Звезды греют свои планеты

Кавех устает — буквально от ничегонеделания. Есть не нравящаяся ему задача, которую нужно выполнить, чтобы сыграть против заказчика, стопка книг и… все. Не радует еда, не радует солнце, от него вообще, честно говоря тошнит. Кавех не знает, сколько прошло времени. Но знает точно: закончится все с фестивалем Сабзерус, а от времени, когда он оказался здесь, его отделял месяц. Иногда он видит силуэты людей — сквозь машину, ходящих там, порой бесцельно. Он знает, что Аль-Хайтам должен обойти тут все, скорее всего, там есть его шаги — но слышно слишком мало. Людям с той стороны нужно передать что-то, но так, чтобы это не понял другой. И естественный вопрос лишь в том, как передать. Кавеху приходится всем телом преодолевать сопротивление силы Артерии, и все равно он не может коснуться прохода. Он вырезает на земле символы, кусая губы и с трудом держа руку, но это бесполезно — следующий пришедший, ходящий будто сквозь Кавеха силуэт ничего не замечает. А потом Кавех случайно разрезает руку, пока собирает механизм. Красные капли падают на землю с высоты — и что-то меняется. Места, куда ударили капли, теперь… живые. Кавех не обращает внимания на рану, он сползает вниз и жадно прикасается к траве: настоящей, живой, пахнущей. Он бросает еще несколько капель взмахом руки, и внутри все клокочет от того, как Кавех чувствует жизнь. У него не так много времени перед приходом Зирьяба — завтрак был давно. Он вырезает символы в земле, раз за разом, стараясь писать не слишком четко — даже если кроме него этот язык знает всего один человек. А затем стоит перебороть отвращение и естественный человеческий страх самоповреждения. Проколотых пальцев недостаточно, приходится резануть себя по обратной стороне ладони, еще и еще, чтобы кровь заполнила полости — которые теперь тоже ощущаются реальными, живыми. Кавех так сильно надеется, что это послание дойдет до Аль-Хайтама. Он хотел дописать еще, причины, где он, еще что-то — но вредить себе настолько он не готов. От вида пары разрезов и так бьет дрожь. Лишь бы это помогло. * * * Фарузан смотрит на Веритаса как на идиота — и при этом с некоторым смирением. Конечно, она тоже горюет по Кавеху, пусть и ни за что не покажет этого. — Молодой человек, — необычно мягко говорит она, — не все символы, которые можно увидеть, складываются в язык. Это не похоже ни на один знакомый мне язык… может, этот элемент отдаленно напоминает слово, обозначающее силу, магию или демона, — она гладит недавно проявленную фотографию. — Но остальные? Бессмыслица. Странник и Нахида сегодня вышли на импровизированный пикник, отчего взволнованному Веритасу даже становится немного смешно — в его голове Странник и пикник не сочетаются никак. Но он сидит на приятном зеленом покрывале поверх травы, а Нахида качается на качелях. Они говорят о чем-то, пока не видят Веритаса. Замолкают они так резко, что попросту обидно. — У нас никаких новостей, дорогой, — мягко говорит Нахида. — Я все еще не вижу его сны. Веритас кивает, будто бы сжимаясь внутри — конечно, он ведь не ожидал услышать иного. — Можете посмотреть? — он протягивает фотографию Нахиде. Та кивает и спрыгивает с качелей, разглядывая изображение. Веритас оглядывается — и, недолго думая, забирается на качели сам. Это немного страшно — он ведь подвисает в середине нигде, качели никогда ни к чему не прикреплены. Но тем интереснее — и он раскачивается, как-то слишком быстро пролетая вперед. Сразу становится спокойнее — тише в голове, будто все мысли укладываются, и он может думать трезво и ясно. Его никто не прогоняет. Нахида слегка хмурится и передает фотографию Страннику. — Не очень понимаю, — признается она честно, без смущения — ей, богине Мудрости, не страшно чего-то не знать. — Это похоже на обрывки десятка разных языков Пустыни — и при