Звезды греют свои планеты

— Ваши книги, — Зирьяб осторожно опускает рядом с Кавехом стопку. — Хотя я бы предпочел, чтобы вы работали как можно больше. Сроки все еще поджимают, помните? Он звучит дружелюбно и даже расстроенно, так что Кавех старательно ему улыбается. Он умеет это — улыбаться, когда нужно. Просто терпеть не может. — Вы же не проводите на проекте больше десяти часов сами, — мягко напоминает он и опускается, перебирая книги. Да. Да, этот идиот ничего не перепутал. Восхитительно. — Я тоже не планирую. Так, — он будто что-то вспоминает. — У вас есть второй механик? На обратную сторону нужно закрепить несколько деталей, чтобы стороны были идентичными. — Для чего они? — Зирьяб хмурится, но не проявляет агрессии. — У вас множество мелких щупов, — Кавех манит его рукой и указывает на новую деталь — конусообразную, широкой части направленную к ним. — Им не хватает направляющей для того, чтобы брать большой объем одновременно, они будут делать это частично, а это некрасиво. Зирьяб хмурится, явно думая. — То есть, это ради общего ошеломляющего эффекта? — уточняет он недоверчиво. — Мы проверим это после завершения работы. — Разумеется, — Кавех вскидывает брови. — Вы вообще не пойдете ни на какой фестиваль, пока мы не проверим работу машины здесь. Я не собираюсь выполнять свою работу некачественно. Кажется, Зирьяба это успокаивает. Они прощаются — только так Кавех понимает, что сейчас время ужина, по его приходам. Еды и пищи его не лишают, а сон здесь бессмысленен — организм будто в том же стазисе, в котором пребывает и все здесь вокруг. Кавех все равно пытается спать, но сейчас на это уже не останется времени — ему нужно успеть. Тут шесть книг, и из двух Кавеху нужно знать все досконально. Это не его область исследований — а совместить тот самый единый направляющий луч, рог и запуск сигнала в обратную сторону ему очень надо. Тревога изъедает его — но Кавех убеждает себя в том, что Веритас и Аль-Хайтам сейчас в безопасности. * * * — Ты не поел. Веритас тычет в Аль-Хайтама миской и недовольно хмурится. Аль-Хайтам поводит головой, поднимая его взгляд — уже прогресс. — Если ты не будешь есть, ты ему не поможешь, — твердо говорит Веритас. Он решил, что это его обязанность — заботиться об Аль-Хайтаме, пока Кавеха нет. Это тяжело — и не только потому, что он не особо умеет заботиться и никогда этого не делал. Просто он ощущает, что что-то неправильно. Когда приносит еду из таверны, раскладывает ее, пытается даже убираться. Кавех не так много убирался, но Аль-Хайтам каждые три дня тратил много времени для того, чтобы вымыть полы во всем доме. Сейчас пол липкий — у Веритаса тоже не хватает сил делать что-то часто. И еще это мерзко — грязь на руках, грязная вода в ведре. Пыль, которая падает на пол. Бесконечная посуда. Веритас очень устал. Аль-Хайтам неодобрительно на него смотрит, но кивает и берет миску. Вокруг него лежит стопка книг, но Веритас почти уверен, что он их листает, а не читает. Аль-Хайтам уже несколько раз был у Зирьяба, отслеживал элементальную энергию вокруг. Но из-за Артерии Земли отследить ничего было нельзя. И даже это Веритас знал не от Аль-Хайтама — а от Сайно. Веритас ходит на лекции — кое-как. Он перестает доставать окружающих вопросами и уточнениями, и, кажется, его группа на самом деле за него волнуется — по крайней мере, к нему относятся необыкновенно аккуратно. Странник один раз ловит Веритаса, который все еще не хочет общаться — но от летающего человека очень плохо получается сбежать. Странник, видимо, сам не понимает, что хочет сказать — но сжимает плечи Веритаса так, что даже немного больно. А потом говорит, что они ищут — но Нахида не может найти сон Кавеха сейчас. Веритас молча кивает, кусает губы — и слегка отворачивается. Не спят только мертвые, но он не хочет в это верить. Прийти домой, убрать