summertime

Мама говорит ему что-то лебезяще-тёплое на прощание, но Юнги упорно отказывается её слушать, нарочито защищаясь огромными наушниками, в которых музыка на всю катушку. Вообще-то, басы в них гудят так, что длительное слушание при такой громкости может трагично обернуться потерей слуха, а Юнги не то чтобы готов этим рисковать, дабы всячески показать родителям, что обижен и очень на них злится. И ещё бы он не злился, когда считает себя вполне взрослым, чтобы принимать решения самостоятельно. В том числе и те, что предусматривают планы на лето. Мама с нежностью и заботой — чисто по-матерински так — тонкими руками раздвигает шоколадные пряди его чёлки, мягко приглаживает подушечкой указательного пальца чуть выше слегка изломленной брови. Юнги разрывает касание и сворачивается ёжиком, демонстрируя невидимые иголки своего характера — этим он весь в отца, с которым, к слову, после последней ссоры у Юнги разговор короткий. — Ничего, милая. Приедем в конце августа — уверен, он ещё и уезжать отсюда не захочет. — Захочу! — для Юнги важно огрызнуться, важно оспорить то, в чём его отец неправ. Кто по доброй воле захочет остаться в этом захолустье? Одни бесконечные поля и постоянное долбаное солнце. Юнги ощущает, как его чувствительная бледная кожа покрывается пятнами от воздействия ультрафиолета. И, нет, он не вампир, это просто обыкновенный фотодерматоз, развившийся в подростковом возрасте. Он не выживет тут до августа: если его убьёт не солнце, то скука смертная. — Здесь жарче, чем в Сеуле! И солнца слишком много! — А ты ещё хотел ехать на море с друзьями в Пусан. И как ты себе это представлял? — Вот так и представлял! Сидел бы в тени под навесом! У Намджуна уже было всё схвачено! Это вы мне всё обломали! Это вы мне лето испоганили! — что злит его больше, Юнги сейчас не способен ответить: факт, что его всё-таки привезли в отбитую деревню на окраине Тэгу, или бесстрастное лицо отца, холодно выгружающего сумки сына из багажника. Дороги дальше — куда более убитые, чем можно представить, так что машиной туда никак, если только не мечтаешь угробить амортизаторы. Но, ничего, Тэхён пообещал забрать Юнги, так что за это родители Юнги в полном порядке. — Ничего, в доме Кимов тоже есть тень, там и посидишь. И, эй, сейчас только начало июня, а ты уже ноешь тут, что лето мы тебе тут испортили. Уверен, вам с Тэхёном будет весело. — Не нужен мне никакой Тэхён! Кто это вообще такой? А? — Ты не помнишь Тэхёна? В детстве вас было не разнять вообще. Ты отказывался спать где-либо, кроме его комнаты, и плакал, когда мы увозили тебя в Сеул — так тебе нравилось у него и его бабушки. — Не помню я такого! — Тебе было почти шесть, а ему четыре, — пусть мама даже не старается улыбаться — это ни на секунду не изменит его рассерженности. Как всё бесит! — Мне всё равно! Я не хочу ни к какому Тэхёну, с которым я играл в детстве, я хочу домой! Тут… Тут комары! И… И ещё куча всякого дерь… — Юнги, больше и слова слышать не хочу. Так надо, — отец Юнги никогда не отличался исключительным ангельским терпением, и корень вечного раздора и недопонимания между ними с сыном был как раз в том, что слишком уж отцовский у него в таких делах характер. — Ты побудешь здесь. Между прочим, Тэхён тебя ждал в гости очень долгое время. — Его проблемы. — Солнышко, ну что ты такой несговорчивый? Свежий воздух и натуральные продукты пойдут тебе на пользу. — Я и на море мог бы дышать свежим воздухом и хорошо кушать! Морской воздух, между прочим, куда полезнее и приятнее, чем запах экскрементов сельскохозяйственных животных! — Всё, Юнги, не бузи. Там Тэхён уже едет. Будь милым с ним. Он хороший мальчик, немногим младше тебя. Может, ты с ним тоже подружишься, как в детстве. Вы же так игрались… Ты прижимал его к себе и говорил: «Я люблю ТэТэ». Вы так здорово в одном бассейне плескались, ловили в стеклянные банки бабочек и стрекоз, а потом навзрыд плакали, потому что забыли проделать дырки в капроновых крышках для воздуха, чтобы ваши бабочки могли дышать. — Да не говорил я такого! Я… Я был ребёнком! Это не считается! — А Тэхён, между прочим, обнимал тебя в ответ и даже целовал в щёчку. — Меня сейчас стошнит. — Не паясничай. Мы же тебя не женить привезли, а на лето к старому другу. — Другу, которого я даже не помню. Юнги осматривается с малость притаившимся дыханием, замечая впереди прущую им на встречу старенькую кобылу и деревянный воз на убогих колёсах, у которого сидит дрыщеватый пацан в соломенной шляпе с широкими полями, откидывающими тень на обманчиво-широкие плечи, и зелёным рисовым пёрышком-стебельком, вправленным в плетения головного убора. Улыбка на пол-лица, странная, похожая на геометрическую фигуру прямоугольника с тупыми краями. Кожа Тэхёна золотистая, миллионы раз целованная тутошним солнцем, наверно, и бледные, невыразительные веснушки орошают лицо. Аутентично, ничего не скажешь… — Этот уродец за повозкой — Тэхён? — Юнги жмурится, морщится, ребром ладони, прислонённым ко лбу, создаёт себе тень, чтобы видеть лучше: несомненно, к ним едет мальчишка, чья, улыбка, по мнению Юнги, сейчас вот-вот порвёт всё смуглое, ещё юношеское лицо с небольшими щёчками. — Юнги! — не поможет, хоть рычи на него или не рычи. — Не смей мне обижать Тэхёна. Он добрый, ласковый и отзывчивый мальчик. — Вот сами с ним и оставайтесь. Мне-то зачем? Я не хочу! — Юнги, не позорь нас с матерью. Я и отец Тэхёна — друзья с детства. Семья Ким сделала для нас много чего хорошего. — Я за вас рад, но я-то тут при каких делах? И если они живут в городе и такие хорошие люди, почему же Тэхён живёт на какой-то жалкой ферме в самой жопе Кореи? — Какой ты грубый. Будь благодарен за то, что они пригласили тебя погостить на лето! — Но я не хочу здесь быть! Я хочу… — он бы и рад закончить фразу, да как-то затыкает себя в ту же секунду, стоит Тэхёну прытко спрыгнуть с повозки и торопливым шагом подойти к ним. Он улыбается родителям Юнги непринуждённо и приветливо, а в том, как он поворачивается к самому Юнги, можно невооружённым глазом подметить и тёплое-тёплое дружелюбие. — Привет! — Тэхёна явно распирает от эмоций, и складывается впечатление, что так и разопрёт, если Юнги никак не отреагирует. — Ага, — выдавливается из него сухо, как остатки старой зубной пасты, взявшейся потрескавшейся высохшей корочкой. Мама недовольна тем, как ведёт себя Юнги — это прекрасно видно и ощущается по тому, как её локоть толкает сына в бок пинком; вежливее нужно быть, мягче. Но Юнги недоволен больше: вместо того, чтобы сейчас паковать плавки и десятки тюбиков санскрина, разговаривая по Skype с Джином и выбирая, какую цветастую рубашку взять лучше, он вынужден вдыхать пары навоза, полевых трав и мять под ногами бездорожье, пока его родители нахваливают какого-то Тэхёна, в деревне которого Юнги светит только уныние. На него накатывает вполне осязаемое обречение, выпеченное в фольге досады. — Ты так вытянулся, стал таким красивым, — цепляет слух доброжелательный мамин голос. Тэхён, несомненно, обворожителен в том, как зардевается в щёчках, за которые его мягко дёргает женщина. Юнги хочется закатить глаза, отойти в сторону и проблеваться. — А однажды ты был меньше Юнги, щупленьким таким, крохотным совсем. Вы оба так любили лазить по деревьям, как две мартышки, объедали соседскую шелковицу, а потом возвращались под вечер все в кляксах, чумазые, но довольные, как два маленьких слоника. — Мама. — Что ты стесняешься? Ты так и делал. Все новые вещи были или в траве, или в грязи. Юнги недовольно бормочет что-то себе под нос, а что именно, — непонятно даже ему самому: это либо «ну, хватит», либо «какой стыд», а может даже «я сейчас сдохну». Мама предпринимает ещё одну безуспешную попытку поцеловать Юнги на прощание — тот упрямо не даётся в руки, смотрит волком, снова весь в наушниках, чтобы не слышать ни тяжкие мамины вздохи, ни отцовские недовольства, ни что-то из арсенала Тэхёна, застенчиво заулыбавшегося Юнгиевым родителям с коротким «всё в порядке» на губах. Как хорошо, что музыки он накачал в плеер на несколько гигабайт — чистое спасение. У Юнги — выработанный годами столичный акцент в говоре, а у Тэхёна — тот самый сатури диалект, за который, обычно, другие дети жестоко дразнят в сеульских школах. — Что? — то ли виной наушники, в которых любимый рэп, то ли взволнованный речитатив Тэхёна, ведь Юнги не понял ни слова. — Я вещи понесу, говорю, — голос низкий, не по годам взрослый, нездешне глубокий и бархатный, как мимоза. — А ты не надорвёшься? — потому что его тоненькие ручки вызывают сомнения. Сколько ему, шестнадцать? Семнадцать? В общей фигуре ещё наблюдается что-то мальчишеское, нераскрытое, несозревшее, но ростом он уже на несколько сантиметров перегнал Юнги. Свободная рубашка визуально увеличивает его настоящие габариты, и сначала можно даже нехило так купиться на этот обман зрения. Но такое Юнги не впаришь. — Нет, — неизменно сопровождается широкой и открытой улыбкой. До Юнги вдруг доходит, что чемодан Тэхён определяет на мягкой соломе, устланной на дне той колымаги, что тянется конём. Подождите, они поедут на э т о м? Намджун с Джином будут ржать, словно совершенно невменяемые, когда Юнги им об этом расскажет. — Нам недолго ехать, может, с полчаса, — Юнги явно не разделяет тех же задора и радости, с которыми Тэхён ему это сообщает. Ещё полчаса вглубь задницы света. Он давит в себе истошный хнык, наблюдая за тем, как им на прощание машут его родители. Он отворачивается от них, до сих пор не желая идти на контакт никаким образом. Целое чёртово лето бог знает где. С незатыкающимся Тэхёном. Какая прелесть, именно так Юнги и мечтал провести лето, супер вообще. — Наша лошадь, Клевер, уже довольно старенькая, поэтому двигается уже не так быстро, а её малыши ещё не такие сильные, чтобы их впрягать в повозку. У нас их двое с бабулей, такие хорошенькие — Фисташка и Север. Они тебе понравятся. Лучше бы Юнги какие-то девчонки или мальчишки в Пусане понравились, чем какие-то кони в какой-то малоизвестной деревне. Пф. — Ммм, — единственное, что он делает в ответ, — мычит монотонно. — В детстве Клевер катал нас с тобой аж через всю деревню и рисовый холм! Ты, наверное, не помнишь этого, но ничего страшного, — ничто не омрачает его дух. — Уверен, ты ещё успеешь вспомнить, как тут весело, как мы всё лето напролёт бесились, когда были маленькими, плескались в небольшом озере допоздна, играли в прятки на сеновале, воровали у соседей черешни и каждый день покупали по порции пломбира, что тёк нам потом по пальцам, поплавившись на солнце. Такого вкусного, к сожалению, уже не продают, но есть другие, — Юнги не уверен в том, что беспокоит его больше: то, что он совсем не помнит Тэхёна, или то, что Тэхён помнит его слишком хорошо. — Ой, я чуть не забыл! — удерживая одной рукой поводья, а другой шарясь в какой-то обшарпанной самодельной сумке у бедра, мальчишка извлекает оттуда свёрток из небольшого полотенца и легонько толкает им в грудь Юнги. — Ты, наверное, голоден. Бабушка передала тебе две булочки с лимоном. Только утром пекла, они ещё тёплые, ещё мягкие, так что налетай скорее! — Юнги остаётся только удивляться тому, как можно так продолжительно улыбаться кому-то. У мальчишки, разве, скулы не сводит? — Надо было ещё молока тебе домашнего в баночку налить и с собой взять, дырявая моя башка! Но, ничего, как приедем, точно стакан будет твоим! Оно с булочками — в самый раз! Хотя, думаю, к тому времени бабушка уже доготовит кукси на обед. Могу поспорить, такого вкусного ты нигде не ел! Ну, может, только у твоей мамы, конечно, но бабушкин рецепт особенный! Его всё время пытается узнать вся деревня! — какой фантастический повод для гордости. — Вот, возьми пока булочки. Юнги не берёт чисто из принципа, хотя и понимает, что зверь в желудке жадно облизывается на один лишь вкусный запах. Из того же принципа он и отказался завтракать сегодня тем, что мама приготовила, а иначе это означало бы проявление слабости характера. Если обижен — обижайся до конца. Если решил не давать всему этому шанс — так не давай совсем. — Ты не стесняйся, хён. Хочешь, я отвернусь, чтобы не видеть, как ты кушаешь? Не стыдись, пожалуйста! Тэхёна сложно не стесняться. Его много. Он заполняет собой буквально каждый сантиметр личного пространства Юнги. Юнги только сейчас подмечает небольшое, не до конца оттёртое пятнышко грязи на щеке мальчишки и почему-то не особо удивляется, словно другого он и не ждал. Он такого Тэхёна точно своим друзьям представлять не будет, да и вряд ли они поймут все эти диалектные словечки Тэгу, отскакивающие у Кима от зубов, стоит ему приоткрыть рот и подать голос. Ниочёмная болтовня деревенщины начинает действовать ему на нервы, поэтому он возвращается к любимой музыке и изредка кивает, словно внемает всему, в чём то и дело шевелятся Тэхёновы губы. В какой-то момент Юнги приходится закусить себе кулак, чтобы только не прыснуть от смеха: злобный, агрессивный рэп в его наушниках слишком не совместим с ангельским выражением лица Тэхёна, несмотря на то, как ритмично работает речевой аппарат под стать мощному флоу исполнителя — в какой-то момент поймалась синхронность, и на мгновение почудилось, что рэп исполняет именно Тэхён. Юнги отворачивается от него, чтобы его окончательно не порвало, и довольно отмечает наличие ниточек-проводов, тянущихся вдоль недо-дороги, где тебя знатно подбрасывает буквально на каждой кучке камней, подворачивающейся под колёса. Там есть свет. О Господи. На наличие интернета ему остаётся только молиться; что там знаменитый корейский 5G в действии? Там хоть связь есть? А иначе, как он будет общаться с Сокджин-хёном и Намджуном? Хоби? Как расскажет им о том, в какую задницу его привезли родители и строгим замогильным тоном на прощанье сказали «увидимся в конце августа»? — Обязательно прими душ с дороги и отдохни! Ты, верно, устал… — Что? — Юнги отодвигает один наушник на место позади уха, переспрашивая у Тэхёна, что такого он сейчас сказал. — Говорю, что ты можешь душ принять после дороги. Пока будешь кушать, я поставлю набираться воду. У меня даже бомбочки для ванн есть разные — родители в прошлый раз, как были тут, привезли. Какая радость. Но Юнги бы морюшко, а не жалкая имитация оного посредством ароматизированной утвари для ванн. Ему хочется по песку босиком походить на рассвете, когда солнце ещё сонное, ещё ласковое, зевает в пушистых облаках у горизонта. Хотя, какое там босиком, когда он триста шестьдесят пять дней (иногда бывает даже триста шестьдесят шесть, да!) на год предпочитает носки. И спит в них тоже, как бы ни было жарко; неизменная привычка. Так что морюшко хотя бы руками потрогать, послушать его пенистые песни у скал в прибой. Увы и ах. — Какие ты любишь? А вместо моря ему приходится слушать… Тэхёна. — Что? — Бомбочки. Какие ты любишь? Юнги впервые дарит ему внимательный взгляд, уже не бегло, а более сконцентрировано разглядывает смуглое лицо с большущими невинными глазами из-под вереницы пушистых-пушистых ресниц, что растут направлением вниз. Милые щёчки (о наличии которых позаботилась бабушка) делаются румяными прямиком на глазах, под немного тяжёлым взглядом Юнги. Легко можно понять, что мальчишка, у которого под соломенной шляпой виднеется чёлка карамельного цвета, очень волнуется о том, как складывается их общение. И Юнги ни в чём не уступает, всякий раз то полностью игнорируя его присутствие, то делая вид, что совсем не расслышал сказанных слов. — Ты о бомбочках хочешь поговорить? — Ну-у-у… — Тэхён как-то теряется весь, уже даже не уверенный в том, что действительно хочет продолжать эту тему. — Не кипятись. Какие будут, такие и использую. — О! — это дивное дарование природы аж подскакивает от того, что это была первая реплика Юнги, произнесённая так, словно он здесь присутствует не только телом, но и мыслями. Здесь, с Тэхёном. — Есть шоколадные! Кокосовые и вишнёвые! А ещё, по-моему, одна мандариновая осталась — моя любимая! Но я отдам её тебе, хочешь? — Ага, — Юнги возвращается к своему состоянию неохоты ко всему. Всё это ещё успеет ему за целое лето порядком поднадоесть, так что нервы и энергию нужно экономить. Он отворачивается от Тэхёна, всё ещё продолжающего что-то там щебетать, употребляя словечки, каких Юнги уже давно не использует при общении с кем-либо; приходится напрягать мозг и вспоминать, как это будет по-нормальному-корейски. Хорошо, виды тут, может, ничего: вспаханные поля, луга, на которых пасутся овцы, козы и коровы с лошадьми… Где-то осла видно вдалеке. Для Юнги как для городского мальчика такое немного в диковинку, что бы ему там ни говорили за детство. Он плохо помнит то, о чём ему рассказывают родители, их воспоминания о детстве Юнги почему-то разительно отличаются, и в них для Юнги — никакого Тэхёна. И никакой деревни тоже, где куры взмахивают крыльями и кудахчут, силясь поскорее убраться прочь с дороги, пока одна из них не попалась Клеверу под копыто. За повозкой увязывается какая-то огромная мохнатая собака без ошейника, не прекращая то гавкать, то пытаться запрыгнуть в повозку к Юнги. Эй! Отвяжись, ну! Вот, пристала! Собака бежит за ними прямиком до тех пор, пока Тэхён не останавливает повозку у ворот их фермы, что располагалась почти на окраине всей деревни, где через поле хорошо просматривается лес. — Эй, — Юнги подаёт голос, заговаривая со спрыгнувшим с повозки мальчишкой. — Тут у нас это… Собака… — Это Чан-и. Юнги имел в виду не это… Стоит повозке остановиться, как Чан достигает желаемого — прыгает прямиком на чемодан Юнги, подбираясь к мальчишке поближе, а затем, пригвоздив его грязными массивными лапами к соломе и навалившись сверху пушистой тушей, что нещадно теряла шерсть, принимается счастливо выцеловывать Юнги всё лицо. Язык пса тёплый, мокрый и шершавый, он мажет всюду: от открытой шеи до линии волос под неброской кепкой, что прячет Юнги от прямых солнечных лучей. — Слезь с меня! Да слезь с меня! Ну, хватит! Чан! Фу! — хочется сплюнуть, потому что собачьи волоски, кажется, даже на зубах ощутить можно. О степени грязноты его некогда чистого лонгслива лучше умолчать, дабы не вызвать больше негодования, чем уже есть. — Прикажи ему с меня слезть! Он тяжёлый! — Чан-и просто очень скучал по тебе, хён, всего-то. Что!? Чан помнит его ещё с?.. Но как это возможно? Юнги, вот, не помнит его от слова совсем, а тут псина так облюбовывает его лицо, как будто к ней вернулся истинный хозяин после множества лет разлуки. Что за?.. — Зато я его не