этом не похоже ни на что. А ты что думаешь? — спрашивает она у Странника, и тот дергает плечом. — Это синтетический язык или попытка его создать, — он переворачивает фотографию определенным образом. — Если мы воспринимаем это как символы, то вот это, — он показывает закорючку, — появляется дважды и, возможно, имеет разное значение в зависимости от того, выгнут хвостик или нет. Если это язык — то или очень плохой, или очень продуманный. Большего не скажу. Веритас кивает — и нехотя покидает качели. — Не хочешь остаться с нами ненадолго? — предлагает Нахида. — У меня с собой щербет, а Странник как раз распекает очередного студента. Веритасу хочется — но все равно он чувствует, будто с каждой секундой он теряет время. — В другой раз, — быстро говорит он, но вспоминает, что искреннее желание стоит выражать. — Я помогу собрать все, хорошо? Выпрошу у Аль-Хайтама пахлаву. Нахида хлопает в ладони и смеется, а Странник смотрит странным взглядом — но только пожимает плечами. — Удачи тебе. И звучит это, конечно, не как про следующий пикник. * * * На Аль-Хайтама Веритас не питает больших надежд — он, конечно, лингвист и один из лучших, но разве Нахида не должна разбираться в этом лучше? И поэтому сначала он с нескрываемым удовольствием ест еду, которую приготовил не сам, и только потом подталкивает к Аль-Хайтаму фотографии. — Посмотри, это все странное, что нашел, — говорит Веритас и с грустью осознает, как, фотография за фотографией, Аль-Хайтам теряет надежду. А на последней нежная фотобумага трещит в его руках, и он будто задыхается — Веритас перепугивается до жути и вскакивает, обнимает, повторяет — выученно, за Кавехом: — Дыши, дыши, пожалуйста… мы еще поищем! Ты сам сказал — вместе получится лучше. Не смей терять надежду, ты бы мне не позволил такое, и Кавех осудит тебя, когда вернется… — Кавех, — еле слышно говорит Аль-Хайтам и, кажется, впервые за минуту делает вдох. — Веритас… где ты это взял? В голове загорается лампочка — Аль-Хайтам знает, что это, это не просто непонятные символы — и он, Веритас, их заметил! Он просто хватает Аль-Хайтама за плечи, начинает трясти — и говорит быстро, заполошно, слишком взволнованный, чтобы смотреть в глаза: — На границе машины и Артерии Земли. Прямо рядом с машиной. Я был прав, да? Это не просто так? — Нет, — Аль-Хайтам делает глубокий вдох и перехватывает руки. — Не просто так. Но я не понимаю, — он еще раз смотрит на фотографию. — Я был там много раз. И обследовал каждый сантиметр этой земли. — Помни, что ты был в измененном состоянии сознания, — Веритас тыкает ему в щеку. — Ты мог пропустить это. Оно же крошечное! Да и издалека ни на что не похоже. Кстати, а что это? Аль-Хайтам ловит его за поясницу и сажает на стул. Веритас знает, что откровенно мельтешит — но сдерживать энергию в теле тяжело, особенно когда взгляд Аль-Хайтама становится необыкновенно спокойным. — Когда мы учились в Академии, мы создали вместе тайный язык, — говорит он негромко. — Я тогда уже выучил четырнадцать языков из двадцати, к которым стремился, а Кавеху нужно было всего два для работы, но мы увлеклись — и сделали это, — он невероятно мягким движением гладит фотографию. — Лексику, синтаксис, двойные значения и неплохой вокабуляр. Только письменно — но нам это и было нужно. Он пододвигает фотографию к Веритасу. — Язык не подразумевает знаков препинания. Здесь написано "я в порядке артерия машина зияб". Последнее, — поясняет он почти лекторским тоном, — потому что для записи имен собственных мы его почти не приспосабливали. Веритас сам задыхается воздухом — и смотрит, не отрывая взгляд, на едва замеченные им закорючки. — Вы научите меня? — спрашивает он торопливо — вместо всего, о чем мог бы спросить на самом деле. Однако Аль-Хайтам понимает. — Научим, — обещает он мягко. — Сразу, как Кавех вернется.