Искажённые

             Два часа.              Сёко попросила подождать два часа, прежде чем бросаться в омут в попытке исправить хоть что-то. Но если она рассчитывала, что спустя два часа Сатору обдумает свои действия, выстроив какую-то линию поведения, то крупно ошиблась.              Два часа. Всего лишь сто двадцать минут. В разрезе времени, предоставленного человеку, это казалось мелочью. Однако за этот срок можно было не только упустить множество деталей или важного – за это время мир мог погрузиться в хаос и погибнуть.              Один час Годжо потратил на то, чтобы добраться до своей квартиры в Новом городе. Второй ушёл на другие мелочи, ненадолго отвлекшие его от гнетущей и почти пугающей мысли о том, что завтра Гето может попросту уехать. И Сатору больше, черт побери, никогда его не увидит! Охота в бывших префектурах занимала много времени. Даже чтобы доехать до некоторых мест на карте требовалось много дней. Выследить и убить тварь – ещё дни. Вернуться – недели. А что, если он вообще не собирался возвращаться? И планировал сразу же поехать в какое-то другое место?              Он говорил, что уже охотился в отдалённых районах страны. Упоминал, что нравы там совершенно дикие. Связи не было, регулярного почтового сообщения – тоже. Даже просто новости оттуда доходили с отставанием на несколько дней или даже недель. Что, если у них больше не будет возможности не то что поговорить, а хотя бы просто встретиться?              Гето убегал. Сатору прекрасно понимал, что сам стал причиной этого бегства, его необдуманные действия и… главной причиной стал тот поцелуй. Это был не просто поцелуй, в котором один сошёл с ума, а второй тут же отказался. Куда уж там! Это был поцелуй, в котором один сошёл с ума, а второй, приняв, ответил. А потом, осознав весь ужас происходящего, настолько испугался, что был готов убежать.              Очевидно, Гето осознал, что держать дистанцию, находясь так близко друг к другу, будет проблематично. Это было бы вполне возможно, если б он не понимал, каков Сатору из себя: импульсивный, эмоциональный, нерациональный, непродуманный. Часто действует на основе желаний, особенно касаемо чувств.              Гето… испугался? Вот только чего? Того, что Сатору не остановится? Что будет докучать ему? Или же того, что, если Сатору снова проявит инициативу, у Сугуру не хватит силы воли, чтобы отвергнуть его снова?              Все эти вопросы сводили с ума.              Второй час Годжо потратил на то, чтобы немного успокоиться. Запах гнили и формальдегида настолько сильно впитался в его одежду, волосы и кожу, что Сатору едва ли не весь этот час стоял под душем, пытаясь избавиться от неприятного запаха. Прохладная вода, по идее, должна была освежить и его горячую голову. Лишь частично.              Переодевшись в новый комплект формы и вытащив новую повязку для глаз, Сатору залез в холодильник, чтобы что-то перекусить. Ничего не было, кроме сладостей, и в другое время, ещё до того момента, как он потерял покой и самого себя, он бы непременно обрадовался этому молчаливому подарку. Сейчас смог лишь запихнуть в себя пару кусков пирожного, запить всё это водой – и снова уставился на часы.              Может, Сёко была права, уговорив его подождать эти бесконечные два часа? Если сначала он порывался сразу же ринуться к Гето, чтобы сделать то, что, оказывается, по её словам, никогда не умел – поговорить – то наверняка сделал бы ещё хуже. Сумбур булькал в голове, словно кислота в нарывах той отвратительной твари. Мысли путались, взрывались, искрились и мешали сами себе – и он не смог бы сказать ничего путного.              Хотя… Сатору сомневался, что даже спустя два часа может сказать что-нибудь разумное. Что ему следует вообще делать? Попросить Гето не уезжать? Снова извиниться за необдуманные действия? Пообещать, что будет сохранять холодный профессионализм?              Вот только проблема в том, что Сатору сам был не уверен, что сможет придерживаться рабочих отношений, да хотя бы прежней линии поведения, чтобы никто ни о чём не догадался и ничего не заподозрил. Он обещал себе так и поступить, но стоило сегодня увидеть Гето – и вновь щёлкало что-то внутри, какой-то рубильник из режима «Обычно» переключался в режим «Пиздец». А в таком режиме Сатору не мог ни думать, ни говорить, ни действовать как следует, даже вести себя привычно назойливо для всех прочих. Люди вокруг могли это заметить. А если заметят, начнут строить догадки, как Мэй Мэй. А если начнут строить догадки, начнут следить за ними пристальнее, пока не докопаются до истины. И тогда…              Может, Гето не так уж и неправ, что решил избежать этого печального, но весьма вероятного исхода?..              Два часа наконец прошли. Однако Сатору по-прежнему стоял у своего окна, глядя на сгущающиеся сумерки города. Огней было не так много, как на старых фото, некогда увиденных. И всё же с три десятка набралось бы. Шумное бурчание города за окном слегка успокаивало накалённые нервы, но от страха сделать что-то не так начинало сводить мышцы. Уж лучше бы ему предстояло убить несколько тварей, чем сделать эту страшную вещь – попробовать поговорить.              — Блять, — выругался он в тишину и резко направился к выходу из квартиры. По лестнице спустился на третий этаж, но заходить на площадку не стал. Ненадолго застыл, вдруг спросив себя, а с чего он вообще решил, что Гето дома. Такая простая мысль, что его попросту не было дома, пришла ему в голову только сейчас!              