Искажённые

      «Всё пропало».              Щёки пылали.              Несмотря на попытки успокоиться, хоть как-то привести мысли в порядок, Сугуру это плохо удавалось. Человек, так тревоживший его мысли последние недели, сейчас сидел напротив него за столом, боком, вытянув длинные ноги вперёд, и откровенно, почти не стесняясь, даже грязно, уставился на него. В ярких, фантастических и явно изменённых стараниями вируса голубых глазах, на какие при первом с ними знакомстве хотелось молиться, наложив на них бремя святости, сейчас горел настолько неприкрытый, дьявольский и развратный огонь, что Гето внезапно ощутил себя девственной одзёсан, которую пытался соблазнить коварный демон.              «Что за тупое сравнение», — пронеслось в голове, но от этого взгляда становилось слишком жарко. Хотелось совершить сразу две противоречивые вещи: велеть Годжо немедленно надеть повязку, чтоб больше не видеть этого откровенного желания, и одновременно не делать ничего настолько нелепого, а наоборот, наплевав на всё, поддаться желанию, этому огню. И скорее всего попросту сгореть заживо.              — Выпей, — взяв себя в руки, Сугуру подтолкнул стакан с крепким японским виски вперёд, внезапно ощутив, как ослабела его рука после крепкого захвата чужими пальцами. А ещё он сам заметил, как его собственные пальцы слегка дрожат.              Внимательные голубые глаза напротив прошлись по его руке всё с тем же жадным блеском. Потом, словно заставив себя, Годжо глубоко и принудительно вздохнул, успокаивая взбунтовавшиеся тело и мысли, и сделал то, что в данной ситуации Сугуру посчитал почти противозаконным: откинул по привычке голову назад, оголяя длинную идеальную шею с острым кадыком. Гето потребовалось большое усилие, чтобы отлепить взгляд от этой части тела человека напротив и вообще вспомнить, о чём он там хотел поговорить.              Взволнованным движением он сам взялся за стакан с виски и за один взмах опустошил напиток. Приятное тепло тут же разлилось по горлу, принося призрачную тень прежней уверенности. Гето поставил стакан обратно – и снова наткнулся на взгляд напротив, почти пожирающий.              «Болван».              Нет. Сравнение с коварным демоном поспешное. Для Гето стало очевидно, что у Годжо не имелось никаких скрытых мотивов, он действительно пришёл сюда извиниться и явно рассчитывал уйти, но в какой-то момент всё пошло наперекосяк. Годжо не был способен разыгрывать коварные планы в таких простых вещах, как взаимное желание, он просто нёсся, словно локомотив, по рельсам собственных эмоций, сбивая всё на своём пути. Теперь, когда ему дали то, что он так жаждал, а потом отобрали и велели подождать, он стал похож на ребёнка, у которого отобрали игрушку и который, не в силах скрыть разочарование и почти гнев, теперь с завистью и жаждой заполучить её обратно во что бы то ни стало, таращился на отобранный вожделенный объект.              Такой Годжо Сугуру, несмотря ни на что, нравился. Его действия и обнажённые эмоции искрились откровенностью, прозрачностью и считывались моментально. Гето испытал даже смущение от мысли, что смог вызвать нечто подобное в этом человеке, и одновременно дикое, еле контролируемое возбуждение, крутящееся внутри в нетерпеливой галактической спирали, только и мечтающее дождаться того сладкого мгновения, когда взорвётся на миллиарды сверхновых.              Так как Сугуру продолжал молчать, борясь с сокрушительными эмоциями, Годжо, сдавшись, проговорил:              — Я не люблю пить. Но чтоб ты наконец начал говорить, как и хотел, вот, — он потянулся рукой к стакану и широким заглатывающим движением опустошил всё налитое, слегка скорчив белёсые брови. Он явно редко пил, и вкус ему был непривычен. На то была банальная причина: когда-то в юности, напившись, он снёс в подразделении несколько стен своей способностью и даже сломал директору руку. Эту байку охотники часто рассказывали друг другу, и Гето уже имел возможность её услышать. Он внезапно понял, что всё это время, пока он пытался дистанцироваться от человека напротив, он неосознанно впитывал в себя совершенно бесполезную информацию о нём, вроде этой байки или любой другой мелочи, что удавалось узнать.              «Проклятье».              Это маленькое открытие дополнило стройный рядок из белых флажков, выброшенных за последние недели, дни и особенно – минуты. Больше не имело смысла притворяться. Червоточина внутри не просто загноила – почти захватила всё тело, мысли, всего его от макушки до пят.              — Больше игнорировать это не получится, — проговорил Сугуру серьёзно и слегка растерянно, признавая поражение по всем фронтам. – Я бы смог. Если бы завтра уехал, всё пришло бы в норму. Но ты как чёртов локомотив… Идёшь напролом.               Голова напротив, увенчанная копной непослушных белых волос, куда захотелось зарыться пальцами, как он часто, слишком часто, грезил ночами, чуть наклонилась вбок, почти снисходительно. На покрасневших и расплывшихся от недавнего поцелуя губах пролегла понимающая, но при этом лукавая и едва ли не торжествующая ухмылка. Годжо искренне радовался тому, что Сугуру признал очевидное.              