Искажённые

      Дать сигнал.       Дать ему сигнал.       Чёртов сигнал.       И как это сделать-то?              Сёко больше ничего не объяснила и не посоветовала. Сказала, что коробочка с запасом советов опустела, дальше дело только за ним. Сатору просидел у неё ещё с полчаса, в полном молчании, изводя себя мыслями, а её – тяжёлыми вздохами, пока, не озверев от бешенства, Иэйри не прогнала его прочь, заявив, что ей нужно сегодня сдать какие-то отчёты.              Так что Годжо пришлось идти в свою комнату, уже прибранную кем-то, скорее всего, всё той же Сёко, и, развалившись на кровати прямо в одежде, стянув повязку, буравить уже там потолок, пытаясь понять, что же ему теперь делать.              Несмотря на то, что он уже принял решение, поразительно быстро смирившись с открывшейся ему правдой и не менее быстро согласившись с нею и приняв – ведь в его жизни всегда всё было быстро, импульсивно, молниеносно, он никогда не утруждал себя долгой выдержкой и терпением – несмотря на это, он всё ещё пытался уговорить себя передумать и склонить свою решимость на ту сторону чаши весов, которая отвечала за безопасное, спокойное, комфортное существование в водоёме с прочими карпами. Там не было никаких удручающих и столь волнительных эмоций, никакого беспокойства, никаких будоражащих тело фантазий – только серые, обычные будни жизни охотника Годжо Сатору, обрамляемые лишь яркими вспышками адреналиновой погони за тварями. Если бы он действительно захотел, он бы нашёл причину, по какой заставил бы Масамичи убрать напарника или в крайнем случае перевести его. Он мог бы даже опуститься до элементарного шантажа, чтобы потребовать это – и добился бы своего всё равно.              Проблема была в том, что Сатору попросту не хотел. От мысли, что у него тогда не будет возможности ни видеть, ни говорить хотя бы с тем человеком, так взволновавшим его, становилось крайне некомфортно. При этом, даже учитывая все заверения подруги, Годжо совсем не был уверен, что, подай он этот «сигнал», Гето правильно его растолкует, а, растолковав, вообще захочет на него отвечать. И тогда эта неописуемая, высасывающие изнутри силы и уверенность истома, возникшая сначала как интерес, а теперь, с обретением названия, обрастающая и чем-то пока неясным, но вполне заманчивым, никуда ведь не денется. Будет отравлять изнутри, каждый день и каждый час.              Годжо к такому не привык. Он вообще не привык чувствовать что-то большее, нежели азарт и адреналин от охоты. Поэтому теперь, когда это «что-то» с трепетом пульсировало в груди и чуть ниже, это одновременно и доставляло заставляющее изнывать от тоски удовольствие, и раздражало своей навязчивостью. Он попросту не знал теперь, как не то чтобы уничтожить, а хотя бы контролировать то, что разворачивалось внутри, расцветало, набухало, отдавалось сладким покалыванием на кончиках пальцев.              — Дать сигнал, — прошептал он в тишину комнаты и повернул голову. На стене, приклеенный чем-то, висел его собственный корявый рисунок, изображающий о́ни с рожками. Совсем недавно он оставлял его в шутку для Сёко или уборщицы, и, судя по тому, что рисунок прожил дольше одного дня, Иэйри нашла его первой и прилепила на стену.              О́ни, нарисованный за минуту, выглядел почти комично-грозным. Выражение его морды в виде двух точек, скошенных к переносице бровей и скалящейся пасти с острыми зубами не могло напугать и ребенка, но сейчас это мифическое существо глядело на своего создателя, слегка растерянного после недавнего открытия и разговора, с настоящим, зловещим издевательством. Словно произносило в тишине: «Ха-ха, величайший охотник… Кажется, ты попался в сети, как самая тупая дичь на свете».              — Заткнись, — прошептал Сатору в пустоту, приложив большую ладонь к лицу и закрыв глаза. Хотелось вернуть всё на круги своя, забыться, отмотать время назад, чтобы… чтобы что, Сатору? Послать Гето к чёрту с самого начала? Вообще не иметь с ним дела? Не разговаривать? Не замечать его?              Но он, кажется, и так не прилагал никаких усилий, чтобы что-то почувствовать к нему. Это просто каким-то непостижимым образом случилось – и всё тут.              Противный писк отвлёк его от столь глубокого, по меркам Сатору, самокопания, и Годжо взглянул на наручные часы. До назначенного в пять спарринга осталось сорок минут. Если сейчас он не встанет, не заставит себя пойти на стадион, то упустит время на переодевание и хотя бы лёгкую разминку. Но как сейчас он так же спокойно сможет посмотреть Гето в глаза? Что, если на лице будет написано всё слишком отчётливо? Проницательная Сёко смогла раскусить его за пару минут, что, если это удастся сделать и другим?!              Была не была.              Насилу заставив себя подняться, Годжо вышел из комнаты и направился на учебный стадион. Там уже постепенно собирались те, кто, как оказалось, очень хотел увидеть, как ему врежут. Они рассаживались прямо на ступеньки, ведущие к стадиону, и под ярким, но не жарким солнцем чувствовали себя, конечно, прекрасно, сжимая в руках напитки и какую-то закуску. Ну что ж, не обламывать же людям, истосковавшимся по веселью, это самое веселье!              — Годжо-сенсей, — прокричал кто-то, когда Сатору показался на ступеньках. – Вы что, совсем не торопитесь? Неужели не волнуетесь?              — Ха, — Годжо, собрав все эмоции в кучу, театрально развел руками. – Конечно же, нет!              На самом деле, он волновался так, что всё внутри готово было скрутиться в пружину и резко долбануть наружу от скопившегося напряжения. Но оно никак не было связано со спаррингом как таковым: этим в подразделении баловались время от времени, и победить или же проиграть в таком соревновании означало не больше, чем победить или проиграть на тренировке. Куда сильнее Сатору беспокоило то, что ему придется спарринговать с человеком, к которому, как оказалось и как его осенило буквально пару часов назад, озарило яркой зубодробительной вспышкой, как будто кулаком дали поддых, он неровно дышал. Неровно дышал. Не был равнодушен в том самом плане… Испытывал влечение. Хотел физически?              Ему бы сейчас по-хорошему взять перерыв, закрыться в своей квартире и долго, упрямо успокаивать взбесившиеся чувства, причесать их и замазать лаком, чтобы хотя бы иметь возможность позже не упасть в грязь лицом. Но куда там! В его жизни всегда царил сплошной хаос, и теперь ему просто нужно было надеть на свою привычную маску ещё пару масок, волшебным образом сотворённых из обретённой привычки скрывать истинные чувства.              Гето, уже полностью готовый к бою, одетый в те же спортивные хакама из тонкой ткани с двумя традиционными полотнами, как и на тренировку утром, за исключением того, что волосы на этот раз почему-то были завязаны лишь наполовину – верхние затянуты в пучок на затылке, а нижние просто струились по спине – стоял неподалеку с Нанами, ожидая прибытия соперника. Увидев Годжо, он просто коротко кивнул, но Сатору уже трусливо скрылся внутри тренировочного корпуса и быстро направился в раздевалку.              