помню! Я весь в его шерсти! Гадость какая! — У тебя там, в Сеуле, нет собаки? — Тэхён, подойдя поближе, помогает ему мягко убрать Чан-и с его тела и приподняться, а следом и спрыгнуть наземь. — Нет! — Мне казалось, что ты хотя бы Чан-и вспомнишь. Это ты его, в конце концов нашёл. Он тогда ещё щеночком был, после потери его никто не искал, и какое-то время он жил с нами — то наше лето. То наше лето. Почему Юнги ничегошеньки не помнит ни о каком «том нашем лете»? Что-то странное. — Ты очень хотел собаку, но у твоего папы, господина Мин, была сильная аллергия на шерсть, и поэтому и речи быть не могло о том, чтобы забрать Чан-и в большой город. Когда ты уезжал тогда в августе, ты плакал и просил меня позаботиться о Чан-и, — Тэхён опускается на корточки и подставляется ласкам пса, что любвеобильно метит носом во всё, что видит. И с такого же положения он пытается посмотреть на Юнги, пока Чан-и не целует ему глаза, а отвлечён на левое ухо. — Я сдержал твоё обещание, хён: я позаботился о Чан-и. Ну, раз упоминалась отцовская непереносимость собачей шерсти, что была тогда и есть сейчас, то всё это вполне себе действительно могло быть. Юнги рано для себя понял, что собаки ему не видать в сеульской квартире. Как он мог забыть, что столько лет она у него на самом деле была? Что эта мохнатая, пыльная, старенькая, но очень подвижная псина — его? Чан-и столько лет был здесь и запомнил его за какое-то одно проведённое вместе лето? Узнал по запаху? — Мы с ним так давно ждали, когда ты приедешь, хён, — почему Юнги так пугает то тепло в тоне, с каким это произносит мальчик, — не по себе даже как-то. — Наконец-то, ты здесь. Юнги нечем на это ответить. Пока его приезда ждали, на его приезд молились, он и думать не думал, что проведёт всё чёртово лето в деревне на отшибе Кореи. С кем-то, кого в его воспоминаниях даже не имеется. — Пойдём в дом. Тэхён настаивает на том, чтобы лично дотащить багаж, а Юнги и не спорит, в принципе, раз любезно предлагают вот так эксплуатацию сами. — Я занесу его в твою комнату, хорошо? Ты пока сможешь с бабулей поздороваться, умыться с дороги и хорошенько покушать. А я пока на конюшню схожу и Клевер расседлаю, а потом присоединюсь к вам. На конюшню. Да, это ферма, и тут есть конюшня. Почему бы и нет? Юнги не думает, что Тэхёну нужно словесное одобрение, мол, «да, делай, что хочешь», но, тем не менее, понятливо кивает ему. На пороге двухэтажного дома стоит маленькая, хрупенькая женщина пожилых лет. Её седые волосы собраны в аккуратную «ракушку» на затылке, подкреплённую неброской заколкой. Вовсе не трудно догадаться, от кого Тэхён унаследовал эту странную улыбку формы прямоугольника — женщина улыбается так же — широко, открыто и очень мягко. — Юнги, — пожалуй, настолько нежно к нему не взывала даже собственная бабушка, а тут женщина зовёт его по имени с таким теплом в хриплом голосе, как будто Юнги ей — родной внук. — Ты приехал… Внезапно пара суховатых, сморщенных, но тёплых, пахнущих хлебом рук берут в кольцо его тело. — Хорошо добрался? Сильно устал? Не напекло голову по дороге? А у меня как раз куксу готов, пойдём кушать! Проходи в дом, скорее, милый! За ними с госпожой Ким плетётся Тэхён с дорожной сумкой Юнги; Чан-и, сопроводив гостя-хозяина до двери дома, опускается рядышком с ней в тени веранды и укладывает на массивные лапы мохнатую голову. В доме оказывается куда более прохладно, чем на улице, и это приносит малюсенькую, но всё же радость. Тэхён от коридора сворачивает к лестничному пролёту и поднимается на второй этаж с багажом, пока бабушка провожает Юнги до ванной комнаты, где он имеет возможность умыться холодной водой, поступающей из колодца. — Чистые полотенца лежат на полочке, — инструктирует его госпожа Ким добрым и ласковым голосом. Юнги вытирает только руки — лицо и шею ещё какое-то время слегка пощипывает от приятного холода воды, которую можно, как оказалось, пить прямо вот так. Он бросает на себя короткий взгляд в маленькое зеркало, а затем оглядывает саму ванную комнату: всё как-то даже выше его ожиданий, потому что, когда родители ему сказали о ферме, Юнги чудилась вычурная дырка в полу для биологических потребностей и душ из шланга для полива растений. Эти Тэхёновы «бомбочки для ванн» уже тогда начали подрывать эти мысли. Он оборачивается к окну ванной комнаты, услышав какое-то шумное движение за стеклом на улице: Тэхён осторожно гладит лошадь по спине и уводит в сторону конюшни, заговаривая с Клевером как-то бережливо-нежно, хваля её за то, какой путь она сейчас проделала и привезла сюда Юнги. В доме всё по-простому, без напыщенности, замечен неброский косметический ремонт, однако есть что-то в самой атмосфере всего этого от тепла, уюта. Всё по-домашнему. — Налетай на куксу, солнышко. Юнги опускает взгляд на тарелки, наполненные всякими домашними вкусностями. Если таким плотным будет каждый приём пищи вплоть до конца августа, то домой он вернётся с щёчками побольше Тэхёновых. — На полдник — рисовые булочки с лимоновым джемом и молоко. А завтра я приготовлю хвачон. В детстве тебе очень нравились эти сладости, поэтому это была идея ТэТэ — попросить приготовить хвачон с фиалками и лавандой. О Господи. Хвачон. Мама не готовила ему хвачон уже лет пять, может, даже больше. — Тэхён-и ждал тебя в гости каждое лето, всё спрашивал, когда уже наконец-то приедет Юнги, и всякий раз расстраивался, когда становилось ясным, что тебя не привезут к нам. Мин даже не знает, кого сейчас эти слова из уст бабушки смутят больше: его или Тэхёна, если бы он их услышал? Как послушать, так и вовсе может сложиться впечатление, что этот Тэхён спал только и видел, что Юнги снова приедет к нему на лето. Существование скрасить. Ведь каждый приезд — громкое и яркое явление в общем-то не в самой примечательной и богатой на события жизни. — Хорошо, что ты приехал к нам. Тэхён-и не хватает здесь сверстников. Он об этом никогда не скажет, но это заметно, если хорошо присмотреться. Класс. Выходит, Юнги сюда согнали, потому что «Тэхён-и не хватает здесь сверстников». А тут подвернулся под руку Юнги, родители которого хорошо дружат с Кимами. Так заберите своего Тэхёна в город, блин! Юнги-то при чём тут? Не удивительно, что Тэхён здесь скучает, удивительно другое — как с ума до сих пор в этом захолустье ещё не сошёл? Юнги не имеет понятия, доживёт ли в этом месте до конца лета, а тут Тэхён, живущий здесь год за годом! Ему на такое ответить нечего. Потому что ничего подобного, никакой приподнятости от встречи со старым другом нет. Он не помнит Тэхёна, может, только смутные отголоски проклёвываются, усердно навеянные чужими рассказами о его детстве, о том лете, что он провёл тут, будучи совсем ещё маленьким мальчиком. Сейчас он далеко не такой, каким был тогда, и память, увы, не подкидывает никакой ностальгии по собиранию земляники с самого утра, которую растирал с сахаром и мазал на свежие, ещё тёплые булочки. Он не помнит, как они с Тэхёном, вместо тихого часа, просились смотреть мультики про Чипа и Дэйла на стареньком телевизоре, рожки-антенны которого приходилось постоянно дёргать, то и дело ловя чёткость изображения. Он не помнит, как дни напролёт проводили у озера неподалёку от фермы, а назад возвращались все покусанные комарами, но счастливые. Он забыл, как с Чан-и возились — тогда ещё маленьким таким, которого поднять на руки можно было ребёнку. И о качелях на густых ветвях груши, на которых катались до упаду, рассматривая синее-синее небо, он тоже не помнит. Юнги на середине пути к тому, чтобы опустошить свой куксу, когда к ним присоединяется Тэхён, радостно отодвигая стул рядом с Юнги. — Бабушка, всё выглядит так вкусно! Спасибо за еду! Юнги откладывает палочки с сторону, ощущая себя сытым. Кажется, съешь он больше — будет совсем перебор. — Хён, ты что, уже всё? — удивлённый тем, что Юнги съел так мало, Тэхён заговаривает с ним с набитым лапшой ртом. — Но ты даже к закускам не притронулся. Не стесняйся, хён, кушай, у бабушки лучший куксу на всём свете! — В меня больше не лезет, — тихо чеканит Юнги. — Слишком жарко. — Но ты такой маленький, хён… — молвит в аргумент Тэхён и пялится на Юнги своими огромными невинными глазами. — У нас почти два года разницы, а я уже выше тебя. Вот так. Вот так просто — парочкой слов взять и растоптать долго и усердно выстраиваемую мысль о том, что он чувствует себя комфортно таким, каким он есть: невысоким и не переносимым солнце. Как он завидует своим тонсенам… Чонгук статный, высокий, красивый и его не называют вампиром, что солнце не любит. Сейчас, наверное, весь такой довольный, уже думает о том, как уломать пацанов куда-то на вечер улетучиться и площадь освободить, чтобы Чонгук наконец смог пригласить на свидание Чимина, по которому сох ещё со средней школы. — Потому что ты, наверняка, в своего отца, а я — в своего, — Юнги отвечает ему, спустя продолжительные секунды густого напряжения. — Это среднестатистический рост для корейца. — Я не хотел тебя обидеть, хён! За ними осторожно наблюдает бабушка, что ласково укладывает свою ладонь поверх ладони внука. — Тэхён-и, не нужно заставлять людей кушать, если им того не хочется. Это тебе нужны силы — ты много работаешь физически. — Спасибо за куксу, бабушка, — Юнги благодарит женщину за еду, больше не поворачиваясь к Тэ, и встаёт из-за стола. — Я… Пойду возьму чистые вещи и приму душ, если можно. А потом я хотел бы немного отдохнуть с дороги. И от Тэхёна тоже отдохнуть. — Конечно, солнышко, — бабушка по-доброму кивает ему и скромно улыбается. «Солнышко». Как иронично как для кого-то, кто не уживается с солнцем. — Подожди, — Тэхён торопливо дожевывает лапшу за щёчкой. — Хён, а как же бомбочки для ванн? Я обещал тебе мандариновую! — В другой раз, — Юнги отмахивается без особых эмоций. — Какая из комнат — моя? — О, она рядом с комнатой Тэхён-и, — направляет его бабушка. — Увидишь белую дверь — это твоя, Тэхён-и там оставил твои вещи. Рядом с его комнатой. Великолепно просто. — Спасибо, — вежливо благодарит её Юнги и удаляется, откланявшись. Найти нужную комнату не составляет особых усилий, согласно описанию двери. Её он и толкает легонько рукой, входя в помещение. Комната выходит угловой, тут два окна с широкими подоконниками, на которых можно читать-читать-читать, и заведомо хорошо проветрено, чисто, на кровати аккуратно сложено подготовленное постельное бельё. Эта комната кажется самой прохладной — сюда никогда толком не попадает достаточное количество солнца из-за ветвей груши, растущей под окнами, что как раз как по заказу Юнги. То, что любишь. Однако освещение тут всё равно достаточное, чтобы комната казалась очень уютной. Он выдыхает, пытаясь смириться с новой реальностью, в которой его пристанище на лето — эта комната, а не какое-то отпадное бунгало на пляже, в котором он сидел бы безвылазно, поглядывая на морюшко; теперь поглядывать можно на поля да лес. Распаковка вещей идёт медленнее, чем хотелось бы. Он обнаруживает, что в шкафу для него выделили несколько полочек, куда и сгружает с десяток носков на любой вкус и цвет — даже тёплые плюшевые, если вдруг в какой-то день каким-то волшебным образом станет супер-холодно (что вряд ли, конечно, но хрен его знает, правда?). Скрип половиц за спиной заставляет Юнги обернуться и подметить, что, войдя в свою новую комнату, он не запер за собой двери. На пороге робко переминается Тэхён, не осмеливаясь вшагнуть, но и не отходя от дверного косяка. Блин. Снова этот Тэхён. — Уже распаковываешь вещи? — он интересуется так, словно воочию не видит очевидных фактов. Юнги только кивает легонько в ответ. — Какие к-красивые носки, хён, — и улыбается ему нервно, этой своей странной улыбкой, растягивая в ней губы в форме «сердечка». — Спасибо, — Юнги гундосит тихо, находясь к мальчику полу-боком. Тот трёт вспотевшие от волнения ладони и максимально неловко заговариваетс ним с посерьёзневшим лицом: — Я… Я хотел бы ещё раз извиниться за то, что сказал за столом, хён. — Проехали, — не испытывая желания продлевать любую форму диалога, отрезает Юнги, достаточно громко выдохнув. — Нет, — тут же негромко перечит мальчик и смущённо прикусывает губу, собираясь с мыслями. — Я, правда, не должен был говорить это. Ты… Ты очень милый, когда вот такой… Мой… Мой маленький хён. Чего? «Его маленький хён»? А мальчик не охренел, часом? — Я не хотел тебя обидеть. Обидеть тебя — вообще не входило в мои планы, я просто… — видно, что в извинениях Тэхён тоже не спец, как и в целом в общении со «сверстниками». Ему куда проще даётся разговаривать с животными и растениями, с которым он проводит основную часть своего дня. — Я думал, ты проголодался с дороги, не съел лимонные булочки, пока мы ехали… Я хочу… Я хочу, чтобы ты не стеснялся, хён. Бабуля действительно готовит очень вкусно, она старается, чтобы приготовленное понравилось и тебе тоже. Мы… Мы очень хотим с ней, чтобы ты хорошо кушал, почувствовал себя здесь, как дома. Мы… Мы очень рады тому, что ты наконец приехал, Юнги-хён, правда. Мы… — он неуверенно бегает взглядом туда-сюда, отказываясь сосредоточить его на лице Юнги. А вот Юнги вовсе не отказывает себе в том, чтобы смутить мальчишку до невозможного, специально только и глядя в глаза, как на зрительный контакт пошёл. — Я… — исправляет себя Ким. — Я ждал, когда ты приедешь, хён… И… И меньше всего мне хотелось бы начинать наше лето вот так, обидев тебя. Нет никакого «нашего лета». Есть то, в котором Юнги обречён потратить три месяца на поля, комаров, лошадиный навоз и приставучего Тэхёна в смехотворной соломенной широкополой фермерской шляпе. — Я же сказал, проехали. — Ты… — у Тэхёна надежды с целую Антарктиду в глазах. — Ты, правда, на меня не злишься, хён? — Нет. Юнги и так знает, что выше ему уже не вырасти, и большая часть его сознания давно уже свыклась с этой мыслью и пришла к миру после долгих-долгих внутренних противоречий, что нередко выливались в самобичевание, внутренний прессинг и депрессию. Юнги считает, что обладает куда лучшими физическими качествами, чем иметь Сокджиновы могучие плечи шириной с океан или Намджуновы офигенные длинные ноги — не такие худенькие, как у Юнги, что, если и вызовут зависть, так только у девчонок. Он только кажется таким хрупким — опять же обманчивое суждение, что вводит в заблуждение. — Это всё, что ты хотел? У Тэхёна сбивается дыхание от прямоты заданного вопроса. — М-м-м… Д-да, хён. — Хорошо, тогда я могу пойти принять душ с дороги? — К-конечно. И, несмотря на его «к-конечно», с движением прочь от двери комнаты Юнги он медлит, счастливо улыбаясь хёну оттого, что тот на него не зол. Юнги, однако, смотрит на него так, словно только и ждёт, как вот-вот за мальчишкой закроется дверь, но его намёки явно остаются не понятыми — настолько Тэхён, кажется, рад, что Юнги снова приехал к нему на лето. — Кхм, — не зная, как попросить его уйти, Юнги начинает с того, что прочищает горло. — Мне нужно переодеться, если ты не против… — Что ты? Я не против, конечно! Не понятно? Нужно ещё яснее, видимо. — Одному, Тэхён, — ощутив, как к щекам прикатил волнами жар, так же хрипло просит его Юнги. — Мне нужно переодеться одному. — Оу! — Тэхён от такого краснеет прямиком на глазах, только сейчас, похоже, догнав, сколько прозрачных и не очень намёков ему давали на то, чтобы попросить его просто выйти, блин, из этой комнаты. — Я… Разумеется! — всё это заставляет его нервничать и смущаться только больше, отчего и голос резко начинает граничить с фальшивым фальцетом. — Я оставляю тебя, хён, — и чешет висок, резко замявшись. — Там… Бабушка тебе полотенца в ванной оставила… Ты видел? Да уйди ты уже наконец! — Видел, спасибо, — Юнги вынуждает себя сохранять вежливость, когда на деле только и хочется, что из себя выйти. — Оу… Боже, он ещё здесь? Он улыбается Юнги робко, как-то нежно и совсем-совсем смущённо. — Тогда… Тогда я пойду, хён, не буду тебе мешать. Боже, наконец, он раздуплил! Не прошло и года! Стоит двери за мальчиком закрыться, как Юнги раздражённо закатывает глаза и позволяет себе неободрительно зычно цокнуть языком. Нет, он, правда, не знает, как вынесет с ним лето, как мог делать это в детстве. Кажется, нервов не хватит, и Юнги закончится скорее, чем к концу подойдёт июнь. Становится легче, как только он принимает душ. Юнги не обнаруживает нигде в ванной комнате ничего похожего на стиральную машинку, поэтому грязные вещи, на которых отчётливо виднеются множественные следы от лап Чан-и, приходится забрать с собой; при удобном случае, он уточнит у бабушки, куда можно их деть, или в противном случае — самому постирать при отрицательном ответе. Пока он отдыхает на мягкой кровати, время довольно быстро клонится к вечеру, который он проводит в привыкании к новой обстановке и дальнейшей распаковке своих вещей. В комнате так удобно имеется старый письменный стол, на котором он оставляет свой ноутбук, ставя себе за план выяснить завтра с утра, как подключить его к интернету, наличие которого (не ну мог же кто-то свыше прям совсем обделить Юнги, да?) радовало Юнги чуть ли не до истерического смеха. Спускаться к ужину он отказывается, когда Тэхён (ну, снова он, да что ж такое!) стучит в дверь и приглашает его отведать бабушкины пучинге с ранними овощами — своими, домашними, только собранными из грядок самим Тэхёном. Юнги аргументирует своё нежелание появляться на ужине усталостью и слышит, как голос Тэхёна становится немножечко расстроенным, там, за дверью. — Хорошо, хён, — и на пару с погрустневшими нотками так же отчётливо можно выделить и искреннее беспокойство. — Может, ты тепловой удар получил? Я, вот, иногда получаю, если слишком долго нахожусь при такой жаре непосредственно на улице. — Мне не плохо, — отзывается Юнги, лёжа на кровати. — Просто устал. — Я понял, хён. Ну, если ты передумаешь, ты всегда можешь спуститься к нам, мы оставим тебе пучинге обязательно! Губы Юнги растягиваются в безразлично-апатичном «meh», которым его давно заразил чёртов Намджун со своим английским. И настроение сегодня весь день — какое-то чисто с этим не сходящим «meh»: начиная от родителей и заканчивая Тэхёном. В какой-то момент день и вовсе подбегает к своему финишу, и Юнги неожиданно для себя проваливается в общем-то даже очень крепкий сон прям посреди прочтения «Сильмариллиона». Кажется, с пением птиц на рассвете можно познать чёртов дзен и почувствовать себя единым с природой. Если б только не эти чёртовы горлопанящие петухи в пять утра, что мёртвого задолбают! Чтоб их!

