Искажённые

             Тяжёлое, утомительное утро.              Сатору проспал почти до одиннадцати и все равно чувствовал себя, словно карп кои, почти тридцать лет пытающийся прыгнуть через бурный водопад. И все потому, что как обычно бессонница не давала ему уснуть почти до четырёх утра, и он, буравя равнодушным взглядом потолок наверху, даже не пытался уже ничего с этим поделать – привык.               Так привык к отказу организма засыпать вовремя, что не предпринимал уже никаких действий, дабы это изменить. Раньше бессонница мучила его из-за кошмаров после охоты. Сначала это были уродливые обезображенные физиономии падальщиков, прячущиеся в темноте твари или оживающие трупы, потом всё сразу или совсем какая-нибудь несусветная, неперевариваемая чушь, в которой даже разбираться не хотелось, но заставляющая тело покрываться мурашками и липким потом ужаса, когда он просыпался. Потом кошмары стали совсем уж неоригинальными: то пара трупов, то призраки, то ещё что-то – и эффект ужаса сменился досадой от того, что пришлось проснуться из-за такой ерунды. Сейчас же он настолько привык к своей работе, что кошмары не снились вовсе, но вот уже года три вместо этого организм отказывался засыпать раньше трёх-четырёх, даже во время сильного переутомления.              Бороться было бесполезно. Первый год он ещё пытался то уговорами, то специальными практиками, то наконец перешёл к медицинским препаратам, однако от них становилось лишь хуже, сильно болела голова. Потом он и вовсе бросил эту затею – пытаться уснуть, как и все нормальные люди – просто смирившись с новым положением дел.              И теперь, часами глядя в потолок, даже не пытался копаться в своих мыслях, зная заранее, что ничего спасительного там не найдёт, а лишь только усложнит, перетирая, перебирая, полоща без конца одно и то же, пробуя разложить по пунктам, упорядочить, систематизировать – но неизбежно раз за разом всё равно скатываясь в сплошной хаос, присущий его мыслям. Он уже научился отстраняться от тяжёлых раздумий, позволяя себе размышлять лишь о чём-то поверхностном и лёгком. Но с того дня, как в жизни Сатору появился новый напарник, Гето всё прочнее и коварнее укреплялся в этих бессонных мыслях, заставляя проигрывать в голове снова и снова слова, действия, жесты, даже проклятую мимику лица или пронзительный взгляд хитрых лисьих глаз.              Иногда такие мысли не доводили до добра, и Сатору начинал злиться на самого себя от того, что не мог переключиться на что-то другое, кого-то другого. В эту ночь как раз такие мысли его и одолевали, особенно после недавней внезапной вспышки гнева напарника и его слов, и, как бы ни старался Годжо выкинуть эти обидные слова из головы, попросту не мог.              «Посмотри на себя, Годжо Сатору, — вспомнилось ему. — Ты – как ребёнок, кайфующий от охоты и убийства тварей. У тебя нет ни семьи, ни друзей, ни будущего, кроме того, что предначертано всем охотникам. Ты словно машина по убийству тварей, тебя таким сделали и используют до сих пор».              Услышать это было неприятно. Ещё неприятнее сознавать, что Гето на сто процентов прав. Все охотники – лишь ресурс, и ждёт их только одно: смерть в алкающих кровь и плоть пастях. Охотников, так называемых «искажённых» просто используют, чтобы оградить обычных, нормальных граждан от опасности. Даже это слово, никогда не использующееся в официальной документации, но в разговорной речи гражданских – постоянно, отдавала чем-то пренебрежительным, унизительным, поверхностным. Словно такие люди были сломаны изначально. И, если так подумать, Сатору иногда так себя и ощущал – сломанным.              Одновременно с этим Гето не прав. Разве был хоть какой-то смысл прекращать охоту, если кроме них никто не сможет больше убивать тварей? Что случилось с его бывшим напарником?..              Обуреваемому этими невесёлыми мыслями, Сатору кое-как удалось заснуть к утру, а потом, проснувшись, задаться вопросами снова. Он прокручивал эти внезапно надоедливые, возникшие так спонтанно вопросы в голове весь вчерашний день после ссоры, который решил провести дома, буквально ничего не делая, и всю последующую ночь. Даже в это утро, когда насилу проснулся к одиннадцати, неохотно встал, принял душ и позавтракал. Переоделся в очередной комплект своей формы, которую пришлось снова выпрашивать у отдела снабжения. Вся форма шилась на заказ в несколько экземпляров каждый месяц, но что поделать, если от такой бешеной работы Сатору постоянно рвал её ко всем чертям? Уж лучше её, чем кожу и мясо.              