вещи, попробовать разобраться со стиркой сверх белья — а свое Аль-Хайтам пусть сам стирает, он взрослый. Веритас тоже едва может сосредоточиться на книгах, и поэтому он даже иногда пытается готовить. Выходит вкусно, а этот придурок все равно не ест. Нет, Веритас живет здесь слишком долго, он слишком привязан к местам и людям, чтобы отправляться обратно в приют — да никто бы этого и не хотел. Ему не нужна поддержка, чтобы заботиться о себе, Аль-Хайтам не лишает его денег — только себя. С этим можно смириться, но Веритас не хочет этого. И все равно он чувствует, что сорвется — вопрос лишь в том, какие от этого будут последствия. * * * Аль-Хайтам чувствует себя примерно никак. Его разум сосредоточился на определенной цели. Зирьяб уже очевидно от него устал, но Аль-Хайтам плевать на это хотел. Приглашенный эксперт из Фонтейна тоже не находит ничего необычного, и Аль-Хайтам, как никогда, жалеет о том, что их светловолосый друг, решивший так много проблем с Сумеру, ушел рука об руку со второй половиной себя — и Тейват лишен их помощи. Он очень занят. Он что-то ест, что-то пьет, читает и находит разные способы поиска — и фантастические, и вполне реальные. Пробует их. Узнает о новых возможностях. Он ходит кругами по квартире, врезается в стены и ни на что не обращает внимания. Кроме того, что откровенно его раздражает. Больше всего достается Сайно — который сохраняет удивительное спокойствие, повторяя одно и то же. Тигнари же бьет его хвостом и отказывается говорить дальше — ну и хорошо. Ничего не нужно. Никто не нужен. А ярче всего его выбивает звук упавшей тарелки. Еда капает на его книги, на его последние записи, звук мерный — кап-кап. Он сводит с ума. Аль-Хайтам невидяще смотрит на записи — и сбивает тарелку со стола. Она разлетается с громким хрустом и останется там, куда упала.. — Пошел вон, — звучно и жестко говорит Аль-Хайтам, вкладывая всю свою скопившуюся за пару дней ненависть в эту фразу. — Сейчас! Веритас спотыкается, отшатываясь, и Аль-Хайтам смотрит на это почти с мрачным удовлетворением — и вдруг в него больно, зло, врезаются всем телом. — Прекрати! — выкрикивает Веритас, и Аль-Хайтам с удивлением отмечает, что он даже не пытается плакать — это не похоже на его обычную истерику. Впрочем, это не вызывает любопытства. — Отойди, — говорит Аль-Хайтам чуть тише и охает — Веритас бьет его кулаком в грудь. Не получается перехватить его руку. — Прекрати! Вести! Себя! Так! Как будто это только твоя проблема! — Веритас почти рычит и явно не собирается уходить. — Посмотри на меня! Аль-Хайтам нехотя фокусирует взгляд, хмурится — будто что-то не так, чего он не понимает. Разум не успевает понять, что именно. Вокруг царит дымка, он все еще предан одной цели, и не собирается от нее отступать. Веритас этим не удовлетворяется — и снова бьет его в грудь. — Мне тоже больно! — он почти кричит это. — Я тоже его люблю! Я тоже его потерял! Прекрати вести себя так, будто ты один страдаешь! Он повторяет это уже третий раз, и Аль-Хайтам не слишком понимает, почему. Он сводит взгляд на свои бумаги — суп уже прекратил капать с края стола. Откуда у них вообще суп? Что вообще происходит? И почему Веритас не в Академии? Аль-Хайтам смотрит на часы — время близится уже к полуночи. — Какой сегодня день? — О, теперь ты меня замечаешь? — Веритас неприятно усмехается сквозь зубы. — Почти воскресенье. Тебе даже не придется прогуливать работу. Завтра ты снова пойдешь к Сайно, и он ничего тебе не скажет. Ты вернешься, и пока я не суну еду тебе под нос, ты не… — Ты сам варил суп? — спрашивает Аль-Хайтам с еще большей растерянностью. — А что мне еще делать? — Веритас снова повышает голос. — Мы не можем бесконечно есть еду из таверны! А я, знаешь ли, голодный! Аль-Хайтам хлопает ресницами. Оглядывается — уже не на записи. На дом, на валяющиеся на полу подушки, на