***

А задолбают Юнги не только петухи, но и Тэхён, который сидит на краю его кровати в шесть долбаных утра с сияющими глазами и подносом завтрака на руках, ожидая, когда Юнги проснётся. Что за фигня? Юнги ещё не успевает толком глаза продрать, как врезается сонным взглядом в квадратную улыбку. Господи Боже! — Чтоб тебя! — да, восхитительное «с добрым утром», Юнги, ничего не скажешь. Да тут иначе и нельзя, это же максимально стрёмно, когда только-только разлепливаешь зенки, а тут на тебя пялятся вот так. — Напугал! — О, правда? Я не хотел, хён… — Тэхён принимается сразу же виновато извиняться перед ним. — Я просто зашёл разбудить тебя, уже шесть… И бабушка завтрак нам приготовила… Шесть?! Юнги в такое время ещё спит вообще! — Я думал отнести его тебе… Вдруг ты после вчера всё ещё не отошёл… Юнги и до конца лета не отойдёт от «вчерашнего»! — Захожу, а тут ты… Так мило спишь… Я присел тихонько, аж будить стало жалко как-то. А тут ты сам уже проснулся, — он улыбается так, словно все его объяснения полностью оправдывают такое поведение. Сюр какой-то. — Тут бабушка на завтрак такую вкуснятину сделала! Юнги с каким-то сомнением опускает взгляд на фиолетовые вафли, что-то слишком сомневаясь, съедобные ли они вообще. — О, тебя, вероятно, смутил такой цвет! Не переживай, вафли просто с вареньем из сирени! Я сам собирал, а мы с бабулей наварили в прошлом месяце. Это очень вкусно, попробуй, хён! Увидишь, тебе понравится! Второе блюдо в углублённой мисочке выглядит не менее подозрительно, складывается впечатление, словно желатин бухнули в козлиную моч… — Кхм, а это ещё что? — он несмело кивает на… Даже не понятно, как это назвать. «Желе»? — А! Это желе из одуванчиков. Забыл, да? — как-то мягко и немного расстроенно тем, что Юнги до сих пор не вспомнил, интересуется он. — Мы в детстве могли днями жить на одном желе из одуванчиков. Блин. Его слишком много прямиком с самого утра. Что делать? — Мне нужно умыться сначала, — тянет Юнги ровным голосом. — Да, конечно, хён, — Тэхён согласно кивает головой. — Пойдём после завтрака на велосипедах кататься? У нас в сарае их как раз два: мой и папин. Можем даже на перегонки, если не боишься камней и кочек на земле. Как ты на это смотришь? Юнги на это никак не смотрит. Погода за окном какая-то совсем непривлекательная, от неё не тянет в танце закружить вон из дома с радостным: «Юху! Да! Улица! Солнце! Какое чудесное лето! А запахи какие! М-м-м, какие дивные нотки навоза! Обожаю!». Солнце слишком палящее, а это значит, что при большом желании Юнги сможет выйти на улицу только во второй половине дня, ближе к вечеру, ибо ни один солнцезащитный крем не защитит его кожу от мгновенных неприятно зудящих пятен. — Я ещё не отошёл от вчерашнего, — он использует ложь в свою защиту и защиту своей нервной системы, и, кажется, это принимают за чистую монету. Тэхён действительно верит во всё, что Юнги ему говорит? — Оу… — мальчик поднимает на него свои большущие глаза, улыбка на его по-милому щекастом лице постепенно меркнет. — Что ж… Тогда… Тогда я, наверное, оставлю тебя отдыхать и не буду мешать, хён… — Я был бы признателен. — Тогда… Тогда я оставлю еду на столе, хорошо? А как закончу со всеми делами — зайду проведать, узнать, как ты, нужна ли тебе какая помощь. Пожалуйста, не приходи! — Хорошо, — Юнги кивает ему с мнимым хладнокровием. Тэхён ещё мнётся в его комнате несколько продолжительных мгновений, застенчиво улыбаясь, а затем оставляет на столе еду и выходит из комнаты, чтобы оставить Юнги одного. Остаётся только желать, чтобы дел у Тэхёна было побольше, и он не тревожил Юнги как можно дольше. Утренние процедуры не занимают много времени, собственно, как и подозрительный на вид завтрак (который всё-таки оказался очень даже съедобным и вкусным!), и поэтому Юнги ничто больше не сможет отвлечь от видео-звонка Хоби. Он, в принципе, и не надеется на хорошую связь, включая свой ноутбук. Главное уже хоть какая-нибудь. И как же он радуется, когда слышит это громкое Хосоково «хэй» чуть раньше того, как прогружается изображение. — Хоби! «Что ты там? Ещё не научился пасти коров и печь домашний хлеб?» — глумливо интересуется Хосок, придвинувшись поближе к глазку вэб-камеры. — Да иди ты, — Юнги с улыбкой качает головой. — Нет, не научился. «Ничего, чувак, у тебя впереди всё лето. Уверен, ещё успеешь познать все прелести деревенской жизни». — Ни за что! — он с ходу возражает сказанному. — Тут так скучно! Вы бы, ребята, знали! Я, пока вчера пёр до фермы, никого нашего возраста так и не встретил, кроме Тэхёна! Ужас какой-то! Да мне и самого Тэхёна хватает, в принципе, с головой! Лучше б вообще никуда не ехал! «Что-то, я смотрю, ты не особо доволен тем, как лето проведёшь. Что за «Тэхён»? Симпатичный?» — Хосок игриво вскидывает то одну бровь, то вторую. — А тебе бы всё пофлиртовать, — Юнги хмыкает самую малость раздражённо. — Да гадкий утёнок он, как по мне. Высокий, худой, но с откормленными бабушкой щёчками. Глаза большие какие-то, улыбка — так вообще отдельная тема. Странная. Громкий он. Много его. «Наша дружба тоже начиналась с того, что ты говорил, будто я громкий и меня много, — неоднозначно и загадочно молвит Хоби. — К тому же, сам знаешь, из гадких утят, обычно, прекрасные лебеди вырастают». — Если он так и останется на этой ферме, тот «прекрасный лебедь» из него никогда не выйдет. Он, типа, буквально разговаривает с цыплятами, лошадьми и клубникой, которую собирает каждое утро. Его навыки в социуме оставляют желать лучшего. «Как и твои, хён, — и почему это Хосок отстаивает Тэхёнову честь? Чей он друг, вообще? — Ты с ним только, считай, полтора дня, а уже делаешь такие выводы?» — Намекаешь на то, что я поспешен? «Ну, на мой счёт ты тоже с самого начала был негативен, а сейчас смотри, мы лучшие друзья, все вместе провели бы лето на море, если бы твои предки не отвезли тебя на ферму». — Он жуткий! Складывается впечатление, словно он только и делал, что ждал моего приезда! Все тут вокруг твердят, что в детстве я уже провёл здесь лето, и что мы с Тэхёном хорошо дружили, но я ничего такого не помню! Наверное, я бы запомнил, будь у меня такой «важный» друг, так ведь? А он мне прям вчера такой: «Хён, как хорошо, что ты вернулся»! И вот ещё кусочек сюра: сегодня утром я просыпаюсь, а он уже сидит на моей кровати с завтраком и лыбится умилённо! Это возмутительно! «Ну, особого выбора у тебя, как я понял, нет. Так что попытайся расслабиться и поближе познакомиться с Тэхёном. Тебе, всё-таки, ещё лето с ним целое тусоваться. Вишни, там, пособираете, на сеновале подурачитесь, вылезете на крышу ночью и звёзды будете считать под какие-то рассказики из личного опыта. Всё не так плохо». — Да какой у него может быть опыт? У него вся жизнь сводится к бабушке, курам и сапкам-сабелькам. «Ты этого не знаешь». — И это твой совет? Познакомиться с ним поближе? «Такой совет тебе дал Джин-хён по поводу меня. И нам хватило буквально недели, чтобы слипнуться, как два разваренных манду». — Это иной случай. «Хм». — Ладно, расскажи мне лучше, на когда у вас с пацанами билеты, — Юнги решает немножко потравить себе душу, представив, что уезжает на море с его друзьями, как и хотел. «У нас на вечер билеты на KTX до Пусана. Намджун уже звонил управляющему гостиницы и подтвердил наш въезд. Джин-хён с Джуном купили билеты рядом — ну, парочка наша, всё такое, сам знаешь. А Чонгук-и попросился в поезде сесть рядом с Чимин-и, махнулся со мной местами в обмен на ту клёвую цветастую джинсовку. Всегда о ней мечтал». — Пф! Я даже не удивлён, — фыркает Юнги, усмехнувшись. «Мы все знаем, что Чимин любит спать в дороге, и малыш Чонгук-и надеется, что в этот раз Чимин примостит свою голову где-то на Чонгуковом плече». — Тебе не странно будет ехать в компании этих влюблённых парочек? Там романтики в воздухе — задохнуться можно. А ты один. «Зато у меня всё лето будет впереди, чтобы влюбиться, детка! Может, и не в одного человека. Может, я даже буду любить каждый день разного, кто знает?» — Главное, имена не особо запоминай, чтобы потом конфуза не было, чьё имя кричать, когда кончаешь. «До сих пор не понимаю, как так вышло, что все шестеро из нас предпочитают однополые отношения гетеросексуальным. Типа, это что вообще такое?» — Я, вообще, пан. Меня больше привлекает душа, чем то, что между ног. «Ой, да не оправдывайся, детка. Все мы знаем, что ты мечтаешь о моём персике из Кванджу», — кокетливо смеётся Хосок в микрофон. — Какой же ты гей, Хоби, — Юнги только качает головой, уголки его губ приподнимаются в чём-то похожем на улыбку. «Заметь, у всех твоих этих «душ» почему-то яйца болтались. Это судьба, Юнги». Ближе к вечеру, после интенсивного чтения «Сильмариллиона», который в планах закончить за следующие день-два, Юнги ощущает себя немного проголодавшимся. Признаться, он поглядывает на дверь в ожидании того, что с минуты на минуту в неё постучится Тэхён с приглашением спуститься вниз на ужин, но проходит пять минут, десять, а затем и все полчаса, и единственный звук, что касается Юнгиевых ушей, является рёвом голодных львов в собственном желудке. Откладывая книгу, он решает, что смысла в том, чтобы ждать Тэхёна, нет, поэтому выбирается из своей конуры в коридор и бросает взгляд на дверь в комнату Тэ, в которой, похоже, никого и нет. Поскрипывающие ступеньки ведут его на первый этаж, где с кухни доносится слишком вкусный аромат предстоящего ужина. Что-то шкварчит на плите под крышкой, а в небольшой тарелочке находится готовый хвачон, который приготовили специально для него, для Юнги. За столом сидит Тэхёнова бабуля, что старательно прижимает подушечками пальцев краешки тонкого пшеничного теста, слепливая одну манду за другой со вкусной на вид мясной и овощной начинками. — Юнги, — подзывает его к себе женщина, ласково и тепло улыбаясь. — Проголодался? Скоро ужин будет готов, солнышко. Немножко покраснев от такого тёплого и трепетного отношения к себе, Юнги лишь кивает ей головой и неловко поджимает губы. — Ты не мог бы позвать Тэхён-и? Он почти весь день сегодня на конюшне, даже на обед не приходил. Кто Юнги такой, чтобы отказывать в помощи пожилым людям? Особенно таким, что так мягко ему улыбаются. Ему нравится Тэхёнова бабушка. — Да, конечно. — Спасибо, солнышко. В коридоре у парадной двери он хватается за свою кепку и впервые за какое-то время выходит на улицу. Жара к этому времени немного спала, а солнце так благополучно заслонило огромное белоснежное пушистое облако, на каких, говорят, ангелы живут. Дорога к конюшне неровная, вытоптанная, но достаточно широкая. По обе её стороны развеваются мелкие цветы в травах. Юнги не успевает и половину дороги преодолеть, как слышит где-то со стороны ритмичное перебирание массивных лап в движении, а ещё дыхание отчётливо-громкое. И уже в считанные секунды на него радостно бросается мохнатая туша Чан-и, повалив наземь и пригвоздив к ней весом всего собачьего тела. — Ч… Ч-Чан-и! — шипит Юнги натужно, едва ловя вдох, потому что на диафрагму ему лапами давят знатно. — Фу! Псина довольно елозит своим мокрым языком по всему