Нет. Он однозначно не хотел встречаться с Гето прямо сейчас, только не сейчас! Почему это тупое озарение не пришло к нему завтра?!              Но выбирать особо не приходилось. Стиснув зубы и шипя тихие ругательства сквозь них, Годжо принялся переодеваться и готовиться к бою. Ему внезапно стало необычайно жарко, хотя сегодня и не было такой уж жары. Можно было бы не надевать на торс сверху тёмную футболку, что лежала перед ним, и раньше бы он попросту так бы и сделал, но сейчас отказался от этой идеи. Не хотелось светить своими шрамами перед толпой, жаждущей зрелищ, и вдвойне не хотелось в таком виде представать перед тем, кто его так взволновал. Необычайная робость, ему совсем несвойственная, завладела телом.              Быстро завязывая на руки бинты, чтобы избежать потенциальных травм, Годжо услышал тяжёлые, медвежьи шаги у двери, и даже не стал оборачиваться, так как прекрасно понял, кто к нему пожаловал.              — Хочешь сообщить, что тоже сделал ставку, Масамичи-сан? – спросил, усмехнувшись, Сатору, не отвлекаясь от своего занятия.              — Я говорил с Гето, — директор встал у порога и переплёл руки на груди. – Он сказал, что ты извинился. Но он сам настоял на спарринге.              — Так и есть, — не стал ни спорить, ни описывать в деталях Сатору. – Видишь, я был и́и ко. Сделал всё так, как ты и просил.              — Да уж, неожиданно, — покачал головой Яга. – Но раз уж спарринга не миновать, я пришёл чтоб попросить тебя кое о чём.              — О чём же? Валяться у Гето в коленях, вымаливая прощение? – с обидой, насмешкой и злостью на самого себя спросил Годжо, закончив с бинтами.              — Не будь идиотом, Сатору, — неодобрительно цыкнул тот. – Всего лишь хочу попросить тебя поберечь самоуважение Гето. Я знаю, что ты всё равно победишь. Хоть это бой и без применения ваших способностей, но твои глаза – часть тебя, в бою ты можешь их и не использовать, но они всё равно при тебе и будут давать чуть больше информации, чем твоему сопернику его два. Я сам обучал и тренировал тебя, знаю, на что ты способен. Поэтому… я уверен в твоей победе. Но вот как ты её одержишь – отдельный вопрос. Не хочу, чтобы ты унижал Гето в своей привычной манере с шуточками, словесными плевками или ещё чем. Просто повали на землю и всё. Побереги его гордость.              — Какого чёрта?! – нахмурился Сатору в непритворном возмущении, вскинув голову вверх и поправив повязку. – Почему все так о нём пекутся?! Он здесь сколько, несколько дней? Но всем вдруг настолько полюбился, что все готовы поддерживать его! А ты даже просишь поберечь его гордость? Это что, какое-то массовое помешательство? Все остальные тоже неровно к нему дышат?!              Годжо резко смолк, прикусив собственный язык без костей, потому что только что косвенно выдал свою маленькую тайну с помощью красноречивого слова «тоже»! Но, кажется, в упоминаемом контексте прозвучало не слишком броско, Яга не заметил. Но на всякий случай, чтобы скрыть эту осечку, Сатору сразу же задал другой вопрос, куда более спокойно:              — Почему ты об этом просишь?              — Ему нелегко пришлось, — пожал Яга плечами, отстранённым взглядом через очки оглядывая помещение, а потом на пару мгновений останавливаясь взглядом на голой спине Сатору, на месте возле поясницы. И Годжо прекрасно знал, что Масамичи выцепил глазами снова тот самый шрам, в появлении которого все эти годы винил себя. Поэтому упрямо сразу же натянул футболку.              – Хорошо, расскажу тебе то, что сам знаю, — сдался Яга. — В Киото ему было тяжело. Год назад там произошла какая-то неприятная история, связанная с его напарником. Тот охотник погиб, но случилось это как-то странно. Его убили падальщики, я читал об этом отчёт. Этот охотник не справился с обычными падальщиками, хотя был силён, здоров и опытен.              — И что в этом странного? – не понял Годжо. – Как бы каждый из нас ни тренировался, рано или поздно можно помереть от любой тупости.              — Так и есть. Я сначала так и подумал, читая отчёты. Но странность в том, что незадолго до этого, как мне стало известно уже не из отчёта, а слухи донеслись с ветром, они с Гето очень сильно поругались, в пух и прах, хотя были близкими друзьями.              Повисшая после этих слов тишина сразу же навеяла неприятные мысли, но Сатору, уловив этот намёк, отрицательно покачал головой.              — Не может быть такого, — уверенно заявил он. – Всего лишь глупое совпадение. Не хочешь же ты сказать, что Гето может быть как-то причастен к смерти своего напарника?              — Я ничего не могу вообще утверждать, — выдохнул Масамичи. – Но решил, что тебе лучше знать обо всех слухах, которые ходили вокруг этой неприятной истории. По словам директора Гакугандзи, а я имел с ним разговор, все в киотском подразделении обвиняли Гето в смерти его товарища, хотя доказательств не было никаких. Директор не стал уточнять, в чём была причина разногласий, но упомянул, что Гето даже подавал жалобу на напарника за пару дней до трагедии. В чем её суть, никто не объяснил, Гакугандзи на этот счёт удивительным образом промолчал, хотя то ещё трепло иногда. Значит, это было что-то серьёзное, что могло опустить на подразделение тень. Я пытался найти в официальных документах эту жалобу, но там ничего нет. И поэтому я спрашиваю себя и тебя: дым без огня бывает или же нет? Я не хочу уподобляться тем, кто винит человека без веских доказательств, поэтому и принял решение дать Гето шанс в главном подразделении, но, как его новый напарник, ты должен всё-таки знать эту предысторию. Мне нравится этот парень, даже очень, он отличный охотник и умеет ладить с людьми, и я хочу верить, что его просто оклеветали. Однако не предупредить тебя я не мог. Будь осторожен, Сатору. Не играй с огнём.              — Бред собачий, — почти огрызнулся Годжо, не желая признавать то, что услышал. – Гето на подобное не способен.              — Мне бы твою уверенность, — хмыкнул Яга. – В общем, не перегибай палку. Просто покажи молокососам, что такое настоящий бой, а потом выруби: без лишних шуточек и словесных издевательств.              — А если вырубят меня? – шутливо зацепился Сатору, пытаясь прогнать из мыслей неприязненный холодок, вызванный неожиданным рассказом директора.              — Тогда я громко зааплодирую твоему противнику и пожму ему руку, — проговорил Яга, уходя. – Удачи.              Сатору ещё на какое-то время задержался в раздевалке, чтобы размяться, но на самом деле ему требовалась лишняя минутка, чтобы обдумать слова Яги.              