Стучаться в дверь он не стал. Вместо этого быстро спустился на парковку и увидел, что машины Гето, которую ему выделили после праздника в личное пользование, нет на парковочном месте.              Идиот. Он два часа провёл в раздумьях и сумасшедших вопросах, чтобы спустя это время увидеть, что Гето ещё даже дома нет? Судя по словам Утахиме, они собирались снова проработать все детали плана по поимке Сукуны, так что отсутствие Гето было логичным. И таким… Раздражающим, ведь Сатору тут не находил себе места от мыслей, но одновременно и спасительным, ведь подсознательно, из-за удушливого, несвойственного ему страха, Годжо пытался отодвинуть решающий момент настолько, насколько возможно.              Это было непривычно трусливо! Он ведь всегда бросался головой в пропасть опасности, презирал её, смеялся над нею. А теперь до жути боялся просто начать говорить.              Помаявшись на парковке и ощутив себя по-настоящему жалким, Годжо рассердился на самого себя, вышел на улицу и направился просто куда несли его ноги. Он не особо любил выходить на такие прогулки, потому что от него все обычно шарахались, шептались за спиной, тыкали в него пальцем. Некоторые пытались навязчиво познакомиться, особо настойчивые девушки иногда даже преследовали его, религиозные фанатики выкрикивали проклятия, дети в зависимости от воспитания кто восхищался им, пародируя походку охотника, а кто подражал родителям, выкрикивая обвинения во всех смертных грехах.              Так что прогулки в городе не были для Сатору особым удовольствием, особенно после недавней трагедии. Но сейчас ему нужно было чем-то отвлечь себя, надышаться свежим воздухом, чтобы в груди перестало болезненно тянуть.              Солдат в городе стало намного больше. Район Сибуя был перекрыт, там до сих пор проводилась дезинфекция после зачистки, и Сатору сам не заметил, как ноги понесли его именно туда. Это было не самое лучшее место, чтобы настроиться на важный разговор, но он не смог противостоять дикому и дурацкому желанию снова очутиться там, ощущая себя преступником, что не в силах обойти место совершенного им преступления.              Солдаты на перекрытой улице остановили его, проверили документы, но придираться сильно не стали. Узнали, кто он такой по повязке и форме охотника.              Едва Сатору переступил заграждения, перекрывавшие обычным гражданским дорогу в тот пятачок района, где совсем недавно горел огромный костер и происходили особо жестокие события, он сразу же ощутил, как резко поменялась атмосфера вокруг него. Если ещё в паре десятков метров позади кипела жизнь, поскольку люди, погоревав и поужасавшись пару дней, медленно возвращались к привычному укладу, то здесь, где по-прежнему оставались следы трагедии, всё словно законсервировалось в густом, пахнущем озоном после дождя воздухе, словно в том самом формалине. Будто время здесь поставили на паузу, заморозили на неопределённое время.              Трупов уже нигде не было: ни тварей, ни падальщиков, ни людей. Всё было убрано и зачищено, чтобы не допустить заражения инфекциями. Некоторые участки асфальта очищены и продезинфицированы, отчего пахло чистящими средствами, но это была сложная, долгая и кропотливая работа, так что на то, чтобы очистить всё, не хватало ни времени, ни городских поливочных машин, ни даже волонтеров. Поэтому пройдя относительно чистый участок, Сатору вскоре стал выходить к центру, где некогда горел костер. И вот уже там под ногами постоянно попадались засохшие следы крови, пропитавшие асфальт и не желавшие исчезнуть даже после первой автоматической чистки из машины.              Сатору казалось, что он даже ощутил ноздрями еле уловимый запах крови. Где-то там, впереди в переулках, погибла Нобара. Но идти туда ему совсем не хотелось. Он внезапно понял, что совершил ошибку, придя сюда снова. Воспоминания о том дне, о собственной беспомощности нахлынули снова, даже обезоруживали, делали почти уязвимым, так что он, сжав кулаки в бессильной злобе, решил, что надо убираться отсюда. Какого чёрта он сюда припёрся? Откуда тут вообще могли появиться твари?              Повинуясь непонятному внутреннему зову, Сатору зашагал в противоположную сторону от того места, где погибла Кугисаки. Он до сих пор не решался сходить на её могилу, и уж тем более не пошёл бы на место её гибели. И вообще зря вернулся сюда. Но внезапно он ощутил слабые отголоски проклятой энергии.              Потянувшись в сторону зрением, Сатору увидел слабую вибрацию, поэтому направился в том направлении. За несколькими зданиями, расположенными прямо у костра, он нашел нечто примечательное: огороженный лентами участок земли, на котором, судя по отпечаткам подошв и ленте, уже побывали военные.              Так вот, значит, откуда пришли Сукуна и твари. Прямо из канализации, из-под земли. Как-то попали из Старого города в уже давно перекрытый канализационный ход, вскрыли укрепления и пробрались наружу, обогнув в этом месте печать мастера Тенген. Печать здесь была недостаточно мощная? Или…              Сатору всё ещё ощущал здесь слабую, едва уловимую энергию. Раскрыв зрение, он глубоко вздохнул и оглянулся. Где-то здесь что-то было. Осталось. Совсем незначительное, то, что не нашли ни военные, ни чистильщики.              Потянувшись взором в нужную сторону, он в сером мире, создаваемом его шестью глазами, увидел что-то странное, слабо пульсирующее, и подошёл к месту неподалеку от разрытой ямы. Там, под грудой мусора, лежал слегка погнутый канализационный люк. А под ним…              Спустившись на корточки, Сатору поднял люк и вытащил из-под него непонятный предмет, от которого исходила очень слабая нить проклятой энергии. Она не принадлежала Сукуне и не могла принадлежать никому из тварей или падальщиков, иначе была бы неизбежно сероватого, безжизненного цвета. Но нить отливала фиолетовым, очень скудным сиянием, и, какое-то время слабо пульсируя, тут же развеялась. Проклятой энергии оказалось слишком мало – но Сатору ясно запомнил её. Потом посмотрел на предмет в своей руке. Это был лишь порванный кусочек ткани от какого-то яркого наряда.              