Звезды греют свои планеты

Они делают, что могут — все трое. Кавех насильно ест, насильно приводит себя в порядок — снова удивляясь, хотя бы тому, что щетина снова растет. Он не ориентируется в пространстве, но упрямо ходит, врезаясь в косяки. Он упрям — и он хочет восстанавливаться. Ему так и продолжают сниться кошмары, но Кавех не хочет говорить об их причине, а так истошно и ярко он уже не орет. Да и его теперь очень быстро будят. Аль-Хайтам сначала пытается организовать ему комфорт — нейтральной температуры блюда, нейтральные по вкусу, пара новых предметов одежды, и еще кое-что. Это комфортно. И удобно. И меняется, когда Веритас ставит перед ним тарелку — что-то острое даже на первый взгляд, горячее, пахнущее специями. Курица, бобы и рис — Кавех готовит почти так же. Но не сейчас же? — Я же сейчас другое ем, — мягко поправляет его Кавех, но Веритас упрямо мотает головой, подталкивает к нему тарелку и указывает на Кавеха рукой. Приходится пробовать — оно и правда обжигает язык, заставляет глаза слезится, Кавех сглатывает с некоторым трудом. Чтобы понять, что это вкусно. Он, конечно, доедает, и, подражая поведению Веритаса, пытается носить то, что неудобное, мыться обжигающе горячей водой, выходить в холодные ночи. Веритас иногда выскальзывает с ним, когда Аль-Хайтам уже спит. Они занимают ближайшую беседку под ночным ветерком, и Кавех рисует, получая свет от Мехрак, а Веритас читает, прижимаясь поближе. Веритас не говорит. Вообще. Кавех не знает, как Веритас выкручивается на лекциях, но получает ответ на обрывке бумаги: "Справляюсь". Писать Веритас может спокойно — но и это он делает, когда ему нужны четкие ответы или помощь. Он не отвечает, если не хочет, и при том — совершенно не отстраняется. Он и сам лезет за прикосновениями, и они с Аль-Хайтамом в любой момент стремятся подарить ему эти прикосновения. Он хочет проводить с ними время. Сам же вытаскивает их на Базар, отводит Кавеха в мастерскую, показывая прогресс, но на этом все. Эта история слишком сильно отразилась на них всех — после месяцев спокойной жизни. Каждый в Сумеру стремится поговорить с Кавехом, поздравить с освобождением, поинтересоваться деталями. Сайно разрешил ссылаться на запрет матр, что Кавех и делает с искренним сожалением каждый раз. Но слухи ходят — вплоть до того, что Кавеха держали в сексуальном рабстве, и теперь они с Аль-Хайтамом разводятся. — Пойдем на свидание, — требовательно говорит Кавех, складывая руки. Аль-Хайтам поднимает брови, и Кавех может дословно процитировать его следующую фразу: — Зачем? — говорят они одновременно, и Аль-Хайтам слегка хмурится. — Мы почти никогда не ходили на свидания, только поесть где-нибудь вместе. Мы можем сходить втроем, — продолжает он, смотря на Веритаса. Тот же быстро, качает головой, складывает руки крестом, четко давая понять, что он в этом не участвует, а затем указывает на Кавеха — показывает его правоту. Как быстро Кавех научился его понимать. — Потому что я хочу развеять разные глупые слухи, — заявляет он, высоко вскинув голову. — И потому что я хочу. Тебе мало этого? Аль-Хайтам откладывает книгу и слегка взъерошивает волосы — почти как в юности, когда после такого жеста Кавех от него еще минуту взгляда не отводил. — Хорошо, — говорит он — и подмигивает Кавеху. — Пойдешь со мной на свидание? Веритас начинает хихикать. * * * Аль-Хайтам принципиально заставляет Кавеха одеться особенным образом. Они помогают друг другу — и почему-то местами все становится неловко, почти как в первый раз, когда руки путаются, а губы болят от поцелуев. Кавех раскрасневшийся и улыбающийся, кусающий губы. Он только смеется, когда Аль-Хайтам помогает ему подпоясаться широким алым обрезом ткани, а Аль-Хайтам прикрывает веки, когда Кавех сосредоточенно вырисовывает что-то на его глазах, и улыбается — Кавех еще ругает его за улыбку, потому что это мешает проводить ровные линии. Возможно, это правда была хорошая идея. Веритас показывает