лицу Юнги, чуть потявкивая: хозяин вышел к нему, хозяин уделяет ему внимание. — Чан-и! Слезь с меня! Фу бросаться! Бросаться — фу! Пёс не совсем понимает, что от него хотят, однако он всё равно слазит с Юнги, в добавок ударяя Юнги по лицу пушистым хвостом. — Чан-и, — недовольно выпаливает Юнги, смерив пса испепеляющим взором. Чан-и сразу от такого злого взгляда весь как-то подбирается, прижимает уши и смотрит на него воровато, сиротливо, как нашкодивший щенок. — Нельзя бросаться на людей! Тэхён тебя не научил? — как-то даже сердце обливаться кровью начинает, глядя на то, насколько поникла собака, взирая на него виноватыми большущими глазами с радужками цвета молочного шоколада. Юнги смягчается почти мгновенно, почти даже забывая о том, что снова весь вываленный в земле, пыли и траве из-за Чан-и, и тянется рукой погладить псину — та сразу ластиться под неё начинает, вылизывает пальцы. — Ну, ничего, Чан-и, я тобой займусь. Я к тебе вернулся. Поднимаясь на ноги, он даже не видит смысла отряхиваться, хотя делает это чисто для вида, разглаживая ткань лонгслива. Сейчас можно было бы рискнуть и футболку надеть, когда солнце по вечеру уже мягкое, ласковое, вовсе не станет жечь его нежную бледную кожу, хотя Юнги не такой отчаянный. Он прибережёт футболки на период, когда настанет сезон дождей, и тогда сможет не переживать о том, что на коже от взаимодействия с солнцем тут же пойдут красные зудящие пятна. По ходу продолжения своего пути к конюшне, он изрядно трёт свою пятую точку — столкновение с Чан-и, что преданно следует за ним к Тэхёну, было не таким гладким, как бы того хотелось. Тэхёна видно уже из окон конюшни; здание довольно большое, поделённое на фракции, деревянное, подлатанное то тут, то там. Почему это называют одной лишь конюшней, если прямо напротив уголка для лошадей есть уголок для парочки коз, а чуть дальше — коровник, где отдыхает одна имеющаяся корова? Мальчишка Ким как-то науськивающе-нежно заговаривает с Севером — молодой лошадью, что в свои полтора года весит уже под полтонны. — Буль-буль, да? — молвит он снова, осторожно проводя взмыленной мочалкой по туловищу животного. — Будешь чистым, как твоя сестричка, да? Фисташка уже буль-буль, а теперь твоя очередь, да мой хороший? И Клевер уже буль-буль, будешь, как мама. Ты такой хороший мальчик, так спокойно стоишь, пока мы купаемся, да? — его голос мягкий, тихий, успокаивающий, похоже, с Севером работать не так легко, он не такой податливый и не такой послушный, но Тэхён отдаёт всего себя этому, всячески успокаивая строптивое животное. Кличка коню очень под стать. — Вот так… Нравится водичка? Тебе нравится водичка. И Юнги почти подвисает, наблюдая за этим взаимодействием. Тэхён снова в этой своей шляпе из соломы, джинсовом комбинезоне с одной отстёгнутой лямкой на клетчатую рубашку и резиновых калошах, что позволяют ему спокойно стоять в грязно-мыльной луже, образовавшейся под ногами. Юнги не знает точно, стоит ли ему задействовать голос, чтобы только не спугнуть Севера резкими звуками, но лучше бы он всё-таки выбрал первый вариант, чем второй. Он вшагивает в конюшню, как-то максимально неуклюже, стараясь не набрать в резиновые шлёпанцы грязи и чьих-то экскрементов, но тщетно. И даже хуже. Север начинает буянить от одного только вида незнакомца в лице Юнги, чем с неожиданности пугает Тэхёна. Тот выпускает из рук шланг, в котором вода бьёт ключом, и, будучи выпущенным бесподконтрольно, сильное давление напора начинает во всю орудовать шлангом, о который Юнги цепляется ногой. Гладкие подошвы его резиновых шлёпанцев начинают ехать по мягкой водянистой земле, и, чувствуя, что он теряет устойчивость, Юнги в панике пытается шарить руками в воздухе, в поисках за что бы ухватиться. Лучше бы не искал. Его пальцы цепляются за ведро с мыльной грязной водой, что стоит на небольшом возвышении; оно вообще никак не спасает его. Хуже того. Когда его задница снова целуется с землёй, он чувствует, как в довершение прекрасной картины на него опрокидывается ещё и содержимое ведра. И тут просто не знаешь, что хуже: сплёвывать то, что в рот случайно попало, или нос зажать от противного запаха смачно наваленной кучи коровьего навоза, в которое Юнги заехал при падении лицом. Это конец. Когда он открывает глаза, обнаружив себя перекинутым на спину, видит наклонившуюся к нему низко-низко лошадиную морду Клевера, что пожёвывает стебельки свежескошенной травы. — О Боже! Хён! — Тэхён, что как будто в транс впал, наблюдая за эпическим падением Юнги, быстро оказывается рядом. — Ты живой?! Живой, но жить после такого не хочется. Слишком стыдно. Он весь в дерьме! — Сильно больно? Голова цела? Пострадали задница и гордость. Последняя прям при смерти. Юнги на грани того, чтобы взвыть и зарыдать. Об этом никто больше узнать не должен. Одно лишь знание того, что Тэхён всё видел собственными глазами, уже дерьмовей некуда. Так, нужно поменьше говорить о дерьме. Фу!.. Мама, я хочу домой! — Давай, я помогу тебе встать. Держись за мою руку. Юнги ни за что держаться уже не хочется. Хочется под душ и под одеяло — от Тэхёна прятаться, что, наверняка, уже не сдерживается от смеха.

***

Юнги проводит в своей комнате ещё полтора дня, прячась от всего мира и особенно (!) от Тэхёна. За это время он раз тридцать, если не больше, принял душ, но всё кажется, будто запах въелся ему прямо в кожу, которую он то и дело старательно оттирал мочалкой. Срам какой. Он к конюшне и Северу ни на шаг больше ближе не подойдёт! — Ну, хён, всё же хорошо ведь, — Тэхён пытается его приободрить уже второе утро, приходя с завтраком на подносе. — Тебе легко говорить, — бурчит Юнги из-под одеяла. — Не ты проехался лицом по коровьему дерьму. Не тебя окатило помоями. — Ну, — Тэхён двигается немного поближе, смущённо краснея от того, что сейчас собирается рассказать, — бабушка говорит, что в детстве я любил висеть на деревянных перекладинах, что ограждают свинарник, и в один день я перекинулся и угодил прямиком к ним. В их испражнения в том числе. Так что ты не одинок. — Тебе это бабушка сказала. Ты был ребёнком и не помнишь, как всё было, так что это другое. А я взрослый, и мне помнить это фиаско до конца своих дней. — Хён… Что поднимет тебе настроение? Какой интересный вопрос. Ну, точно не Тэхён, что припёрся с самого утра едва ли не с первыми петухами уже со стаканчиком только что нарванной малины и ещё горячим хоттоком с мёдом из одуванчиков. Море. Пацаны. Хосок. Вот, что поднимет ему настроение, но у него его не хватает даже для того. Чтобы друзьям в глаза посмотреть. Кажется, его все видели таким, над ним все посмеялись, когда на деле не смеялся даже Тэхён. — Ничего. — Может, тебе что-то другое принести, если ты пирожки не хочешь? Бабуля готовит чапчхэ… — Я не голоден. — Ты уже второй день ничего не ешь… — Я не голоден, — ещё суше прежнего отвечает он. — Может, тогда хоть прогуляться выйдешь? — Тэхён не останавливается на всех отказах и ищет ещё варианты. — А, пойдём в лес, хён? В лес? Ни за что. Ни в какой лес он не пойдёт. Ни с Тэхёном, ни самостоятельно. — Там озеро и уточки, и так красиво… Мы в детстве в нём постоянно плескались с надувными кругами, — тепло отзывается Тэхён, живо ностальгируя по чём-то, чего Юнги не помнит. И головой, вроде, не ударялся, проблем с памятью никогда не имел… А Тэхёна и его уточек на лесном озере он не помнит. — Обещаю, там нет солнца. Сегодня облачно, так что в самый раз для того, чтобы в лес сходить. — Я не хочу. Тебе, разве, не надо, там, Север купать или ту корову вашу? Или ещё кого? Юнги не видит его движений, его голова накрыта тонким одеялом, поэтому он больше ориентируется на слух: Тэхён, поднявшись с занятого им края кровати, проходит к столу и оставляет там Юнгиев завтрак. — Нет, хён, я в тот день всех искупал. «Буль-буль». Это точно, что всех. Юнги тоже искупался, ага. — Я останусь здесь, — в конечном счёте озвучивает он своё последнее решение. — Ладно, хён. Одного. Оставьте его одного. Заберите его на море.

***

В один из особо пасмурных дней, в котором дождь так и не хочет грянуть, но духота стоит невозможная, к нему в комнату заходит Тэхён с новым подносом еды. Теперь, когда последних событий Юнги смущается немного меньше, смотреть на Тэхёна при коротких диалогах становится уже не так неловко. Юнги вернулся к нормальному питанию, но для него по-прежнему остаётся загадкой то, зачем Тэхён приносит еду в его комнату сейчас. Уже не утро, но ещё и не обед. И… Что это в его руках? Книга? — Я принёс коричные булочки, клубнику с домашними сливками и лимонад! — радостно восклицает Тэхён. — Мы же только поели, — цедит Юнги безрадостно. — Ну, булочки перестанут быть вкусными, если остынут, так что налетай скорее! Они божественные! Обожаю, когда бабушка их делает! — А книга? — Юнги кивает на внушительный томик, зажатый у Тэхёна подмышкой. Мальчишка опускает взгляд на толстенную книгу «Гарри Поттер и Орден Феникса». — А, это? Я тебе компанию составлю, хён. Бабуля переживает о том, что тебе тут скучно, и я полностью с ней согласен. Ты — наш гость, и невежливо будет с моей стороны оставлять тебя одного так надолго. В конце концов, я так долго ждал, когда ты приедешь, а теперь, когда ты здесь, я всё пропадаю то в поле, то на конюшне, то ещё где. Извини меня. Да Юнги, в общем-то, и не против, чтобы Тэхён так и оставался «ещё где». — Я заметил, что ты много читаешь, и, раз ты не хочешь особо никуда выходить, я предположил, что можно вместе и почитать. Я очень люблю читать в этой комнате, кстати, — он запрыгивает к Юнги на подоконник, так и не узнав, согласен ли на такой расклад сам Юнги. — Вот, держи булочку, хён. Только не обожгись, они ещё немного горячие, так что будь осторожен. Возмущению Юнги нет предела, однако он не находит сил озвучить всё вслух. Вместо этого он прикрывает побагровевшее лицо книжкой, зарывшись в страницы «Хоббита». Тэхён располагается полностью напротив него, подобрав к груди худые колени. Из-под подтянувшихся штанин хорошо видно тонкие лодыжки, а голые красивые ступни покоятся совсем неподалёку от стоп Юнги. Мальчишка Ким поправляет на себе футболку в красно-бело-чёрную полоску с чуть растянутой горловиной, из рукавов виднеются худые и длинные смуглые руки с большими ладонями. Есть в нём что-то от нездешней утончённости, свойственной столичным мальчикам, выросшим на светском лоске. Но Тэхён вырос в деревне, и откуда в нём это — не понять. У него руки уже в семнадцать чуть грубоватые, мозолистые, с царапинками то тут, то там. Пальцы длинные — идеал для музыки, — он листает ими странички и поднимает на Юнги взгляд, широко улыбаясь этой своей квадратной улыбкой.

он пришёл читать

ко мне в комнату

Хоби, что мне делать?

он, типа, сидит тут, напротив меня

и лыбится

Надежда, но мир не спасёт: воу Надежда, но мир не спасёт: однако интересно

что тут интересного? мне, вот, не интересно совсем!

пусть, не знаю

в поле обратно идёт

или ещё куда

Надежда, но мир не спасёт: ты хоть это Надежда, но мир не спасёт: не вздумай сказать ему это вслух

ты что, о его чувствах переживаешь?!

