Звезды греют свои планеты

У Кавеха ожидаемо разрывается сердце. Как оставить их всех здесь? Ласковых, смотрящих в глаза, улыбающихся — и без разницы, какие проблемы там внутри, всем детям нужен дом. Однако ему приходится встать — он опускался на колено, чтобы сравняться с малышами по росту. Ему нужно быть ближе к Аль-Хайтаму, быть размереннее, дышать спокойнее. Здесь в нем, в отце, нуждаются все. Но и разорваться он не может. Кавех ищет Аль-Хайтама взглядом и удивляется, когда находит его беседующим с мальчиком. Веритас. Да, его зовут Веритас, Кавех хорошо это запомнил. Анис говорила, что он никогда не идет на контакт, и зрелище становится тем более удивительным. Кавех подходит ближе, очень осторожно, чтобы не помешать беседе. Но, увидев его, Веритас сразу замолкает. И даже, хмыкнув, отворачивается. У него красивый горделивый профиль, чем-то напоминающий Аль-Хайтама, и характер, судя по всему, не лучше. Кавех и не с таким справлялся. — Привет, — он не наклоняется и подает руку, как взрослому. — Меня зовут Кавех. Тебе не обязательно общаться со мной, чтобы познакомиться. «Привет! О тебе гудит вся Академия. Я Кавех из Кшахревара, и мне нужны две из тех пятнадцати книг, которые ты взял. Тебе не обязательно здороваться со мной, чтобы отдать их». Веритас явно хочет отвернуться сильнее, но в ярких, оттенков рассвета глазах мелькает любопытство. — Светоч Кшахревара? — уточняет он деланно незаинтересованно. Руку, впрочем, не пожимает. Кавех убирает ладонь и смотрит на Аль-Хайтама — существуют некоторые плюсы в том, чтобы в Сумеру о тебе слышали. — Вы ведь строили это здание. — Делал чертежи, — поправляет Кавех. — Проектом заведовал другой зодчий. Веритас кивает, покручивая в руках какой-то трактат, переводит взгляд с Аль-Хайтама на Кавеха. — Здесь ужасная система канализации, — наконец, говорит он. — Санузлов не хватает на подобное количество воспитанников, кухня недостаточно большая для своевременного приготовления нужного количества пищи, а шумоизоляция между спальнями отвратительная. Вы можете это исправить? Кавех осекается — как минимум потому, что не понимает, как толком объяснить столкновение заранее задуманного проекта и урезания бюджета. Дом хороший — Кавех может заметно лучше, но зодчий здесь был наемным, а проект Кавех создал бесплатно, и именно поэтому в процессе стройки ничем не заведовал. Спасает его Аль-Хайтам. — Если преодолеешь бюрократическую систему Сумеру и выбьешь из них бюджет, — его спокойствие снова придает уверенности, и Кавех, наконец, выдыхает. — Бюджет на специалиста подобного уровня мне не оформят, — Веритас смотрит даже как-то обиженно. Вероятно, считает, что над ним просто издеваются — и Кавех спешит сказать: — Я делал проект бесплатно, — он оглядывается, подмечая, что можно заменить: да вот хоть балки, на которые пожалели кедра. — Но если ты сможешь выбить финансирование на ремонт, я готов заняться всем остальным. Веритас смотрит на него, пристально, прежде чем резюмировать: — Вы идиот. Аль-Хайтам тихо хмыкает, а Кавех машинально закатывает глаза, чем, кажется, набирает себе парочку очков. — Поговоришь с нами? — предлагает он мягко. — Это не будет тебе ничего стоить, даже если ты не захочешь выбрать нас. Вот. Вот это верно и важно. Процесс выбора взаимный — и Веритас, кажется, не так уж плохо себя здесь чувствует, значит, не пойдет с ними лишь бы выбрать хоть кого-то. Веритас молчит, хмуро смотря из-под темной челки. Уже открывает рот — но Аль-Хайтам его перебивает: — Я принесу тебе новый трактат. Веритас закрывает рот и небрежно ведет плечом, делая совсем незаинтересованный вид. — Можно без подписи автора. * * * Кабинет, в котором проходят «беседы», Веритас видел всего два раза. Он похож на смесь офиса клерка и детской комнаты для малышей. Мягкий ковер, кресла, мячи и игрушки — даже при первом усыновлении Веритасу это все не нравилось. Так ли ему нужен трактат? Веритас настоял на двух отдельных беседах, и первым ожидаемо пошел Кавех. Он не проходит глубже, не садится — дешевый прием: смотрит, куда сядет Веритас, и делает после какие-то выводы. От злости темнеет в глазах, Веритас ядовито бросает: — Можете начинать, — и занимает место во главе стола. Кавех улыбается и кивает, подсаживавсь напротив, будто принимает позицию ведомого. Его перо в волосах мельтешит в глазах, и Веритас бесцеремонно тянется вперед, чтобы выхватить его пальцами. Кавех умело отводит голову. — Это мое, — он сам касается пера, заправляет волосы за ухо. Смотрит — не стремясь каждый раз поймать взгляд, не настырно, и Веритас расслабляется, насколько может. Ну и что он ему сделает. — Почему из всех детей в приюте ваш взгляд привлек тот, что очевидно не хочет отсюда уходить? — Веритас поднимает брови: ладно, он расспросит обо всем сам. — Вас разжалобила моя карточка? Кавех задумывается, прокручивая прядку на лице. — Пожалуй, — соглашается он напрямую. — Забирать детей отсюда, чтобы потом вернуть, видится мне извращенной формой насилия. — Они не справились, — ядовито подчеркивает