Нахмурившись, Сатору сжал его в руке и засунул в карман. Какое-то время он размышлял о странной находке, шагая обратно к площади. Зачем он вообще вернулся? Быть может, его разум, возвращая его в те воспоминания, пытался таким образом позабыть о страхе, поселившимся внутри с тех самых пор, как Утахиме сказала об отъезде Гето? Быть может, оставить всё, как есть? Разве так не будет лучше для них обоих?              Сатору вернулся на площадь. Его взгляд упал на чёрное пятно на земельном участке, где каждый год разжигали костёр. Сейчас от костра осталось лишь это позорное пятно на земле, даже она прогорела, и от этого следа властям тоже нужно будет избавиться, как они избавляются ото всего, что по их законам не вписывается в их картину идеального мира.              Что, если неудержимое стремление Годжо завладеть человеком, кто завладел его мыслями, приведёт к столь же печальному результату? Гето ведь не зря страшился этого. Что, если останется только такое же чёрное, выжженное пятно?              Однако Сатору не спешил уходить. Его мысли, несмотря на неприятные воспоминания, озарило и одно хорошее, вспыхнувшее, подобно свече в темноте, и этот образ осветил маленький участок ужаса, куда он сознательно угодил. Он вспомнил взгляд Гето у костра в тот момент, когда они увидели друг друга.              Сугуру был невероятно красив тогда. Озарённый мягким оранжевым светом, будто мягко обнимающим его, он смотрел на Годжо взглядом, где не было ни капли презрения, упрёка или осуждения. На его губах лежала слабая понимающая улыбка. Нить, натянувшаяся между их взглядами, не могла обманывать.               Гето не должен уехать. Его место здесь. Даже если для этого придётся переступить через свои чувства и притворяться всю оставшуюся короткую жизнь охотника.              Вновь ощутив прежнюю решимость, Сатору быстро зашагал обратно, твёрдо ступая по влажному асфальту.              На город уже опустились густые сумерки.                     

***

                    Его внезапно вспыхнувшая на «месте преступления» решимость слегка поубавилась, стоило ему вернуться к своему дому и, снова посетив парковку, увидеть серое авто, выделенное напарнику. Это значило банальную вещь: Гето всё-таки вернулся из подразделения и сейчас, должно быть, в квартире.              Стоило ли подняться прямо сейчас? Или подождать ещё? Что, если Гето вообще приехал не один, а с кем-то?              От этой мысли Сатору ощутил тяжесть в груди, щёки вспыхнули от еле сдерживаемой злости на себя за столь глупое предположение и собственную неуёмную ревность.              Нет. Хватит мямлить. Вспомни себя прежнего, Сатору, вышибающего двери без приглашения и выводящего всех на эмоции, и наконец сделай то, что собирался! Постучать. Поговорить. Извиниться. Попросить остаться. Пообещать вести себя профессионально. Попрощаться. Уйти. Надеяться, что Гето согласится.              На этом примерный план в голове наброшен. Продумывать что-то более подробно и детально было не в стиле прежнего Сатору, но и нынешний не особо хотел, потому что всегда действовал по наитию и обстоятельствам. Он мог строить сложные схемы, но не любил и знал наперёд, что по плану никогда ничего не получается, так что всё равно придётся действовать по ситуации.              Главное, извиниться. Убедить Гето, что он нужен тут, в подразделении. Это было чистейшей правдой. Убедить, что их совместная работа не будет больше омрачена ни единым эпизодом дурости из взбалмошной головы Сатору. Так ведь?              Точно. Наверняка. Наверное.              Гето этого будет достаточно? Или придётся совсем наступать на горло гордости?              Собственная нерешительность, вызванная этими вопросами, не просто разозлила Сатору – взбесила! Он ещё никогда не чувствовал себя таким потерянным и неуверенным в себе, может, только когда отец привез его в Токио и буквально бросил, передав на попечительство Масамичи. Но тогда Сатору был ребенком, растерянность и пугливость ему простительны. Что же сейчас?              Ноги подняли его по лестнице на третий этаж поразительно быстро, несмотря на то что он наступал на каждую ступень, хотя с его шириной шага мог преодолеть пролёт за два рывка. Звук его шагов в сгустившейся тишине больно резал по нервам. Ладони вспотели, Сатору снял привычные перчатки с обрезанными пальцами и засунул их в карман.              Уж лучше бы на охоту. Там всё было привычнее.              А здесь… Перед дверью в нужную квартиру стало необыкновенно страшно. Так, что, казалось, ноги не держали: они очень хотели пуститься в бегство. Сжав зубы, Сатору заставил себя глубоко вздохнуть и сделать этот самый трудный шаг – постучаться.              Даже стук прозвучал трусливо, так что Годжо, мысленно пнув себя, повторил его, уже куда грубее и громче.              Он услышал за дверью звук осторожных шагов, но открывать никто не спешил. Кто-то явно приблизился к двери, но так и замер, не собираясь открывать и давать трусливому Годжо шанс наконец открыть рот и сделать полезное и хорошее, правильное дело – извиниться. Обсудить. Договориться. Сделать вид, что всё забыто.              