Звезды греют свои планеты

Стабильность отношений Аль-Хайтама и Веритаса остается непоколебимой. Часть схожих привычек, схожих вкусов и общего отношения к миру заставляют Веритаса быть заранее к нему расположенным, но Аль-Хайтам видит истину. Веритаса тянет к Кавеху — с той же силой, с которой тянуло его самого обратно: что-то, обратное от приступов и привычек, яркий всполох, разрезающий стабильность, от которого невозможно отвести взгляд. Не Аль-Хайтам назвал Кавеха Светочем — но теперь звал каждый раз, когда хотел его поддразнить, просто потому что подходило. — Я могу считать, что все приходит в порядок? — уточняет как-то Кавех, растягиваясь на кровати. Пальцы на босых ногах смешно поджимаются от избытка эмоций, алые глаза горят, Кавех взбудоражен — и его пальцы, руки и даже лицо перепачкано в графите. Впрочем, у них покрывало серых оттенков — Аль-Хайтам намеренно его выбирал, чтобы Кавех потом не переживал, что испортил вещь своей привычкой. А сейчас, когда он разделил привычку с кем-то еще, пятна — последнее, что его должно волновать. — Ничего никогда не в порядке, — подчеркивает Аль-Хайтам намеренно равнодушно и отточенным за годы совместной жизни движением ловит подушку. — Ты мог бы меня поддержать! — заявляет Кавех, скрещивая руки на груди. — Мы, вообще-то, перешли кризисный этап в воспитании! Ты мог бы немного порадоваться тому, что все становится лучше. — У меня все и так неплохо было. — Не дразни меня на эту тему, — неожиданно серьезно говорит Кавех, щурясь. — Мне не смешно. Аль-Хайтам поднимает брови, а затем опускается на кровать, поджимая под себя ногу, тем же жестом, который сейчас неосознанно копирует Веритас. — Ты не можешь окончательно расслабиться только потому, что все стало немного лучше. — А вот и могу, — Кавех пинает его ногой. — Не все живут в мире абсолютного спокойствия, живые люди, знаешь, чувствуют эмоции — и мне надоело чувствовать такое количество эмоций. — Обожжешься, — Аль-Хайтам тянется к волосам Кавеха, и тот сдвигается, утыкаясь затылком точно в его ладонь, будто так и надо — но именно так и надо. — Ты вообще раскаленный, — Кавех забрасывает ногу на ногу, покачивая босой ступней. Аль-Хайтам залипает на ней взглядом — и знает: поэтому Кавех и вытягивает ее так. — Я же как-то с этим живу. — У тебя нет выбора, — подытоживает Аль-Хайтам и вытаскивает из кармана конверт — письмо, которое пришло утром. — Что ответишь на это? Письмо, разумеется, вскрыто, хотя адресовано Кавеху — за что Аль-Хайтам получает свой заслуженный пинок. Улыбка слегка спадает с лица Кавеха, он смотрит немного растерянно, перебирая страницы — и спрашивает нелепое: — Как это вообще докатилось до Фонтейна? — Ты просто знаменитость, — Аль-Хайтам массирует его голову, отвлекая. — Что думаешь? Отвечать стоит в ближайшее время. Кавех кусает губы, перебирая пальцами в воздухе — и качает головой. — Ему рано знакомиться с новыми людьми. — Людей вообще много, с этим фактом ему придется смириться, — Аль-Хайтам пожимает плечами. — Если он собирается быть ученым, ему много с кем придется взаимодействовать. — Ты же не взаимодействуешь. — Я секретарь, а не ученый, — Аль-Хайтам мечтательно улыбается. — Мне нет нужды поддерживать большое количество контактов. — Поэтому без меня ты не общался даже с Сайно, да? — Кавех очень осторожно откладывает конверт. — Ты знаешь, что я боюсь? — Знаю, — Аль-Хайтам подтверждающе кивает. — Уже лет тринадцать. — Двенадцать с половиной, — поправляет Кавех, который помнит все важные для них даты намного лучше. — А знаешь, чего я боюсь? — Что он ей не понравится? — Аль-Хайтам поднимает брови, ответ достаточно очевиден, и намного больше удивления вызывает, что Кавех качает головой. — Это