Если бы он вдруг узнал, что чувства Гето уже давно выходят за привычные рамки, это заставило бы его позабавиться над тщетными и бессмысленными попытками, какими тот пытался привести себя в «норму». А если бы узнал, что с тех пор, как Сугуру осознал суть этих чувств после спарринга и так и не смог избавиться от сладких ночных грёз, в которых не присутствовало ни одной женщины или мужчины, кроме Годжо Сатору, то это вообще привело бы его в полный восторг.              — Так и будем молчать? – мягко улыбнулся Годжо, нежно сверля его глазами под длинными белыми ресницами. Не добившись ответа, он выдохнул и запустил пятерню в волосы. Провёл по ним рукой, отводя взгляд в сторону, и внезапно признался:              — Тогда я начну. Я не знаю, что со мной. Я никогда не испытывал ничего подобного. Это ты меня заставил? Ты внушил?              «Что-о-о-о?!»              Сугуру почувствовал, как щёки вспыхнули от возмущения, а рука, ещё недавно с дрожащими от похоти пальцами, теперь быстро сжалась в крепкий кулак негодования.              «Идиот! Кретин! Болван!»              — Какого хрена, — возразил он сердито. – С чего ты взял?              — Согласись, основания для этого есть, — пожал плечами болван. – Ты же умеешь внушать людям то, что тебе нужно. А у меня… не знаю, как будто крышу сорвало. Как это ещё объяснить?              Несмотря на то, что подобное предположение Гето слегка отрезвило и возмутило до глубины души, такое простодушное признание прокатилось по телу волной приятного тепла. Да, у Годжо были основания заподозрить что-то такое, но проблема как раз заключалась в том, что Сугуру ничего подобного не делал. Было бы намного проще.              — Ты сам, помнится, бахвалился, что проклятую энергию за киро чувствуешь, — сердитость как-то быстро прошла, слишком быстро, и Гето усмехнулся. – Либо ты балабол, либо плохой охотник, если не смог бы почувствовать такое. Знаешь, если удобнее думать, что тебе это внушили, а не ты сам стал тому виной, можешь поступать и так. А вдруг это как раз ты внушил мне нечто подобное? Я слышал, ты тоже можешь копаться в чужих мозгах.              — Я ничего не могу внушить, а лишь опустошаю разум, — кисло скривился Годжо от встречного подозрения, но, видя, что Сугуру хитро улыбается, кивнул.              — Хорошо, это было очень тупое предположение, — согласился с читаемым раскаянием Сатору, тяжело выдыхая. – Тогда что это? И что нам теперь делать?              «Хороший вопрос».              Повисло немного тягучее молчание, словно мёд стекал вниз, вырисовывая на случайной зеркальной поверхности замысловатые фигуры. Пока этот мёд стекал, у Сугуру никак не получалось разорвать зрительный контакт, поэтому он слишком ясно различал, как в глазах напротив стало постепенно зажигаться лукавство. Ответ на заданный вопрос был настолько очевиден, что Годжо даже и не думал искать другого варианта и теперь только ждал, когда до этого простейшего решения дойдёт и сам Сугуру. На самом деле Гето уже давно осознал, что сопротивление бесполезно, их влекло друг к другу, тянуло с непреодолимой магнетической силой, словно они были разными полюсами.              Руки Сугуру локтями оперлись о стол, прикрывая рот в замке из пальцев, как будто он до последнего не собирался терять надежду на возвращение к «нормальной» и спокойной жизни. Его глаза смотрели исподлобья, и в потемневших синих безднах напротив теперь вместо лукавства появилось что-то холодное, почти им несвойственное.              — Если скажешь мне уйти, я уйду, — вдруг серьёзно проговорил Годжо, удивляя в очередной раз тем, что, несмотря на бездумное следование за своими эмоциями, он всё же умел разграничивать свои и чужие желания. – Я ведь и вправду хотел просто извиниться и уйти. Я сам не ожидал, что вт…              Сатору смолк, обрубив себя на полуслове, и на его щёки пролился совершенно обаятельный румянец.              — Что «что»? – подтолкнул его Гето, внимательно наблюдая за этим с лёгкой улыбкой. Видеть сильнейшего охотника в таком смущении и знать, что сам стал причиной этого душевного беспокойства, оказалось необычайно лестно. Было бы куда лучше, если бы сам Гето не испытывал ничего подобного, поскольку, даже если это и льстило, досадно самому терзаться тем же.              «Надеюсь, ты встретишь того, от чувств к кому уже не сможешь убежать»… Святой Будда, эти слова всё-таки являлись истиной, Сугуру так и не смог, не успел убежать.              — Чего ты не ожидал, Сатору? – ласково спросил Гето, желая не просто узнать, а своими ушами услышать.              Годжо снова пожал плечами, скрыв смущённый взгляд.              — Что втюрюсь по уши, наверное, как какой-то школьник. На что это ещё похоже? Или я действительно ебанулся? Моей влюблённостью всегда была охота. Я и предположить не мог, что буду испытывать нечто подобное. Тем более к мужчине. Тем более, к такому занудному, как ты… Хотя и такому красивому.              На лице Сатору расплылась широкая извиняющаяся улыбка от собственных слов, которая быстро превратилась в очень довольную, когда он заметил, как на это прореагировал Сугуру. Гето сам не понял, как покраснел до кончиков ушей от такого простецкого, в общем-то топорного и непрошенного комплимента. Его глаза расширились от недоумения, а дыхание участилось от невыразимого удовольствия.              Годжо говорил, что думал, точно так же: нёсся локомотивом по рельсам.              — Отвали, Годжо, — прошептал Гето, не в силах справиться с волной необычайного смущения и волнения.              — Так мне уходить или остаться? – взгляд Сатору, отбросив всю весёлость, снова стал таким, как прежде – голодным. – Решай быстрее, Сугуру, пока я ещё какую-нибудь херню не сказал… Или пока снова не прижал тебя к стене. Я очень хочу продолжить то, что ты прервал.              «Идиот. Несётся вперёд, как полный болван».              Воевать с этим не имело смысла. Не хотелось больше. Всё, что сдерживало Сугуру до этого: страх перед законом, перед мнением общества, перед взращёнными воспитанием нормами, чувство вины из-за поступка год назад, не дававшее ему покоя, — всё это переставало быть важным, иметь хоть какое-то значение, стоило взглянуть напротив.              Годжо еле сдерживался, чтобы не выполнить свою нелепую угрозу, но в то же время стало очевидным: он боялся. Боялся, что его попросят снова уйти. Для себя Сатору уже всё давно решил в тот момент, когда поцеловал его в прошлый раз. Или это случилось раньше? На празднике у костра? Или на спарринге, когда он так робко, но в то же время нагло давал понять, что испытывает к Гето не совсем дружеские чувства?              Сугуру глубоко вздохнул, зарывшись лицом в ладони. Потом растопырил пальцы и посмотрел на Годжо сквозь расстояние между ними.              — Об этом никто не должен узнать, — выдавил он из себя тихо, перебарывая последние остатки природного стыда.              — Хорошо.              — Я серьёзно, Сатору, — надавил Гето. – Иначе нам двоим грозит смерть.              — Никто не узнает, — качнул головой Годжо, давая понять, что для него всё это так же серьёзно. – Мы будем осторожны.              — Пиздец, пиздец, — сдавшись и подавив последние ростки сомнений, как раньше давил на корню ростки собственных чувств и желаний, Сугуру медленно поднялся. Годжо сразу же напрягся, то ли надеясь на продолжение, то ли опасаясь, что его всё равно прогонят. Стиснув зубы, Гето приблизился, наблюдая, как Сатору замер в ожидании, позволяя ему самому решить и сделать шаг к принятию любого из возможных вариантов.              Но вариант остался только один. Бороться с собой больше не имело смысла.              Гето встал перед сидящим Сатору слишком близко, так, что его ноги уткнулись в колени Годжо, и какое-то время смотрел на него сверху вниз, словно желая запечатлеть в памяти его красивое, слегка растерянное, но в то же время охваченное затаённым, трепетным ожиданием лицо. Правая рука Сугуру потянулась к белым волосам и сделала то, о чём грезил все эти невыносимые недели воспалённый чувствами рассудок: зарылась пальцами в волосы, провела по ним, ощутила всю их мягкость от макушки до затылка.              «Божественно».              Потом сжала волосы на затылке в кулак, не больно, скорее, нетерпеливо, и потянула вниз, заставляя голову Годжо отклониться назад. Тот послушно, не мешая и не срываясь с катушек, хотя по частому дыханию и потемневшему взгляду было ясно, о чём он думает, позволил голове откинуться назад, буквально подставляя под взор Гето горло, словно полностью открываясь, доверяя всего себя, позволяя Сугуру делать с ним, что захочет.              Сугуру и сделал то, что хотел ещё с самой первой встречи, но тогда он даже не мог признаться себе в этом. Сейчас же, когда все эмоции и намерения оголены, обнажены до такой степени, что всё это было похоже на сумасшествие, оставалось лишь действовать. Гето наклонил голову ниже и потянулся губами к шее Сатору, к тому месту, что владело его мыслями во снах и грёзах: к адамову яблоку, символизирующему надуманный грех, этому игривому кадыку, перекатывающемуся от накопившейся в желании слюны, – поцеловал его почти робко, ощутив губами горячую мягкую кожу, в которую внезапно захотелось впиться зубами. Но такого он себе не позволил – пока – поэтому провёл языком по кадыку, потом ниже к ярёмной ямке между ключицами, где когда-то возжелал слизать каплю воды. Сейчас её там не было, но он всё равно сделал это с воображаемой, как будто закрепляя в своём сознание чёткую простую мысль: теперь уже его ничто не остановит. Ни глупые законы, ни выдуманная мораль, ни чужое мнение.              «Всё пропало».              Стоило ему это сделать – слизать языком эту сакральную иллюзорную каплю воды – как Годжо, не в силах больше терпеть и получив явный ответ, поднял руки, сжав ими голову Сугуру, потянул её наверх и снова впился поцелуем в губы. Целовал он так, словно кто-то до сих пор мог отобрать у него Гето, жадно и не очень умело, совсем не нежно или осторожно, а страстно и ненасытно, и эта его потрясающая неумелость вышибала почву из-под ног. Голова начала кружиться, Сугуру снова стал задыхаться, ощущая чужой язык внутри собственного рта, ненасытный, пожирающий, требующий полного подчинения, желающий забрать себе полностью и растворить в себе.              Опасаться, что Гето пойдет на попятную, больше не стоило. У Сугуру не нашлось сил даже на то, чтобы подумать об этом. Да и зачем? Он и так слишком долго и трусливо бегал от самого себя.              Годжо быстро поднялся, снова став нереально высоким и, продолжая целовать, прижался к телу Сугуру, обвив его одной рукой. Эта рука по-хозяйски, без прежнего стеснения проникла под смятую футболку, пройдясь по спине и нетерпеливо сжимая кожу, в то время как вторая по-прежнему удерживала лицо Сугуру, не позволяя даже на мгновение оторваться от чужих губ. Сугуру пришлось снова схватить белые волосы в кулак и потянуть назад, чтобы остановить этот почти смертельный вихрь.              