Каким-то образом Гето за дверью понял, кто к нему пожаловал. Наверное, ощутил вибрацию проклятой энергии в Годжо, и, черт побери, от волнения Сатору сам понимал, что она почти кипит внутри него, как если бы он сейчас плохо различал грань между обычным волнением и будоражащим чувством опасности. Явно почувствовав это, Гето, встав за преградой в виде тонкой двери, раздумывал, стоит ли ему открывать. Похоже, все аргументы в рациональной и такой серьёзной голове напарника за дверью свалились в сторону той чаши весов, где была надпись: «Лучше не открывать», – поскольку прошла, наверное, целая минута, показавшаяся Годжо вечностью, но по-прежнему стояла тишина.              Ему не хотели открывать.              Годжо почти зло повторил стук, уже не церемонясь. Постучал так, словно ему не открывали проклятые два часа, сто двадцать минут, растянувшиеся в его голове до состояния бесконечности.              Снова без результата.              Тогда Годжо прислонился к двери лбом, чувствуя твердую поверхность через повязку, и тяжело вздохнул.              — Открой, Сугуру, — попросил он, сам не узнав свой хриплый голос. – Хочу просто поговорить.              — Отвали, Годжо, — приглушённо раздался за дверью уже привычный ответ. – Возвращайся к себе. Нам не о чем говорить.              — Как раз есть о чём, — не хотел сдаваться Годжо. Он тут, видите ли, больше двух часов настраивался на беседу, места себе не находил, победил странную трусливость, точно зная, что ещё чуть-чуть, ещё пару препятствий – и всё, он не выдержит, зло плюнет на всё и будет повержен в бою от копья собственного страха, а Гето попросту не хотел даже уважить его за эту нестерпимую борьбу! – Не надо уезжать. Я был не прав. Хочу просто извиниться ещё раз и уйти.              — Это не имеет значения, — последовал тихий ответ, и Годжо, прикасаясь лбом к поверхности двери, вдруг услышал шорох за дверью, так близко, словно человек на другой стороне тоже прислонился к двери. – Так будет лучше. Для нас обоих.              — Ты не можешь уехать сейчас, ты сам говорил, что охотников осталось слишком мало, — громко проговорил Сатору, лихорадочно выдумывая, что бы сказать такого разумного и практичного, такого любимого Сугуру, чтобы причины, по которым он обязан остаться, ощущались весомее. – Сам же говорил. Масамичи могут сместить, Сукуна разбушевался, происходит такой кошмар вокруг. Ты не можешь всё так бросить.              В этот раз усталый ответ раздался спустя недолгую паузу:              — Мне плевать. Уверен, ты справишься, как справлялся раньше.              — Сейчас… — Годжо оторвал разгорячённый лоб от двери и встал полубоком, склонив к ней уже затылок. – Сейчас я не уверен, что справлюсь. Открой, Сугуру.              — Справишься. Ты – сильнейший охотник. Разговор окончен, — раздалось в ответ, и на какое-то время повисла тишина, однако Сатору не услышал удаляющихся шагов. Значит, Гето всё ещё стоял за дверью. Тонкая деревянная преграда, которую он мог бы выбить как от нечего делать даже без проклятой энергии, сейчас представлялась Годжо просто входом в другое измерение, порталом, попасть куда означало вторгнуться в чужое пространство и на этот раз попробовать там ничего не разрушить.              — Если не откроешь, выбью дверь, — схватился за эту идею Сатору, понимая, как по-детски звучат его слова. – Ты же вскрыл мой замок. А я попросту выбью дверь. Знаешь же, я такое могу.              — Только попробуй, — приглушённый ответ в этот раз прозвучал не так твёрдо, как будто Гето всерьёз напугала такая возможность. – Я снова набью тебе твою наглую рожу!              — Всё лучше, чем стоять так, — усмехнулся горько Сатору. – Или… Хочешь, чтобы мы поговорили так? Через дверь? Я готов. Могу очень громко и во всех подробностях извиниться прямо тут. У тебя же нет соседей? Хорошо. Сугуру, я очень хочу извиниться за то, что сделал тогда. За тот поцелуй…              — Заткнись! – прервал его шантаж Гето, стукнув по двери кулаком. – Блять, до чего же ты невозможный придурок!..              Через секунду Годжо услышал щелчок замка. И даже сразу не поверил своему счастью – его пустили на порог!              Правда, когда он схватился за ручку двери, трусость, уже почти побеждённая в бою решимостью, снова воскресла, встрепенулась и стала громко вопить, что ничем хорошим это не закончится.              Наверное. Ну точно.              Сатору прокрутил ручку и аккуратно толкнул дверь внутрь, опасаясь, что, сделай это сильнее, может ударить Гето. Но, конечно, того уже вблизи не было, дверь наполовину беспрепятственно, приглашая войти в святая святых, куда Сатору так рвался, открылась, и мягкий свет жёлтых ламп, поглотивших сумерки, почти уютно мелькнул перед Годжо.              Квартира Гето была точной копией его собственной на седьмом этаже. За исключением двух вещей: окна здесь были совсем маленькими, и тут царил поразительный порядок и чистота. Все вещи на своих местах, ничего лишнего, идеально заправленная кровать, чистая маленькая кухонька. Под стать сдержанному и взвешенному характеру хозяина.              Всё это сейчас заняло мысли лишь на миллисекунду и не имело значения, поэтому Сатору, бросив на светлую часть квартиры, утопающую в свете ламп, быстрый незаинтересованный взгляд, проник внутрь коридора, уже не на столько хорошо освещённого, и поспешил так же осторожно и бесшумно закрыть дверь, будто этой осторожностью извиняясь за своё шумное поведение минуту назад.              