Искажённые

      Извиниться.              Это казалось почти катастрофой. Это вгрызалось в мысли и заставляло нервничать. У Сатору и раньше в голове не было относительного порядка, только хаос, в котором он всегда жил и который считал идеальным убежищем, а сейчас, когда туда непрошено вторгся тёплый, хитрый ветерок, он не перемешал там всё вверх дном, ведь там уже и без того царил беспорядок, а, скорее, стал постоянно щекотать, беспокоить, раздражающе пробираясь по коже и настойчиво напоминая, что пора бы уже разобраться в этом хаосе и с помощью извинения хотя бы попытаться навести порядок.              Сатору собирался извиниться за свои слова ещё утром, уже тогда это было тяжким бременем для него. А теперь, когда этого потребовал Масамичи, пряча за молчаливостью какие-то скрытые мотивы, о коих предпочёл умолчать, это тяжкое бремя превратилось в упрямую, крепкую стену упёртости.              С чего бы вообще извиняться? Сатору лишь сказал то, что сказал, потому что Гето тоже позволил себе сказать слишком много! Кто будет извиняться перед ним, перед Сатору?!              — Ладно, покончу с этим и всё, — прошептал себе под нос Годжо, направляясь в корпус, где жили и проводили время охотники. Он рассчитывал найти там Гето, или хотя бы Нанами, но их там не оказалось. Вместо этого все видевшие его охотники пожелали ему удачи в сегодняшнем спарринге.              Кисло улыбнувшись, так как по настоянию Яги никакого спарринга не будет, Сатору направился в учебный корпус, но и там никого не нашёл. Тогда, поспрашивав у студентов, он выяснил, что Кенто-сан и Гето-сан на тренировке на стадионе. Это открытие заставило снова испытать горькое разочарование, ведь представление, столь ожидаемое, столь желанное самим Годжо, сегодня не состоится.              На стадионе стояла тишина, никого не видно. Сцепив зубы в досаде на бесполезные поиски, Сатору направился в раздевалки и, найдя нужную, уже до того, как распахнуть слегка приоткрытую дверь, понял, что объекты его надоедливого поиска находятся именно там. Оттуда слышался уверенный голос Нанами и мягкий, но не менее уверенный голос Гето. Они что там, выстраивают коварные планы по уничтожению и осквернению самолюбия Годжо Сатору?              Наивные.              С этим наглым смешком Сатору быстро открыл дверь и буквально застыл на пороге. Не потому, что забыл, зачем пришёл – хотя да, на пару секунд забыл даже – а потому, что тело странным образом сковало какой-то странной дрожью, электричеством, словно он получил слабый, но вполне ощутимый разряд, приказавший позабыть не только о цели своего столь беспардонного визита, но вообще обо всем, что он там хотел сказать.              На него, грозно вперив страшный взгляд и готовясь к немедленной атаке, отчего пришлось подтянуть к телу когтистые и цапкие передние лапы с острыми, как лезвия, когтями, глядел дракон. Черно-красный, с золотыми вкраплениями, изображающими чешую, ощетинившийся, вздыбившийся, готовый разорвать на части свою жертву, приготовившийся напасть, но всё ещё преданно ожидающий команды хозяина спины, где дракон и уместился. Своё длинное, змееобразное, мощное тело с острыми зубцами он сначала разместил на правой лопатке накаченной спины, опустил чуть вниз, к тонкой талии, а потом снова поднял к крепкому широкому плечу. Ну а дальше спиралевидным захватом оплетал мускулистую, сухую руку хозяина, на которой не было ни грамма изъяна, своим массивным, ярким на бледной коже телом, плавно где-то под локтем переходящим в игривый, витиеватый хвост. Именно его кончик и видел Сатору когда-то выглядывающим из-под рукава формы напарника.              Казалось, сейчас на него уставился настоящий, а вовсе не вытатуированный на теле Гето мифический зверь, отчего Годжо сглотнул, внезапно ощутив, как пересохло во рту. Гето стоял к нему спиной, в одних спортивных хакама из синтетики, очень широких на бёдрах, но зауженных на лодыжках, с укороченными полотнами в паху, не стесняющими движения, более современными, но и сохраняющими традиционный стиль. Чёрные прямые волосы были распущены, стекали с его головы куда-то вперёд, потому что руки, верно, наматывали бинты на ладони, так как мерно двигались, заставляя дракона на спине ехидно посмеиваться, покачивая хвостом на запястье.       Почти заворожённый этим зрелищем, Сатору не сразу взял себя в руки, когда Нанами, переодевающийся чуть дальше, увидел его вторжение и произнёс:              — А, сэмпай, ты ещё рано пришёл. Спарринг позже.              Быстро сглотнув комок в горле, Сатору, чтобы скрыть растерянность и непонятное смущение, сделал то, что делал всегда в таких ситуациях – надел самую наглую маску.              — Может, стоило сначала и мне об этом сказать? Чтоб я не узнавал о том, что участвую в каком-то шоу-представлении от студентов? – спросил, полностью подчинив себе и голос, и чувства, Годжо. – В конце концов, я же, по-вашему, должен принимать в этом участие, нет?              — Это был мой сюрприз, — улыбнулся Нанами. – За все те сюрпризы и прекрасные рисунки, что ты мне подкладывал.              — Это было сто лет назад, Кенто, — внезапно Годжо ощутил лёгкое смущение за своё ребячество.              — Последний был три месяца назад, — не согласился Нанами. – Так что считай, мы квиты. Как видишь, решили с Гето-саном немного размяться заранее, потренироваться.              — Забавно, — признал с досадой Сатору, снова бросив взгляд на спину Гето, а тот, кажется, не горел желанием не то что встревать в разговор, даже оборачиваться. Но присутствие будущего спарринг-партнёра он, конечно, не мог не заметить. Об этом свидетельствовали сразу же напрягшаяся спина и голова, чуть повернувшаяся назад, совсем слегка, но лицо всё равно было скрыто за волосами. – Нанамин, можешь выйти на пару минут? Надо поговорить с напарником.              — Конечно, — кивнул Кенто, быстро закончив переодеваться и, взяв воду, направился к выходу. Проходя мимо Гето, он похлопал его по плечу.              — Не давай ему спуска.              Когда Нанами ушёл и закрыл за собой дверь, Годжо пришлось пройти внутрь, но заходить дальше он не собирался, опершись плечом о дверной косяк и скрестив руки на груди. Да уж, надо было с чего-то начинать, но все слова внезапно вылетели из головы, вместо них в панике пролетали какие-то обрывки фраз, которые сплести воедино мог только очень упёртый, хладнокровный паук разума. А Сатору, опустив взгляд вниз, чтобы завитки тату на чужой спине не отвлекали его и не просачивались в голову даже сквозь повязку, молчал, пытаясь прогнать странное оцепенение, охватившее его сейчас ровно так же, как и в тот момент, у кабинета Яги…              Всё-таки какая-то чертовщина.              — Чего тебе, Годжо-сан? – спросил лениво Гето, завершив с бинтами и начав одеваться, хвала тварям. Когда лёгкая и самая обычная футболка оказалась надетой на тело, Гето, всё ещё не поворачиваясь, извлёк из кармана брюк резинку для волос и начал завязывать на затылке хвост, а дальше умелыми и ловкими, уже привыкшими к такой задаче, длинными пальцами стал формировать из волос пучок и наконец чем-то, чему Сатору даже названия не знал, заколол их. Потом с любопытством, так как Годжо по-прежнему молчал, подбирая слова, полубоком повернулся.              — Язык проглотил? – усмехнулся он, и хитрые, бесящие глаза узкими лезвиями стали прожигать Годжо, словно горящая, накалённая сталь прожигала выстроенные перед ней защитные блоки.              — Нет, — вполне серьёзно ответил Сатору. Тяжело вздохнув, вспомнил, что нужно сделать, и выдавил из себя, будто клещами пришлось вытащить: – Пришёл извиниться. За те слова про твоего бывшего напарника. Был неправ. Не стоило так говорить. Так что… Извини.              — Только за эти слова? – продолжал усмехаться Гето, уже развернувшись и с немым вызовом тоже сложив руки на груди. – Я видел сегодня эту девочку у входа. Она ждала тебя. Хотел отговорить её, но не стал. Каждый сам решает свою судьбу. Ты этого добивался? Чтобы она пришла?              — Я и сам не ожидал её увидеть, — прошипел Годжо, ухватив слухом упрёк к этих словах. – Но раз она здесь, я дал ей возможность осмотреться. Завтра, если она захочет, сможет уйти.              — Она уже не уйдет, — уверенно заявил Гето. – Теперь, когда она посмотрит, насколько здесь здорово, по её меркам, она не уйдет к себе на ферму в полное одиночество.              — И всё же она имеет право узнать о преимуществах любого выбора, который сделает.              — Да брось, Годжо, — слегка разозлился Гето, снова явно ощутив ярость, но быстро усмирил её с помощью глубокого вздоха. – Я не идиот. Даже давая ей эту возможность, ты рассчитываешь, что она останется. Ты лишь создаешь иллюзию выбора.              — Я не хочу снова спорить насчёт этого, — отвернулся Годжо в сторону, тоже начиная ощущать раздражение. – Я пришёл, чтобы извиниться. Я извинился. Ты принимаешь мои извинения?              Он ощутил, как сталь орехового цвета глаз по-прежнему прожигает насквозь, куда острее, чем даже минуту назад, как будто Гето пытался таким образом сковырнуть все коросты, скрывавшие правду, и найти ту, где ещё и гнойник прятался. Сатору снова повернул голову прямо и принял эту попытку докопаться до сути со всем хладнокровием, на какое был сейчас способен.              В итоге, как будто догадавшись о чём-то, Гето расслабился и снова скривил губы в усмешке.              — Тебя кто-то заставил извиниться, да?              — И да, и нет, — сказал Годжо. Ему вдруг почудилось, что атмосфера настолько накалилась, заискрилась вспышками электричества, что требовалось немедленно затушить, любым способом. Способов было много, но Сатору, даже не разбираясь в них, выбрал самый безопасный на данный момент: всё выяснить и не отрицать очевидного. – Хотел сделать это сам ещё утром. Но потом вызвал директор и попросил сделать то же самое. Разве это что-то меняет?              — Нет, — покачал Гето головой, отчего чёлка, сначала затянутая вместе с другими волосами на затылок, предсказуемо и уже бесцеремонно, будто это было её законное право, выбилась и стала опадать на лицо. – Я всё равно хочу устроить спарринг. Я сам скажу директору, что, хоть и принял извинения, решил настоять на спарринге.              — Так всё-таки принял? – поменял руки на груди Годжо, снова переплетя их.              — А что ещё остаётся делать с навязанными извинениями? – пожал Гето плечами и стал приближаться к выходу. – Увидимся вечером. Советую подготовиться. Я намерен выбить из тебя всю твою дурь, Годжо Сатору.              — П-ф-ф, — фыркнул Сатору, провожая его взглядом и вспомнив Нобару, которая недавно реагировала точно с таким же фырканьем. – Смотри, как бы это я́ не выбил из тебя эту дурь, новенький.              — Болван, — отпарировал Гето, пройдя мимо и выйдя.              Сатору неосознанно втянул аромат уже знакомого шампуня рядом, а потом упрямо стиснул зубы. Ну, он пытался. Гето отказался, такую возможность допустил и Масамичи, так что с него, Годжо, больше спроса нет. Пусть Сатору и не слишком старался, втайне надеясь на такой финал этого разговора, но он приложил максимум усилий, чтобы его извинения прозвучали искренне и без упомянутой ранее Ягой издёвки. Что ещё от него требовать?              К тому же, ему нравилась мысль схлестнуться с Гето на честном поединке и одолеть его. Никто не мог бросать вызов сильнейшему охотнику и остаться на ногах! Никто не мог пошатнуть его решимость! Вот только не так давно увиденное, то, что заставило его почти что оробеть, по-прежнему стояло перед глазами, и Сатору напомнил себе, что не стоит недооценивать противника. Гето явно был хорошо натренирован, физически очень подготовлен и силён – что, если он как-то схитрит или применит неизвестный Сатору приём? Годжо подавил в себе трусливое желание тут же идти на стадион и подглядеть хотя бы одним из шести глаз за тренировкой Гето и Нанами. Нет, нельзя, это выдаст его волнение, а оно, пусть и глубоко спрятанное, всё же имелось.              «Ха, я всё равно одержу победу», — успокоил он себя и, взглянув на часы, вспомнил-таки о лекциях.              Его ученики терпеливо ожидали его в учебном зале, где ещё недавно в присутствии Гето Сатору рассказал им интереснейшую историю, и сейчас, едва увидев его, здорово оживились. С ними была и Нобара, она сидела немного в стороне, но всем своим видом демонстрировала непрошибаемую уверенность в собственных силах. Оказалось, Масамичи поручил Мэгуми повсюду сопровождать её, и Годжо понадеялся, что Фушигуро не ляпнет и не сделает ничего такого, что могло бы её отпугнуть.              Но Мэгуми был умным мальчиком, поэтому, даже если это и не было проговорено, кажется, догадывался, зачем к нему приставили эту колючую девчонку. Вся лекция ушла на оживлённое обсуждение сегодняшнего спарринга. Мэгуми в своём флегматичном стиле давал вполне дельные советы, вскоре подключилась даже Нобара, и вот она уже в стиле деревенской хулиганки рассказала, как лучше бить в пах и в то же время колоть пальцем в глаза.              Рассмеявшись, Сатору поблагодарил за советы, закончил с лекцией и отпустил всех. Потом направился в общую для охотников и учеников столовую, где кормили вполне неплохо, и быстро утолил голод, буквально кожей ощущая на себе любопытные взгляды всех вокруг, ведь каждому было интересно намечающееся противостояние и каждый планировал присутствовать на нём. Чуть позже к обеду присоединился и второй виновник этого оживления в присутствии Кенто, хорошо, что хоть одетый в форму, но Годжо уже закончил свой обед и решил не мозолить никому глаза и немного настроиться перед главным событием дня, в котором он, без сомнений, опрокинет Гето на спину и заставит признать, кто из них сильнейший.              На пороге, когда он уже уходил, материализовалась красавица Мэй Мэй в новом обтягивающем костюме и преградила ему дорогу.              — Я поставила на этот бой 3000 йен, — сообщила она, томно улыбнувшись и поправив толстую косу на странной прическе. – Не подведи меня, Годжо.              — На мою победу, надеюсь? – спросил он, пытаясь протиснуться через порог, но Мэй Мэй, встав у одного края боком, резко выставила длинную ногу в соблазнительном сапоге как раз в тот момент, когда Сатору пытался боком пройти и, попав каблуком прямо в пространство между его ног, заставила его замереть.              — Конечно, но большинство ставок не в твою пользу, — проворковала она, подняв ногу и упершись слегка носком сапога ему в пах. – Все хотят увидеть, как тебе начистят физиономию, уж прости, ты всех выводишь из себя. Но на твой проигрыш я тоже поставила, так что в любом случае я не останусь с носом, — хохотнула она, очевидно, заметив, как он недовольно скорчил лицо. Присутствующие в помещении люди стали с любопытством на них поглядывать, а один взгляд глядел чересчур осторожно и неотрывно, но Сатору быстро отвернулся, сосредоточив внимание на женщине, которая решила с ним вдруг пофлиртовать.              Ничего необычного. Всего лишь очередной обмен любезностями с Мэй Мэй. Сатору всегда отвечал на её ненавязчивый флирт холодной игривостью, это была их своеобразная игра, при этом каждый понимал, что дальше флирта это, скорее всего, не зайдет. По крайней мере, это всегда понимал Годжо, но иногда ему казалось, что, дай он сигнал, Мэй Мэй не прочь зайти дальше, и куда чаще подумывал, а не стоит ли дать этот сигнал.              