Он уже догадывался, что Гето перевёлся не просто так, что в Киото случилась какая-то гнусная хрень, из-за чего его новый напарник вынужден был уйти. Но чтобы такое? Теперь становилось чуть яснее, почему тот солдат на КПП в Киотском пригороде отреагировал так холодно на встречу с Гето. Выходит, то, что случилось, было настолько масштабным или же настолько мерзким, что это вышло за рамки киотского подразделения? Или солдат был лично знаком с Гето и поэтому был в курсе внутренних дел?              И всё же, поверить в то, что Гето мог каким-то образом осознанно или спровоцировать, или стать соучастником гибели напарника, было слишком… слишком неприятным. Всё существо Годжо, то самое, что отвечало за новые чувства, вспыхнувшие когда не просили, но поразительно быстро пустившие ядовитые корни, требовало немедленно, беспрекословно, с пеной у рта отрицать хотя бы малейшую возможность причастности Гето Сугуру к гибели другого охотника. Эта иррациональная часть, думающая совсем не мозгами, а двумя другими местами, связанными сейчас в крепкий тандем, словно два кольца цепи – сердце и то, что было ниже – не хотела даже рассматривать вариант с таким развитием событий. Гето невиновен, он на такое неспособен, ты ничего не знаешь – так они кричали.              В то же время другая часть, усердно и из последних сил пульсирующая в голове, та, что отвечала за холодную мыслительную деятельность и ныне подвергалась мощным атакам предыдущих двух органов, упорным дятлом долбила в мозги, призывая к тому, что отрицать подобное – нельзя. Однако именно эта часть и заключила, что, не имея никакой информации, а лишь на основании слухов, нельзя судить ни о поступках человека, ни о нём самом. Но иметь в виду это всё же стоило – именно этого и добивался Масамичи.              — Эй, сэмпай, — раздалось позади, и Годжо, урезонив непослушный ворох мыслей, обернулся и увидел застывшего на пороге Нанами. – Ты что, решил переждать тут и лишить нас прекрасного зрелища?              Сатору хмыкнул.              — Ну уж нет, Нанамин, — ответил он задорно, отбросив всё ненужное перед боем. – Самое время показать этому засранцу, кто из нас сильнее.              — Ведь, как заметила та рыжеволосая девочка, кто умнее мы уже знаем, — по-доброму даже не улыбнулся, а лишь поднял уголки рта вверх Кенто, и Сатору, выходя из раздевалки, всё же умудрился громко засмеяться.                            

***

                           Сегодня жарко не было. Аномальная жара, опустившаяся на страну после первого снега в совершенно зимнем месяце январе, сошла на нет, и сегодня погода наконец вспомнила, что должна поддерживать умеренную температуру в это время года. Сегодня даже было пасмурно, когда набегали тучи, и отсутствие бликов и света здорово помогло бы в бою, но именно сейчас все тучи разбежались, словно тоже позанимали свои места на «трибунах» и теперь терпеливо ждали хлеба и зрелищ. Роль трибун сегодня выполняли длинные лестницы вокруг стадиона, точнее, одна из них, откуда было лучше видно.              Здесь собрались все студенты, включая и девчонку Кугисаки, которая сейчас, сидя возле Фушигуро и поглощая какие-то сладости, во все глаза глядела на стадион и что-то, уже совсем не стесняясь, обсуждала с новым другом. Ну да, видимость выбора. Для девчонки, всю жизнь прожившей на ферме в одиночестве, вдруг оказаться в таком тёплом на общение и интересном мире – уже развлечение, и теперь не стоило сомневаться в том, что завтра она никуда не уйдет. Похоже, Годжо знал, куда давить, и сам оказался куда сложнее, чем показывал, проворачивая такие фокусы.              «Проклятый хер», — мысленно выругался Сугуру, пробежав взглядом по нескольким обычным гражданским, работающим в подразделении, охотникам, сидящим тут же, резко выделяющимся из-за чёрной формы на фоне этих гражданских, словно чёрные волки, затесавшиеся в ряды овец. Неподалеку от них, чтобы не причинять беспокойства дымом, сидела с уже всегдашней сигаретой, в белом халате, чуть развалившись, Сёко-сан. Несмотря на довольно большое расстояние, она, поймав на себе взгляд Гето, почему-то растянулась в довольной, загадочной улыбке и развеяла сигаретный дым перед собой странным небрежным жестом руки, словно благословляя кого-то. Хм, с чего бы ей так улыбаться?              Гето посмотрел дальше, и его взгляд упал чуть выше по лестнице, на красивую женщину, главу разведчиков токийского подразделения по имени Мэй Мэй, сидящую как будто со всеми, но при этом создавалось впечатление, что она сидела на троне наверху, а все прочие – у её ног, длинных, облачённых в обтягивающие брюки и высокие сапоги на нереальном каблуке. Тех самых, с помощью одной из которых сегодня она так открыто и бесстыдно флиртовала с Годжо, и Сугуру, случайно оказавшийся тому свидетелем, как и все прочие в столовой, снова ощутил те странные неприятные покалывания внутри, какие уже ощущал. Название им он нашёл. Это и сподвигло позвонить Нанами-сану.              Рядом с разведчицей сидел директор Масамичи, уже вернувшийся из раздевалки, где пару минут назад о чём-то разговаривал с Годжо. Возможно, давал наставления своему бывшему ученику, и, судя по всему, этих двоих связывали по-настоящему крепкие и тёплые узы, как у отца и сына. Гето кое-что слышал о том, что от Годжо в раннем возрасте отказался его родной отец, изгнав его из клана за обнаруженную аномалию в крови, и передал его на воспитание охотникам. Сугуру, вообще не помнящий родителей, мог лишь посочувствовать тому маленькому мальчику, но не более: тот превратился в ужасного инфантильного, самовлюблённого мужчину, сейчас, скорее всего, намеренно заставляющего всех ждать.              Гето, уже полностью готовый к бою, как физически – переодевшись, сделав разминку, так и умственно – выстроив в голове нужную тактику, испытывал лёгкое, жужжащее в висках нетерпение, и даже пару раз в мозгах кольнуло сомнение, уж не зря ли он всё это затеял?              Ещё недавно мысль пару раз вмазать по самодовольной физиономии Годжо казалась просто чудесной, почти спасительной. Ведь если выпустить весь негатив, всё скопившееся за эти дни раздражение, всю злость и это навязчивое до дрожи в пальцах напряжение, должно же после остаться лишь умиротворяющее спокойствие, да? Но теперь, сжимая и разжимая правый кулак, обмотанный специальными бинтами и буквально умоляющий о чём-то, прежняя уверенность в том, что это спокойствие наступит, немного пошатнулась. Что, если кулак умолял совсем не о том, чтобы врезать по челюсти Годжо, а о вещах несколько другого характера?              Но раз так, то тем более стоит выбить из себя всю эту собственную дурь, выпустив пар с Годжо. Однако беспокойство никуда не девалось, и это не было обычным волнением перед боем: Сугуру хорошо умел распознавать это чувство, уважал, даже ценил его. Оно щекотало нервы, напоминая быть бдительным. Без него невозможно было дать продуманную, холодную оценку способностям потенциального противника.              