Веритас. И Кавех кивает. — Я так и понял. Не могу понять, с чем. Ты бь… проявляешь много физической агрессии? — Только вербальной, — Веритас вскидывает подбородок. — Не моя вина, что люди, окружающие меня, — идиоты, не проявляющие ни признака интеллектуальных способностей. Кавех давится смешком — Веритас не понимает этого, поэтому откидывается назад на кресло с хмурым видом, складывая руки на груди. — Я понимаю, почему ты понравился Аль-Хайтаму. Понравился? Веритас не выставочный товар, чтобы нравится. Он хмыкает и отворачивается, не признавая, что в общем и целом это приятно. Даже если и ни к чему не обязывает. — А вы мне не понравились, — сообщает он Кавеху. — Несмотря на ваш общепризнанный гений. Кавех моргает, явно задумываясь над ответом. Он так о них думает каждый раз, будто совершает невероятно важное решение! — Общепризнанный гений не значит, что ты будешь кому-то нравится, — все же говорит он. — Зачастую даже наоборот. Здесь всегда имеют значение не только харизма, но и общее желание нравиться людям, учитывать их мнение. Веритас смотрит из-под ресниц, и они сталкиваются взглядами. — Какого рода наказания вы считаете приемлемыми? — Прости? — Кавех явно теряется от смены темы, и Веритас с многократным удовольствием говорит: — Приемлемые для вас методы воспитания. На этот раз они молчат довольно долго, прежде чем Кавех неожиданно признается: — Я не думал об этом. Но система наказаний, раз уж ты так это называешь, должна быть исправительной, а не карательной. — У двух взрослых людей вообще не должно быть юридического права наказывать, — они снова сталкиваются взглядами, и Веритас нехотя добавляет. — Но эмансипацию до шестнадцати лет нельзя оформить. — Нельзя, — соглашается Кавех негромко. — У взрослых наказаниями являются последствия своих действий. — Ну вот давай я разобью твою любимую кружку, — Веритас не замечает перехода на «ты», нервное напряжение сводит изнутри, пальцами он быстро бьет по столу. — Не уронил, но швырнул в стену. И стену испачкал. Что ты будешь делать? — Сначала я расстроюсь, — почти без промедления сообщает Кавех. — Вероятно, сильно — любимые кружки обычно какие-то памятные. Но, полагаю, верным будет разобраться в причине такой твоей злости. И, возможно, вместе убрать осколки. Все они так говорят — пока дело доходит до практической ситуации, пока их перетянутые улыбками лица не сталкиваются с жестокой реальностью, где любить их не будут, благодарность за то, что забрали, тоже будет не получить, а останется только он, Веритас — не желающий общаться, запирающийся у себя и психующий, если нарушать его уединение. Он не верит Кавеху, но его речь, его жест и его работы определенно приятны. Ему не хочется видеть, как этот образ разрушает злоба. Кавех, очевидно, понимает причину такого долгого молчания. Веритас знает это движение — сейчас его попробуют коснуться — но Кавех останавливает руку. Он кажется теплым — тем, кто дарит много прикосновений все время, кто не придает значения тому, как ярко делится эмоциями, которые считает важными. — Я понимаю, как это звучит, — голос Кавеха задумчивый и все же ласковый. — Но мы действительно готовились. Я не жду, что у ребенка, которому я дам дом, не будет проблем… — Почему вы так сказали? — перебивает его Веритас, спешно и торопливо. — Которому дам дом? Которого я усыновлю, которого я заберу, которого я полюблю — вариантов масса, и почему-то эта формулировка задевает острее всех прочих. Кавех все же хмыкает и тянется вперед. Кладет руку на стол рядом с рукой Веритаса — так, что они едва не соприкасаются, но лишь едва. Веритас чувствует его тепло. Веритасу все это отвратительно. Он не убирает руку. — Потому что это то, что я смогу дать в любом случае, — у Кавеха лукавый, открытый взгляд. — Дом, свое место. Дать больший простор и больший выбор в том, что будет дальше. — Не полюбить, — бросает Веритас раздраженно и все же отталкивает руку Кавеха прочь от себя. У Кавеха изламываются брови, и он молчит, видимо, не желая себе признаваться в болезненной правде! — Невозможно полюбить кого-то, кто пока чужой тебе. Это — процесс, — даже намек на улыбку с губ Кавеха пропадает. — Нежность, осторожность, заботливость — то, что можно отдать легко. Не любовь. Веритас бьет кулаком по столу. — Уходите! Кавех открывает рот. Закрывает его. Плечи едва заметно горбятся, но он не спорит — признавая лидерство Веритаса в этом вопросе. Глаза противно щиплет, и Веритас, обхватывая себя руками, все же бросает в спину уходящего Кавех: — И позовите Аль-Хайтама. — Конечно, — у Кавеха обманчиво мягкий голос. — Как скажешь. Дверь закрывается, а Веритас все еще считает, что все они неправы — что ему лучше было бы оставаться здесь и вообще не видеть эту улыбку, не слушать слова человека, который не понимает, что он говорит. Никто не готов к трудным детям — а Веритас знает, в его карточке написано, что он трудный. Конечно, он же не улыбается каждому встречному и не дарит — как там было, нежность? — просто так. Ну и плевать. Он все равно уже принял решение.