Но потом вспоминал ледяную улыбку на лице этой женщины и понимал, что, как бы красива она ни была, это будет плохая идея.              — Ты очень гибкая, Мэй Мэй, — проговорил он негромко, глядя на вытянутую вперед, очень красивую и стройную преграду идеальной формы. – Но не могла бы ты убрать свою очаровательную ножку?              — А что, боишься, что я каблуком пораню что-нибудь? – хохотнула она, игриво поведя ступней вверх так, что подошва еще больше приблизилась к паху и почти прижалась к нему. — И тебе придётся проиграть?              — У нас будет бой, там используют кулаки, а не то, к чему прижимается твой сапог.              — Ха-ха, — усмехнулась она, всё же изящно убирая ногу и позволяя ему пройти. – А мне как раз показалось, что это будет представление из разряда «мальчики решили помериться членами». Неужели я ошиблась?              — Тогда лучше поставить на мою победу побольше, — двусмысленно заявил Сатору, уходя, и Мэй Мэй, сразу же уловив этот подтекст, рассмеялась, и её очаровательный смех раздавался ещё какое-то время за спиной. Она всегда напоминала ему очень стройную, изящную акулу, что могла откусить ему всё самое ценное, забрать последнее, пережевать, оставить после себя только потроха. Иногда она вызывала даже мурашки, а вовсе не желание пойти на сближение.              Хотя такого желания он вообще не испытывал многие годы, уже признав свою способность испытать влечение к кому-то настолько атрофированной, что это его даже не беспокоило. Вот организм по-прежнему беспокоило, и приходилось погашать эти ненужные порывы собственными силами, но влечение к другому человеку? Это представлялось всегда какой-то обузой, ненужной мишурой, мешающей другому, тому, что полностью и навсегда завладевало его мыслями — охотой. Разве могло хоть что-то сравниться с охотой? С тем непередаваемым чувством всевластия, полного господства над жизнью твари, попавшейся в ловушку и испытывающей настоящий ужас? С этим ничто не могло конкурировать.              Однако сейчас, направляясь к себе в комнату, Сатору испытал какую-то мешанину из противоречивых чувств: от разочарования в том, что пришлось извиняться, до колющего осознания необходимости сделать это; от искреннего возмущения, что всегда и во всём из-за его характера признают виновным только его, до собственного признания самому себе, что его поведение и вызвало ссору, выливающуюся в самое ожидаемое событие дня; от желания всё же врезать по остролицей физиономии с лисьими глазами и, схватив за чёрные волосы, указать на место в пищевой цепочке охотников — до желания, так же схватив за волосы и намотав их на кулак, указать на место, только совсем иным способом, видя под собой подмятого и поверженного дракона...              Годжо растерянно замер на полпути, поразившись яркой, совершенно неуместной мысли, даже не мысли, а картине, вспыхнувшей в его воображении настолько навязчиво и ослепительно, что он ощутил, как ему стало в мгновение жарко в его форме. Сердце сильнее застучало, а внизу живота, там, где было совершенно спокойно пару минут назад, даже когда Мэй Мэй красноречиво уткнула туда сапог, сейчас произошли неожиданные изменения, совсем не двузначно давшие понять, что вспыхнувшая в голове фантазия возбудила его больше, чем все предыдущие приставания и флирт красивой женщины.              Какого, блять, черта?!              Застыв на месте, Годжо пару раз вздохнул, пытаясь понять причину того, почему эта картина так пылко зажглась в его в мозгу, словно лампа загорелась. Это же не нормально, да? В этом была какая-то логика? Возможно, его желание указать «место» для Гето его мозг интерпретировал совсем уж извращённо, лишь для того чтобы усилить обычное желание в доминировании одного субъекта мужского пола над другим? Это объяснение вполне подходило, оно было разумным, им запросто можно было обмануться и забыть про это. Но Сатору, всё ещё застыв прямо посреди тротуара между корпусами и ощущая внутри разгорающийся жар от еле нащупанного осознания чего-то другого, внутренне догадывался, что даже на пару минут не сможет убедить себя в том, что эта яркая фантазия, озарившая его воображение, была вызвана лишь неуместным сравнением. Иначе почему в паху отозвалось столь сладкой, ноющей болью? Почему перехватило дыхание? Он совсем сошёл с ума?!              Чтобы не стоять посреди тротуара, Годжо подошёл к одному из корпусов и уселся на ступеньки крыльца, даже не сообразив, что это одно из служебных зданий, и вообще подрастеряв цель, с какой он куда-то шёл. Он был настолько поражён и поглощен осенившей его мыслью, что перестал замечать всё вокруг, словно его шестиглазое зрение полностью блокировалось, и он ослеп на время, как потерянный котёнок.              