Гето стоял в паре метров от него у конца коридора, на противоположной стороне, прислонившись спиной к стене. Его руки недовольно переплелись на груди, одет он был в обычную футболку, обнажающую красивую, почти игривую тату на правой руке, и домашние спортивные штаны. Ноги оказались босы, а влажные волосы быстро сколоты наполовину на затылке, отчего выпущенные пряди слегка прилипли к шее. Он явно был в душе, после того как вернулся из подразделения.              Сатору выбрал не самое лучшее время. Как обычно. Он что-нибудь вообще может делать правильно? Не лучшее время, хотя бы потому, что от вида такого домашнего, почти уютного Гето стало не по себе. Настолько, что руки зачесались и буквально заныли от сильного и томительного желания, вот только если раньше они просили схватиться за мачете и рубить, рубить, рубить, то сейчас желание было совсем уж непривычным: по-прежнему схватить, но уже по-другому. Сжать, завладеть, залезть туда, куда нельзя, исследовать, ощупать.              Какие уж тут два часа! Сёко явно просчиталась. Тут нужны были два столетия, чтобы перестать думать о том, что буквально заставляло подавиться всеми заготовленными словами! И то не было гарантии, что пройдет.              Так, каков там был план?..               Сатору тут же отвёл взгляд, уставившись перед собой в стену. Он буквально за пару секунд растерял всю прежнюю обманчивую напористость, поскольку слова, будто напуганная резким звуком стая птиц, выглядевших так грозно, сейчас панически разлетелись в разные стороны.              Молчание затягивалось, как и эта безумная неловкость, и Гето, упрямо отвернувший голову в сторону окна, чтобы не смотреть на него прямо, нахмурился и всё-таки решил проверить, а что вообще происходит. Развернул голову, отчего прилипшие и натянутые на шее влажные волосы пошли волнами, и смерил Сатору угрюмым взглядом.              Взгляд Сатору переместился на Гето и наткнулся на острый прищур лисьих глаз. Сугуру тут же спрятал взгляд, уставившись вниз. На его скулах появился лёгкий румянец.              Годжо вдруг позавидовал сам себе, ведь в отличие от напарника, его собственные глаза были скрыты. Прочитать в них что-то было затруднительно, а вот по выражению лица Гето всё было ясно, как день.              Он был раздосадован, рассержен и крайне, крайне смущён этим непрошенным визитом.              — Ну и? – наконец разорвал тягучее, несуразное молчание слегка охрипшим и низким голосом Сугуру, тут же откашлявшись.              — Что «и»? – даже не сразу сообразил Сатору, совершенно потерявшись в навязчивых ощущениях, накатывающих, подобно лавине.              — Говори уже, болван, что хотел сказать, и вали, — прошипел зло Гето, сильнее сжимая руки в переплетении на груди, но по-прежнему избегая поднимать глаза.              — Точно, — нелепо усмехнулся Годжо, спрятав руки, так и нывшие от томительной жажды, в карманы брюк. Опершись спиной о стену возле двери, так как ноги слегка подкашивались от непривычной, парализующей неуверенности, Сатору снова уткнулся в стену взглядом и попробовал привести мысли в порядок.              Так. План. У него был план. Ах да, постучать, поговорить. Самое лёгкое он уже выполнил.              — Хотел извиниться, — пробормотал он, почти выдавливая из себя и очень, очень контролируя каждое слово. Слова совсем не крутились на языке, как раньше, вызывая зуд от необходимости выпорхнуть, а наоборот: бились во все щели, скрывались в каждом углу, тряслись от страха и путались, пытались ускользнуть. – За то, что сделал. Сам не знаю, что тогда на меня нашло… Разум помутился.              — Хорошо, — тихо буркнул Гето, отворачиваясь.              Сатору не видел больше его лица и взгляда, так как всеми силами заставлял себя смотреть вперёд, на стену, но ясно ощущал каждое его движение, словно все его чувства заострились и заточились, как лезвия, готовые рассечь пополам. Даже не потребовалось использовать внутренние «глаза»: он видел мир совершенно по-обычному, однако при этом ощущал себя странно и крайне… чувствительно. Он мог не знать, что происходит за соседними дверями, но слышал сердцебиение человека в трех шагах от него, снова улавливал ноздрями запах ментола, видел каждый поворот его шеи, то, как его пальцы стискивали чуть сильнее плечи, чтобы не выдать охватившее их обоих напряжение.              — И ещё… —вытащил клещами пару слов Годжо, но совершенно внезапно за ними, словно приклеившись или случайно зацепившись, потянулась вереница из уже заготовленных: – Не надо уезжать… Если тебе некомфортно работать со мной, то я попрошу Масамичи сделать так, чтоб мы не пересекались… Хотя это и затруднительно, но, если хочешь, это я́ могу уехать на «дикую» охоту. Сделаю, что нужно, только не уезжай из-за моей тупости… Пожалуйста.              Выговорив это, Сатору облегчённо вздохнул. Это он должен был сделать с самого начала. Извиниться и поговорить. Попросить остаться. План почти реализован, осталась лишь малая часть – уйти, желательно вовремя и побыстрее, так как в горле стало пересыхать, ладони вспотели ещё больше, дыхание стало учащаться. Требовалась очередная доза самоконтроля, но Годжо не знал, где её взять, чтобы поскорее впрыснуть в вены. Нужно было уходить.              — В общем, — пробормотал он, опустив голову, словно провинившийся школьник. – Это всё, что хотел сказать.              Он уже взялся за ручку двери, чтобы уйти, ведь от него больше ничего не зависело, как вдруг услышал тихое и поразительно мягкое, какое-то протяжное:              — Сатору.              