Сделал он это лишь на секунду, чтобы отдышаться, и заметил, что у Годжо глаза совершенно опьянели, словно он снова надышался химикатами. Ослабив хватку, он позволил губам напротив вернуться к своим, но теперь Сатору, осознав, что Гето не хватает воздуха, сбавил напор, а вскоре переместил горячие губы к шее, принявшись целовать и посасывать кожу.              У Сугуру перехватило дыхание уже от этого. Ощущать жадные губы на своей шее оказалось потрясающе, а быть зажатым в тиски сильных рук – хоть и потрясающе вдвойне, но крайне, крайне странно! Раньше он спал только с милыми, хрупкими девушками и сам всегда вёл в сексе. Сейчас же у него возникло ощущение, что им хотят не просто овладеть – а буквально поглотить и раздавить без остатка. Страсть Годжо была настолько сильной, почти разрушающей, что буквально оглушала до звона в ушах и заставляла тело плавиться. Ещё никто и никогда не обнимал его так!              Его на миг оглушила и мысль о другом, заставив покрыться мурашками: а что дальше?              Кажется, у Годжо был план. Хотя, скорее всего, плана не было, а вместо него рассудком руководил простой дикий инстинкт.              Зажав его руками в крепком тесном объятии, Годжо сделал шаг вперёд, подталкивая Гето туда, где, как ещё помнил Сугуру остатками разума, находилась кровать. Уткнувшись в неё икрами, Сугуру сам не понял, как буквально прогнулся назад под сильным давлением сверху, и спина в то же мгновение столкнулась с мягкой поверхностью кровати, а сверху навалилось, распластав его тело, что-то настолько массивное, что Гето снова ощутил эту странную эмоцию. Это было так непривычно!              Но в то же время поразительно приятно. Годжо улёгся полубоком, упираясь одной рукой, согнутой в локте, в кровать, а второй, уже обосновавшейся под чужой футболкой, жадно исследовал строение торса Сугуру, заставляя его захлёбываться в собственных странных ощущениях, и продолжал это мучение без малейшего намёка на присущее исследователям терпение. Сатору сжимал один участок и тут же переходил к другому, сжимал и разминал его, от ключицы до сосков, от сосков до живота и косых мышц, а следом снова наверх, под мышку, снова вниз, а потом неожиданно схватил футболку и потянув её к шее, чтоб не мешалась.              Голова Годжо стремительно опустилась, и в следующую секунду Сугуру ощутил пылающие огнём губы на своём соске. Это заставило его слегка выгнуться от переизбытка новых, необычных, потрясающих ощущений, которые не дарила ему ещё ни одна женщина. Его руки принялись совсем бесстыдно прижимать голову Годжо к своей груди, зарываясь в волосы пальцами, словно благословляя эти хаотичные исследования, а потом так же бесстыдно потянулись к вороту формы Сатору, принявшись лихорадочно расстегивать пуговицы на чужой форме, как на зло, оказавшиеся слишком маленькими и ужасно неудобно располагавшиеся под большим продольным швом. Сугуру со злым рыком выругался. Он не хотел, чтобы Годжо раздел его прежде, чем сделает это с собой. Это предполагало некоторую незащищённость, неравенство, а Сугуру ещё сам не понимал, готов ли он к тому, чтобы вели его, а не он сам.              В этот момент он ощутил, как рука Годжо, насытившись на время его торсом, потянулась вниз и сначала робко, несмело, но всё же накрыла ладонью выпуклость в спортивных штанах Гето. Дрогнула, словно Сатору только сейчас сквозь хмель сообразил, что происходит, но потом крепко сжалась, окатывая Гето волной такого удовольствия, что ему пришлось неприлично простонать. Губы Годжо тут же вернулись к его рту, поглощая этот стон и впитывая его, а рука продолжала сжимать и мять его отвердевший член сквозь лёгкую ткань штанов и белья. Одно из коленей Годжо беспардонно надавило сверху между стиснутыми ногами Сугуру, желая раздвинуть их – и тут Сугуру прошибло холодным потом.              «Назад дороги нет».              В это же время Сугуру понял, что локомотив по имени Годжо Сатору нужно слегка притормозить, пока он не снёс несколько заграждений и не сошёл с рельс.              — Сатору, стой, — прошептал он строго, вырвавшись из захватывающего в воронку беспамятства поцелуя. – Стой, говорю.              — Чего? — нехотя остановился тот, выругавшись от почти болезненной необходимости снова бить по тормозам. – Я не могу больше говорить!..              — Подожди, придурок, — досадливо и зло прошипел Гето, сжимая чужую голову руками и оттягивая от своего соска. – Ты точно уверен?              — А похоже, что нет?! – почти зарычал Годжо, недовольный тем, что его отвлекли от важных задач и снова, вдвое усерднее, играясь зубами и языком с чужим соском. Лицо Сатору покраснело, глаза заволокло дымкой, словно он всё сильнее пьянел, смешивая разные виды алкоголя, из-под волос на виске под светлой кожей проглядывала синяя венка, пульсирующая от напряжения и нетерпения.              — Это твой последний шанс не совершать ошибок, — сглотнув, проговорил Сугуру, уже для себя всё решив. Да, немного поздновато спрашивать о таком, но Годжо под властью своих эмоций и чувств плохо осознавал степень опасности, которая всё сильнее нависала над ними. Поэтому Гето хотел убедиться, что на эту ошибку Сатору идёт осознанно и понимает все последствия. Это была его обязанность – спросить снова, потому что, несмотря на то, как далеко они зашли, Гето, пусть и было плевать сейчас на то, как последствия коснутся его, на то, как они затронут Годжо, плевать не было. – Мы ещё можем всё откатить назад.              — Иди на хер, — почти выплюнул Сатору, снова потянувшись к шее Сугуру и принявшись покусывать её в нетерпении. Рука, лежащая на его твёрдом члене и согревающая его объёмным теплом, как будто там ей было самое место, поднялась к пупку, а потом начала нагло скользить по коже снова вниз, но уже залезая под ткань.              Сугуру перехватил её в движении.              — Стой.              — Да блять! — Годжо, казалось, сейчас совсем слетит с катушек. Но он всё же остановил руку и нежные покусывания. Потом выдохнул в кожу и почти жалобно, даже растерянно спросил: – Чего ты от меня хочешь, Сугуру?..              — Раз ты уж решился на это, как и я, — тяжело выдохнул Гето, пытаясь донести свою мысль, хотя это было нелегко и для него тоже. Всё ещё стыдно. Непривычно. – То могу я спросить: ты вообще в курсе, как происходит секс у двух мужчин?              — Я не идиот, — буркнул Годжо с нотками злости и обиды, пряча лицо в сгибе шеи у Сугуру. – Или похож на идиота? Конечно, я знаю. Слышал.              — Тогда… — Сугуру, ощутив, что Годжо тоже одолевает крайнее смущение, которое он пытается всеми силами скрыть, слегка повернул к нему лицо, уткнувшись щекой в его ухо, а потом поднял руки и нежно провёл по волосам, давая понять, что этот разговор, хоть и доставляет им обоим неловкость, но крайне необходим и что важнее – доверителен.              — Тогда… учитывая твой напор, выходит, ты рассчитываешь, что это я́ должен быть тем, кто… снизу? Ты понимаешь, о чём я?..              — Понял я, — недовольно пробурчал Годжо, но, несмотря на прежнее смущение, вдруг навалился сильнее сверху, упёршись согнутыми в локтях руками по бокам, отчего навис над Сугуру скалой, и, больше не тая лицо, посмотрел прямо в глаза, бесстыдно потёршись своей затвердевшей плотью о чужую. Потом очень тихо прошептал прямо в губы: – Ты… мне разрешаешь?              Это вопрос прозвучал так нежно и застенчиво, с дымкой трогательного страха перед отказом и одновременно с лезвием еле сдерживаемого желания, что Сугуру вспышкой осознал: он готов разрешить этому человеку абсолютно всё, что было раньше неприемлемо и немыслимо. Годжо глазами скользил по его лицу, по каждому уголку, словно он тоже старался запечатлеть в памяти этот момент, опасаясь, как бы не испортил всё прежде, чем насладится. Их лица были так близко, нос к носу, а голубые глаза буквально нависали сверху, поглощая в своём нечеловеческом великолепии, что у Гето стало всё расплываться. Он слегка отодвинул лицо Годжо мягким движением и серьёзно проговорил:              — Ха… Такую роль я себе не планировал, Сатору. Но… - он сглотнул, - внезапно очень хочу разрешить тебе делать всё, что захочешь. Однако я к этому не готов. Сегодня и сейчас не готов. Ты тоже.              — Я готов, — ляпнул Годжо, в свои почти тридцать совершенно не понимая, что имеет в виду Сугуру.              — Нет, — твёрдо проговорил Гето, ясно сознавая, что в этой сфере у него намного больше если не опыта как такового – опыта как раз и не было вовсе – то специфических знаний. – И для тебя, и для меня это впервые, чертов идиот. Это не так просто, как с девушкой.              — Тогда скажи, что мне делать, и я буду очень осторожен и нежен, — не хотел сдаваться Годжо, начиная мягкими, короткими поцелуями покрывать лицо Сугуру: уголки его рта, щёки, скулы и виски, особенно правый, где остался небольшой шрам, заработанный на их первой неудачной охоте, когда они встретили Сукуну.              Поразительная перемена случилась: от того неловкого эпизода у кабинета Масамичи, когда они впервые ощутили связь между собой, до сегодня и сейчас, когда они, смущаясь, но обсуждали такие деликатные вопросы, а Сугуру внезапно понял, что готов уступить, лишь бы упрочить их связь. Своими коварными поцелуями Годжо словно желал осторожно увлечь его снова в сокрушающий водоворот страсти, где для вопросов больше не останется места и где Сугуру безропотно будет принимать всё, что ему дают и что от него хотят.              Гето не собирался так делать.              — Не сегодня, — ещё раз уточнил он едва ли не сурово, давая понять, что уступать не намерен. – Не так. Ты можешь навредить мне.              — Я не хочу навредить тебе, — поразительно искренне повторил Сатору, прекращая поцелуи и снова заглядывая в глаза. Было заметно, что он испытывает страшные муки от необходимости сдерживать себя, всё его тело застыло в напряжении, а в штанах, даже сквозь плотную ткань, Сугуру ощущал, как окаменел его член. Но в то же время эта послушность, стоило Годжо осознать, что его необдуманные действия могут навредить, выглядела так мило и так льстила, что Гето улыбнулся и ласково погладил его по щеке.              — Но это не значит, что мы не можем начать с малого, — проговорил он, решив взять инициативу в свои руки, поскольку терпеть эту сладкую пытку дольше было невыносимо ни ему, ни Сатору, хотя, чего таить, наблюдать за терзаниями сильнейшего охотника, совершенно не понимающего, с чем решил связаться, оказалось даже немного забавно. Но Гето ни за что не стал бы выражать эту весёлость ни во взгляде, ни в улыбке, потому что у Годжо, как он понял, в отличие от самого Сугуру, никогда не было ясного осознания, что ему нравятся не только женщины и что он вообще способен испытывать страсть к мужчине. А возможно, осознания того, что он вообще способен испытывать нечто подобное по отношению к человеку, независимо от пола, поскольку Сугуру догадывался и о том, что у Годжо никогда не было отношений дольше чем на одну ночь, не говоря уже о сексе с мужчинами. Тот даже не предполагал, что всё так завертится.              «Бедняга».              Не иначе, как судьбой, это не назовёшь.              Гето мягко принялся отталкивать Годжо от себя, но не прочь – вот уж нет! – а, схватив руками, настойчиво перевернул его на спину, укладывая рядом на кровать. Сам же взобрался сверху, оседлав его, как когда-то на спарринге. Но в этот раз всё было по-взрослому. Он сразу же почувствовал, как Годжо возбуждён, его плоть, бушуя, пыталась вырваться из плена плотной ткани форменных брюк, и Сугуру решил не томить ни себя, ни его больше, чем нужно.              Он принялся торопливо расстёгивать те самые пуговицы на куртке Годжо, что не поддались в первый раз. Руки слегка тряслись от волнения и нетерпения, но Сатору с удивительным послушанием позволял ему делать это, положив голову и наблюдая за его действиями из-под белых полуопущенных ресниц. Голубые огни под ними светились так ярко, словно готовы были засосать в эту синюю бездну желания, и от этого взгляда у Гето пересохло во рту. Закончив с пуговицами длинной куртки, он рвущими движениями раскрыл её. На то, чтобы снять её нормально и полностью, не хватило терпения. Так что Сугуру сразу же забрался руками под футболку, ощутив пальцами крепкие, словно стальные листы, мышцы, ощупал каждый кубик на мышцах живота, убирая футболку вверх, а потом опустил голову, отчего его всё ещё влажные волосы, распущенные наполовину, упали вниз на торс Годжо. Странно, что не раздался звук шипения – их тела были слишком горячи. Язык Гето прошёлся по гладкой коже, не встретив ни единого белого волоска, подобрался к соскам, одарив нежностью каждый из них, отчего Годжо запрокинул назад голову от наслаждения, а потом потянулся вниз к животу.              Там пришлось остановиться. Сугуру ещё не был уверен, что готов к тому, чтобы перейти к ласке другого уровня, хотя он часто проделывал это в своём воображении. Но реальность слегка отличалась, хотя бы потому, что чувство стыда по-прежнему не отпускало, а это дурацкое чувство ответственности за Годжо, внезапно возникшее, стоило признать полную капитуляцию, заставляло каждый раз сомневаться и спрашивать разрешение.              Он положил руку на заточённую в тисках ткани твёрдую плоть, отчего Годжо шумно сглотнул, выдохнул, закрывая на пару мгновений глаза, но тут же снова вернулся к наблюдению, в то время как Сугуру потянулся к его ремню и на секунду замер, поднимая взгляд:              — Можно?              — Ты, блять, издеваешься что ли, — простонал Годжо хрипло, и это можно было считать за утвердительный ответ.              Пара секунд Гето потребовалась, чтоб расстегнуть ремень. Его пальцы всё ещё дрожали, от волнения даже немели, но при этом умудрялись сладко ныть от боли нетерпения. Ослабив ремень, он расстегнул ширинку и слегка приспустил штаны Годжо, а тот совсем послушно приподнял бёдра, чтобы сделать это было легче. Сугуру бросил взгляд на бельё, увидел дорожку совершенно белых волос, спускающуюся от пупка вниз, словно приглашая, а потом двумя руками, сидя на Годжо верхом и сжимая его своими бедрами, приспустил его трусы вниз, высвобождая то, что он никогда, как думал, и в руки-то не должен был брать!              «Что я делаю…»              Но никакого внутреннего сопротивления не было. Наоборот: Сугуру будто впервые ощутил себя самим собой. Отбросив ненужные мысли, он сжал правой рукой чужой член без всяких колебаний, так, как мечтал это сделать в ночных грёзах, и услышал, как Годжо впервые за всё время издал тихий стон, откинул голову назад и подался бёдрами немного вверх. Обычное прикосновение к плоти сделало его крайне чувствительным, член в руке Сугуру, хоть тот даже не шевельнул рукой, тут же напрягся сильнее, набух и увеличился в размере. Видеть, как сильнейший охотник становился совсем покладистым от одного этого прикосновения, было настолько волнительно, что Сугуру замер на мгновение – но лишь на мгновение. Уже в следующее он провёл рукой вдоль ствола выше, обхватил пальцами крайнюю плоть и слегка потянул вниз, обнажая головку полностью. Из её отверстия появилось немного прозрачной жидкости, так что Сугуру, чувствуя, словно ходит по минному полю, хотя он уже держал в руках член, пусть и только свой, провёл большим пальцем по головке, мягко растирая жидкость, и с особенным удовольствием услышал, как Годжо снова застонал.              Кровь ударила в виски от этого звука. Ему померещилось, что голова просто лопнет от переизбытка непривычных, но таких восхитительных эмоций. Годжо был здесь, с ним. Под ним. Стонал от удовольствия. Доверил ему самое ценное. Был как никогда уязвим.              «Это точно не сон?!»              