Он и раньше сознавал, что Гето его заинтересовал, ему было интересно с ним препираться, говорить, подкалывать и подначивать всеми способами. Настолько интересно, что, получив возможность спихнуть всю ответственность за побег твари на Гето, Годжо даже принял всю вину на себя и почти невероятно быстро отказался от мысли выжить нового напарника из подразделения, чтобы освободиться от чьего-то пристального внимания. Да и после того случая у кабинета Яги, когда между ними промелькнуло что-то неуловимое, что-то страшное в своём названии, то, чему нельзя давать это название, так как оно могло укорениться, пустить корни ещё глубже, отравить ещё сильнее, на ум часто приходили мысли о напарнике, однако тогда Сатору просто проигрывал в голове уже сказанные слова, движения, запахи, взгляды – проигрывал, но не больше, он не давал своему воображению никакой власти, сразу же пресекая попытки этого ядовитого цветка хоть как-то расцвести.              Так что же изменилось? Почему сейчас эта картина вспыхнула так ярко и неожиданно? Так, что даже сбились дыхание и шаг? Всему виной спина Гето? И эта проклятая тату на лопатке и его руке? Какого чёрта происходило? Он и раньше видел десятки мужских спин, чего стоила только спина Нанами, не менее мускулистая и крепкая, но это раньше не вызывало в нём ни капли отклика, тем более такого недвусмысленного и выразительного. Такую реакцию раньше вызывало только женское тело, когда он был совсем юн, а теперь столь резкий адреналиновый скачок вызывала только охота. Почему же сейчас, почему же с Гето?              Нет, Сатору прекрасно знал, что так бывает. Знал, что такое случается. Это всегда казалось ему чем-то нелогичным и странным, хотя и никогда не вызывающим осуждения. Ему было просто всё равно, но он никогда, никогда прежде за всю свою жизнь даже не улавливал за собой интереса к кому-то, кроме девушек. Да и к девушкам этот интерес быстро погас, Сатору ни разу не ощущал ничего, похожего на влюблённость, какую-то страсть или одержимость, не говоря уже о пресловутой любви. Какие-то вспышки похоти – это да, бывало, но даже тогда в его фантазиях никогда не было какой-то конкретики, чего-то столь яркого, обезоруживающего, как пришедшая сейчас на ум картина с мужчиной, и уж тем более он никогда не фантазировал о том, кого знал и с кем приходилось общаться.              Крайне озадаченный, Годжо просидел на крыльце около часа, пытаясь найти объяснение тому, что внезапно осознал, и усмирить в крови и в паху огонь, так неожиданно вспыхнувший от этого осознания. Ничего не выходило.       — Какого черта… – протянул он с досадой, потом резко встал и снова зашагал, но уже туда, куда всегда несли его ноги, когда он чего-то не понимал и был растерян.              В неприветливый и холодный мир Сёко.                     

***

                    Сёко, к счастью, измывалась в этот день не над трупом какого-то бедолаги-падальщика, а над отчётами. При этом лицо у неё было куда более раздражённое и ленивое, нежели обычно, когда она вскрывала чью-то плоть. Сигарета в зубах с испачканным неяркой губной помадой фильтром перемещалась то в один уголок рта, то в другой, а волосы, как правило падающие по бокам её лица длинными прядями и мешающие работе, сегодня были безжалостно стянуты наверх в какое-то подобие пучка, где аккуратностью даже и не веяло.              Белый халат расстегнут, рядом чашка кофе.              Зайдя в эту обитель мертвенного спокойствия, Сатору сразу же ощутил себя лучше. Жар внутри слегка погас.              Поприветствовав Сёко и получив скудный кивок в ответ, Годжо зашёл как к себе домой, развалился на стуле позади подруги и запрокинул голову назад, пытаясь привести мысли в порядок. Стянув повязку, он вытащил из кармана бутылёк с каплями, быстро закапал глаза и какое-то время молча глядел в серый, совершенно безрадостный, но такой привычный потолок. Иэйри что-то печатала на компьютере, который предоставило ей подразделение, так как теперь техника такого уровня, да и вообще техника, была лишь подотчётная и довольно редкая. Несмотря на то, что производство и экономический обмен между странами удалось наладить за тридцать лет, покрывать потребности всех граждан в таких вещах, как компьютеры, телефоны и прочее было уже невозможно, так что всё себе прибирало к рукам государство, а оно уже выдавало своим структурам то, что было необходимо.              Вскоре Сатору надоело молчать, но он не знал, с чего же начать разговор, так что Сёко, уловив эту странную для него нерешительность, продолжая бить твердыми пальцами по клавиатуре, не оборачиваясь, спросила:              — Что тебя беспокоит?              Вот так признаться в том, что четверть часа назад он нафантазировал себе в голове картину того, как занимался сексом с мужчиной, наматывая его воображаемые волосы себе на воображаемый кулак, и при этом его тело отреагировало так, что в штанах стало тесно, в горле пересохло, слюна стала слишком вязкой, а конечности будто прошибло разрядом электричества, он, конечно, не мог. Даже Сёко. Да кому бы то ни было. Это было слишком неожиданно и интимно. Это было катастрофически! Это было горячо.              