В это беспокойство вмешивалось что-то другое, какой-то странный трепет, вязко облипающий с головы до ног, засасывающий в свою трясину, и, казалось, чем больше Сугуру сопротивлялся, тем сильнее погружался вниз. Этот трепет как раз и мешал думать, с ледяной рассудительностью оценивать предстоящий бой, словно сдавливал грудь и препятствовал ровному дыханию.              «Хватит, Сугуру, — мысленно обращался к себе Гето, чьё раздражение от вынужденного ожидания только росло. – Думай только о том, как победить».              На его победу люди делали ставки, даже весьма крупные. Его с самого утра поддерживали, похлопывали по плечу, давали советы, рекомендации, желали ему удачи – словом, подспорье к его решимости было большим. Но Гето не покидало ощущение, что таким образом ему желали не победы, а просто не проиграть, и это его слегка напрягало. Неужели все настолько были уверены в безусловной победе Годжо, а Сугуру, решивший взвалить на свои плечи задачу «выбить дурь» из него, по незнанию и неопытности новичка взваливал ношу слишком непосильную? Сколько прежде уже пыталось таким образом поставить Годжо на место, сбить с него эту раздражающую спесь, заставить хоть ненадолго засомневаться в собственных великолепии и непобедимости? Надо было спросить у Кенто подробнее. Гето знал лишь из упоминаний Нанами, что тот тоже как-то проводил спарринг с Годжо. Кенто говорил об этом вскользь, но Сугуру не понравились глаголы в его рассказе, такие как «пытался» и «умудрился». Выдавали то, что о победе речи вообще не шло.              Ну и где этот чёртов придурок?              Без туч солнце светило слишком ярко, настолько, что тот самый придурок, Годжо, наконец показавшись с Нанами из тренировочного корпуса, тут же остановился, прикрывая солнечные лучи рукой, и это несмотря на то, что на глазах у него была чёрная непроницаемая повязка. Гето снова задался вопросом, насколько это необычно: проводить спарринг с тем, чьи глаза вообще скрыты повязкой, но при этом Годжо видел всё и всех – даже куда больше, чем остальные. Это из-за его пресловутых «шести глаз», в какой бы заднице они у Годжо не находились, все были уверены, что Сугуру, несмотря на решимость, постигнет неудача?              Когда второй участник спарринга вышел, по зрительской «трибуне» прокатился вздох оживления. Зрители уже заждались, и теперь кто нервно, кто весело, но тоже беспокойно, криками поприветствовали появление Годжо, а тот, напыщенный клоун, остановился, вытянул руки вверх и театрально поклонился, словно это чуть запоздавший артист, ради которого все собрались, слегка припозднился и теперь таким образом просил у своей аудитории прощения, нисколько, впрочем, не раскаиваясь.              Возможно, так и было. По крайней мере, Сугуру сознавал, что все собрались здесь не ради него самого. А, скорее, ради того, чтобы посмотреть, удастся ли ему вымотать Годжо настолько, чтобы врезать ему пару раз. Ну ничего, они явно недооценивали уровень подготовки Гето… Или же это он явно переоценивал себя?              «Напыщенный болван», — мысленно фыркнул Сугуру, угрюмо наблюдая, сложив руки на груди, как Годжо, отвесив поклон, помахал рукой в сторону подруги Сёко-сан, и та, сведя руки вместе у рта, вдруг прокричала непонятное:              — Давай, придурок! Сигналь!..              Годжо тут же опустил руку, очевидно, хорошо сообразив, о чём она и, уперев руки в боки и опустив голову, почти что… стушевался? Это что, какой-то шифр у этих двоих? Пожелание удачи? Пожелание победить? То, что их связывали крепкие дружеские отношения, было всем очевидно, и вроде там не было ничего более интимного… Но какого хрена Сугуру вообще опять думал о чём-то подобном, когда на носу спарринг? И сколько уже можно испытывать эти проклятые, донимающие и да – ужасно тупые, неуместные ревностные покалывания внутри?!              «Прекрати, дурак», — выругался он на самого себя, терпеливо ожидая соперника.              А тот, уважив зрителей, развернулся к нему и… улыбнулся. И эта улыбка обескуражила Гето больше всего остального.              Нет, Годжо постоянно лыбился. Растягивал свою улыбочку, иногда от уха до уха, широко или змеевидно, иногда в виде ухмылки и раздражающей усмешки, кривил рот, демонстративно корчил рожи, издавал какие-то детские, дебильные звуки, чтобы вывести собеседника из себя, чаще – хохотал и смеялся, заливался искренним или же злодейским смехом, кайфуя от происходящего вокруг хаоса. И всем эти улыбочкам Сугуру стал свидетелем всего за несколько дней. Концентрация их в жизни сильнейшего охотника была запредельной, и удивляться этому не стоило.              Но сейчас улыбка, проскользнувшая на губах Годжо при виде соперника, была… какой-то другой, неправильной. Без издёвки или насмешки, а почти что… хм, смущённой? Даже робкой? С чего бы это? Он что, об косяк ударился, пока шёл сюда? Или это его хитрожопая тактика, чтоб совсем запутать Гето?              Не похоже. Годжо, бросив взгляд на Сугуру (по крайней мере, так читалось по повязке на лице), вот так странно улыбнувшись, тут же опустил голову и больше не смотрел прямо на соперника, пока Кенто громко объявлял правила. И ещё… Это что, на щеках Годжо зарделся лёгкий румянец, будто он не совсем мог совладать с собой?              «Точно долбанулся об косяк», — заключил недоумённо Гето, но решил отбросить странные проблески в поведении Годжо на задний план, пока всё равно не мог дать им названия. Тут он услышал, как обращаются к нему, а он, погружённый в размышления относительно всех сортов улыбочки Годжо, и конкретно вот этого неизвестного вида, даже прослушал все озвученные правила!              — Гето-сан, ты всё понял? – уточнил Нанами.              — Да, — кивнул Сугуру, зная, что речь шла о правилах, но, хорошо, что Кенто озвучивал их ещё утром. Если вкратце: спарринг до первой крови, без повреждений тяжёлой и средней тяжести, без применения способностей, с использованием любого стиля борьбы, приёмов, но так, чтобы не нанести сопернику ощутимый вред. В конце концов, директор не любил увечий, а это всего лишь показательный бой тире тренировка для молодняка, так что увечья были запрещены. Кто знает, возможно, завтра охота.              Гето не отказался бы. Хотелось бы хотя бы на пару часов сосредоточиться только на деле и забыть обо всём остальном.              — Начали, — Нанами, приняв на себя роль рефери, махнул рукой и быстро отошёл назад.              Гето, тут же подняв кулаки перед собой на уровень подбородка и пригнув голову в защите, принял стойку и начал подходить. Однако его соперник не шелохнулся, так и стоял с упёртыми в боки руками, и как будто о чём-то напряжённо раздумывал. При этом смотрел вообще в другую сторону, и такое пренебрежение к бою настолько взбесило Сугуру, что он, приближаясь, почти прошипел:              — Ты собираешься драться, Годжо, или нет?              