Годжо замер, поражённый как тем, что его называют по имени, ведь Гето позволял себе это крайне редко, так и тем, ка́к было это произнесено. Не возникло ощущения, будто его имя тоже вытащили клещами через неохоту, совсем нет. Скорее, его произнесли так, словно смаковали на губах, перекатывали каплю долгожданного дождя на высохшем от засухи языке, наслаждаясь, жаждая проглотить, но в то же время горько сознавая, что эта капля может быть последней.              Сглотнув, Годжо посмотрел на Гето прямо, пытаясь понять, зачем тот вообще произнес его имя, зачем так позвал. Иллюзорный план уже выполнен, а Гето изначально не хотел впускать его внутрь и всеми силами делал вид, что стремится поскорее избавиться от его общества.              — Что? – спросил негромко Годжо с лёгким замешательством.              Он ожидал чего угодно. Отказа в просьбе, просьбы отказаться, отказа от просьбы отказаться – да любой каламбур его бы устроил, лишь бы Гето не уезжал и перестал избегать его! Но то, что он услышал, вызвало недоумение:              — Сними повязку.              Сатору потребовалась пара секунд, чтобы переварить эту простую фразу.              — Что? – казалось, лишь этот вопрос застрял во рту со странным привкусом.              — Сними повязку с глаз, — повторил мягко, но настойчиво Гето, уже не пряча взгляд, а будто проникая им внутрь. — Пожалуйста.              — Зачем? – Годжо обрадовался тому, что смог выговорить другое слово. Не велика разница, конечно, но такая просьба его действительно ошеломила.              — Хочу понять, правду ли ты говоришь, — последовал ответ с оттенком обречённости, как будто Сугуру перестал щетиниться, поднимая ворс заборчиком, на каждое неправильное, по его мнению, слово или действие, и решил выяснить всё до конца. – Понять, не игра ли это. Ты ведь хотел избавиться от меня, а теперь просишь остаться. Я запутался.              — Не игра, — рука Сатору торопливо потянулась к повязке, стянула её прочь вверх через голову и спрятала в карман, будто даже секундное промедление могло заставить Гето сомневаться в искренности всех предыдущих слов. Однако пересилить дурацкое смущение и заставить себя посмотреть на Гето вот так открыто, уязвимо, не получилось.              — Посмотри на меня, Сатору, — снова раздался мягкий обволакивающий голос. Сатору стоило немалых усилий, чтобы перебороть себя и, обнажив глаза, хотя это вызывало крайний дискомфорт, сначала осторожно, а потом едва ли не смело уставиться ими прямо на Гето и проговорить:               – Я правда пришёл извиниться и просить тебя не уезжать.              Гето, уже куда более внимательно и пристально, рассматривал его лицо в поисках любых скрытых подвохов и подводных камней, намекавших бы на неискренность. От этого ищущего и уже ничем не стеснённого взгляда Годжо стало не по себе. Сатору всегда глядел на мир и людей вокруг своими особенными глазами, видел лучше других, качественнее других, мог пронзить насквозь, докопаться до сути в самой глубине, но внезапно у него появилось странное чувство, что всё это время он был поразительно слеп. И только сейчас, глядя не через повязку, а своими обычными, человеческими глазами, так же, как и человек напротив, он впервые видел по-настоящему.              — Зачем ты поцеловал меня, Сатору? – когда молчание снова затянулось, задал вопрос Гето, продолжая выискивать подводные камни.              Годжо покачал головой, не отрывая взгляда, словно заколдованный:              — Я не знаю…              — Это была такая шутка?              — Нет.              — Твоя задумка, чтобы я свалил?              — Нет!              — Говори честно.              — Нет, блять! — заволновался Сатору от этого внезапного допроса с пристрастием, страшась, что его могли понять не так. – Я просто… Чёрт, я не особо думал. Просто я хотел сделать это… Уже давно. Вот и всё. Прости, Сугуру, я, наверное, совсем ебанулся.              На щеках Гето от этого простого, незамысловатого, почти грубого признания вспыхнул румянец, сильнее прежнего. Он быстро отвёл взгляд, словно опомнившись. Годжо тоже ощутил, как его лицо при этих словах заалело, хотелось приложить к нему холодные ладони, чтобы усмирить жар, но руки, все ещё прячущиеся в карманах, были тоже горячи.              — Хорошо, — прохладным голосом кивнул Сугуру, убедившись, что всё сказанное правда. – Это… Так не должно быть. Я принимаю твои извинения. Я подумаю, стоит ли оставаться. А теперь уходи.              Так как Годжо не сделал ни единого движения, не в силах ни заставить себя уйти этими непослушными, приросшими к полу ногами, ни отвести взгляд от Гето, тот опустил руки вниз и сжал их в кулаки.              — Уходи, Годжо.              Сатору не шевельнулся. Он сам понимал отголосками разума, что сказал всё, что хотел. Выполнил самую трудную часть плана: извинился и поговорил по-взрослому. Как мог, но он старался! Но кто бы предугадал, что самой трудной частью плана станет совсем не это, а финальная его часть? Как он может просто уйти, когда Гето смотрит на него… так?              В тёмных глазах, уткнувшихся в него, горела решимость прогнать его. Но вместе с тем зарождалось беспокойство тем больше, чем дольше Годжо медлил. Какое-то густое, вязкое волнение упало под длинные ресницы Гето невидимой дымкой, а потом стало коварно пробираться по всему его телу, вызывая учащённое, более быстрое сердцебиение, дрожь в пальцах, спрятанную в кулаках. Румянец захватил не только его щёки, но опустился на шею и даже слегка поцеловал кончики ушей.              