Чувствуя лёгкое головокружение от нереальности происходящего, он потянулся вперёд, опёршись на свободный локоть, и припал к губам Годжо в горячем поцелуе. Язык беспрепятственно проник внутрь податливого рта и встретился с чужим в отчаянной схватке. Рука, сжимающая вверенное ему сокровище, принялась ритмично двигаться вверх-вниз, набирая темп и доставляя Годжо такое наслаждение, что его ногти вцепились в его спину, ладони сжали футболку и принялись быстро стягивать её с Сугуру, обнажая верхнюю часть тела. На секунду пришлось отпустить член, но, избавившись от футболки, Гето тут же нашёл утерянное и снова принялся ритмично двигать рукой, обволакивая его своим теплом. Простонав, Сатору вдруг приподнялся на локтях, жадно припадая губами к груди Гето и широко проведя по ней языком, но Сугуру почувствовал, что ему этого тоже мало. Свободной рукой он резко прижал Сатору обратно к кровати, снова навалился сверху и выдохнул ему в губы:              — Сатору… Прикоснись ко мне.              Тот словно только и ждал этой просьбы. Его правая рука, покинув чужие плечи, ловко проскользнула вниз под живот Гето, поспешно стянула вниз его лёгкие штаны и уже без какого-либо стеснения протиснулась под бельё, стягивая его прочь.              Ощутив чужую руку на своём члене, Гето едва не подавился собственными ощущениями, взрывающимися в нижней части живота. Всё это был слишком странно, слишком непривычно! Рука, обхватившая его плоть немного грубо, была невообразимо большой! Это совсем не было похоже на то, что он испытывал раньше. Вместе с тем чувства неправильности не возникало. Напротив: только так, только с Сатору всё было правильным. Зачем он так долго пытался отрицать это?              «Я сам болван».              Несмотря на первую неловкость, выраженную нетерпением, большая рука, будто распробовав и исследовав пальцами всю форму, весьма умело ухватилась за ствол и принялась вытворять то же, что продолжал делать и сам Сугуру. Весьма настойчиво, даже умело, хотя Гето готов был поклясться, что у Годжо такого опыта тоже не было.              Испытывая искрящееся удовольствие, пульсирующее в теле и мозгах яркими красками, Сугуру чуть опустился вниз, продолжая ласку своей рукой и принимая ласку чужой руки. Поцеловал тихо постанывающего Годжо, лишь тогда осознав, что постанывал-то не только Годжо. Из собственного рта вырывались немного хриплые приглушённые стоны, но они мгновенно заглушались поцелуем. Ненадолго, так как в таком положении двигать руками было сложно, поэтому, оторвавшись от губ Сатору, Гето уткнул лоб ему на плечо, чувствуя сладкую боль в слегка занемевшей от ритмичных движений руке. Свободная рука Сатору впилась ему во влажные волосы на голове.               Чтобы сдержать громкие стоны, рвущиеся наружу, так как рука Сатору действовала почти агрессивно и потрясающе приятно, Сугуру совсем бездумно прикусил кожу на плече Годжо зубами. В то же мгновение он ощутил, как тот под ним резко дёрнулся от этого укуса, словно такое проявление чувств стало ещё бо́льшим катализатором для приближения оргазма, а потом в ладонь Гето полилась горячая вязкая жидкость. Сугуру, добившись освобождения для человека, перевернувшего в его жизни всё вверх дном, постепенно замедлил движения руки, чтобы не причинить уже боли.              При этом его собственное тело так сильно напряглось в ожидании кульминации, что чудилось, сейчас взорвётся на миллионы искр от охватившего его возбуждения. Даже то, что теперь Годжо бесстыдно уставился на него, наблюдая и продолжая двигать своей рукой – то, что раньше крайне смутило бы Сугуру — сейчас лишь распаляло сильнее. Губы Годжо снова впились в его, слегка прикусив, возвращая долг в виде укуса и боли, и Гето исказил лицо, издав такой громкий стон при оргазме, что Сатору поспешил проглотить этот звук ртом, поскольку это было слишком громко и до ужаса развратно. Слишком опасно.              Даже то, что Сатору сделал это, показалось Сугуру настолько удивительным, что в благодарность он, упав от бессилия на чужое плечо, нежно поцеловал его в шею. Телом завладела приятная усталость, а разумом – пустота на несколько драгоценных, священных секунд.              Они оба лежали на кровати без единого движения, тяжело дыша и переваривая случившееся. Можно было уже жалеть, но, честно говоря, Гето не испытывал ни капли сожаления. Так хорошо ему никогда не было. Он не испытывал ничего подобного раньше, и теперь, когда черта была не просто пересечена, а сломана, втоптана в землю и буквально уничтожена – теперь он не испытывал ни капли сожаления.              Червоточина внутри, которая всегда беспокоила его, то заживая, то вновь гноясь, а при встрече с Годжо – почти безостановочно кровоточа, внезапно превратилась в красивейший цветок, наконец прорвавшийся изнутри сквозь боль и слои защитного бетона наружу, наверх, к солнцу, и теперь без единого сожаления и без капли стыда распустился и раскрыл лепестки в сторону мягкого света. То, что было уродливой червоточиной, на самом деле оказалось бесценным даром.              Даром принятия себя.              Вот только сейчас, пусть Сугуру и не испытывал страха за себя, появилось другое неприятно щекочущее чувство. Страх за Годжо, ведь то, что они только что проделали и что, несомненно, будут проделывать ещё, могло ударить по нему так сильно, что у Гето попросту не хватит сил, чтобы спасти его от всех последствий.              — Что не так? – вдруг спросил Годжо тихо, восстанавливая дыхание, но не спеша вставать. Его рука всё ещё обвивалась вокруг члена Сугуру, мягко поглаживая кожу и растирая белую жидкость по набухшим венам. Потом потянулась вверх и почти стыдливо легла на живот, на котором скопилось слишком много семенной жидкости. Их тела были скользкими, липкими от пота. – Жалеешь теперь?              — С чего ты взял? – пробурчал Гето, желая подняться, но сильная рука сверху придавила его, не позволив встать.              — Ты нахмурился, — ответил Сатору, уже готовый обидеться, если Гето вдруг скажет что-нибудь из разряда «давай представим, что ничего не было».              Сугуру, понимая, что Годжо сейчас важно закрепить, что всё случившееся не было ошибкой и что он, Гето, совсем не жалеет, мягко улыбнулся и поцеловал его. Уже без животной страсти, снёсшей им обоим головы, а очень нежно.              — Всё в порядке, — проговорил он, перемещая поцелуй на гладко выбритый острый подбородок и играючи прикусывая его. – И мысли такой не было.              — Ага, так и поверил, новенький.              — Клянусь, — Сугуру припал к его уху и прикусил уже мочку, наказывая за это раздражающее слово. – Ни капли сожаления. Теперь ты сам не отвертишься, болван Годжо Сатору.              В ответ раздался тихий смех. Такой ответ Годжо необычно понравился и, кажется, успокоил.              — Ну и тебе не отвертеться от того, что я хотел изначально, зазнайка Гето Сугуру, — хмыкнул Годжо. – Мне этого мало.              — Чёрт, — вспомнил Сугуру, но сердиться не мог: это прозвучало так мило, что, подняв голову, он ухмыльнулся и смерил Годжо глазами. – Я рассчитывал, может, ты насытишься только этим.              — Ничего подобного, — вполне серьёзно ответил Сатору, поглаживая его голову левой рукой. – Я хочу… хочу обладать тобой. Полностью.              Сугуру какое-то время поддерживал зрительный контакт, пытаясь разыграть неприступность, но уже сам знал, что ничего не получится. Потому что его желания внезапным и непостижимым образом совпадали с желаниями Годжо, хотя никогда, никогда в своих фантазиях он не отдавал себя! Только брал. Возможно, до этого не дошёл. Возможно, ему ещё представится возможность взять. Вот только сейчас все дальнейшие отношения между ними в физическом плане зависели только от него, поскольку он единственный из них, кто вообще знал, как правильно нужно всё сделать. А знал лишь потому, что его червоточина гноилась с самого детства, желая наконец распуститься цветком принятия, а любопытный разум всегда хотел получить ответы на волнующие вопросы.              — Хорошо, — кивнул он. – Ты получишь это. А теперь вставай, иди в душ и уходи к себе.              — Я могу остаться до утра? – конечно, Годжо не собирался довольствоваться малым. Он хотел всё и сразу.              — Нет, — отрезал Гето, поднимаясь достаточно осторожно, чтобы не запачкать мебель результатами их безумства. – Это подозрительно.              — Ну Сугуру, — приподнявшись на локтях, Годжо решил использовать то, чем владел на высшем уровне – своим обаянием. Поэтому широко, лукаво и в то же время робко, притворно смущаясь, улыбнулся. – Пожа-а-алуйста.              Противостоять этому было невозможно. Особенно теперь, когда всё, что занимало мысли – этот человек.              «Проклятая энергия Годжо», — подумалось ему. Теперь, когда Сугуру не устоял и впрыснул себе в вены первую дозу, хотелось лишь больше и больше.              — Ладно, — сдался он. – Но только утром, часов в пять, до того, как большинство жильцов проснётся, я тебя разбужу и вытолкаю за дверь. Очень тихо и осторожно поднимешься к себе. Ты понял, Годжо? Тихо и осторожно.              — Понял, — счастливо согласился тот.              Через час, когда они приняли душ, раздельно, как потребовал Сугуру, переоделись и что-то перекусили, на улице стояла уже глубокая ночь. Начался сильный ливень. Гето приглушил свет и лёг в свою кровать, к которой уже почти привык. В городе стояла удивительная тишина, тоже уже знакомая. Где-то привычно пролаяла собака, прерывая шум дождя.              Непривычным было то, что в кровати он находился не один. А кто-то второй, такой огромный, что занимал больше половины, такой длинный, что попросту не вмещался по росту, отчего его босые ноги выглядывали из-под одеяла. И такой наглый, что, едва стоило Сугуру лечь, как сильная рука обвилась вокруг его тела и почти по-хозяйски притянула к себе.              В загривок Сугуру уткнулся слегка похолодевший от упавшей температуры нос, но между их телами было так тепло, да ещё под одним одеялом, что Гето внезапно ощутил нечто, что мог бы назвать почти уютом.              — Больше не убегай, Сугуру, — проговорил Годжо, целуя его в загривок и сжимая рукой сильнее. Большая ладонь прижалась к его груди в районе сердца.              Гето глубоко, удивительно спокойно вздохнул.              — Больше не убегу, — пообещал он, глядя на капли дождя, стучавшие в стекло маленького окна, создавая поразительную колыбельную для сна.              Удивительно и то, что сегодня, в этот невообразимый момент, когда Годжо доверчиво прижимался к нему сзади и словно окутывал собой, Сугуру больше не слышал в шуме дождя отдалённого, призрачного звука безумных аплодисментов.              Всё благодаря Сатору.                     

      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.