Тот как-то тяжело вздохнул и наконец развернул голову и тело в его сторону.              — Если честно… — негромко сказал он, так, чтобы услышал только Сугуру, хотя стояла напряжённая тишина: все зрители притихли в ожидании и желании уловить все слова. Годжо всё же поднял кулаки и приготовился. — Не хочу причинить тебе вред, Гето.              — Да ну? – усмехнулся Сугуру, медленно обходя соперника, примеряясь к его очень уж длинным рукам и ногам и выстраивая нужную дистанцию. – Не слишком ли ты высокого мнения о себе? Очень тронут твоей заботой, но хватит паясничать и давай уже драться.              — Раз ты сам просишь, — пожал тот плечами нехотя и почти что лениво. Да что он о себе возомнил?!              Сугуру сделал первый шаг вперёд для атаки, совершив пробный удар джебом прямо по корпусу, но, конечно, Годжо молниеносно среагировал и поддался назад. Ещё пара замахов в голову, не особо сильных, скорее, чтобы прощупать скорость и реакцию соперника, и Годжо снова ушёл назад, вдруг очнувшись от своей раздражающей лени и приняв правила спарринга. Сразу весь подобрался, ноги согнул в коленях, стал двигаться очень легко и быстро, почти что неуловимо, вприпрыжку. Сугуру, прощупав его первыми ударами, пришёл к неутешительному выводу, что реакция у Годжо была отменной, а скорость высокой, возможно, куда выше, чем у него самого.              Это было проблемой в бою на выносливость, поскольку позволяло Годжо уворачиваться куда быстрее и допускать минимум ошибок, но в то же время это подсказало Гето, как действовать дальше. Годжо был выше его, мускулистый, но не столь широкий в плечах, и, несмотря на прекрасно натренированное тело, обтянутое мышцами, что наглядно проклёвывались через обтягивающую серую футболку, Сугуру ощущал, что именно в физической силе мог превзойти соперника, лишь стоило выбрать нужную тактику.              Стоило погонять его немного, убедить в том, что не может попасть в цель, чтобы потом зажать в клинче и нанести куда более сокрушительный удар, дезориентировать, вызвать сумятицу в уме и воспользоваться этим. Тогда дело в шляпе.              Гето повторил серию очень быстрых джебов, целясь в голову соперника, но от всех Годжо ушёл, почти легко, как будто танцуя, словно предсказывая любой удар, нацеленный в него. Не атаковал в ответ, лишь оборонялся, но дистанцию сохранял такую, чтобы бой продолжался. Совсем не избегал атаки, а как будто нарочито позволял сопернику пытаться зацепить его ударом, чтобы в последний момент уйти от него и снова дать такой шанс.              «Пытаться», — так вот, о чём говорил Нанами. Теперь надо было не только «умудриться» попасть, а попасть так, чтобы это запомнилось. Гето мысленно проговорил себе, что сохранить холодный рассудок в этом бою – его главное преимущество. Он настолько сосредоточился на сопернике, буквально погрузившись в туннельное состояние, в котором существовал только очень раздражающий, но опасный противник, что слух почти перестал улавливать возгласы, шум и крики с трибун, вспыхивавшие каждый раз, стоило ему атаковать, и оборачивавшиеся каждый раз волной разочарования, стоило Годжо уйти от удара.              Так как Годжо намеренно не отвечал на атаки, а лишь уходил от них, пусть и достаточно умело, Сугуру резко приблизился, решив действовать более агрессивно, сделал широкий шаг вперёд к сопернику и наметил сильный хук в корпус. Предсказуемо соперник ушёл от удара, но не на то был расчёт: когда Годжо сместил фокус своего внимания на текущую угрозу, Гето, задействовав другую руку, сделал быстрый, легкий апперкот, и – наконец-то! – умудрился-таки задеть соперника снизу по челюсти, да вот недостаточно сильно, поскольку в первую очередь планировал сыграть на скорости и доказать всем и прежде всего самому себе, что это возможно – достать до Годжо.              Кулак прошёлся по челюсти ощутимо, но не ударил, а почти прокатился, и всё же с трибун шквалом раздалось совместное «о-о-ох!». Годжо, уйдя назад в прыжке, мотнул головой, словно прогоняя последствия удара и боль, и вдруг растянулся в улыбке, но теперь она была уже знакомого сорта: хищная, дерзкая, кайфующая.              Сдаётся, тут только что не Гето прощупывал соперника, а, наоборот, таким поведением прощупывали именно Сугуру. Сам же Сугуру, ощутив, каково это – врезать-таки, хотя и пробно, по этой наглой физиономии, почувствовал, как закипает адреналин в крови, бешено стучит сердце, кровь приливает не только к вискам и кулакам, но и куда-то ниже, и адреналиновое возбуждение в крови от этой схватки, вызванное стрессовым состоянием организма и растекшимся по телу удовольствием, готово было как раз отключить ту рациональную часть мозга, что отвечала за оценку боя.              Так что пришлось усмирить кипяток в крови и заставить себя думать с прохладой.              — Может, хватит уже позировать на публику? – спросил он ледяным тоном, обходя соперника медленным шагом и заставляя поворачивать корпус в свою сторону. – Используешь все свои глаза?              — Даже и не думал, — фыркнул Годжо, ухмыляясь и, видимо, ощущая что-то похожее, что прокатилось и по венам Гето. – Сказано же: без способностей. Вот и пытаюсь держать их в узде, хотя, честно говоря, это довольно сложно. Они уже часть меня. Я даже услышал, как участилось твое сердцебиение, Гето. Тебе понравилось меня бить?              — Очень, — не стал скрывать Сугуру.              — Тогда не обижайся, если в ответ тоже получишь.              — Даже и не думал, — отзеркалил фразу Сугуру неосознанно, и, чтобы не дать Годжо ещё бо́льшую передышку, снова пошёл на сближение. Он уже понял, что все прямые удары постигнет неудача, но как отвлекающий манёвр они были хороши, так что зашёл в атаку прямо с них, настолько быстро продвигая серию за серией, чётко и точно, выверено, как некогда проделывал сотни раз на тренировках и в реальных боях, что даже Годжо с его реакцией прилагал усилия, чтобы уйти ото всех, а часть блокировать. А потом, когда очередная серия была в самом разгаре, Сугуру резко сменил позицию, обойдя противника сбоку, и, резко повернувшись спиной, ударил локтем прямо по затылку Годжо, заставив того прогнуться вперёд и потерять баланс в ногах.              