будут ее проблемы, — говорит он неожиданно твердо. И вздыхает. — Намного больше я боюсь, что она не понравится ему. * * * Веритас ничего не успевает. Кажется, его подготовка к Академии получает значительный ущерб — а ведь он собирается поступать уже через полгода, осталось не так много времени. Но он одержим своей идеей — и проводит в мастерской все время, что она открыта, и немного больше. Он уже почти не вытряхивает из волос мраморную крошку, он смотрит мрачным взглядом на результат, который ему не нравится, не нравится, не нравится — а до этого дня, в отличие от дня поступления в Академию, времени слишком мало. Может, мастер был и прав, что тонкой работой у него овладеть так быстро не выйдет, но Веритас упертый. Он бьет себе по пальцам, он постоянно чихает от мрамора, он пачкает свою одежду настолько часто, что сам начинает ее стирать — и эти моменты, когда он погружает руки в прохладную воду, самое спокойное время всего дня. Кавех явно волновался, но на его вопросы Веритас не собирался отвечать, и он не лез, а Аль-Хайтам сохранял спокойствие. Оказалось, и этому были пределы. Веритас почти, почти успевает, итог был почти идеальным, ему оставается совсем немного — и ему остается лишь потратить один день с самого раннего утра, чтобы успеть. Он одевается еще при рассвете — мастер разрешил сегодня открыть мастерскую самому, даже ключи выдал — и намеревается проскользнуть очень тихо. План не срабатывает — потому что в рассветной еще темноте в гостиной уже стоит Аль-Хайтам с огромной, размером с Веритаса охапкой цветов, украшая помещение. Они сталкиваются взглядами — и Веритас кивает в приветствии, намереваясь просто так и уйти, только втягивает запах носом. — Я не знаю таких цветов, — говорит он, отрывая у себя драгоценные минуты времени. — Это цветы скорби, — Аль-Хайтам опускает цветы, которые держит в руках, на диван. — Растут в дальней части Пустыни, оттого большой популярностью не пользуется в силу своей цены. Они так и смотрят друг на друга, но когда Веритас бочком пытается пройти к двери, Аль-Хайтаму достаточно пары шагов, чтобы остановить его за плечо. Сегодня у него неожиданно цепкая хватка — но у Веритаса нет времени думать об этом, он вообще ни о чем не думает, кроме мрамора, и это явно отражается в его взгляде, потому что Аль-Хайтам строго спрашивает: — Когда ты вернешься? — Не знаю, — сразу же отвечает Веритас и пытается вырваться — не получается. Аль-Хайтам его в любом случае отпустит, или Веритас сбежит сам — не будет же он тут стоять так весь день, у него цветы. — Веритас, — взгляд Аль-Хайтама становится хмурый, серьезный, но и об этом Веритас не хочет думать. — Кавех очень, очень расстроится, если ты не будешь отмечать с ним день рождения, — Веритас пытается что-то сказать, но Аль-Хайтам перебивает его. — Я понимаю твое желание не присутствовать на общем празднике, поэтому мы могли бы провести день втроем, без других людей. В этом случае и Кавех бы тебя понял. Но ты сбегаешь — и ему будет плохо. — Я не сбегаю, — Веритас начинает дрожать от злости, но — удивительно — сейчас он контролирует это куда лучше. — Я знаю, что сегодня его праздник. — Но не знаешь, насколько он для него важен, — Аль-Хайтам все еще смотрит так, будто Веритас уже сделал что-то плохое. Вообще-то обидно — он ничего такого не сделал. — Мне тоже будет обидно, если ты его расстроишь. Что бы ты там ни делал, это не важнее Кавеха. — Много ты понимаешь, — ворчит Веритас не слишком серьезно — конечно, не важнее Кавеха, но это для Кавеха, вот что важно! Они молчат друг на друга еще какое-то время, прежде чем Веритас все же выворачивается — сбегает. Аль-Хайтам его не останавливает. Он не замечает больше, как течет время, как