Звезды греют свои планеты

Веритас первым помогает ему подняться. Вино пролилось, впитываясь в ткань сумки. Кавех смотрит осоловело, прежде чем поднимает взгляд на Аль-Хайтама. — Как это у тебя оказалось? — шепотом спрашивает он, шатаясь. На сумку он тоже смотрит, не понимая — снова не понимая, там ничего не разбивалось, если не хочешь сделать это специально. Угол стены, о которой он бьется, тоже воспринимается недостаточно мягким… не таким. — Сайно отдал, — Аль-Хайтам пожимает плечами. — Это больше не считается вещественным доказательством, не является напрямую частью машины, и поэтому принадлежит тебе. Это часть машины. Просто… другая. Это инструмент. На него ушло восемь условных дней, Кавех лично выставлял в нем каждый провод. И тестировал, разумеется — на себе. До момента, пока за пару секунд он не захотел завыть, заплакать, исчезнуть и молить о пощаде. Это очень хороший инструмент. — Отдай, — требует Кавех, протягивая руку. Веритас, слегка мельтешащий рядом, поднимает брови и подходит к Аль-Хайтаму, дергая его за рукав. Аль-Хайтам закатывает глаза и кивает, а Кавех не понимает ничего, чувствуя, как потихоньку начинает задыхаться. — Мне любопытно, — отмахивается Аль-Хайтам. Его пальцы скользят по рогу, и — подбираются к кнопке. — Для чего он? — Ни для чего важного, — выдыхает Кавех и бросается вперед, пытаясь вырвать. Аль-Хайтам, разумеется, поднимает руку вверх и отводит назад. — Я хочу ее исследовать, — он делает шаг назад. Кавех стискивает зубы, у него все темнеет перед глазами, и он бросается снова. — Ее нельзя исследовать! Ее нужно уничтожить! — у него срывается голос, а кулаки сжимаются крепче. — Отдай! Аль-Хайтам, бессовестная, жестокая скотина, поднимает брови, и отдает — Веритасу. Тот сжимает руки и переводит взгляд с Кавеха на Аль-Хайтама, а потом сам начинает перебирать руками, будто бы изучает. Когда его палец оказывается на кнопке, Кавех первым же делом бросается к Аль-Хайтаму — закрывает его уши, беспомощно зажимает даже сквозь наушники. — Не надо, Веритас, — шепотом говорит он, начиная все-таки трястись, и не видит, но чувствует, как тот подходит ближе — и прижимает рог к руке Кавеха, предлагая забрать. Кавех едва удерживает его тяжесть — а он очень, очень легкий — в своих руках. — Для чего он, Кавех? — мягко уточняет Аль-Хайтам, и Кавех ломается. * * * Они вместе опускаются прямо на пол — случайно получается, что все яркие эмоции в их семье переживаются сидя вот так. Кавех откидывается на грудь Аль-Хайтама, Веритас прижимается сбоку, а рог лежит прямо перед ними — и Кавех не может отвести от него взгляда. — Ненавижу, когда ты это делаешь, — говорит он Аль-Хайтаму очень, очень тихо. Веритас уверенно принес им уцелевшую бутылку вина, даже открыл, но у Кавеха пересохший рот сочетается с чистой паникой. Аль-Хайтам пожимает плечами. Вопреки распространенному мнению, он чувствует вину, но считает, что оно того стоило. Кавех готов говорить — а сколько, сколько времени он был бы готов молчать? — Я извинюсь потом, — сообщает он ровно, и Кавех легко бьет его затылком. — Что это? Кавех кусает губы, прикрывая глаза. Он делает несколько глубоких вздохов, успокаиваясь, а затем ровно сообщает: — Это пыточное устройство. Я его использовал. Вероятно он ждет какой-то реакции — но Аль-Хайтам молчит, а Веритас перебирается так, чтобы видеть его лицо — и тыкает пальцем в щеку. — Что? — Кавех буквально взрывается и едва ли не рвется из рук Аль-Хайтама. — Вы тоже считаете это самообороной? Меня бы вытащили оттуда позже, ничего бы больше не понадобилось! Он снова начинает задыхаться и прячет лицо в ладонях. — Он не смог бы причинить мне серьезного вреда! Нас вытащили бы вместе, там невозможно существовать долго, он же вышел сам! Даже месяц еще не прошел — какая это, к Бездне, самооборона? Веритас явно задумывается. Аль-Хайтам тихо вздыхает и целует его в макушку. — Твои моральные