Обломком карандаша

      22 ноября       Проходили по словесности сложносочинённые предложения. Решительно не понимаю, как расставлять запятые. Поднимала руку, Стропилина сегодня была не в духе и лишь огрызалась. На следующей неделе диктант, думаю, что провалюсь. Галя Конева принесла гнилое яблоко, весь урок стоял ужасный запах.       На дежурстве добралась до тетрадок. Пролистала их все — похожего почерка не нашла. «С» с закорючкой напоминает Татину, но в остальном всё расходится. Да и Тата — тихоня. Может быть, писали левой рукой? Или наоборот — левша правой? Так бывало в прочитанных мной детективах. Единственная зацепка.       25 ноября       Ходили с отцом в иллюзион на забавную вещь — «Тётя Пуд и дядя Фунт». Много смеялась над потешными человечками. После ели с отцом монпансье, не помыв рук. В кофейню пойти побоялась. Наша инспектриса строгая, сплетничали, помню, будто она поймала какую-то первоклашку, когда та лакомилась пирожными, причём в выходной день и с родителями.       Сидели на лавочке на Лиговском. Отец нарисовал для меня на салфетке толстого кролика, у него длиннющие ушки и глазки-бусинки. Вложу рисунок сюда.       Почудилось, а может, и правда, что во мне воскресло какое-то забытое чувство — оно тёплое-тёплое, как одеяло. Снова это ласковое «Агатка», рука в руке и взгляд такой, словно один секрет на двоих, но в этот раз — хороший. Отец опять поведал мне о том, как лихо дрался с мальчишками в моём возрасте. Я промолчала, но уверенно не понимаю, зачем махать кулаками там, где можно разрешить спор словами. Ах, мальчишеская удаль… Пустое, как по мне. Однажды жуть как хотелось оттаскать Кики и Львову за косы, когда эти две негодницы залили мне клеем тетрадь. Но я сдержалась. Дело даже не в том, что я должна быть «маленькой леди», как говорит пани Эва. Видела не раз, как княжеские дочки злорадно топчут друг другу туфли, как бы ненарочно, как могут плеснуть водой, а то и чем похуже на платье обидчицы.       Я безродная, но это не обидное слово. Мои родители из Люблина. Мама — дочь учителя физики, такой страшно непонятной науки, отец же был потомственным ри-со-валь-щи-ком вывесок. Это потом его картины стали покупать знатные особы. Он всё обещает, что мы переберёмся в огромную квартиру в доходном доме, где у меня будет своя комната, но денег у нас постоянно не хватает. Когда отец особо удачно продаёт картину — покупает маме платья и украшения (она их не носит), а мне — книги, карандаши и краски из феж… феш… [после нескольких попыток слово зачёркнуто] лавок, что на Невском. Потом он пропадает — дня два даже не ночует дома, после возвращается растрёпанный, под глазами тени. Придя в себя, начинает писать своим друзьям бумажки, забыла, как они называются. Потом у него снова покупают картину… Мама говорит, что когда-нибудь отец придёт к Богу, и эта карусель кончится. Не могу верить.       Дочитала «Таинственный остров». Захватывающая книжка, будь я помладше, захотела бы тоже снарядить экспедицию. Увы, на это нужно много-много денег.       27 ноября       Нехороший день. Опять словесность. Диктант писала без запятых, чтобы расставить их в конце. То был отрывок из «Мцыри» Лермонтова.       «Недвижим молча я лежал Порой в ущелии шакал Кричал и плакал как дитя…»       На этом отрывке у меня тоже чуть не брызнули слёзы. Долгие минуты я думала про запятые, пока не раздался звонок. Стропилина бесцеремонно выхватила у меня тетрадь со словами: «Заканчивайте корпеть, панна Квятковская!» А я ведь успела поставить только две! Точно будет «единица».       Новых анонимок не было. Затишье перед бурей.       Пишу уже вечером. У отца купили два полотна, ходит довольный. Мама плакала. Неужели опять?..       28 ноября       «Выше нос, Агатка!» — сказал он перед гимназией, шутливо прижав мне его кончик. Конечно, не ему держать ответ перед Стропилиной.       «Единица». Так и знала. «То, что ты полячка, не даёт тебе права так не уважать русский язык», — буркнула Стропилина. В голове противно зазвенело. Горело лицо. Не заплакала.       На последнем уроке кто-то кинул в меня скомканной бумажкой. «Прекращай ныть, ведьма. Преврати-ка лучше «единицу» в пятёрку». Кто же ты, гадкая девчонка?       Отец пропал. Пропал. Не могу больше писать.       29 ноября       [почерк сначала ясный, но затем переходит в кляксы]       Боже, помоги нам! Вскочили с мамой утром от хлопка двери и жуткого, звериного звука. Потом в прихожей что-то упало. Мама кинулась туда. «Агата, не ходи за мной! Пойди умойся пока, прошу!» Я шмыгнула в ванную, почти зажмурившись. Включила воду. Наблюдала за водопадом, заткнув уши. Вот бы уплыть сейчас на плоту далеко-далеко… Пришла мама, набрала воды в ковш, взяла таз. «Не бойся, моя хорошая». А я боюсь. До сих пор боюсь.       В гимназии почти не понимала, что делаю. Садила кляксы одна за другой. Альберт Иванович спросил, здорова ли я. Соврала.       За мной вместо мамы пришёл Александр. Лицо у него сегодня было зеленоватым, смотрел виновато. Сказал, что отведёт меня домой, пытался угостить конфетами, я отказалась. Даже небо было серым-пресерым, холоднющий ветер хлестал по щекам и сдувал шляпку.       Мама не пускает к отцу. Из-за двери то и дело раздаются страшные звуки. Ему плохо. Такое было в марте, пришлось даже звать доктора. Тот сказал какое-то сложное слово, мама объяснила, что это значит «отравление». Но чем? Где же он был? С кем? В ванной висит изгвазданное отцовское пальто. Как будто его валяли по земле.       Мама только что вернулась от отца с полотенцем в руке. «Он отдохнёт, и всё будет, как раньше». Я не хочу, как раньше.       Снова эти звуки. Сжалься над ним, Господи!