клубящуюся по углам пыль. От последнего его даже передергивает, и он снова смотрит на Веритаса. Он будто… бледнее, чем обычно. И более уставший. Смотрит серьезно, взросло, но по-детски сжимая кулаки. — Две недели прошло, — негромко констатирует Аль-Хайтам, удивляясь самой это цифре. — Спасибо, что заметил, — ехидно говорит Веритас и — снова пихает. Аль-Хайтам его не останавливает. — Не смей срываться на мне! Я ничего не сделал тебе! Прекрати исключать меня из своей жизни! Вот сейчас его голос ломается. Он почти не плачет — но в его голосе стоят эти слезы обиды. Он еще такой маленький. Аль-Хайтам, все еще не чувствуя практически ничего, делает шаг ближе. Веритас явно напрягается — но не отходит. И хорошо, что не отходит, он в тонких сандалиях, а сразу за ним — крупный осколок тарелки. — В сторону, — снова говорит Аль-Хайтам, но уже другим тоном, и Веритас теряется. Тогда Аль-Хайтам сам переставляет его за плечи в другом направлении и только удивляется, какой он холодный. Руки он не убирает, и от этого Веритас вздрагивает, смотря как-то… жалко? Аль-Хайтам не понимает, почему это слово приходит ему в голову, почему яркие рассветные глаза сейчас тускнеют. Веритас теряет весь свой запал и повисает в его руках, отводя взгляд. Аль-Хайтам сам сглатывает, чувствует, как подходит к чему-то важному — от чего его отделяет плотная, твердая стена, которую он впервые видит и с которой не знает, что делать. Будет слишком больно разбивать ее. — Ты справляешься? — зачем-то спрашивает он и гулко вздыхает, когда Веритас отрицательно качает головой. Раз. — Ты от меня совсем ушел, — выдыхает Веритас. — Я пытаюсь. Правда пытаюсь. Просто это сложно. Мы вместе его потеряли, а ты… Два. — Не говори так, — негромко говорит Аль-Хайтам. — Что потеряли. Не прощайся с ним. — А тебе есть дело? — тихо продолжает Веритас. — Как и что я говорю. И кому. Ты про мое существование не помнишь. И дальше не будешь. Но срываться, — голос становится злее и тем более надрывнее, — я не позволю. Он бы не позволил. Аль-Хайтам чувствует — то, что не хотел чувствовать все это время: тревогу, страх, растерянность и боль, у него скручивает внутри, и все валится тонким ручейком, а он чувствует, что дальше придет волна. — Он и бросить бы тебя не позволил, — Аль-Хайтам снижает голос еще сильнее и совсем немного сжимает руки. Три. Что-то обволакивающее разбивается перед глазами. Веритас начинает рыдать. Он вцепляется в Аль-Хайтама и утыкается ему в грудь, держится слабыми пальцами, и вот сейчас его было бы очень просто оттолкнуть — и, разумеется, Аль-Хайтам этого не сделает. Никогда не должен был делать. Он тянет Веритаса вниз, на пол, и усаживает себе на колени — как делал уже один раз. Веритас тогда был меньше и удобнее, но Аль-Хайтам не протестует — он сжимает, наконец, руки сильнее, утыкается носом ему в плечо и жмурится от того, как краски возвращаются в мир — как резко становится больнее, невыносимее, жутче. Он не справляется — он и тогда, две недели назад, не справлялся. Но ему нельзя. Он прижимает Веритаса к груди, и спазм в ней становится меньше, он держится за него — а Веритас держится в ответ, намного смелее. Он давно так не плакал, а сейчас не может остановиться, уже скорее хныкая, а не рыдая, а Аль-Хайтам вспоминает, какие слезы горячие и как сильно они жгут глаза. Как сильно хочется кричать, выть, тоже уткнуться, чтобы можно было держаться за кого-то, чтобы не оставаться с этим одному — но он не один сейчас, нельзя, нельзя это забывать. — Мы поговорим, — хриплым шепотом обещает он. — Сейчас посидим… и поговорим, обязательно. Веритас… Плач на секунду становится громче, а потом стихает, потому что Веритас отчаянно быстро кивает головой. — Малыш, — Аль-Хайтам утыкается уже в волосы Веритаса и сжимает руки еще сильнее. Да, Кавех бы не позволил. Но не позволить должен был он сам.