ориентиры всегда были сильнее тебя. — Я знаю, что тебе было бы просто! — Кавех резко поворачивается к Аль-Хайтаму, ударив его пучком волос. — Не суди меня по себе! Становится горько — и неприятно. Аль-Хайтам позволяет себе подумать всего несколько секунд, прежде чем говорит простое: — Нет, Кавех. Мне не было бы просто. Он с легкостью мог бы убить ради своей семьи, смог бы защитить себя. Он понимает пытки в ситуациях, когда преступник сдерживает сведения, без которых в ближайшее время пострадают люди, но не уверен, что смог бы и захотел в этом участвовать. Возможно, ему правда было бы легче — он бы мог воспользоваться своими руками, чтобы заставить Зирьяба говорить. Кавеха наверняка волновало именно наличие пыточного инструмента — конкретного намерения, созданного его руками. Но Кавех сейчас не выглядит уже злым — Аль-Хайтам узнает эту тень бесконечной вины в его глазах. Он тянется ближе, обнимает Аль-Хайтама за шею — и утыкается в его плечо. — Прости, — шепотом выдыхает он. — Прости, я знаю, что тебе тоже было бы сложно, просто я… я так не хотел… — Все в порядке, — Аль-Хайтам немедленно прижимается губами к его макушке. — Тебе плохо. Ты не признаешься, насколько. Кавех хмыкает и даже улыбается, горькой, странной улыбкой. Выпрямляется, лишь протягивает руку в сторону — и Веритас, не выпендриваясь, тут же льнет к нему под руку. Смотрит, конечно, как на идиота, но об этом Аль-Хайтам с ним потом поговорит. — Там не было ничего страшного. Просто тишина и пустота, — Кавех укладывает голову уже на плечо Веритаса. — Ничего не двигалось. Будто замерла вся жизнь. А ты в этом лишний элемент. Знаете, не хочется есть, пить, спать… ты просто существуешь. Он будто срывается — и говорит взахлеб. Рассказывает про то, как руки становятся тяжелыми после работы, как нечего делать, нечего смотреть. Все, что ты можешь — брать инструменты и доделывать машину, все, что ты можешь — разрабатывать свой план. Он рассказывает с болезненной гордостью, как сделал рог, и Веритас вздрагивает, хотя Кавех не назвал идейный источник — просто все поняли. — Один раз я сделал его таким сильным, что показалось, что кровь из ушей потечет, — говорит Кавех, смеясь, а по щекам его текут слезы. — Мне нужно было исправить это, так, чтобы он не пострадал… я не хотел его убивать, я сменил частоту… Кавех рассказывает про то, как Зирьяб заглядывал к нему, про пресную на вкус еду, про книги, которые он прочитал шестнадцать раз и выучил наизусть, потому что это была его единственная связь с миром. Про то, как он планомерно изменял машину — чтобы она попросту не работала, работала иначе. Про желтый свет Артерии Земли, который снится ему в кошмарах. И не только про это. — Я вижу, как применяю ее на вас, — шепчет Кавех горячечно. — Слышу, как вы кричите… На вас, на Сайно, на Тигнари, на Коллеи, но ты, — он смотрит в глаза Аль-Хайтама, наверняка уже не видя ничего из-за пелены слез. — Ты всегда кричишь громче всех, ты теряешь слух, и я так боюсь, что… — Сделаешь нам плохо? — Аль-Хайтам не удерживается от фырчания, и Кавех пинает его ногой. — Да! — звонко говорит у него. — Нам нужно уничтожить ее. Сжечь. Я хочу ее расплавить. Это железо, латунь и сталь, придется плавить долго, а я не хочу привлекать кузнеца, и… — Попросим Дэхью помочь, — предлагает Аль-Хайтам, обрывая его. Кавех шумно выдыхает, и Аль-Хайтам гладит его по волосам. — Разберем, сожжем, закопаем где-нибудь глубоко. Никто не сможет воспроизвести его просто по словам. И никто не пострадает. Кавех кусает губы — и медленно, медленно кивает. — Ладно. Ладно. Хорошо. Веритас очевидно прокашливается — и говорит, говорит голосом, заметно хриплее обычного: — Ну ты и идиот, пап. Кавех вздрагивает, шокированно смотрит, а потом смеется и притягивает их обоих к себе, еще ближе, еще теснее. Спят они снова вместе. А рог переплавляют следующим же вечером. Кавеху больше не снятся кошмары.