». «Что же это было, дорогая Ф.? Отец любит мою маму, он не может любить вас».       Ф. зашлась страшным хохотом. И произнесла те самые ужасные вещи: «Деточка, да он никого не любит! Разве что себя, ненаглядного!» Дальше она говорила про то, что целовал он её тогда, не любя, но хорошо, что живут они давно, как муж и жена (как же?..), что целовал он и нашу Элен, и других дам, и не только целовал… Что моя мама — амёба. «Ты — маленькая женщина, у тебя [вымарано], неужели ты понять не можешь, что мужчина — это, прежде всего, самец?!» И ещё много чего отвратительного. Я стояла соляным столбом, слёз не было. Зато заболело в животе. Думала только о маме.       В какой-то момент я не выдержала и, спотыкаясь, побежала прочь из этой квартиры, ставшей такой омерзительной. «Агата, подожди! Агата, постой!» — кричала мне вслед Ф. и, судя по звуку чего-то упавшего, хотела меня догнать, но я уже хлопнула дверью рядом с ошеломлённой Дарьей.       Я вернулась в гимназию. Не буду описывать, что за скандал был. Пока обсуждали моё наказание, я слышала всё, как сквозь воду. Кружилась голова. Мама молчала.       Увидав, что мне плохо, директриса всё же смилостивилась и отпустила нас домой. Мама меня не ругала, лишь допытывалась, где я была. Настал мой черёд молчать.       Отказалась от обеда и ужина. Отец всерьёз хотел звать доктора, а я не могла на него даже смотреть. Хочу уткнуться в подушку, закрыть уши, чтобы, когда я поднимусь, всё было, как прежде, чтобы я жила в сладком неведении. Неужели, это правда? Неужели он нас не любил никогда? Мне больно за маму. Мне страшно быть нелюбимой.       27 февраля       Подлец. Дрянное слово, но как иначе скажешь.