им большие пальцы, а потом резко машет рукой на дверь — выметайтесь. Кавех смеется, но когда они выходят, улыбка сползает. — Я не уверен, что мы правы в своем решении, — негромко говорит он, оглядываясь. — Что, если мы вредим ему? — Он может говорить, просто не хочет, — убежденно говорит Аль-Хайтам. — Если это будет долгий период, мы будем настаивать на визите к лекарям, но я все еще считаю, что это бесполезно. Ему нужно с кем-то поговорить, ты знаешь. Высказать все, что о чем он думает. Только для этого надо говорить. Кавех хмыкает — он улавливает шпильку в свой адрес, потому что он, точно так же, как и Веритас, не говорит ни слова относительно того, что пережил. Он делает вид, что все нормально, а будить его каждую вторую ночь Аль-Хайтаму — а потом долго гладить по волосам, прижимать к себе, успокаивать, говоря, что с ним все хорошо, и с Веритасом, и даже Тигнари. Имени Сайно не звучит, из чего Аль-Хайтам делает вывод о несправедливости в мышлении Кавеха — как будто только Сайно может себя защитить. Фаранак ему не снится, и хоть этому Аль-Хайтам рад. Сегодня Кавех сложил свои волосы в новую прическу, выше, обнажая загривок. Светлые пряди лишь едва касаются шеи, белая лента явно щекочет очень, очень чувствительную кожу, и Аль-Хайтам почти облизывается, предвкушая момент, когда ночью сможет впиться в это место зубами. Или не сможет — ни о какой близости в последнее время речи, разумеется, не идет. Но Аль-Хайтам подождет — и обязательно скажет Кавеху после, как хорошо он смотрится с этой прической. Для них заняли столик в кафе Пуспа, и они почему-то поступают, как поступали давно — заказывают много позиций, а затем просто пробуют по очереди, обмениваясь мнением. Пытаются стащить друг у друга понравившееся обоим блюда, смеются — смеется Кавех, конечно, Аль-Хайтам на людях предпочитает фыркать. Они соприкасаются ногами под столом, и сейчас — сейчас — чувствуется, будто все в порядке. И даже лучше. Они не идут домой после. Кавех тащит Аль-Хайтама наверх, на вершину Великого Древа, и Аль-Хайтам закатывает глаза. — Это место встречи для влюбленных подростков. — Мы даже не были влюбленными подростками, когда сидели там в самом начале, до отношений, — указывает Кавех и крепче сжимает его ладонь, будто Аль-Хайтам собирается вырваться. — А кем были? — Аль-Хайтам поднимает брови. Он существует в полной уверенности, что в первый год в Академии они не встречались и даже не поцеловались они исключительно потому, что оба стеснялись и не хотели ничего портить. — Не знаю, — Кавех запрокидывает голову вверх, смотря на первые звезды. — Знаешь, ты просто был самым родным и близким мне человеком. Мне не нужно было больше. — Был? — поддевает Аль-Хайтам, и Кавех, разумеется, вспыхивает: — И остаешься! Но тогда перестал быть, а потом снова начал, неужели это непонятно и нужно было портить красивый момент? Теперь смеется уже Аль-Хайтам, и Кавех беспорядочно шлепает его по голове, а потом не выдерживает и смеется сам. — А для тебя кем я был? — спрашивает он хитро. Аль-Хайтам задумывается — не для того, чтобы в очередной раз поддразнить Кавеха. Вовсе нет. Ему, лингвисту, слова подобрать не сложно — сложно лишь оформить их во что-то краткое, емкое, однозначное. — Ты был и будешь моим солнцем, — просто говорит он. Кавех глупо моргает, слегка приоткрывая рот — будто не знал, насколько крепкие чувства Аль-Хайтам испытывает к нему уже долгое время. Может, он просто растроган — а может, Аль-Хайтам давно не напоминал об этом. — Иди сюда немедленно, — требует Кавех тихо, будто между ними не два шага, а когда расстояние исчезает — целует, так, что из Аль-Хайтама выбивается все дыхание: жадно, жарко и долго, цепляется за плечи, и Аль-Хайтам опускает руку ему на талию, даже издавая тихий стон. Их могло бы многое остановить, но на двери их дома записка. Простая, из четырех слов. "Ушел к Страннику. Развлекайтесь". Аль-Хайтам еще никогда не был благодарен Веритасу так сильно.