а о моих чувствах ты переживать не хочешь?

Надежда, но мир не спасёт: ты злой и ворчливый Надежда, но мир не спасёт: а он кажется добрым и милым

Хосок, блин!

Надежда, но мир не спасёт: можно и без «блин», а просто »Хосок»

просто »Хосок» не получится

сейчас я так тебя ненавижу!

Надежда, но мир не спасёт: мне казалось, Тэхёна ты ненавидишь ещё больше

и мне теперь, что, просто сидеть и

читать с ним?

— Хён, а ты знал, что между фильмом и книгой есть различия? — опустив толстенную пятую часть «Гарри Поттера» себе на живот, Тэхён заговаривает с ним бодрым и приподнятым голосом. Да ладно. — В книге есть сцена в больнице Святого Мунго, а в фильме её нет. Да, именно это Юнги и нужно знать. — Я знаю, я читал «Гарри Поттера». Тэхён на этот ответ только шире улыбается, а через несколько мгновений подаётся вперёд, чуть наклонившись. — Что ты читаешь сейчас, хён? Может, я мог бы у тебя одолжить книгу, как ты её закончишь? Я уже перечитал здесь всё, что мне родители и брат с сестрой привезли, — он оказывается так беспардонно близко, что Юнги приходится вжаться в стенку у него за спиной, дабы они не соприкоснулись губами. Любопытство и бестактность Тэхёна не знают границ! Хотя, чего он ждал от деревенщины? Его и без того большие глаза становятся ещё больше, стоит ему увидеть странички. — Ого! Ты читаешь её на английском? Как круто! Нужно хорошо его знать, чтобы уметь читать на нём! Ты такой молодец! — Кхм, — Юнги прочищает отчего-то резко засипевшее горло. — Я буду учителем английского. — Правда? А меня потом научишь? В моей школе английский не преподают, — ещё бы, — но мой брат с сестрой очень неплохо его знают, и даже чему-то научили меня. Не научу. — Да, научу. — Ух ты! Хён, ты — лучший! — у Тэхёна в глазах что-то прям сияет, вынудив Юнги проморгаться немного тупо. Он соскальзывает с подоконника, оставляя книгу на том месте, где секундами назад примостился задницей. — Хён, ты куда? — В туалет. — А, ой, — на щёчках мальчишки тут же проступает румянец, после чего его улыбка становится более скромной и стеснительной. — Я буду ждать тебя здесь. Как будто Юнги может уйти куда-то ещё, пф! Предлог «туалета» оказывается ложью, просто Тэхёна стало слишком много на квадратный метр, и Юнги спускается на первый этаж чисто подышать, успокоиться, побыть одному. Его босые ноги тихонько шлёпают по полу, который Тэхён драит каждый день, поддерживая чистоту дома. Находясь здесь какое-то время, он с каждым разом подмечает всё больше и больше деталей, каких ещё не видел: например, вчера он обнаружил, что бабушка Тэхёна любит цветы они находятся едва ли не в каждой комнате, а сегодня он замечает полку с фотоальбомами над камином в гостиной. Юнги инстинктивно тянется рукой к тому, что с более новым переплётом, ведь что-то ему подсказывает, что в тех винтажных он не найдёт ничего, что дало бы ему хоть какие-то подсказки к воспоминаниям. Воспоминаниям о Тэхёне. Том их лете. Первые фотографии показывают ему двух маленьких детей: мальчика и девочку — брата и сестру Тэхёна, — намекает ему логика. Все снимки в альбоме, кажется, сделаны здесь, в деревне, и Юнги видит родных Тэхёна верхом на Клевере, видит самого Тэхёна — ещё малыша, гоняющего на трехколёсном велике с выпавшими передними молочными зубками. И где-то через семь фотографий он наконец видит то, что искал, но надеялся не найти. Ему хотелось думать, что все всё напутали, и что Юнги не проводил здесь никакое лето. Но… Вот он, в одних шортиках, ещё с милой детской опухлостью в теле, лежит в траве рядом с мальчиком поменьше — щуплым таким, маленьким, немного младше его самого. И не узнать в этих глазах Тэхёна просто невозможно. В этой улыбке, этой маленькой родинке на кончике носа. Не узнать себя невозможно. «Ты не помнишь Тэхёна? В детстве вас было не разнять вообще. Ты отказывался спать где-либо, кроме его комнаты, и плакал, когда мы увозили тебя в Сеул — так тебе нравилось у него и его бабушки». Он листает страничку фотоальбома дальше; на следующем фото снова он и Тэхён. И Юнги не замечает, чтобы маленький он был чем-то не доволен. Наоборот. Кажется, он даже был счастлив. «Тебе было почти шесть, а ему четыре». Тэхён, кажется, будучи ребёнком, отставал в весе и росте. На фото он выглядит таким щуплым, и ещё более хрупким — в руках маленького Юнги. Зато как сейчас вымахал! Шпала. «Вы так здорово в одном бассейне плескались, ловили в стеклянные банки бабочек и стрекоз, а потом навзрыд плакали, потому что забыли проделать дырки в капроновых крышках для воздуха, чтобы ваши бабочки могли дышать». Посреди двора стоит надувной бассейн, и у Тэхёна нарукавники на щуплых предплечьях. Зачем они нужны — не понять; кто может утонуть в детском надувном бассейне? Юнги рядом с ним, как и сейчас, бледный, плохо поглощающий солнце, что с течением времени стало совсем с ним недружелюбным, перейдя на сторону Тэхёна, чья кожа полностью им зацелованная до нежного золотистого оттенка. «Вы же так игрались… Ты прижимал его к себе и говорил: «Я люблю ТэТэ«». Он, правда, такое говорил? Они с Тэ просто буквально с п а л и в о б н и м о ч к у н а о д н о й к р о в а т и. Это всё равно не считается! Он был ребёнком! «Вы оба так любили лазить по деревьям, как две мартышки, объедали соседскую шелковицу, а потом возвращались под вечер все в кляксах, чумазые, но довольные, как два маленьких слоника». У Юнги с Тэхёном всё щёки замурзанные, пальцы в шелковичном соке, они спокойно лезут по дереву ещё выше, поскольку внизу уже всё выели, проказники. И да, за испорченные новые джинсы мама кричала долго, уж это Юнги помнит точно. «В детстве Клевер катал нас с тобой аж через всю деревню и рисовый холм!» Раньше Юнги казалось, он, скорее, встанет на коньки, чем сядет на лошадь, хотя, что первое, что второе не внушает ему доверия, он одинаково в таких делах плох. Похоже, в детстве ему это удавалось очень даже неплохо. На фотографии он и Тэ в одних шортиках, раскрашены грязью в камуфляж боевых индейцев с перышками на головах, верхом на тогда ещё прытком и сильном Клевере. Он даже не замечает, как улыбается. «Мы всё лето напролёт бесились, когда были маленькими, плескались в небольшом озере допоздна, играли в прятки на сеновале, воровали у соседей черешни и каждый день покупали по порции пломбира, что тёк нам потом по пальцам, поплавившись на солнце». У Юнги весь нос в мороженом. У Тэхёна оно всё на одежде. Но им до лампочки, они очень счастливые, потому что это невероятно вкусно. «Это Чан-и». У Чан-и в малюсенькой пасти пожёванный мячик, который он никак не хочет отдавать ни Тэ, ни Юнги. Маленький такой, весь пыльный чертёнок. Но их. Их прекрасный, игривый Чан-и, которого Юнги не разрешили забрать с ним в Сеул. «Когда ты уезжал тогда в августе, ты плакал и просил меня позаботиться о Чан-и. Я сдержал твоё обещание, хён: я позаботился о Чан-и». Чан-и стоит на задних лапках и принюхивается к отдыхающему на солнышке Клеверу. На следующей фотографии щеночек находится в руках Юнги, а на другом снимке с тем же ракурсом — у Тэхёна. «Тэхён-и ждал тебя в гости каждое лето, всё спрашивал, когда уже наконец-то приедет Юнги, и всякий раз расстраивался, когда становилось ясным, что тебя не привезут к нам». Это что? У них на головах детские горшки на манер ковбойской шляпы?! Поле за ними уже жёлтое, виднеются вдали холмы. Всё сильно напоминает своими декорациями какой-то Дикий запад. Клетчатые рубашки и детские пистолеты, заправленные за пояс джинсов… И поводья Клевера у Юнги в руках. И Тэхён рядом с ним — маленький, улыбающийся всё тем же квадратом, что и сейчас. Похоже, им было весело. «Наконец-то, ты здесь». — Надо было сразу показать тебе альбом, — слышится у Юнги за спиной голос бабули. Женщина медленно вшагивает в комнату, тяжело перебирая ногами, чтобы добраться до дивана. — Хорошим было то лето. Юнги сразу же возвращает альбом на место, густо покраснев, как будто его застукали за чем-то максимально личным. Ну, по крайней мере, отрицать всё более не имеет смысла. Это было. Юнги был здесь. С Тэхёном. И то было их лето. Лето, в котором они были счастливы. Но это ничего не меняет! Юнги теперь совсем другой! — Давайте я помогу Вам дойти, бабушка, — он тут же кидается к старенькой женщине и осторожно подхватывает её под локоть. — Может, сделать что-то нужно? — Ничего, солнышко, не переживай. Тэхён-и уже взял на себя львиную долю моих фермерских забот. Он научился самостоятельно возделывать землю и работать с животными. Он сел за трактор раньше, чем за руль машины его папы, сам убирает и стирает вещи. Тэхён водит… Трактор?! — Наверное, если бы ему давалась готовка, он бы и этим занялся, настояв на том, что я уже в возрасте, и мне нужно больше отдыхать. Юнги не находит, чем на это ответить, помогая женщине опуститься на диван. — Ты не знаешь, случайно, где он сейчас? — М-м-м… Он у меня… Мы… Мы с ним читаем книги, — робко и негромко сообщает он и просто клянётся, что видит, как что-то теплеет в её глазах. — Это хорошо, что он у тебя, что вы вместе проводите время. Тэхён так переживал, что вы не найдёте общий язык, что прошло слишком много лет с того лета, чтобы ты вспомнил его, вспомнил эту ферму и себя на ней. У него здесь нет друзей, — не удивительно, думает Юнги, — и поэтому я очень рада тому, что ты здесь, для него. Ему не хватает общения, он слишком рано стал взрослым и взял на себя кучу моих обязанностей, забыв, что он ещё ребёнок. Это лето… Это лето — ещё одно из тех абсолютно немногих, когда он действительно может почувствовать себя ещё хоть немножко беззаботно. Благодаря тебе. Благодаря тому, что ты тут. К нему нечасто приезжают брат с сестрой или родители, поэтому для него очень важно, что сейчас ты тут. И я хотела бы сказать тебе спасибо за это, солнышко. Юнги отводит взгляд, смутившись от сказанного. — Ладно, солнышко, заболтала я тебя тут. Возвращайся к Тэхён-и, он, наверняка, ждёт. Конечно, ждёт. Сколько лет ждал.