ранятся пальцы, один раз он едва не делает неверное движение — и даже вскрикивает, пугая мастера. У него нет времени переделывать. Все должно быть идеально уже сейчас. * * * Аль-Хайтам всегда пытается устроить этот день как нечто необычное — с момента, как они съехались, когда еще толком не говорили, только тогда нужно было не поздравлять и не делать подарок, а сделать подарком день. Они оба понимали, что происходит, но молчали об этом — а сейчас Кавех не молчит. Он видит цветы, звучно смеется и занимает Аль-Хайтама поцелуями сразу на полчаса, он с аппетитом ест пахлаву с чаем вместо завтрака — потому что это единственное, что Аль-Хайтам готовит правда хорошо. Он вытаскивает Кавеха на природу с его этюдником, составляя компанию и молча любуясь — отнюдь не изображению. Кавех смотрит на природу, но рисует их троих, и даже Аль-Хайтам давится воздухом: Кавех никогда не рисовал Веритаса вот так, серьезно, не в многочисленных скетчах. Они проходятся по Большому Базару, где Кавех играет в забавную игру, получая в итоге из каждой лавочки заранее купленный предмет, они зажимают друг друга как подростки в месте, где поцеловались в первый раз — на самой вершине Великого древа. А когда возвращаются — дом уже подготовлен к празднику, потому что Нилу вызвалась все организовать, подрядив Дэхью таскать столы, Тигнари притащил несколько настоек и сейчас колдовал, Коллеи еще раз заряжала цветы Дендро, поддерживая в них жизнь, а Фарузан прикрывала небольшую гору подарков алой тканью. Только Сайно нет — он еще не может оставить службу. Но они все оборачиваются, когда они входят. Все раньше времени звучно и в голос говорят "С днем рождения", и Кавех снова ярко смеется, проворачиваясь по кругу, скользит взглядом по гостиной… и Аль-Хайтам чувствует это, как резко из него выбивает все ощущение праздника. Он сам злится — но сейчас не время для злости, сейчас он разворачивает Кавеха к себе, позволяя замаскировать минутную слабость, и тот кладет подбородок на плечо Аль-Хайтама, еле слышно спрашивая: — Он снова ушел с утра, да? В его голосе плывут осколки надежды, которые именно Аль-Хайтаму следует раздавить сапогом — потому что у него нет выбора. — Да, — подтверждает он. Кавех делает несколько глубоких вдохов, а потом разворачивается ко всем с улыбкой на лице — и громко спрашивает: — Кому и чем помочь? * * * Кавех искренне пытается расслабиться — перестать расстраиваться. Даже выходит, особенно после рюмки настойки Тигнари. Он ожидал, что так будет — и именно это ожидание сейчас позволяло ему держаться. Он впервые обижается на Веритаса — насколько он может обидеться на ребенка — но сейчас он уже почти уверен, что они все решат. Просто так не должно быть. Он смеется над шутками Сайно, отчего все удивляются, с жаром поддерживает разговор, хихикает, прикрывая рот рукой, когда Фарузан и Аль-Хайтам встревают в очередной бесконечный спор — и не расслабляется. — А где Веритас? — спрашивает Нилу без малейших подозрений, что что-то не так. Кавех взмахивает рукой — безмятежно и спокойно. — Он не любит большие компании, — отвечает он с изрядной долей уверенности, и всех это устраивает — кроме Аль-Хайтама, который закипает чем дальше, тем больше. Кавех в некотором роде восхищается его умением держать лицо — но все равно стискивает его руку под столом, не в силах получить облегчения, но в силах его подарить. Он все равно запомнит этот праздник — тепло людей рядом, смех, направленное на него внимание, привкус легкой грусти. Так он думает, когда дверь не вышибают почти что с ноги. Веритас выглядит ужасно — он явно бежал практически всю дорогу, он почти не может дышать, он весь в мраморной крошке и все еще в рабочей, черновой одежде. Кавех обращает