Годжо ощутил, как между ними снова натянулась невидимая нить. Сейчас она настолько заострилась, что ею можно было разрезать камни. Нервы, словно оголённые провода, заискрились при соприкосновении взглядов, и Сатору физически не мог заставить себя не смотреть. Его жадный, пытливый взгляд, тонущий в янтаре глаз напротив, совсем бесстыдно потянулся вниз на мягкие, слегка приоткрытые губы, на шею, где панически перекатывался кадык от частого сглатывания слюны, на выглядывающую из ворота футболки ключицу, на руку, затянутую загадочной татуировкой, на спрятанные под тканью торс и живот, на так предательски слегка вздувшуюся часть тонких брюк там, где всё должно быть спокойно, если верить самому Гето. На пальцы рук, нервно сжимающиеся в кулаки, словно желания этих рук совпадали с желанием рук самого Сатору, но насильно подавлялись.              — Хватит так смотреть, — буркнул Гето. По его щекам от сдерживаемых чувств, во главе которых была совсем не ярость, забегали желваки. – Уходи, Годжо.              — Ты сам велел снять повязку, — голос Сатору стал низким и хриплым, почти томным, и Годжо сам это услышал. Но он ничего не мог поделать с этим.              — А теперь велю убираться вон, — продолжал гнуть свою линию Сугуру, пытаясь достучаться до последних остатков разума как у Годжо, так и у себя в голове.              В этот момент Гето совершил ошибку. Думая, что по-хорошему выгнать непрошенного гостя уже не получится, он резко приблизился к двери и схватился за ручку, намереваясь открыть дверь и вытолкать его. Но коридор был очень узким. Поэтому ему пришлось приблизиться к тому месту, где стоял, будто приросши к полу, Сатору.              Слишком близко. Годжо, поймав ноздрями волну уже знакомого запаха, понял, что его план в эту же секунду рассыпается ко всем чертям. Его руки, словно только этого и ждали, быстро выскочили из карманов. Одна из них перехватила запястье Гето, мешая ему открыть дверь. Спина оторвалась от стены.              Сугуру, осознав свою ошибку, замер и поднял глаза. Однако прежняя решимость в них уже не горела. Мелькали страх и досада на себя, но куда больше – пелена совсем нескрываемого желания, поэтому, когда он тихо прошептал, это прозвучало совсем уж бесполезно:              — Нельзя… Это… неправильно, — при этом он допустил новую ошибку, когда его взгляд, уже не таясь, упал чуть ниже, на губы Годжо, и это не могло укрыться от внимательного взгляда Сатору.              Всё. На этом все тормоза слетели.              — Мне плевать, — выдохнул Сатору так, что в другой ситуации вообще поразился бы тому, как мягко и похотливо, почти развратно, прозвучал его голос, но думать сейчас он не мог и не хотел. Руки его торопливо обхватили голову Гето, ощутив сырость волос, а собственные губы нагло впились в губы напротив, так сильно, что он, казалось, сейчас задохнётся. Тело, перестав слушаться, подалось вперёд, желая соприкоснуться с телом напротив, прочувствовать все чужие изгибы, углы и мускулы, и не ожидавший этого – или, наоборот, тайно ожидавший – Гето легко отступил назад и уткнулся спиной в стену. Это позволило Сатору прижаться к нему так сильно, как он и грезил, и от ощущения твёрдости в своих и чужих штанах голову совсем вскружило.              Её заволокло таким вожделением, что, будь он голоден, заглотил бы долгожданную добычу без остатка, но вместе с тем он не хотел её пожирать – лишь обладать ею. Его губы, так долго жаждавшие этого и так тоскливо мечтавшие повторить недавний поцелуй, совсем обнаглели в безнаказанности: сначала, когда рот Гето ещё был закрыт, зубы даже нежно прикусили нижнюю мягкую губу Сугуру, будто наказывая его за сопротивление, а потом, когда рот всё-таки раскрылся, настойчиво вторглись с языком внутрь и начали засасывать в водоворот чужой язык, играться с ним, но не кокетливо или флиртуя, а почти агрессивно.              Гето пытался сопротивляться. Или играл в сопротивление, пытаясь ухватиться за последнюю соломинку для спасения. Его руки упёрлись в грудь Сатору и попробовали оттолкнуть. Не вышло. Помутнение, охватившее Годжо, оказалось слишком сильным, чтобы он сдался так скоро. Потом руки Гето сжались на его плечах в той же попытке, но они так рассердили Сатору, что он быстро перехватил их своими большими ладонями и вжал в стену над головой Гето, не давая тому и дальше играть в эту бессмысленную игру. Ведь им обоим стало понятно, что игра в «так нельзя» и «это неправильно» давно проиграна.              Сжимая его запястья, Сатору мог использовать только рот и язык, чтобы усмирять язык Сугуру, но от этой борьбы их тела лишь сильнее распалялись. Его поцелуй не прекращался ни на мгновение, желая покорить рот Гето полностью, каждую его часть, скользя языком по дёснам и зубам, сталкиваясь с чужим языком и снова вылизывая его. Как бы ни старался Гето, едва рот его был открыт, борьба была проиграна.              Годжо так сильно прижимался к телу рядом, почти впечатав его в стену, даже стал тереться о него, елозить, желая получить как можно больше и всё сразу. Он боялся, что, стоит освободить руки Гето, стоит дать ему лишь секунду подумать – и всё, его тут же прогонят, уже навсегда, но, святейший Будда, как же безумно хотелось свободными руками проникнуть под футболку Сугуру!              Пришлось рискнуть.              Ослабив хватку, Годжо сообразил, что руки Гето уже полностью расслаблены, так что это дало повод для дальнейших рискованных и таких желанных действий. Левая рука по-прежнему сжимала запястья Сугуру над головой, а правая тут же опустилась вниз и, забравшись под ткань футболки, соприкоснулась с нежной горячей кожей под ней, в районе живота, отчего тот сразу же от неожиданности рефлекторно втянулся. Смертельно сильно хотелось опустить руку ниже, но Сатору боялся спугнуть своё невероятное везение, поэтому повёл рукой вверх, и вскоре его дрожащие от страха и страсти пальцы нашли маленькую выпуклость на груди Гето и, обхватив её пальцами, стали мягко потирать тут же ставший твёрдым сосок.              