***

Юнги просто не имеет понятия, как Тэхёну удалось завлечь его в это, как Юнги вообще согласился, и ведётся на эти махинации уже весь вечер и начало ночи. Монополия. Всё, что понадобилось Юнги, чтобы позволить себе практически сдаться — чёртова монополия. — Я покупаю этот завод, — довольно голосит он, выставляя в соответствующем квадратике свой «синий домик». Они сидят на полу в небольшом напряжении: Тэхён — сев на собственные подогнутые ноги, голыми пятками упираясь в ягодицы; Юнги — по-турецки. — Давай, нагоняй, а, иначе, банкротом останешься, как в тот раз. Тэхён старается. Злится всякий раз, оставаясь с носом, но старается изо всех сил. Играть в монополию с братом было как-то легче, что ли… У Юнги немного глаза слипаются от сонливости и усталости, и только сейчас он наконец, бросив взгляд на настенные часы, понимает, что ещё немного — и будет начало четвёртого. Утра. Надо бы как-то закругляться, что ли… — Давай, это последний раз — и спать, — предлагает он, зевая в ладошку, что прикрывает рот. — Нет, хён, я должен хоть раз выиграть. — Уже три часа ночи… — Я должен хоть разок выиграть! Я всегда обыгрывал своего брата, а тебя — не могу! Что же это такое? — Тэхён негромок, но его шёпот сильный, обидчивый, колючий. Нужно быть потише, чтобы бабушку не разбудить. Они сидят на полу так долго, что Юнги кажется, будто у него вся задница затекла, и перед глазами всё померкнет при попытке подорвать с земли его тело. Честно сказать, уже и в кровать хочется, поэтому последний раунд уже играет как-то лениво: то ли ему надоело постоянно выигрывать, то ли ещё что. Тэхён ни разу не похож на того, кто прошлым утром проснулся в пять утра, чтобы выпустить кур и наготовить сена лошадям и одной единственной корове, что они держат. Откуда в нём столько энергии — вот, в чём вопрос. Юнги, при том, что за день вообще мало двигается и едва из дома выходит, устаёт почему-то больше него. Немыслимо. — Я покупаю молочную фабрику, хён! Кто бы сомневался? Внезапно, со стороны улицы раздаётся какой-то странный резкий лязг, вынудивший Юнги сразу же утратить любое желание спать и выпрямить сутулую затёкшую спину. Тэхёнова рука при этом зависает в воздухе с «красным домиком» в его пальцах, его глаза округлённые, большие, испуганные, взирают прямиком в побледневшее лицо Юнги. Они выдерживают ещё несколько секунд тишины, чтобы удостовериться, не был ли этот звук каким-то совместным глюком. И вот он звучит ещё раз — неприятный, в меру громкий, пускающий холодные мурашки вдоль позвонка. Они заговаривают одновременно: — Ты это слышал? — Что это за звук? И последующий идентичный звук заставляет Юнги едва ли не подпрыгнуть на том же месте, где он сидит. — Да что это, чёрт возьми? — Этот звук доносится из нашего сада… — сбивчивым голосом проговаривает Тэхён. — Да ладно, кэп? И затем звук следует ещё раз. Такой же резкий, внезапный, режущий. — Это ваш сад! Ты мне скажи, что это за фигня! Такое у вас часто? — Юнги бесится с медленно зарождающейся в нём паники. Тэхён отводит взгляд, громко сглатывая, словно пытаясь подобрать слова. — Ну, говори уже! — Ну-у-у… Я слышал такое уже… Мне… Мне было… Семь? Я тогда учился читать, а родители привезли мне из города книги… Я засиделся… — а с каждым новым предложением его голос звучит всё хрупче и тише. — Тогда была такая же ночь, как сегодня: тёмная, густая. Тихая. И тогда я услышал этот звук впервые… — И что это, мать твою, такое? — Я сильно испугался тогда, да так, что чуть в штаны не наложил. Хотелось спрятаться под кровать и не шевелиться — я боялся, что меня найдут, обнаружат и утащат куда-то в ночь — свой эффект дали те ужастики, которыми я зачитывался… В саду снова что-то скребётся, кажется, под окнами шелестят кусты. У Юнги сухо сразу во рту, слюны напрочь нет. — Но одному оставаться в комнате было ещё страшнее, поэтому я набрался храбрости выйти из комнаты и вписался в дедушку, что поднимался назад в их с бабулей комнату. Он тоже засиделся той ночью в своей мастерской, и тогда мы оба услышали этот повторяющийся звук. Бабушка глубоко спала тогда уже, а я был так сильно напуган, что расплакался прямо в дедушкиных руках. И тогда он рассказал мне о них. О них? — Местные люди довольно суеверны, они считают, что ночью деревней управляем не мы, а… Что-то другое… Не из этого мира… — голос Тэхёна совсем мрачнеет, кажется, от него даже лампочка над головой начинает светить глуше. — Что? Что это за бред? — Юнги, стараясь держаться максимально невпечатлённым и хладнокровным, максимально в этом проигрывает, выдавая свой непокой тоном сорвавшегося голоса, утратившего твёрдость. — Призраков не существует! — Это не призраки, хён… Это… Мы, только… Другие мы… Отражённые ночью. Отражён… Что? — Дедушка старался подобрать максимально доходчивые слова как для ребёнка, чтобы я смог понять… В дом им не зайти, хён, — так он мне сказал. Сказал, что ночью дом — самое безопасное место, но вот то, что за ним… Юнги ни за что не признается, что у него замирает сердце — рассказу Тэхёна всё ещё аккомпанирует этот неприятный лязг по тут сторону окон. — Что это ещё за «другие мы»? — Другой я, хён, и другой ты. Все знают, что темнота скрывает всё самое плохое, самое страшное, и в этой деревне люди верят в то, что ночью по окрестностям ходят другие мы — они. Они имеют всё самое плохое, что есть в нас, фактически, они материальное воплощение всего плохого, что мы имеем. Днём никто из них не беспокоит нас, но ночь — это их время. Им очень не нравится, что мы бодрствуем в их время, и таким образом они хотят это показать. Мы засиделись, хён… Как и той самой ночью, когда я услышал это впервые… — Звук достаточно громкий, чтобы проснулась твоя бабушка, — Юнги сухо констатирует факт, отказываясь во что-либо верить. — Я тогда спросил у дедушки о том же, — он качает головой в согласие. — Звук достаточно громкий, чтобы бабушка проснулась. Но он сказал, бабушка его и не услышит, потому что она уважает их, она спит и не мешает им в их время. — То-есть, что-то злится на нас за то, что мы не вовремя легли спать? — Не просто «что-то», хён, — Тэхён поднимает на него серьёзный взгляд, губы немного дрожат, сердце заполошно бьётся. — Там, на улице, другой я и другой ты. — Но я не живу в этой деревне… — взмаливается Юнги сиплым тихим голосом. — Ты привёз его с собой, хён. В себе. А здесь он вышел. Что-то под кустами скребётся снова. — А почему из дома нельзя выходить? Другой Юнги мне что-то сделает? — Его имя — не «Юнги», хён. «Юнги» — это ты. А то существо на улице — не Юнги. — Тогда, кто же он? — Полагаю, ты можешь сам дать ему имя. Я другому себе дал, хотя не подходил к окнам, чтобы на него посмотреть и познакомиться. Я назвал его «Ви». — И что будет, если я подойду к окнам? Тэхён чуть отклоняется назад, его вид становится в конец мрачным. — Ты разозлишь его ещё больше. — И тебе никогда не хотелось выйти к… К Ви? — Ты прослушал ту часть, где я сказал, что ночью дом — самое безопасное место? Нельзя выходить к ним туда, в ночь. Что за детский сад? — Почему? — Потому что они заберут тебя, утащат в темноту, из которой ты уже никогда не выйдешь. Несколько людей так и пропали, между прочим, никто их так и не нашёл — и след, словно, простыл. Юнги вскакивает на ноги, немного нерешительно. — Зачем ты вскочил? — зашуганно спрашивает Тэхён севшим низким голосом. — Хён? Юнги подходит к своему рюкзаку и отстёгивает один из карманов, извлекая фонарик. — Мы пойдём туда. К Ви. И… И Шуге. — Нет! Ты спятил? Нельзя! Они нас увидят! Они нас услышат! Мы исчезнем, как и те люди! — А тебе, разве, не хотелось бы съездить по физиономии какому-то обмудку, который возомнил, что имеет силы пугать тебя до чёртиков? Я, вот, хочу. Это твоя ферма, твой дом, твой сад и твои поля. Ты их хозяин и днём, и ночью. А не Ви. Идём! На самом деле, Юнги не настолько храбрый, как на словах. Что-то в истории Тэхёна, насколько бы она нелепой ни была, показалось ему действительно жутким. Он обхватывает мальчишку Кимов за запястье и ведёт за собой, и не то чтобы Тэхён как-то стремился вырваться — наоборот, он приклеивается к Юнгиевому предплечью, не отходя от него ни на шаг. — Юнги, давай вернёмся! — заговаривает он с ним шёпотом. Но Юнги его не слушает, он спускается вниз по лестнице и уже совсем скоро оказывается у парадной двери. — Давай вернёмся, пока ещё не поздно… Юнги эффектно включает фонарик и выходит в ночь, отворив дверь. Где-то со стороны сада всё так же звенит этот внезапный звук, и Юнги, сделав глубокий вдох, набирается храбрости, чтобы двинуться ему навстречу. Он упускает момент, когда прекращает чувствовать руку Тэхёна в своей, и продвигается к саду уже самостоятельно. Вместе с повторяющимся лязгом надвигается ветер — ночной, прохладный, бегущий по спине табуном мурашек. А затем с порывом ветра звук повторяется, и по мере того, что Юнги движется к цели, он становится всё громче. Где-то рядом он слышит шёпот — кто-то зовёт его по имени. «Юнги». В страхе он оборачивается и натыкается на Тэхёна, на лице которого расцветает улыбка, которую он прикрывает тыльной частью ладошки, прыская от смеха. Не удержав равновесие, Юнги валится задницей на мягкую траву. Идиот! Какой же он кусок идиота! — Хён, ты что, серьёзно мне поверил? — Нет! — чертыхается Юнги, благодаря ночь лишь за то, что она скрывает те багровые пятна стыда, какими он покрылся. — Ты!.. Ты придурок всё равно! — Ты поверил! — Ни фига! — Это так дверца в сарае скрипит, где мы всю садовую утварь держим. Она сегодня с петель слетела, и потому издаёт такой звук. Отбитый! — Ты, действительно купился на историю про «других»? Это моя собственная история, я написал её, между прочим, несколько лет назад. — Из тебя никудышный писатель, — зло гарчит Юнги и игнорирует вытянутую ладонь, что приветливо подали ему в помощь. Сам встанет. — Хён, прости! Я не думал, что всё так обернётся! Тэхён принимается извиняться, частить о том, что он перегнул палку, но сегодня у Юнги больше нет желания его слушать, поэтому он торопливо возвращается в дом, быстренько скидывает в коридоре обувь и добирается до своей комнаты, зычно хлопнув дверью. Господи, побыстрее бы лето подошло к концу!

***

Юнги игнорирует его несколько дней, несмотря на все попытки Тэхёна ещё попросить прощения и как-то подмазаться, принеся к Юнги в комнату что-то вкусное. Бабушка, заметив между ребятами какое-то тяжёлое напряжение, решает деликатно подтолкнуть их к примирению, если между мальчишками кошка пробежала — ведь никто из них не говорит, в чём дело, единственное, Тэхён выглядит как-то виновато, а Юнги — Юнги выглядит отстранённо, предпочитая затыкать уши наушниками. — Вы бы на рыбалку сходили, пока дожди не пошли, мальчики. У нас в озере в лесу водятся окуни, — она выбирает подходящий момент, Юнги с Тэхёном оказываются в одной комнате, и робко заговаривает с ними. — Вот, наловите окуней, а я вам их приготовлю! Можно даже прямо на костре! Ну, что скажете? Юнги как-то неудобно отказывать Тэхёну при его бабушке, и поэтому ничего другого ему не остаётся, кроме как согласиться. Так он и оказывается в лесу, в который его уже какое-то время звал Тэхён. — Озеро у нас хорошее, а вода в нём чистая-чистая! — Тэхён — снова радостный, снова счастливый — с прекрасным настроением делится с Юнги информацией, которая ему и не интересна особо. Он согласился пойти на рыбалку только из-за Тэхёновой бабушки — она очень милая женщина, которая любит и опекает внука. — И я даже знаю хорошее место! Папа всегда там ловит, как приезжает сюда. Правда, в последнее время, он приезжает редко… — Только без твоих фокусов, — сухо фонит Юнги, перебрасывая из руки в руку чемоданчик со снастями, блеснами и рыболовными крючками, пока Тэхён несёт в чехле складные удочки. Мальчишка Ким сразу розовеет в щеках и отводит виноватый взгляд: — Я же уже извинился, хён. Прости, это было глупо… Ты сам знаешь, я сильно переживаю за этот случай — ты со мной несколько дней после него не разговаривал. И Юнги бы продолжил! — Иногда мне кажется, я разучился с кем-то дружить. Оно и видно, что у него нет друзей! Погода сегодня пасмурная, но тёплая, уже завтра обещали дождь. А оттого комары здесь становятся ещё более агрессивными и жестокими — Юнги не счесть, сколько раз его уже искусали, всё тело чешется, пока успокаивающей мазью не смажешь. На месте они оказываются уже через несколько минут, и Юнги наблюдает за тем, как они выходят на деревянный пирс — достаточно широкий, чтобы на нём было комфортно им обоим (хотя, с Тэхёном Юнги не будет комфортно никогда). У него по началу даже дыхание спирает: не озеро — целая лагуна, гавань, и вода здесь, как Тэхён и говорил — чистая, словно слёзы, — в ней видно камни на дне и рыбок, что подплывают ближе к пирсу, а мелкие — так сразу косяком! — Тут здорово, правда? — интересуется Тэхён, мягко посмотрев на завороженного Юнги. — Здорово, — мямлит он в ответ, пытаясь насмотреться на эту диковинную красоту природы. Пока Тэхён собирает удочки и продевает в петельки леску (и, вау, у него даже имеются два спиннинга!) Юнги занимается тем, что разворачивает наживку — червей, которых этим утром выкопали в саду, и запаренный горох. Признаться, Юнги лет сто не был на рыбалке, а в последний раз, когда был, ходил за компанию с Джин-хёном, потому что тому это нравится. А теперь с ним ходит Намджун, но так — без собственной попытки что-то словить. А то ещё удочку утопит, там, или ещё чего. Он уже поймал свою самую крупную рыбу. — Ай! — Юнги шипит от тупой боли в пальце — так отвлёкся от своих мыслей, что не осознал, как неосторожно обошёлся с острым крючком, что намеревался привязать леской. В подушечку вогнал. Тэхён реагирует на его всхлип, поднимает голову и с нешуточным беспокойством переключает на него всё своё внимание. — Что такое, хён? — Я вогнал себе в палец сраный крючок! И как мне его теперь вытащить? — О, подожди, я сейчас его вытащу, не переживай, хён, — Тэхён двигается к нему ближе, они оба сидят на сухих досках, подмостив под пятые точки плед. Ещё бы, Тэхён не умел вытаскивать крючки! Каждый день этим занимается! — Когда я был маленьким, я однажды наступил на такой, и вогнал в пятку. Было больно. Ещё бы. — Мне бы, после такого, навсегда желание рыбачить бы отбило. — Ну, что ты? Я люблю рыбачить, а тот инцидент просто останется в копилке моей памяти как напоминание быть более осторожным и последовательным. Его ловкие пальцы деликатно обхватывают краешек рыболовного крючка в области малюсенькой петельки и с хирургически точным и аккуратным движением вынимают из эпидермиса острую часть. Снова тупая боль, проступает капелька крови через ранку. Юнги не из тех, кто потерял бы сознание от её вида, но то, что он видит далее, точно лишает его, если не сознания, так дара речи. Тэхён. Тэхён подносит его палец к своим губам. И как-то нежно то ли целует его, то ли кровь всасывает, слегка зализывая ранку с самим невинным взглядом на всём свете. Подождите, что? Он сейчас взял Юнгиев палец себе в рот? — Ч-что ты делаешь? — он тут же возвращает себе руку, прижимая её к грудной клетке так, словно над ней учинили что-то ужасное. — Так быстрее заживёт, хён, — и улыбается так ласково, как будто только что и не облизывал ему саму подушечку, не целов.. Юнги знает — он весь покраснел от такого, — это ощутимо тем, как горит шея и лицо. Он отворачивается от Тэхёна, дабы ещё больше не смущаться от того, что случилось, как-то грубовато приделывает злосчастный крючок к леске, тянется за наживкой, и уже через несколько минут спокойно блюдёт свой поплавок. Но Тэхёну отдать должное нужно — уже не болит и нет крови. Он бросает на мальчика косой взгляд: тот так же на стороже держит удочку с лёгкой улыбкой на губах. — Бабуля очень вкусно готовит окуней, хён, тебе понравится! Юнги и не сомневается, что окуней Тэхёнова бабуля готовит вкусно, поэтому тихонько мычит в форме ответа, сообщая мальчишке о том, что понял его. Ещё через полчаса у них наконец начинает клевать, и Юнги гордо вытаскивает из воды собственноручно пойманного окуня. — Ух ты, хён! Ты молодец! Такой большой, — Тэхён радуется этому так, словно сам и поймал рыбу, оценивая размеры улова: первая и сразу внушительная. Но больше, увы, Юнги так не везёт, на крючок попадается что-то мелкое, незначительное, и спасибо что вообще попадается, в то время, как Тэхён вытаскивает окуней одного за одним. В чём его секрет, блин? Дуракам везёт? Он снова в своей идиотской фермерской шляпе из соломы, в одной из местами рваных рубашек и нелепых, совсем немодных джинсах, которые никогда не жалко испачкать. Юнги утирает пот, что течёт ему по виску, тыльной стороной ладони. Воздух влажный, душный, и близость к водоёму как-то крайне мало спасает. Он давно не находился на улице так долго, уже даже отвык от того, как неприятно может липнуть к коже ткань собственной одежды. Всё хочется снять вместе с эпидермисом — кости проветрить, кровь остудить. — Так жарко… — заявляет Тэхён ноющим тоном, как будто сумел прочитать Юнгиевы мысли. — Мгм, — монотонно соглашается с ним Юнги, накручивая обратно леску на спиннинг, чтобы выловить… Ничего. Наживку сожрали, а на крючок так и не повесились. Досадно. Кажется, к этому моменту вся рыба куда-то расплылась уже. Может, ей тоже стало жарко, хотя такое, скорее всего, невозможно. Уже как-то не ловится ни ему, ни Тэхёну, и пора бы сматывать удочки в прямом смысле этих слов и собираться домой. На ужин им выловленного хватит уж точно, а Юнги хочет того, своего первого окуня. Он уже собирается подниматься на ноги и действительно собирать всё назад, как Тэхён предлагает ему нечто такое, о чём он вообще никак не думал: — А давай искупаемся? — Чего? — Юнги переспрашивает, как будто не расслышал его в первый раз. — Давай искупаемся, хён, — повторяет Тэхён с радостной улыбкой, уже стаскивая с себя эту уродскую шляпу и рубашку, оголяя поджарое туловище с бронзовой кожей. Тэхён худощавый и сейчас, его плечи не такие могучие, как могло показаться по началу, но на предплечьях заметен неброский рельеф мышц — результат работы по хозяйству. На спине, то тут, то там покрытой маленькими милыми родинками, проступает нить позвонков, и рёбра под кожей заметны, но совсем невыразительны. Нельзя назвать живот совершенно плоским, он какой-то по-детски мягкий, как и щёчки, но это не означает, что под кожей имеется хорошая такая прослойка жира, нет. Он просто мягкий, как и, в принципе, весь Тэхён. Он… Он действительно раздевается. Тот самый Тэхён, что смущается слова «туалет», сейчас без зазрений совести разбирается с джинсами и тем, что под ними, являя Юнги свою тугую подтянутую задницу и болтающийся между длинных худых ног мягкий член. Боги. Юнги тут же отворачивается стеснительно. — Хён, ты чего? Чего он? А, действительно, чего это он? Не в первый раз уже видит голое мужское тело, однако что-то срабатывает в нём паникой. — Ничего, — бурчит он тихо, сомневаясь в том, услышал ли его Тэхён. Раздаётся всплеск воды; Тэхён спрыгнул в воду вот так, голышом, позабыв о том, что он не один, тут есть Юнги. — Хён, иди сюда! Вода просто потрясающая! — Не пойду я к тебе. — Ну, хён, не будь букой! Тебе же тоже жарко, а так сразу освежишься. Когда в последний раз ты плавал? Когда ещё кожа так на солнце не реагировала. — Ты боишься? — Ничего я не боюсь! — В детстве мы плескались в этом же месте… Так символично, — с проскакивающей ностальгией в голосе подначивает его Тэхён. Мальчишка ворошит мокрые волосы, что под воздействием воды стали цвета тёмной пряной карамели. Он улыбается, слегка дразнясь, тестируя Юнги на прочность, чуть отплывает вглубь озера, удерживаясь на поверхности. Юнги прикусывает губу и медленно стаскивает с головы кепку. Щёки ещё пылают, взгляд неуверенный. Он, вообще-то, раздевается догола только перед кем-то, кого хочет трахнуть, но никак не перед Тэхёном. Максимум, перед Хоби, ибо, чего он там не видел, Господи? — Хён, мы же оба мальчики, ничего такого. Как раз в этом-то и вся соль. Как-то Юнги всегда умудрялся втрескаться в душу, чей обладатель имел упругий и тугой зад и член спереди. Узнай обо всём, что происходит, Хосок, он бы знатно поиздевался над Юнги. И вся защита просто долой. Потому, да, ничего такого. Вся одежда падает на деревянные доски пирса, пока Сам Юнги не скидывает в кучу последнее — трусы. Он вшагивает в воду, сразу погружаясь в неё с головой, и тело остывает почти мгновенно. Волшебство. Он выныривает для глотка воздуха и подплывает ближе к Тэ, что кивает ему одобрительно. — Хён, скажи, что здесь здорово? Ага, здорово. — Давай нырнём на счёт три? — Это ещё зачем? — Ну, давай. Это весело. Да, очень весело разглядывать друг друга голыми под водой. — Ладно, — Юнги соглашается на авантюру без особой уверенности. Считают они вместе, а затем на последнее «три» погружаются в воду. И слух окутывает относительная тишина, и только глухой шум воды в ушах мешает ей стать абсолютной. Юнги осторожно открывает глаза, чтобы обнаружить улыбающегося ему Тэхёна, находящегося чуть ближе вытянутой руки. Мальчик тянется к нему пальцами, мягко касается предплечья. Какой-то интимный, личный жест. И настолько же нежный, как те губы, что касались травмированной подушечки. Они пялятся друг на друга вот так, с касанием, до тех пор, пока не заканчивается воздух. А вместе с воздухом заканчивается и вторая неделя лета.