Это была прекраснейшая возможность повалить его наземь, зайдя со спины, и Сугуру как раз собирался проделать это: затянул противника еще вперёд, резко зашёл со спины, вытянул руки по бокам Годжо, стискивая их вместе в крепком борцовском локтевом ключе у примерного расположения центра тяжести у Годжо – чуть ниже пупа – прижался щекой к его спине, чтобы зафиксировать положение, и только собирался сделать высед, чтобы наконец опрокинуть этого акунина вниз, и уж внизу, в доминирующем положении, расправиться с ним, как…              Надо было в захвате заблокировать ему и руки! Потому что Годжо невообразимо быстро поднял свою правую ногу и нанес жёсткий удар пяткой прямо по ступне Сугуру, а потом, не прошла и секунда, как чуть развернулся и рубанул локтем по его лицу, словно возвращая долг. Хватка Гето ослабла, и, сделав оборот, Годжо стремительно вырвался из захвата, отскочил и расплылся в безумной, весёлой улыбочке, подсвечиваемой ярким солнцем. Быстрым движением он поправил повязку на лице, и Сугуру, досадливо ощутивший кровь из носа на губах, тоже ухмыльнулся. Ему в голову пришла мысль, а не воспользоваться ли этим преимуществом со светом и не стянуть ли повязку с глаз Годжо при таком ярком освещении: это могло его ослепить, ведь, судя по тому, что он прятал свои глаза, он страдал, как и многие альбиносы, фотофобией. В решающий момент это могло бы обеспечить Гето победу.              Но Сугуру решил отказаться от такого приёма. Ему отчего-то не хотелось вторгаться в настолько личное пространство Годжо, стягивать с него повязку на глазах у всех, и, хоть по сути для обычного человека это не причинит никакого беспокойства, для Годжо, похоже, ненавидящего обнажать глаза, это будет неприятным. Почему-то не хотелось поступать так.              Правой рукой Гето вытер кровь из носа и шмыгнул слегка, сглатывая остатки.              — Неплохо, — проговорил он.              — А то, — усмехнулся Годжо. – Говорил же, что дам сдачу.              — Останавливаем бой? – встрял Нанами, подойдя к Сугуру и осматривая его рану. Но это были мелочи – всего лишь разбитый нос, так что Гето, который ни за что бы сейчас не остановился, поскольку в крови бурлило и кипело так, что его начала сотрясать мелкая адреналиновая дрожь, отрицательно покачал головой.              — Нет.              — Но первая кровь…              — Мы продолжим, — отрезал он, снова готовясь к атаке, и Кенто, пожав плечами, отошёл.              Итак, что и требовалось доказать: Годжо был быстр, очень быстр, а ещё знал типичные приёмы выхода из захватов. Теперь всё, что нужно было сделать Сугуру – это использовать что-то нетипичное, заставить Годжо ещё больше кайфовать от себя и боя, обмануть его и перехитрить, чтобы повалить на землю. А чтобы сделать это, нужно заставить его поверить и в то, что Сугуру растерялся от возможного проигрыша, не знает, как поступить, заставить ощутить своё превосходство.              Сугуру снова ринулся в атаку, почти играючи пытаясь провернуть серию ударов и спровоцировать-таки ответную серию. В конце концов, не всё же Годжо обороняться, ведь, зная его задор, Гето готов был поставить всё что угодно на то, что в пылу и жару боя Годжо начнёт в итоге атаковать в ответ – и не прогадал. Очевидно, отбросив всю непривычную в начале боя сдержанность и дикое, несвойственное ему смущение, вызванное чёрт знает чем, противник активно включился в бой и начал, уходя от одних ударов, проворачивать другие, пока не задействовав ни ноги, ни колени. Причём делал это так стремительно, что, блокируя и уходя, Сугуру ощутил, как его втягивают в тот самый бой на выносливость, который изначально он хотел избежать, зная, что преимущество не на его стороне.              Поэтому, чтобы замедлить Годжо, Гето, увернувшись от очередного удара, подался вперёд и захватил шею противника в клинч, намереваясь наконец подключить и свои колени, а ещё – вернуть долг в виде разбитого носа. Захватил крепкую шею, потянул вниз, уже готовясь нанести удар коленом, но проклятый Годжо тоже предусмотрел это: обхватил в ответ одной рукой шею Сугуру, а вторую просунул между сцепленных рук, уткнул пониже подбородка и резко выпрямил, заблокировав Гето возможность применить колено так, как он и хотел.              Какое-то время они удерживали друг друга так, почти нос к носу, выматывая, и Гето, скривив рот от натуги, не мог поразиться той безумной улыбке напротив, с какой Годжо принимал этот бой. Да он совсем сумасшедший!              Поняв, что задуманное не осуществить, Гето быстро расцепил захват и, провернув голову вниз, вырвался из чужих рук, сразу же заняв более безопасную дистанцию.              Ну что ж, пора признать, что обычными путями Годжо не застать врасплох. Звание сильнейшего он явно заслужил не просто из-за своей красивой внешности.              — Ещё не устал? – от такой жаркой схватки у Годжо сбилось дыхание, грудь стала дышать чаще, а голос слегка срывался.              Сугуру, восстанавливая уже своё дыхание, ощутил раздражение.              — Я ещё не врезал тебе так, как хочу.              — Ну давай, попробуй, — засмеялся тот, откровенно потешаясь над происходящим и явно получая от этого свой извращенский вид кайфа. От прежнего замешательства, что Гето ощутил от него в начале боя, не осталось и следа.              — Попробуй и ты, белобрысый свиноёб, — усмехнулся Гето очень тихо, но то, как ухмылка Годжо расплылась ещё сильнее, пояснило: он явно оценил этот своеобразный «комплимент».              В этот раз Сугуру решил дать возможность Годжо первым атаковать, спровоцировав его, поскольку быстро выстроил в голове тактику и добился того, чего желал: вызвал в противнике уверенность в собственном превосходстве.              Годжо, ответив на эту провокацию, ринулся в атаку, снова полагаясь на скорость, и Сугуру ой как не просто оказалось уходить от его ударов! Серия джебов закончилась, и Годжо предсказуемо решил завершить её правым кроссом, который Гето и не думал пропускать, а почти подставился.              Удар был сильнее, чем Гето планировал в своей голове, аж спёрло дыхание, челюсть заныла, но по плану он должен был пропустить удар, чтобы упасть. Так и произошло, отчего по трибуне прокатилось поражённое «а-а-а-а-х!!». Гето упал, но быстро встал на колени, замотав головой и прогоняя последовавшее за ударом и болью отупение. Длилось оно меньше секунды, он подскочил вновь на ноги, так как в это мгновение Годжо, явно желая закрепить свою уже сверкающую в фанфарах и конфетти разума победу, приблизился, чтобы нанести ещё один удар сверху и на том закончить бой. Но в этот момент Сугуру резко перешёл в низкую стойку, опустившись, ухватился за ногу Годжо, выставленную вперёд для устойчивости, а потом, используя силу своего тела и рычаг захваченной конечности, сделал мощную подножку, одновременно толкая противника назад. Потеряв равновесие, Годжо упал на спину.              Чтобы не дать ему и миллисекунды, Гето быстро вскочил на него сверху, зажав бёдрами его в тиски, крепко, чтобы не дать возможности для выхода, слегка наклонился, отчего его волосы упали вниз, левую руку уткнул в плечо противника, а правой уже замахнулся для удара по этой наглой физиономии, как когда-то и мечтал, и вдруг… так и замер, поскольку ощутил то, что совершенно не планировал ощущать в бою!              