В тот же миг раздался странный звук, и Сатору не сразу понял, что это был короткий стон. Сладкий, неприличный. Но будто неполный. Захотелось услышать ещё и ещё, громче, довести до исступления. Колени Гето слегка ослабели, так что, чтобы он не сполз вниз, Годжо лишь сильнее прижал его к стене.              И всё же какая-то часть мозга Сатору не переставала трезвонить в совсем слабый гонг разумности маленьким, последним не утерянным за похотливыми волнами молоточком.              Сатору вспомнил, что в план это не входило. Он снова допустил ту же тупость! Что, если Гето вырвется и снова прогонит его? Тогда они больше не смогут даже поговорить, все шансы будут упущены.              С огромным, просто нечеловеческим усилием Годжо оторвался от чужих губ и склонил голову на правое плечо Гето, уткнувшись в ткань футболки носом и губами. Гето, освободив рот, тяжело стал хватать ртом воздух, словно едва не захлебнулся. Прерваться для Сатору было сродни прыжку в тёмную яму в полную неизвестность, он замер, напрягся, пару раз сглотнул, подчиняя собственный голос, но продолжая вдыхать чужой восхитительный запах носом так сильно, словно хотел надышаться перед смертью, если на его предложение сейчас ответят утвердительно.              — Если скажешь мне уйти сейчас, я уйду, — прошептал Сатору, чуть отрывая губы от плеча, чтобы Сугуру услышал. Сказав это, Годжо совсем не был уверен, что у него хватит сил выполнить то, что он сейчас пообещал. Но если ему снова укажут на дверь, ему придётся – придётся! – это сделать, потому что он совсем не собирался склонять Гето к тому, к чему тот был не готов или чего не хотел.              Гето тоже замер, тяжело и сбивчиво дыша, его правая рука над головой, всё ещё обхваченная большой рукой Сатору, буквально повисла в обхвате, а вторая, как оказалось, уже крепко сжалась на плече Годжо, впиваясь ногтями в плотную ткань.              Какое-то бесконечное время Сугуру молчал, не шевелясь и ничего не делая, словно смысл слов до него доходил медленнее, чем обычно.              Сатору услышал как Гето шумно сглотнул, пытаясь привести свой голос в подчинение, но, когда ответил, стало понятно, что ему это плохо удалось – голос был сбивчивым и хриплым:              — Уже… слишком поздно, Сатору, — принял Гето полную капитуляцию. – Надо было уходить раньше… Мы оба пожалеем об этом.              Внутри Годжо вспыхнула почти детская радость от этих слов, несмотря на зловещее предсказание. Сугуру, кажется, принял тот факт, что у них не получится держаться друг с другом профессионально, а уехать, убегая, он попросту не успел. Годжо, посчитав, что получил ответ, терять время зря не собирался. Потянулся губами к изгибу шеи, принялся вылизывать её языком и целовать, задумав новый план: мягко, но настойчиво исследовать для начала эту часть тела, а потом и все другие. Но внезапно рука Сугуру переместилась ему на лицо и упрямо легла на рот и нос, преграждая доступ. Жест был без толики сопротивления, очень нежный и ласковый, и Сатору, испытав разочарование, повернув голову, уставился в глаза напротив. К его удовольствию, они были затуманены, блестели от желания, но в них всё равно сквозило то, что сейчас Сатору совсем не хотелось видеть – капля рассудка.              — Но сначала мы поговорим, — прошептал Сугуру.              — Я не смогу говорить, — искренне признался Сатору в сложенные пальцы у своего рта, и ему тут же захотелось их облизать, каждый по отдельности и все вместе. Он только хотел это сделать, но Гето упрямо оторвал руку и снова закрыл ею его рот.              — Мне тоже нелегко, — выдохнул Сугуру, слегка отстраняясь назад. – Но, если ты хочешь вообще продолжить, мы должны всё обсудить.              — А что, если ты снова убежишь? – почти прошипел Сатору в отчаянии, сжимая руки в кулаки и опуская их, но по-прежнему располагая голову в изгибе чужой шеи.              — Не убегу, больше нет. Ты победил, — горько усмехнулся Гето, аккуратно высвобождаясь, чем вызвал внутри Сатору такие разочарование и недовольство, что он издал тихий злой рык. Необычайная пустота в руках буквально ужасала, вводила в ступор, незримо била поддых, хотя он прожил с ней почти тридцать лет.              — О чём тут говорить, Сугуру? Я хочу тебя, ты – меня, точка, — пробурчал Годжо, с обидой и далеко не улёгшейся жаждой глядя, как Гето прошёл дальше в квартиру и зачем-то направился в кухню. То, что некогда просто вздулось у него в штанах, теперь неприлично торчало, но сейчас Сугуру незачем было это скрывать. Он повернулся спиной к молчаливо стоявшему Годжо, чтобы извлечь из шкафа два низких стакана и налить туда что-то.              Сатору, слыша журчание наливаемой жидкости, сжал руки в кулаки сильнее. В его штанах царил полный беспредел, в груди смешались невыносимое желание и бесконечный страх, что Гето вот сейчас, после всего, снова убежит, несмотря на собственные слова. Какого черта ему потребовалось поговорить? После такого? Что, если он снова передумает?!              От этой мысли Сатору едва ли не взвыл.              Сугуру наконец повернулся и поставил на небольшой стол два стакана с выпивкой.              — Сядь, — почти приказал он необычайно строго. – Выпей. Разговор будет коротким.              Сатору ничего не оставалось, кроме как послушаться, проклиная рациональность, серьёзность, рассудительность и всё, что мешало ему немедленно продолжить, самыми грязными ругательствами.