Поэтому он решил отвлечься на что-то нейтральное:              — Ты тоже сделала ставку на Гето? Или всё же по старой дружбе поставила на мою победу?              — Ага, — ответила она незаинтересованно.              — Что «ага»?              — Я сделала ставку, — уточнила она. – Но не скажу на кого.              Сатору приложил руку к глазам, по-прежнему глядя в потолок и, то ли сидя, то ли лёжа на стуле, вытянул длинные ноги в сторону дивана и упёрся ими.              — Почему все ставят на Гето? Они что, настолько ненавидят меня?              — Дело не в этом, — чёткий и какой-то рациональный голос Сёко отрезвлял бунтующие чувства внутри. – А в том, что все хотят посмотреть, как тебе прилетит пару ударов в твою симпатичную рожицу. Но поскольку знают, кто ты такой и что можешь, таким образом хотят поддержать Гето, чтобы у него хватило смелости врезать тебе пару раз, прежде чем ты повалишь его и вырубишь.              — То есть… они ставят на Гето, чтобы подбодрить его и посмотреть, как мне врежут? – протянул неторопливо Сатору, переваривая эту информацию.              — Ага. Желательно посильнее.              — А что, если он действительно окажется сильнее и победит? Я не знаю его навыков, но, кажется, он довольно натренированный…              — Сатору, — мягко, но строго проговорила Сёко. – Я тут работаю, в отличие от охотников, которые живут от охоты до охоты, а все остальное время бездельничают и пристают к работающим людям, в желании чтоб их поутешали. Так вот. Ты победишь. Ты молодец. Я подбодрила.              — Колючка, — выдохнул Годжо, но даже не подумал уходить. Сёко часто шикала на него, когда он мешал ей работать, но всё равно не прогоняла, а даже позволяла мешать вновь. Она знала его, как облупленного, за эти годы дружбы, поэтому, слыша тяжёлые вздохи, допивала кофе, жадно смачивая его сигаретным дымом, и ждала следующих слов.              Он созрел только через пару минут.              — Сёко… — сглотнул он, прежде чем спросить. – Что ты имела ввиду тогда, когда разразилась внезапным монологом о свободе? О том, что раньше можно было любить, кого хочешь? Такое действительно раньше было?              Он скорее ощутил, как она замерла, нежели увидел, так как по-прежнему глядел в потолок. Пальцы, бьющие по кнопкам с характерным звуком, застыли, голова её слегка повернулась.              — Хм-м, — протянула она. – То и имела в виду. Хотя, судя по архивам, раньше тоже много законов было, запрещающих любить того, кого хочешь. Но всё же попроще.              — То есть не было всех этих законов, предписывающих сразу же жениться, если зачат ребенок? Или обязывающих создать семью к двадцати и родить ребенка?              — Тут видишь в чём дело, Годжо, — вздохнула она, снова защёлкав по кнопкам. – Раньше человечество только и делало, что плодилось, а плодилось, потому что трахалось направо и налево, прости уж за мой жаргон. А трахалось направо и налево, потому что большинство людей было свободно и ещё большинство было очень тупым, поэтому, даже имея средства контрацепции, всё равно плодилось. Так, что даже начинала возникать угроза перенаселения. А потом случился апокалипсис. Население начало вымирать, а тот процент, что выжил, стал убивать друг друга. Так что во всех этих законах, предписывающих женщинам рожать и рожать, есть смысл. И как бы я не противилась такому, как женщина, как учёный, я поддерживаю это. Иначе человечеству через пару десятков лет вообще придёт конец. Поэтому все эти законы против превенции, отсутствия брака и детей, запрещающие свободные отношения – всё это мерзко, очень, но, к сожалению, оправдано.              — Что такое превенция, Сёко? – не понял Сатору.              Сёко, повернув голову, смерила его тяжёлым взглядом.              — Средства защиты от беременности, контрацепция, — ответила она лениво. – Презервативы, например. Сейчас их не выпускают. А также различные препараты, таблетки, стерилизация. Ты хоть знаешь, что такое презервативы, Годжо?              — Слышал о чём-то таком, — отмахнулся он. – Но знаешь ли, я не настолько учёный как ты, а сейчас такого и в помине не используют.               — А потому, что надо думать о будущем Че-ло-ве-чес-тва, — скептично протянула она. — Сейчас это всё запрещено, как и аборты… Постой, почему я вообще об этом говорю с тобой? С тобой, Годжо? Тебе, похоже, до этого дела нет. Тебе вообще повезло, что ты искажённый, как повезло и мне, а значит у нас есть привилегии только работать, работать и работать на благо общества. В ином случае мне было бы жаль твоих детей, у которых был бы такой легкомысленный отец, кто даже книжки не читает.              — По крайне мере, я не читаю на эльфийском, как некоторые задроты, — отпарировал, усмехнувшись, Сатору. – И меня необычайно устраивает то, что искажённым разрешено не размножаться.              — Это не потому, что это привилегия, дурак, — Сёко, наконец сообразив, что поработать спокойно ей не дадут, повернулась в кресле и, зажав сигарету в зубах и холодную уже чашку кофе в руке, так как пара не было совсем, как и страха обжечься, уставилась взглядом исподлобья на Сатору. – А потому, что предсказать развитие мутаций в организме потомства тяжело. Что, если все родятся маленькими Годжо? Хотя им и интересно понаблюдать, поэтому зачатие детей искажённым всё равно разрешено, но там столько условий, предписаний, запретов, что лучше вообще воздержаться от секса!.. Но, может, хватит уже ходить вокруг да около? И просто скажешь то, что тебя беспокоит, вместо этих пространных разговоров?..              Тягучее молчание, в каком увяз Сатору и просто глядел на потолок, и не думая говорить, а Сёко буравила его взглядом, попивая кофе, повисло на долгое время, но не смущало ни одного, ни другого.              Наконец, поставив со звонким бряканием чашку на стол, Сёко зажала сигарету в пальцах и сделала очень большую затяжку.              — Это насчет Гето, да?              Сатору почти инстинктивно вскинул голову вперёд, быстро натянул повязку, так как внезапно ему показалось, что без неё он остался обнажённым и крайне, непривычно беззащитным.              — С чего ты взяла? – нахмурился он, на что Сёко скептически или почти цинично фыркнула.              — Я не слепая, — заявила она. – В отличие от тебя, у меня всего два глаза, но я вижу ими слишком хорошо. И я вижу, что между вами царит нечто, что я назвала бы… сексуальным напряжением.              — Не может такого быть, — Сатору ощутил, как его щёки зарделись, но ничего не мог поделать с этим. Его поспешный ответ и этот румянец послужили ей ответом куда лучше слов.              — Если нет, чего ты так засмущался-то? – усмехнулась она. – О боги, Годжо Сатору смущён. Я поражена до глубины души. Не думала, что доживу до такого.              — Хватит издеваться, — недовольно прошипел он, тоже усмехнувшись, но потом посерьёзнел и решил не извиваться ужом, тем более что Сёко оказалась права и он доверял ей настолько, что мог не опасаться за сохранность этого внезапно обнаружившегося секрета. – Это… так заметно?              — Нет. Пока нет, — ответила она, откинувшись на спинку и, потушив сигарету, сразу же полезла в пачку за второй. Прикурив снова, сделала затяжку, словно настраиваясь на взрослый разговор. – Но мне стало понятно сразу, когда я увидела, как твоя голова всегда поворачивается в ту сторону, куда идёт Гето. И то лишь потому, что я слишком хорошо знаю тебя, Сатору. Даже лучше, чем ты сам. Ну и потому, что я куда осведомлённее тебя о том, какие разнообразные отношения могут связывать людей. Несмотря на то, что за тобой повсюду толпами бегают эти несчастные девицы, купившиеся на твою внешность, ты поразительно наивен в таких вопросах.              — Я не наивен, — огрызнулся он слегка. – У меня были девушки.              — Но ты в них совершенно не заинтересован. Хотя, честно говоря, ты вообще не был ни в ком заинтересован. Я уж думала, ты чёртов робот! Рада, что ошиблась. Кто ж знал, что для того, чтобы пробудить в тебе чувства, должен появиться кто-то настолько… брутальный.              — Считаешь Гето брутальным?              — О-о-о да, — протянула она с усмешкой. — Он красив, как какой-нибудь языческий бог. Очень загадочен. Поразительно умён. Образован. Эти его волосы в пучке и серьги… М-м-м, я бы сама предложила ему выпить чашку кофе наедине, чтобы потом заняться жарким сексом на столе… Если б не увидела, как он жадно смотрит на тебя.              — Чего? – Сатору резко повернул голову в её сторону, ощутив, как внутри всё затрепыхалось, почти запорхало, съёжилось и одновременно вспыхнуло. По губам Иэйри расползлась ехидная ухмылка. – С чего ты так решила?!              — Я же сказала, я не слепая, — проговорила она, явно наслаждаясь той реакцией, которую он продемонстрировал. – Может быть, для других это не так очевидно, он очень хорошо это скрывает, поразительно хорошо. Но я — исключение. Я сразу поняла, что ты его заинтересовал, уже когда он появился в первый день. Его тоже можно понять: ты себя в зеркало-то видел? Ты красавчик, Годжо, хотя дурак дураком. Ну а потом, когда он пришёл ко мне поздно, чтобы зашить рану на виске, убедилась. Я заштопала, спросила, что случилось. Он вкратце рассказал о вашей неудачной охоте. Но каждый раз, когда называл тебя по имени, слегка задерживал дыхание, а потом ещё и шумно сглотнул.              — И ты сделала свои гениальные выводы по тому, что человек задерживал дыхание и сглотнул? – кисло спросил Сатору, снова отворачиваясь к потолку.              — Эй-эй, я разделываю мертвечину, я прекрасно знаю, что может значить один комок в горле! — проговорила она, развеяв дым. – К тому же, мне достаточно одного его взгляда, чтобы понять, как сильно он на тебя запал.              — Он и я мужчины, Сёко.              — А я не заметила. Когда и кого это останавливало? — фыркнула она.              — Думаешь, я в его вкусе? – растянулся Годжо в несмелой ухмылке. – Он собрался набить мне морду, если что. Ты явно ошибаешься.              Иэйри внезапно рассмеялась, как будто поражаясь уже упомянутой его наивности. Сатору сел прямо и уставился на неё недовольно, совсем не разделяя её веселье.              — Это же столь очевидное доказательство моих слов, не находишь? Ты довёл его до крайнего бешенства. Но это не только из-за твоего скверного характера, хотя и из-за него тоже. Всё намного глубже: просто он тебя хочет, но боится в этом себе признаться. Так что да, причина его внезапного желания набить тебе физиономию кроется в том, что в ином случае ему попросту придётся признаться себе, что ему хочется тебя трахнуть… или быть оттраханным тобой? Тут я ещё не разобралась, это вы сами.              — Сёко! – воскликнул в ужасе Сатору, поражаясь такой внезапной и смущающей его простоте и откровенности. С ним еще никто не разговаривал так откровенно! – Это же… это…              — Что? – не повела она и бровью. – Омерзительно? Или восхитительно? Сам-то как думаешь?              Годжо приложил руку к своей щеке, всё ещё ощущая, как она вспыхнула от румянца, и, кажется, непривычный румянец не собирается проходить. От такого заявления подруги он ощутил, как всё внутри снова вывернулось наизнанку, стало тяжело дышать, смущение стянуло кожу, во рту пересохло, и рука привычно потянулась к волосам, чтобы провести по ним ладонью с растопыренными пальцами и словно успокоить взбунтовавшиеся нервы.              Сёко, молча наблюдая за ним с самым обычным выражением лица, как будто речь шла о погоде, сохраняла молчание, позволяя ему подобрать собственные слова.              — Это… опасно, — в итоге проговорил Сатору, уже не собираясь отпираться или отрицать то, что она раскусила его мысли без особых проблем. – Это очень опасно. Противозаконно. За это в общине полагается смертная казнь.              После его слов тишина в кабинете Сёко, служившем и её жилищем, обрела какие-то неприятные, почти гнетущие нотки.              — Я твой друг, Сатору, — на этот раз очень мягко проговорила Иэйри, склонившись чуть вперед. – Поэтому я должна бы посоветовать тебе оставить всё, как есть. Ты прав, это очень опасно, и я должна призвать тебя к благоразумию, велеть тебе срочно заявиться к Масамичи и под любым предлогом прервать отношения с твоим новым напарником… Но в то же время жизнь слишком коротка, чтобы избегать чувств, которые на тебя нахлынули. Зная тебя, я готова поставить на кон всё своё имущество в виде сигарет и чашки кофе на то, что опасность никогда тебя не пугала. Даже если ты постараешься избегать своих чувств, они всё равно не оставят тебя в покое. Поэтому… только тебе принимать решение. В любом случае я буду за тебя горой. Просто… будь чуть аккуратнее, осмотрительнее, а не как всегда. Совет Старейшин следит за тобой. Особенно пристально следит этот говнюк, вешающий людей на перекрестках, Зенин. Он хочет тебя убрать, и, если ты поведешь себя, как дурак, это затронет не только тебя, но и Гето. Помни об этом.              Сатору, снова развалившись на стуле и закинув голову, так как такая поза помогала ему лучше думать, в этот раз думал непозволительно долго. Целых три минуты, пока Сёко преспокойно вернулась к своей работе и снова заклацала пальцами по кнопкам.              Годжо прокручивал в голове всю свою предыдущую жизнь, состоящую из бесконечных тренировок и непрекращающейся охоты, наполненную только жаждой убить тварь, и чтоб побольше, посложнее, и в то же время абсолютно пустую. Настолько, что даже бессонница не могла замучить его тяжёлыми мыслями. Спокойное, размеренное, абсолютно бессмысленное существование, в каком, чего скрывать, тоже была определенная прелесть. Словно плывёшь по тихому течению на бумажном кораблике, огибая камни по велению малейшего изменения ветра, поверхности и бурления воды. Катишься по склону безмозглым перекати-поле, не мешающим никому, не беспокоящим ничьи чувства, но при этом необыкновенно скучным и спасительно осторожным. Летишь наполненным воздухом пузырём вверх, гонимым лишь дуновениями гроз. У любого сравнения есть конечная точка: бумажный кораблик на пути встретит сильный водопад, что раздавит его с остатками, перекати-поле будет подхвачен торнадо реальности и разнесён в пух и прах, а пузырь, улетев слишком высоко или раздувшись слишком сильно от собственной пустоты и нормальности, просто лопнет. У всего есть конечная точка. Есть ли смысл думать о том, что будет в конце, если там будут все и каждый? Но не каждый сможет с уверенностью сказать, что прожил свою жизнь так, как хотел.              Тяжело вздохнув, Сатору выпрямился.              — И что же мне делать-то теперь? – спросил он почти потерянно, ещё никогда не ощущая себя настолько дезориентированным. Даже все шесть глаз не могли подсказать ему путь дальше. – Вряд ли я смогу оставить всё, как прежде.              Сёко, снова повернувшись, почти нежно улыбнулась.              — Как всегда, хочешь плыть против течения, — проговорила она. – Но это ты и есть, Сатору. Так что, раз ты уже принял решение, кое-что подскажу тебе.              — И?              — Подай ему сигнал. Но так, чтобы только он и понял. Так, чтобы сигнал нельзя было растолковать никак иначе. И если он примет такое же решение, в чём я абсолютно уверена, он сам скажет тебе, что делать дальше.