Годжо внезапно расслабился, даже не думая выходить из такого захвата, словно тут же сдался, а его рука, та, что находилась слева и просто улеглась сначала на пол, скрытая от посторонних глаз с трибуны с другой стороны за их телами, внезапно переместилась: очень осторожно, тихо, почти опасливо. Так, чтобы это движение оставалось в секрете для зрителей, следивших за их борьбой издалека. Рука легла на бедро Сугуру сбоку, а потом почти хрупко, чуть трепетно сжала его. В это же время бёдра Годжо лишь слегка, лишь самую малость приподнялись, так, чтобы это не было видно под слоем широких штанов Гето, но так, что не ощутить это движение навстречу Гето не смог бы. И только в этот момент Сугуру, пытаясь проглотить неимоверную сухость во рту и полную растерянность, вдруг к своему ужасу обнаружил другой настолько красноречивый признак своего состояния, что это буквально парализовало его на долю секунды. В его широких штанах, слава будде, скрывающих полотнами пах, было настолько твердо от возбуждения, от схватки и этих странных действий Годжо — или, наоборот, действия Годжо были спровоцированы как раз тем, что в штанах Сугуру было так твёрдо — в общем, разницы никакой, но факт оставался фактом: не почувствовать этого возбуждения в такой позиции Годжо попросту не мог!              — Какого хрена ты делаешь? – прошептал поражённо Сугуру, очень тихо, так, что, наверное, даже Годжо не услышал, а прочитал по губам.              — Сигналю, — так же тихо ответил тот, и ухмылка на губах внизу была совсем не издевательской, а снова из того сорта, как перед боем: слегка смущённой, робкой, неправильной.              Зрители, чей фокус внимания сконцентрировался на кулаке Сугуру в ожидании удара, слегка растерялись от этой странной паузы. Медлить больше было нельзя. Это вконец добило настрой Гето. Всё же сделав замах, он резко опустил кулак на лицо внизу, да куда сильнее, чем рассчитывал. А потом и ещё один, как будто желая закрепить свою победу, но на самом деле до тряски в коленях желая, чтобы рука с его бедра либо продолжила, либо тут же исчезла, а он сам – либо поддался, либо исчез отсюда как можно дальше!              Рука всё же исчезла, безвольно опустившись на землю. Крепко схватив Годжо за грудки, Гето нанёс наконец и третий удар, не встретив никакого сопротивления. Лицо Годжо повернулось на бок, изо рта хлынула кровь, но на губах лежала всё та же робкая, теперь ещё и понимающая улыбка, как будто он предвидел такую реакцию и смирился с тем, что мог получить по физиономии.              «Какого чёрта?»              — Эй, Гето! – крикнул Нанами, тут же бросаясь к ним, чтобы предотвратить очередной удар. – Так нельзя!              Но Сугуру уже быстро поднялся на ноги, глядя, как Годжо, не предпринимая ни одной попытки ухмыльнуться или же вообще как-то отреагировать, кроме этого понимания, лишь смиренно облизал губы, пробуя на вкус собственную кровь.              — Все нормально, Нанамин, — уже громче отозвался Годжо, поднимая избитое лицо и опираясь на локти. – Гето-сан победил.              — Пошёл ты, — прошипел Сугуру и, не в силах глядеть на это покрасневшее от румянца и намечающихся синяков лицо, быстро зашагал в раздевалку. Ему хотелось как можно скорее, как можно быстрее спрятаться, скрыться ото всех. Зрители явно не поняли, что его так разозлило – и к лучшему! Что он себе возомнил, этот кусок самодовольного дерьма?!              «Болван, болван, болван!» — шипел на себя Сугуру, быстро переодеваясь.              — Гето, что случилось? – раздался вопрос Нанами, появившегося в дверях раздевалки. Он сплёл руки на груди и выглядел совершенно растерянным. Это его недоумение слегка успокоило стыдливость внутри Сугуру, вспыхнувшую от такого немыслимого поведения Годжо, да ещё и на глазах десятков людей! Но он понял одно точно: Годжо это явно не планировал, поскольку проделал всё это так тихо и незаметно, что даже сам Гето поначалу не понял, что случилось. Но бедро, на которое осторожно и тайком от всех легла чужая рука, сейчас как будто пылало огнём, горело на адском костре. Хотелось сорвать этот участок кожи, выбросить и забыть. Но ужаснее всего было то, что Сугуру и сам оказался виновником таких действий: то, что ощутил Годжо сквозь тонкую ткань штанов, стоило занять позицию сверху в запале схватки, нельзя было истолковать никак, ни единым способом иначе, кроме того, что Гето здорово возбудился не столько от самой схватки, сколько от того, с кем была эта схватка.              «Болван, болван, болван!!»              — Ничего особенного, — сглотнув, постарался выдавить Сугуру, лихорадочно придумывая причину своего почти что трусливого бегства. – Кроме того, что Годжо поддавался.              — Да ну? – нахмурился Кенто, и не подозревая об истинной причине, скрытой за выдуманной другой. – Мне так не показалось. Но как бы то ни было, победа всё равно за тобой.              — Плевать, — Сугуру быстро оделся и схватил свою сумку. Он повернулся лицом к Кенто лишь тогда, когда был уверен, что в штанах у него всё успокоилось. Хотя сейчас он готов был воспевать оды своей привычке тренироваться в хакама с полотнами, прикрывающими пах. – Вы все хотели увидеть, как этот болван получит по морде – я вам такое зрелище обеспечил. Теперь пусть приложит лёд и радуется, что не получил больше.              — Я ему передам, — кивнул Нанами. – Но должен предупредить тебя: после такого не факт, что он отстанет со своими подколами. От меня не отстал до сих пор.              — Тогда получит ещё по морде.              — Это я тоже передам… Но ты уверен, что всё в порядке?              — Да. Я поехал домой.              Не став дожидаться очередных вопросов, Гето выскочил из раздевалки и направился в сторону парковки. Там пришлось ожидать минут пятнадцать, но, к его облегчению, вызванная машина спецтранспорта приехала поразительно быстро. Всего лишь надо было познакомиться с человеком, кто этим заправлял, и пару раз спросить, как у него дела. Гето всегда находил подход к людям.              За исключением Годжо.              Пока он ехал назад в квартиру, пока поднимался на лифте, заходил, стягивал с себя потную одежду и наливал себе воды, пока прикладывал лёд к носу, чтобы завтра не получить синяк с пол лица – всё это время он думал лишь о том, что случилось.              И что же, чёрт побери, случилось?              Весь этот демонстративный бой был плохой идеей. Несмотря на то, что Годжо получил по физиономии, Сугуру был совсем этому не рад. Не ощущал никакого удовлетворения от этой мысли, ничего – лишь очередной всплеск раздражения. Бой, который в целом можно было назвать достаточно занимательным, в одну секунду превратился в кошмар Гето Сугуру. А всё потому, что, видя перед собой противника, агрессивно сжимая его в захватах, сталкиваясь с его лицом нос к носу, натыкаясь взглядом на его крепкое тело, ощущая это тело руками, ногами, бёдрами, зажимами, а потом и пахом, через боль и адреналин, Сугуру сам не понял, что возбудился настолько, что после такой жаркой схватки его тело потребовало и жаркого продолжения, перепутав одно с другим, заплутав в собственных ощущениях, подставив хозяина.              