на это мало внимания — он чувствует, как все эмоции внутри сбиваются в один оголенных комок, настолько, что он сам не может дышать, и только сейчас отпускает руку Аль-Хайтама. — Я успел, — заявляет Веритас очень хрипло, и Кавех сейчас готов простить ему все на свете — а то, что Веритас рвется вперед так, что сбивает цветочную гирлянду, врезается в стол и явно разбивает стакан, вообще стоит этого внимания. — Я успел! Это он говорит уже смотря в глаза Кавеха, сжимая что-то в руках. Кавех не сразу опускает взгляд вниз — он смотрит на Веритаса, на расширенные глаза, алые щеки и слегка безумный взгляд — и только потом наклоняет голову, смотря, что именно пытается вложить Веритас в его руки. Мрамор пачкает и его, ссыпается на темные штаны, а Кавех молчит, не отводя взгляд и едва стискивает пальцы. Нилу ахает, а Дэхья присвистывает, только Фарузан находит слова: — Изумительная реплика! Мне давно казалось, что Кавеху не хватает чего-то, что будет напоминать ему о великих свершениях! Кавех же продолжает молчать, смотря на мраморную реплику Алькасар-сарая в своих руках — узнаваемым с первого взгляда, изящного в своей простой красоте, у него просто не находится слов. Веритас очевидно начинает нервничать — и даже заикается, чего Кавех раньше у него никогда не слышал. — Он не настолько удачный, я о-о-очень пытался, но у меня не всегда получалось, и мастер сказал, что я не о-о-осилю за такой срок, поэтому я решил что… он не совершенный, правда, — его голос становится все тише по мере того, как Кавех медленно откладывает реплику на стол, и в итоге он совсем замолкает. Только дергается, когда Кавех резко встает, но не сдвигается с места. Кавех касается ладонью его щеки, медленно и аккуратно стряхивая мрамор, а потом резко, болезненно даже для себя обнимает Веритаса. Комок в груди лопает. Кавех с абсолютной тишиной начинает плакать — и держит, держит Веритаса, не в силах его отпустить, но тот и не вырывается, стоит рядом. Соленые капли падают на его шею, и, возможно, Веритас все еще в панике, но Кавех снова, только уже совсем в других обстоятельствах, не находит никаких сил, чтобы что-либо сказать. Веритас потратил бесчисленное количество часов, чтобы сделать Кавеху подарок, и теперь трясется практически вместе с Кавехом, цеплясь за его одежду. Считая свой подарок не идеальным, волнуясь, вероятно — сходя с ума от одной мысли сделать что-то не так. До момента, пока Аль-Хайтам не обнимает их обоих, прижимая к себе — с привычной мягкостью и любовью, надежностью, что объединяет их, и им никто не мешает — даже если никто не понимает, что именно этот момент для них всех значит. У Кавеха заканчиваются слезы, но не заканчивается любовь, что распирает его изнутри, и он слегка сорванным голосом выдыхает на ухо Веритаса: — Лучший подарок, который у меня был. И это совсем не про прекрасную мраморную статуэтку. — А вы долго планируете так стоять? — уточняет Аль-Хайтам, и Кавех смеется с болезненной искренностью, а Веритас тут же вскидывает голову, и в облегчении в его глазах Кавех узнает отблески своего. — Спасибо, — говорит он еще раз и отстраняется, совсем немного, все еще держа Веритаса за плечи. — Вам обоим и переодеться теперь не мешает, — тут же вклинивается Аль-Хайтам, но Кавех (и, кажется, Веритас) понимает, зачем он это делает — он разбивает оцепенение, что сковывает их. — Это потрясающе, — шепотом говорит Коллеи и вскидывает голову. — Веритас, а ты останешься с нами? Кавех почти уверен, что он знает ответ, и теперь он точно ни на что не обидится, что пытается показать одними глазами, мягким движением ладоней по плечам — и тем удивительнее слышать тихое: — Конечно, я останусь. Кажется, не только Кавеху хотелось плакать.