***

Иногда Юнги кажется, он торчит здесь больше месяца: столько всего за это время произошло. Однако, сейчас, когда начались сильные дожди, всё кажется немного иначе. Рутина Юнги не изменилась, он, как сидел в своей комнате, так и сидит, только ощущение появилось, будто в сутках прибавилось часов. Или, может, так кажется потому, что теперь Тэхён почти всегда в доме, всячески донимает Юнги всякими «а давай…»? Юнги не хочется никаких «давай», ему хочется, чтобы поскорее уже закончилось это лето, и он уехал обратно домой. Он выглядывает из окна, осторожно наблюдая за худой фигурой в жёлтом дождевике, что прикатывает во двор велосипед, вернувшись с магазина. Весь грязный, весь мокрый, но улыбается без конца — мороженое для хёна купил, и дождь ему ни по чём, если только Юнги улыбнётся. Складывается впечатление, что после того дня на озере что-то между ними изменилось, и изменилось так, как Юнги вовсе не хотелось: теперь Тэхёна в разы больше рядом, он ещё более громкий и надоедливый, навязчивый, смотрит на него со звёздами в глазах. Прётся в чёртов магазин на чёртовом хуторе в чёртов дождь. Потому что Юнги заговорил внезапно о мороженом. Тэхён «обсыхает» в комнате Юнги, припирается к нему с бабушкиными булочками и горячим чаем и громко шелестит почти у уха о том, что там будет на обед. А глаза большие, яркие, смотрят с искорками. Всё те же невинные, мягкие, удивительные в своей наивности. Единственное развлечение и отдушина — видео-звонки с Хосоком, которых стало немного чаще. «Ну-с, как там Тэхён?» — а Хосок сразу понимает, куда бить и как настроение испортить. Юнги фыркает и запрокидывает назад голову от раздражения. — Как дожди начались, так ни на пять минут меня не оставит. Крутится тут всё время что-то себе, приходит ко мне почитать со своим печеньем и чаем-что-они-сами-с-бабушкой-сушили. Я уже давно понял, что тут всё домашнее, незачем каждый раз акцентировать внимание на том, какой он молодец, умничка, хозяйственный, на все руки мастер. «Он просто гостеприимный, ты же к нему приехал в гости, всё-таки. Его заботит, чтобы ты хорошо и качественно кушал, много пил, хорошо спал и приятно проводил время». — Да, но я не нуждаюсь в том, чтобы меня развлекали! «А у тебя там есть, чем ещё развлечься? Ну, закончишь ты «Властелина колец» читать, что дальше, хён?» — Я найду, чем мне заняться, поверь. И для этого мне вовсе не нужно, чтобы этот Тэхён постоянно был рядом! Может, не знаю, у меня внезапно игривое настроение, и хочется как-то напряжение снять, а тут он со своим «а ты знал, что книга отличается от фильма?» — Юнги пытается спародировать тот же мальчишкин тон и позволяет себе говорить достаточно громко, вовсе позабыв, что сейчас очень даже время, чтобы Тэхён заявился к нему с ещё какой-то хреновиной. Может, он вообще уже сейчас под дверью стоит и войти не осмеливается, потому что, там говорят о нём, о том, какой он приставучий селюк в этой своей уродской шляпе из соломы, с полевым загаром и грязной землёй на руках. Руках, которые сейчас трясутся, силясь не пролить чёртово какао в кружках — покупное, Nesquik, как любили в детстве. И горло душит. Слезами. «Но, хён, ему тоже скучно». — А я сюда развлекать приехал, или как? Хотя, видимо, это так, раз он тупо все эти годы ждал, когда же я наконец вернусь к нему и его собаке. Его собаке. «Я считаю, что ты нагоняешь. Вы — два человека, которым необходимо больше общения». — Если он тут так скучает, ему так не достаёт разговоров с людьми, так пусть просится в Сеул к родителям! Чего на ферме жить, где никого нет и не бывает? Или он так не нужен своим родителям, что они решили от него избавиться, оставив здесь? «Ты этого не знаешь, хён. Тебе нужно успокоиться. Очевидно, у вас действительно недостаток здравой коммуникации, и ты, как всегда, упрямишься вхождению кого-то нового в твой круг. Я всё ещё хорошо помню, как и сам натыкался на такого тебя, зверевшего от одной моей улыбки, но глянь на нас сейчас: ты говоришь о подобной проблеме со мной. Со мной, хён. Однажды ты дал шанс мне. Я уверен, ты можешь дать шанс и Тэхёну. Да, у вас с ним мало тем для общения, да, он настолько же громкий и неусидчивый, как и я, но не забывай, что у него, как и у меня, могут быть и имеются свои тараканы в голове, и он делает всё возможное, чтобы ты их только не увидел». Юнги всё ещё помнит. Он помнит, каким сложным в самом начале было общение с Хоби, как точек соприкосновения было крайне мало, и во многом просто помогали друзья, у которых имелось божественное терпение. Сейчас, глядя на Тэхёна, Юнги никак не может заметить тех связующих ниточек, по которым можно было бы прийти друг к другу, и проблема заключается в ещё одном: он не пытался их найти, настроив себя негативно по отношению к мальчишке Кимов ещё до того, как родители привезли его на ферму в деревню. «Ты не изменишь решение своих родителей, ты уже просто по факту там, хён. Нам тебя не достаёт тут, это факт. Не хватает лично мне, мне бы хотелось гордо быть с тобой одинокими вдвоём, пока Джин выбирает для Намджуна парные браслеты на манер обручальных колец, а Чонгук кружит вокруг Чимин-и и отпугивает от него всех посторонних, надеясь наконец получить одобрение и принятие его чувств. Мне не хватает того, чтобы мы вместе гнали с них и с того, что у нас никого нет. Но ты там, Юнги, и этот факт не изменится». Юнги молчаливо поднимает взгляд в глазок камеры. «Ты должен постараться найти плюсы в том, что ты там. Найти плюсы в Тэхёне». А такие в нём могут быть? «Как по мне, он очень милый, добрый и светлый мальчик, да, воспитанный бабушкой, да, выросший на ферме, а это значит, что в нём ещё есть что-то н а с т о я щ е е, не изгаженное, не использованное, не изуродованное обществом и общественными безликими массами с одинаковыми амбициями. У него его ещё те, чистые мысли и намерения». Юнги сжимает губы в тонкую полоску, стараясь уловить зерно правоты в словах Хосока. «У тебя впереди всё лето. Ну, хорошо, за вычетом уже семнадцати дней, ладно. Выбор остаётся за тобой: продолжить кукситься, продолжить отталкивать Тэхёна или попробовать. Если не подружиться с ним, так хотя бы понять, узнать его иные стороны, кроме тех, что он показывает тебе так неумело и отчаянно, но без плохого умысла. Может, да. Может, ты — одно из самых великих событий в его жизни, и он ждал твоего приезда, и что в этом такого? Для меня ты — тоже большое событие, хён. Сейчас ты очень даже можешь сделать его — своим событием, хоть мелким, хоть большим, и только тебе решать. Но не решай, не попробовав, хён». Попробовать? «Сейчас ты хочешь, чтобы лето поскорее закончилось, но я уверен, что в конце августа ты будешь надеяться на то, чтобы оно не заканчивалось никогда». Юнги так не думает. Кажется странным, что Тэхён всё ещё не стучится к нему, не зовёт на ужин и не рекламирует ему по ходу бабулин таккальби поккымбап, который обещала приготовить женщина. Юнги поглядывает на двери, прислушивается к шуму в коридоре, но ничто не похоже на шаги, — только лай выкупанного Чан-и, которого забрали в дом, — на улицу обратно просится. Юнги решает не ждать приглашения, подумав, что у Тэхёна могли найтись какие-то дела; это нормально, Тэхён не каждый раз приходит к нему с приглашением на трапезу, иногда он занят, и не то чтобы он обязан отходить, покинуть все свои дела, для того чтобы постучаться с громким «хён, бабушка позвала нас к столу, пойдём кушать». Поэтому он тихонько проделывает свой путь на кухню, Чан-и, что уже немного приучен не набрасываться на Юнги от счастья, семенит за ним, виляя хвостом. А Тэхён уже сидит за столом. Какой-то рассредоточенный весь, понуро колупает палочками кусочек острой курицы в тарелке. Нос красный, ещё немного шмыгающий. У него аллергия, или он?.. Юнги присаживается рядом тихонько, пытаясь следовать всему, что сказал ему Хоби. Терпение. Шанс. Однако Тэхён ни разу к нему не поворачивается, как-то совсем вжавшись в стул. — Тэхён-и, деточка, что-то не так? — голос его бабушки обеспокоенный, взволнованный. Складывается впечатление, что она давно не видела Тэхёна таким… Расстроенным? Может, и никогда не видела. — Да нет, бабуль, я просто… Не особо голоден, — ощутимо, что улыбку он из себя выдавливает, даже если она адресована ей. — У тебя что-то болит? Юнги молчаливо переводит взгляд с женщины на мальчика. — Нет, ба, не переживай, со мной всё хорошо. — Ты, наверное, сильно утомился за последние дни, — она тянется сухой маленькой ладошкой, чтобы дотронуться до лба внука. — Наверное, — глухим шёпотом шелестит он, не отрывая взгляда от своей тарелки и так и ни разу не посмотрев на Юнги. — Я, наверное, пойду к себе… — Не посидишь с нами с Юнги за ужином? Отвечает Тэхён не сразу, словно отыскивая в себе резкость, с которой можно будет произнести «не посижу». — Нет, — он поднимается и кланяется с опущенной головой ей. А затем Юнги — как старшему. У Юнги тоже почему-то пропадает аппетит; атмосфера на кухне становится какой-то прохладной. Предположений о том, что это сейчас было такое, может быть много, но в голову Юнги сразу приходит одно. Тэхён всё слышал.

***

Кажется, нужно радоваться: его никто не донимает, никто не наяривает, не вламывается ни с какими вкусностями и книгой, не зовёт его ни в какой лес, не выманивает на улицу, канюча погонять с ним на велосипедах по округе потому что хён-сегодня-нет-солнца-и-такой-прекрасный-день, не трещит о своих заслугах и том, что входит в бабушкин конкуксу. Кажется, у «свободы» приятный вкус. Но в конце он горчит. Поведение Тэхёна позволяет Юнги убедиться в том, что Тэхён его слышал: это заметно по тому, как мальчишка Ким его избегает при любом взаимодействии, а если без него никак (потому что бабушка рядом, смотрит, наблюдает), минимизирует всё, что только можно свести к минимуму. И не смотрит больше в глаза. Ни разу. Улыбки неискренние, похожие на тень. Слова короткие, быстрые, выстрелами. Взгляд больше без искр. И дискомфорт. У Юнги от этого как-то на душе противоречиво неспокойно. Он, вроде, этого и хотел: чтобы Тэхёна — тот самый минимум, как есть теперь. Однако всё кажется каким-то… Неправильным? Странным? Не таким? Если Тэхён его слышал, остаётся лишь гадать, сколько ему известно: часть или всё? Юнги чувствует себя особенно некрасиво, обнаружив в мусорном контейнере искромсанную соломенную шляпу — ту самую, убогую, что сидела на Тэхёновой макушке. Пусть лучше солнце будет печь ему голову до тепловых и солнечных ударов, чем его снова назовут в ней уродом. — Тэхён-и, а что не так со шляпой? — бабушка заговаривает с ним с удивлением и тревогой. То, что ранее было соломенной шляпой, покоится в её руках, будучи вытащенным из корзины. Тэхён только косится на изделие, видавшее виды, и пожимает плечами. Это не похоже на Тэхёна. Он очень бережен к тому, что носит. Он будет носить то, что есть, пока не вырастет с них, они не станут малы или совсем не износятся до дыр. — Я больше не хочу носить её. — Почему? Потому что он в ней — уродливый, приставучий селюк, в жизни которого ничего не происходит. — Просто не хочу, бабуль. И без неё он — жалкий фермер, для которого приезд Юнги — самое важное событие за последние несколько лет. Он выходит из комнаты, оставляя бабушку в недоумении. Юнги, немного покраснев, осторожно наблюдает за этим со стороны. Немного растерянно, бабушка медленно подходит к Юнги, а у того что-то внутри прям холодеет. — Солнышко, ты не знаешь, случайно, что это с ним? У вас двоих что-то случилось? Юнги не может просто взять и сказать «боюсь, что Тэхён мог услышать мой разговор с другом, в котором я говорил, как уродливо Ваш внук выглядит в этой уродской широкополой шляпе и какая он надоедливая деревенщина». Он делает, как Тэхён — просто пожимает плечами.