То, что случилось потом, когда это возбуждение ощутил и Годжо, прямо на своём животе, слишком близко к собственному паху – что это было, чёрт возьми? Зачем он положил так руку? Зачем сжал руку на бедре? Почему приподнял бёдра? Это была насмешка?              Такое в бою редко, но случалось. Организм в стрессовых и экстремальных ситуациях вырабатывал большое количество гормонов, усиливающих кровообращение. Иногда, вот как сейчас, это вызывало эрекцию, но это ведь не имело никакого отношения к сексуальному возбуждению. Лишь странная реакция на стресс, так?              Что, если, ощутив эту странную реакцию в штанах соперника, этот болванистый болван решил поиздеваться над ним и отреагировать вот так? Посмеяться над ним?       Но что-то не сходилось. Губы Годжо совсем не смеялись. Сами эти прикосновения не таили в себе ни капли насмешки. Они были почти хрупкими, какими-то хрустальными, несмелыми, робкими… как и та улыбка в начале боя. Невесомыми и эфемерными, словно Годжо робко спрашивал разрешения, а мог ли он вообще совершать их.              «Сигналю».              Сигналил? Сигналил о чём? Что ему вообще взбрело в голову?              — Твою ж мать, — отложив лёд с переносицы, Сугуру забросил его обратно в холодильник, и снова ощутил, как спавшее на время возбуждение вновь охватывает его тело. Стоило только проиграть, снова и снова, в мыслях недавние прикосновения, попытаться проанализировать их, а потом, поняв, что анализу сейчас ничего не поддается, послать его ко всем чертям и просто вспомнить, как обожгло кожу на бедре, а снизу, словно в попытке подразнить, невесомо прижимаются чужие бёдра… Нет, не чужие, а бёдра, на какие часто, слишком часто падал его взгляд, пока никто не видел – и кровь в венах снова начинала кипеть, а потом вся устремилась вниз, к одному-единственному месту, и его член, который он всеми силами старался утихомирить, почти уговаривая, снова стал наливаться твёрдостью.              — Блять, — выругался на самого себя Гето, направился быстрым шагом в душевую, врубил почти ледяную воду и, затаив дыхание, встал прямо под холодные струи, чтобы избавить как голову от ненужных воспоминаний, так и тело – от ненужных реакций. Но быстро понял, что стоять под ледяной водой себе дороже, так что настроил просто прохладную, упёрся руками в стену, склонил голову. Холодная вода стекала по его длинным волосам вниз, тонким ручейком рисуя издевательские рисунки на его стопах, катилась по спине, охлаждая там, где завтра покажутся синяки от пропущенных ударов, напоминавших тихой болью, что даже показательные бои не проходят просто так. Струи жадно обтекали его тело, забираясь в запретные места, но ничего, ничего не помогало!              Скопившееся за долгие месяцы, и особенно – за дни знакомства возбуждение, словно теперь получив совсем и не запрашиваемое, но разрешение побуянить, никуда не уходило. Существовал лишь один способ побороть его – дать его телу то, что просило, так что, прикусив в злобе на себя губы, Сугуру отправил правую руку вниз, чтобы скорее избавиться от проклятого чувства неудовлетворения.              Рука действовала жёстко и почти болезненно, сжимала крепко и уже зная, как лучше, ведь монахом Гето никогда не был. Однако в этот раз все его усилия ускорить оргазм с помощью воспоминаний о предыдущих случайных связях с девушками, помноженные на навязчивые, буквально принудительно вызываемые фантазии о красивых женщинах, их соблазнительных телах, развратно отдающихся ему – всё было напрасно. Он насильно воскрешал эти фантазии и воспоминания в мыслях, но они, появляясь, быстро гасли, трусливо, в панике убегали под напором другого, нахального и беспардонного, нарушающего все возможные личные границы, ещё свежего воспоминания о руке на его бедре, о прижимающемся так эфемерно снизу паха. И как только это воспоминание нагло влезало в мысли, там расцветали, всё быстрее и развратнее, настоящие, потаённые фантазии, и это были совсем не фантазии о женском теле!.. Только об упрямом, раздражающе красивом, мускулистом, таком невозможно желанном теле, о белых волосах, которые хотелось сжать в кулаках, зарыться в них пальцами, о повязке, что хотелось стащить с лица, провести по загадочным глазам рукой, а потом впиться до боли, жадно, страстно, почти отравлено, в такие желанные, ухмыляющиеся губы, наконец, убрав с них эту ухмылку, и, возможно даже, впиться в них не только губами, а вторгнуться в их желанную, сакральную теплоту своим горячим, возбуждённым, твёрдым…              Разрядка наконец наступила, но Сугуру ещё какое-то время просто стоял под струями холодного душа, пытаясь переваривать всё, что случилось. Несмотря на то, что в его голове уже с первого дня постоянно присутствовал этот человек, до этого дня его мысли всегда были осторожны, крайне осмотрительны. Очень аккуратны, и можно было убедить самого себя, что они не несли ничего двусмысленного.              Столь яркая фантазия посетила его впервые, и теперь не было никакого смысла обманывать себя. А уж противостоять этому удушающему открытию и вовсе бесполезно.              Он не просто думал о мужчине. Он хотел этого мужчину.              — Свали. Из моих. Мыслей! — прошептал он себе, а потом ударил по стене кулаком. От ударов о лицо Годжо на костяшках не осталось из-за бинтов следов, а вот сейчас, ударив пару раз о кафель на стене, Гето скривился от боли и почти что приветствовал её. Она заглушила хотя бы ненадолго внезапно открывшуюся ему правду о самом себе.              Усевшись на пол и отключив воду, он какое-то время так и сидел, молча слушая тишину и пытаясь принять этот факт. Он не просто думал о мужчине. Не просто хотел его. А, может, даже начал испытывать к нему чувства.              Он попробовал думать в таком же ключе о другом мужчине, например, о Нанами. Что, если эта его извращенская сторона направлена просто на всех мужчин, а не только на одного? Что, если мысли о других мужчинах вернут его в прежнее состояние, вызвав в душе отвращение? Но сколько бы он ни пытался представить что-то, как бы ни пытался вызвать внутри такой же отклик на других или вожделенное отвращение на всех, ничего не получалось. Его тело и разум реагировали так только именно на этого болвана, на этого придурка, на Годжо Сатору.              Неужели он, черт его дери, влюбился в этого болвана? За такой короткий срок? Как это возможно?! Он влюблялся иногда, только в девушек, но всё так просто и быстро проходило, даже замечать не успевал. Но чтоб накрыло с головой так сильно, словно подхватило угрожающей волной и размазало о скалу со всей мощью?!              Такого с ним не было никогда.              — Это полный пиздец, — прошептал Сугуру себе самому и закрыл глаза. – Пиздец. Пиздец.              Другого слова для описания у него попросту не было.