***

Юнги и не лежится как-то. Он переворачивается с бока на спину, пялится в тёмный потолок и шумно вздыхает. Вроде, уже и на ночь попрощался, пожелал добрых снов Тэхёну и его бабушке, а сна как-то ни в одном глазу. Он выходит в коридор в своей пижаме: клетчатых штанах, oversize футболке и носках. Тихонько шлёпает ступнями по чистым коврам, которые сегодня выбивались и чистились Тэхёном. В кухне всё ещё горит свет, несмотря на то, что время на часах уже за полночь. Юнги входит в помещение под предлогом налить себе немного холодного молока в стакан и застаёт Тэхёна и бабушку за лепкой внушительной партии манду, которые женщина хотела наморозить на будущее; делать их свежими часто у неё уже не получится — суставы в руках болят, отказываясь работать с тестом. Сегодня она отдала много сил на то, чтобы всё подготовить. — Солнышко, — она заговаривает с ним с теплом в голосе, улыбка её мягкая, тёплая, заботливая. А вот Тэхён на него взгляд не поднимает. Заметно лишь то, как плечи сковывает напряжение. — У тебя всё хорошо? — Мне… — Юнги бесшумно сглатывает, отрывая взгляд от мальчишки Кимов. — Мне не спится… — он кратко пробегается глазами по тому объёму работы, что ещё остался. Кажется, им не будут лишними ещё одни руки. — Я… Я вам не помешаю, если присоединюсь? Кажется, будто это станет тем, что заставит Тэхёна сейчас же встать и выйти из кухни, чтобы только рядом с Юнги не находиться так близко и так много. Ведь Юнги же этого хотел: чтоб Тэхён от него отстал. Однако Тэхён продолжает делать всё как-то на автомате, слепливая корявые пельмешки, как может, иначе бабушка будет здесь сидеть одна до самого утра, а этого он допустить никак не может. Он поможет ей, даже если Юнги будет здесь. — Ни чуть, солнышко! Юнги неловко присаживается за стол, отодвинув старую табуретку. — Что я должен делать? — Всё просто, смотри, — женщина принимается инструктировать его, пока Юнги то и дело бросает виноватые взгляды в сторону Тэхёна, молчаливо лепившего пельмень за пельменем. Немного разобравшись, что к чему, Юнги приступает за работу, первый раз набрав слишком много начинки, а во второй, силясь не повторять предыдущих ошибок, набрав слишком мало. Его манду выходят не менее уродливыми от Тэхёновых, им не сравниться с тем, как ловко, быстро и аккуратно их делает Тэхёнова бабушка — ничего не торчит, тесто не рвётся, оно хорошо скреплено по краям. Ну, зато они запросто могут посоревноваться между собой за звание самого «Безрукого». И Юнги победит, ведь у Тэхёна не выходит только готовить, а список Юнги может всё пополняться и пополняться. — Ты молодец, — он получает похвалу от бабушки, которую, как сам считает, вовсе не заслуживает. — Спасибо, — отвечает он тихонько, словив себя на мысли, что взгляд в этот момент снова метнулся к Тэхёну. Всё кажется, что он вот-вот встанет и уйдёт, и тогда говорить бабушке, что Юнги тут не при делах, будет уже слишком подозрительно, когда тут сама атмосфера трещит по швам от электрической лжи. Юнги тут ещё и как виноват. Он облажался так, как это называют «по полной». Какое-то время проходит вот так, в тишине, с односторонними поглядываниями Юнги в сторону Тэхёна. Кажется, работы потихоньку становится меньше, Юнги, хоть медлителен, но всё же по-своему полезен, с ним процесс идёт хоть чуточку быстрее. И уже начинаешь привыкать, немного расслабляться во всей этой неловкости, но тут бабушка, устало вытирая лицо полотенцем, сообщает им, что устала и пойдёт отдыхать. — Вы тут сможете закончить? — Д-да, — осторожно отзывается Юнги, тогда как Тэхён уже встаёт, собираясь проводить женщину в её покои. — О, милый, я дойду сама. — Точно? Ба, тебе не стоило засиживаться допоздна. Я бы сам всё закончил. Прошу, отдыхай побольше, ты уже не в том возрасте, чтобы пренебрегать сном, дабы что-то наготовить, — Тэхён смотрит на неё взволнованно, серьёзно, осторожно придерживает за локоть, думая всё-таки не послушаться и провести её. — Точно, Тэхён-и. Я уверена, вы быстро вдвоём справитесь. У тебя хороший помощник. Тэхён игнорирует последнее услышанное, опускаясь назад на своё место. Женщина моет в умывальнике руки, целует внука в лоб, заботливо ерошит Юнги волосы и выходит из кухни, пожелав замечательных снов. В коридоре слышатся её медленные шумные шаги, а когда они затихают, у Юнги в горле пересыхает сразу. Они с Тэхёном остались одни. Не то чтобы Тэхён мог отсюда как-то сбежать, когда у него есть работа, но дискомфорт ощутим в каждом глотке воздуха. Дискомфорт и что-то посильнее обиды. — Ты не обязан тут сидеть, хён. Можешь идти спать, я сам всё сделаю, — заговаривает Тэхён через мгновения мучительно тяжёлой тишины. И даже в такие моменты он не забывает вежливо обратиться к нему с почтенным «хён», выдерживая этикет до самого конца. Юнги не заслуживает даже тех крох холодной вежливости. — Я хочу остаться и помочь, — удивительно, что предложение выходит цельным, а не изжёванным на корне языка волнением. Тэхён до сих пор на него так и не посмотрел, тогда как Юнги регистрирует всё больше и больше оказанного сосредоточенного внимания конкретно на мальчишке. — Как хочешь, — цедит он, зачерпнув ложечкой немного начинки и поместив её на тесто. Неловкость и напряжение уже не могут стать ещё больше. Но становятся. Юнги защипывает края теста своего кривого манду, после чего откладывает его в сторону к остальным. Хорошо видно, какие из них слеплены бабулей, а какие — Тэхёном с Юнги. В момент, когда атмосфера становится совсем невыносимой, Юнги понимает, что это тот самый момент, чтобы извиниться. За такое извинения не примешь, конечно, но попытаться можно. Он хотел, чтобы Тэхён был не таким назойливым рядом с ним, но никак не добивался того, чтобы мальчишка и голову в его сторону больше не повернул. — Я хотел бы… — «извиниться» остаётся прямо там, ещё на языке, ещё тёплым, застревает в горле, стоит ему робко начать, как Тэхён заговаривает с ним спокойным голосом: — Наша семья очень небогата, — и продолжает лепить новый пельмешек, сосредоточено скрепляя тонкие края теста. — Можно сказать, мы все родом отсюда, кроме мамы — с ней папа познакомился в Сеуле, и потом родились мы: я, мой младший брат и сестра. Мы всегда жили скромно, а бывали времена, когда родители элементарно не тянули и то, что мы считали «скромно», поэтому нас часто оставляли с бабушкой. Затем у отца выгорело с более-менее удачной работой, и появился шанс уехать в город, жить там, учиться… Мои мелкие загорелись этим, мечтали о том, чтобы раззнакомиться с ребятами из города, учить корейский-корейский, как в дорамах, которые стали так популярны… И в тоже время, сеульская квартира мамы не была рассчитана на такое количество людей, а их зарплаты не хватало, чтобы снять новое жильё, оплачивать нам обучение и снабжать едой. Пришлось делать выбор. И я решил, что мелким это нужнее, они — наше будущее. Сестра всё говорила о том, как хотела стать доктором, а брат — научиться петь, танцевать и на чём-нибудь играть, чтобы в айдолы пойти. Для меня их мечты важнее своих. Что это он такое рассказывает? — Поэтому я остался здесь, в деревне, на ферме, с бабушкой. Заранее зная, что ничего грандиозного меня в жизни не ждёт. Юнги и не замечает, как прекращает что-то лепить, пока Тэхён, наоборот, клепает и клепает, как машина, продолжая свою историю: — Я старался не огорчаться, меня оставили на бабушку, которую я всегда любил. Мне нравилось это место, насколько бы мне как ребёнку, как подростку ни было здесь скучно. Я любил это место и всегда думал, что всё ничего — мама с папой делают хорошее дело, они заботятся о своих детях, обеспечивают их будущим, в котором нет места бедности, где варишь бульон из одних и тех же костей по нескольку раз. Я радовался тому. Убеждал себя в том, что редкие приезды моей семьи сюда — это потому что родители трудятся на нескольких работах, а брат с сестрой усердно учатся, потому что однажды их будут ожидать сложные экзамены, и на них возложены большие надежды. Они нас всех вытянут. Наша семья больше не будет нуждаться. Сначала они звонили каждый день, рассказывали, как проходил их день, что они видели, что кушали, где бывали, с кем познакомились. У Юнги ком образуется в горле, он несколько раз моргает, усиленно задышав, тогда как Тэхён сохраняет поразительное хладнокровие — кажется, давно уже оплакав то, что накипает периодически. — Затем звонки стали реже. И я твердил себе, что это нормально, научился не ждать их сутками, научился помогать бабушке, вести хозяйство, работать в поле и саду… И это было нормальным. Мне хотелось верить в то, что так и должно быть. Бабушке уже многое тяжело даётся, в какой момент вся моя жизнь свелась до этой фермы. Все мои разговоры были о ней, каждый мой день, кроме школы в соседней деревне, проводился здесь. Я ждал брата с сестрой и родителей здесь каждое лето. На любые каникулы. На любые праздники или выходные дни. И чувствовал себя совершенно удручённым, когда они каждый раз отказывались, говорили, что предпочли бы в Пусан съездить на день, чем приехать сюда к нам с бабушкой. Я твердил себе, что понимал это. Что всё в порядке. Пусан. Юнги неспокойно дёргается, ёрзая на стуле. — Казалось, я должен был радоваться, когда они всё-таки приезжали, но после этого… Всегда было осадочно. Я не ощущал, что по мне скучали, что ждали встречи так же сильно, как и я. И я хотел думать, что у них просто не было времени, чтобы думать о плохом, вспом… Вспоминать обо мне. О деревенском мальчике, что водит трактор и пасёт коз на лугу. Я не удивлён тому, что ты забыл наше лето, хён. Забыл меня. Потому что бывали дни, когда казалось, обо мне забыла даже моя семья. Юнги наблюдает за тем, как Тэхён откладывает в сторону ещё один пельмешек. — Я очень долго внушал себе обратное, заглушая ту боль, чем мог — особенно работой на конюшне, заставляя себя никогда не показывать им то, что мне больно от такого отношения, особенно после того, что я пожертвовал своим будущим ради их будущего. Казалось, в конечном счёте им даже стало выгодно, что я здесь. Не нужно каждый раз отрываться от их новой жизни, чтобы приехать и помочь чем-то бабушке по ферме. Здесь же есть я, а возьму на себя всё, что только смогу. Удобно. И теперь не меня оставили на бабушку. А бабушку — на меня, зная, что её я одну бросить не смогу. Юнги едва сглатывает, кажется, сердце резко прекращает биться, стоит Тэхёну впервые за десять дней с того момента поднять на него тяжёлый взгляд. — Так что, да. Ты был прав, когда сказал, что я не нужен даже своим родителям. Я бежал от этой мысли, как мог, но, полагаю, остаётся только с этим смириться и перестать гнаться за иллюзиями, за надеждами. Я всего лишь деревенский парень, у которого нет даже друзей. Я не умею нормально общаться с другими людьми, потому у меня есть только бабушка. — Тэхён… — Юнги выговаривает его имя, не зная, что ещё сказать, и надо ли вообще что-то говорить. — Твой приезд был одной из моих иллюзий, но, как и в случае с родителями, мне нужно было давно это отпустить, — несколько резко добавляет Тэхён. — Тэхён, прости, я не должен был так говорить… Всё то, что сказал о тебе тогда. Я… Я был зол на предков за то, что они… Привезли меня сюда, к тебе. — Ты можешь не продолжать, хён. Я знаю, чем ты хочешь закончить предложение. Я видел это всякий раз в глазах родителей и брата с сестрой. И в твоих глазах то же, хён. — Нет, ты не знаешь, чем я хочу закончить, — Юнги пытается как-то сгладить всё это, но становится ещё более тяжело что-то отрицать, когда на тебя смотрят прямым колючим взглядом в упор. — Я не это хотел сказать. — Уже неважно, что ты хотел сказать, хён. То, что ты сказал тогда, было тем, о чём ты думал в самом деле, но не мог в лицо мне высказать. Это то, о чём думают люди, когда смотрят на меня. И даже бабушка. Я никому не нужен. Меня можно забыть. — Тэхён, пожалуйста… Юнги и не замечает, как Тэхён заканчивает всю работу сам. Больше не осталось начинки, последний пельмешек отходит к остальным. — Через три дня один наш сосед-фермер, что живёт на холме возле магазина, едет в Тэгу. Ты можешь поехать с ним, он тебя до вокзала довезёт прям. Там ты сможешь сесть на поезд — и уже через час будешь в Пусане с друзьями. Насчёт своих родителей не беспокойся, я прикрою тебя. Прикроет? — Ты… Ты сделаешь это для меня после всего? — Юнги чувствует себя совершенно сбитым с толку. — Но, почему? — Быть может, я мало знаю о дружбе, — Тэхён пожимает плечами, голос всё ещё тот — пугающе спокойный. — Но я достаточно знаю о том, как быть хорошим человеком. И выходит из кухни.

***

Признаться, Юнги до последнего не знает, что делать: паковать вещи или остаться. Кажется, его бунтарский поступок сбежать отсюда в Пусан решил бы все его проблемы, и всё наконец пойдёт так, как он и хотел: друзья, море, лето. А с другой… Ситуация с Тэхёном никак не стала лучше, во многом всё только стало в разы тяжелей, особенно после того самого разговора по душам, в котором Тэхён, кажется… Сдался. Юнги толкает кончиком языка правую щеку изнутри, опуская взгляд на часы. Если он хочет успеть присоединиться к тому соседу-фермеру и попасть в Тэгу, ему нужно быстро собраться, однако как-то не поднимается рука, и каждая вещь помещается в сумку с какой-то едва преодолимой тяжестью. Что он скажет бабушке? Она же на обед готовит для Юнги пэксольги, и спросила, когда можно будет поменять постель в его комнате на чистые простыни. «Ну, спасибо за всё, но я еду в Пусан»? Что он скажет ребятам? У них, кажется, всё и без него хорошо. Может, скучает только Хосок, и то, потому что поехал туда не в паре с кем-то, а один. «Пацаны, короче, я решил не следовать указаниям предков и приехал к вам»? Что он скажет родителям? С ними до сих пор общаться не хочется, но с отцом ещё сильнее, чем с матерью. «Мам, я уехал с фермы в Пусан, и нахер мне не упал ваш Тэхён»? Что он скажет Тэхёну? Тут вообще почти нет мыслей оттого, как всё повернулось. И в этом виноват Юнги. «Бывай, что ли. Надеюсь, я больше никогда не приеду к тебе и твоей собаке»? Моей собаке. Нашей. Тэхён и Чан-и. Юнги выглядывает из окна, отодвинув шторку: Тэхён направляется в поле в своём жёлтом дождевике и резиновых калошах прям в самый разгар ливня, а Чан-и, наплевав на то, что снова придётся испытать пытку купанием, семенит по лужам за ним. Юнги бы уже выдвигаться, пока дождь не усилился, хотя, куда уж сильней? Серое небо не предвещает ни намёка на просветление, о нём можно и не мечтать. Он ещё раз смотрит на часы и вспоминает точное время, в которое сосед-фермер хотел выезжать. И у Юнги уже всё готово. Но складывается впечатление, что не готов он сам. Неправильно всё это. Перед глазами лицо Тэхёна — счастливое, приветливое, сияющее и его же — расстроенное, разочарованное, уставшее. «Может, да. Может, ты — одно из самых великих событий в его жизни, и он ждал твоего приезда, и что в этом такого? Сейчас ты очень даже можешь сделать его — своим событием, хоть мелким, хоть большим, и только тебе решать. Но не решай, не попробовав, хён». Юнги делает глубокий вдох, а затем срывается бегом. В кроссовки он впрыгивает уже как попало, не парясь о том, насколько надёжно завязаны шнурки. Среагировав на шум в коридоре, в проёме кухни появляется всполошенная голова бабушки. — Солнышко? Куда ты? — Кое-что исправить, — он отвечает, долго не думая. — Но, там дождь… Юнги всё равно на дождь. Он вылетает на крыльцо, а затем и во двор в джинсах и футболке, что сразу же вымокают до нитки и неприятно липнут к коже. Его белые кеды сразу становятся грязно-бурыми, он даже лужи не минует, храбро пробирается вперёд, словно его ноги не поедут на грязи, и он не упадёт. Стекающие капли вьются змеями по его лицу, шее, затекают в уголки глаз. Каштановая чёлка мокрая, прилипла вся ко лбу. Он замечает худую и высокую фигуру Тэхёна вдали, и замедляет свой бег. Чан-и заводит радостный лай, увидев Юнги, что замирает от них с Тэхёном на достаточном расстоянии, не зная, стоит ли подойти ближе и что-то сказать. Оценив реакцию собаки, Тэхён отслеживает сам источник, и это как раз тот момент, в котором их взгляды встречаются. Юнги дышит отрывисто, лихорадочно думает, как всё исправить, чтобы только у Тэхёна снова были те искры в глазах. Однако он молчит, как и Тэхён. Кажется, слова сейчас не нужны, и всё становится понятным и без них. А сказать всё равно хочется так много… Дождь всё льёт, шумит, падает. И вот так к своему концу подбегает июнь.