Приведя себя в порядок, он, даже не особо беспокоясь, что опоздает – опять – на лекции, поспешил вниз и, уже не рассчитывая даже встретить Гето, отправился в подразделение. Ещё утром этот зануда отправил сообщение, что сам доберётся до нужной точки. Ну, если так хочется пользоваться спецтранспортом, флаг ему в руки. Интересно, ему хоть кто-нибудь сказал, что надо оформить заявку на то, чтоб ему выдали собственный транспорт? Если нет, Сатору не собирался подсказывать.              Пусть помучается. Годжо решил, что не будет беспокоиться об этом человеке. Решил-то решил.              Но всё равно беспокоился. Пока добирался до подразделения по на удивление почти спокойным сегодня дорогам, его не покидала мысль, что позавчера он, возможно, тоже перегнул палку. Уверен, что перегнул. Наверное… Точно перегнул? По крайней мере, не нужно было упоминать о бывшем напарнике Гето. Ясно же, что это действительно неприятная для него тема и что там замешано что-то странное. Сатору никак не мог забыть взгляд Гето, который тот бросил на него после слов о смерти напарника: в нём сквозила и злость, и ярость, но прежде всего – какая-то глухая, забитая на все гвозди боль, — лишь на мгновение, но этого было достаточно, чтобы сейчас Годжо ощущал неприятные уколы совести.              Надо извиниться хотя бы за эти слова.              Однако извиняться невыносимо трудно, особенно для него. Он мог с лёгкостью выводить людей из себя, шутить и улыбаться, скрывая истинные чувства, когда хотелось вместо этого завыть и биться головой о стену от человеческой тупости; мог не испытывать ни капли страха, приближаясь к самым страшным тварям, что вылезли по его душу, и убивать их без единой капли эмоции, кроме радости и удовлетворения; мог залезть под кожу любому, прощупать болевые точки, нажать на самые сильные, а потом обезоруживающе, применив всё своё обаяние, свести грядущий скандал на нет; мог с обманчивой вежливостью и холодной любезностью хоть тысячу раз притворно извиниться перед Мивой-тян, как и проделал вчера, снова поблагодарив её за очередные сладости, врученные ему на парковке, и бесстыдно соврать, что очень устал; мог не испытывать за это трусливое бегство ни нотки сожаления и стыда.              Однако внезапно он обнаружил, что извиниться перед Гето – настолько страшно и неприятно, что Сатору старался избегать мыслей об этом любыми способами. И всё же желание сделать это оказалось настолько крепким и тошнотворно правильным, до скрежета в зубах, отчего хотелось скорее всё провернуть, избавиться от этого непрошенного и неожиданного груза. Он подозревал, что в этом ненормальном стремлении не быть засранцем Годжо Сатору виновата и та капля интереса, которую не так давно он обнаружил в себе по отношению к новому напарнику… Капля ведь? Точно капля. Наверное. Но если всего лишь капля, то почему эта мелочь заставила его сначала взять всю вину на себя за провал на охоте перед Советом, а теперь заставляет даже размышлять о том, чтобы извиниться за недавнюю перепалку? Да с чего бы! Какая разница, что он там сказал?! Он всё время что-то говорит, и часто ему вообще без разницы на реакцию окружающих!..              — Эй, ты, слепошарый! – кто-то окликнул его.              Сатору, уже припарковавший машину у ворот подразделения, непривычно погружённый в свои мысли, направлялся внутрь территории и даже не сразу сообразил, кто его позвал. Подняв голову, он увидел в паре метров от тории, помпезно увенчивающих самые обычные, но надежные ворота внутрь подразделения, какую-то девчонку. Чуть приблизившись, он узнал в этом ощетинившемся от внимания, одетом в скромное старое платье и шарф существе с копной плохо прочёсанных и стянутых в хвост рыжих волос ту самую девчонку с фермы.              Это открытие его изрядно удивило.              — Ты? Что ты тут делаешь?              — Тебя жду, — пробурчала она, слегка покраснев. Острые тёмные глаза мелкими иглами воткнулись ему в лицо. – Забыл что ли уже? Ты позавчера сам ко мне явился, свиноёб, со своим дружком.              — Свиноёба мне уже никогда не забыть, — широко улыбнулся Годжо, так как заметил, что, несмотря на показушную и явно демонстрируемую уверенность в себе, девочка ощущала себя взволнованно. – Почему не позвонила?              — Потому что прибралась вчера, дурак, — ответила она, и Сатору вспомнил, что оставил ей свой номер, написав его на слое пыли на комоде. – Вот пришлось ехать и ждать тебя. Почему ты пришёл позже всех?              — Потому что я особенный, — хмыкнул Сатору, указав рукой на скамью неподалеку. – Может, присядем? Уверен, что ты проделала такой путь не только для того, чтобы снова обозвать меня своим ласковым ругательством.              — П-ф-ф-ф-ф, — фыркнула она, закатывая глаза. Но отказываться не стала и села на скамью, предварительно отодвинувшись от Годжо как можно дальше, когда он уселся рядом.              Он же, оглядев её с головы до ног, молчал, давая ей возможность начать первой. Он уже догадывался, зачем она пришла. Причина могла быть только одна, и мысль об этом приносила ему как и радость, ведь в конце концов он поступил по зову долга, пригласив её в подразделение, так и изрядное беспокойство, ведь он уже успел осознать, о чём его просил Гето. Да и не хотелось бы, чтобы Гето упрекнул его в том, что он всё-таки сманил девчонку какими-то обещаниями, и обвинил потом во всех смертных грехах.              Стоп. Почему его вообще стало волновать мнение Гето? Они знакомы-то вообще несколько дней, по пальцам пересчитать можно. Даже несмотря на каплю странной симпатии, свалившуюся с неба ему на голову, это совсем не дождь. Даже несмотря на странный интерес к другому человеку, ранее не испытываемый ни к кому, это совсем не дружба. Это не должно было так заметно повлиять на него, аж до той степени, что заставляло наперёд думать о мнении какого-то там Гето, ещё и извиняться перед ним! Разве так бывает? Нет, не в жизни Сатору.              — В общем… — начала Кугисаки, развернув шарф, так как сегодня было довольно тепло. – Я хочу подумать над твоим предложением. Поглядеть на охоту, пообщаться. Подумать, короче. Но если мне не понравится – свалю сразу же.              Сатору усмехнулся тому, как любопытно в этой сумасбродной девчонке переплетаются и излишняя взрослость, и детская наивность.              — Ты в курсе, Кугисаки-тян, что, если о твоей искажённой мутации узнают другие, шанса «свалить» у тебя уже не будет? – спросил он со скепсисом. – Ты же знаешь о законе. Я не смогу защитить твоё желание на самоопределение, если твоя маленькая тайна вскроется. Тебя насильно заставят использовать свои способности, даже если они и не боевые. Ты будешь трудиться на благо Гильдии в любом случае. Так что никаких «поглядеть на охоту» не получится.              — Эй-эй, тогда я сваливаю, — резанула она и уже поднялась, чтобы уйти, но Годжо перехватил её запястье и остановил.              — Но… — акцентировал он внимание на этом «но». – Так как я, как уже говорил, очень, очень особенный, я могу поговорить с директором, чтобы на твоё пребывание в колледже сегодня закрыли глаза. Тебя не пустят на охоту «поглядеть», ни за что, тут даже не мечтай. Но мы с директором представим тебя как… да, например, хоть как мою дальнюю племянницу или ещё что – и, если будешь вести себя тихо, не вылезать вперёд, не называть всех подряд «свиноёбами» и не лезть в драки, проведёшь этот день в подразделении, словно тень, а потом уже решишь.              — А что, если этот твой директор всё же доложит на меня? – нахмурилась она и с подозрением уставилась на Сатору, а он различил в её голосе нотки страха.              — Не доложит, я поговорю с ним, — пообещал Сатору уверенно. – Но и ты должна пообещать быть осторожной, никому ничего не говорить и вести себя как пай-девочка, а не дикарка с гвоздями и молотком. Молчать о том, кто ты такая и почему там. Даже перед другими учениками. Так пойдет?              Она какое-то время прожигала его тяжёлым взглядом исподлобья, протыкая его своими гвоздями, как куклу вуду иглами, и искала подвох, спрятанный внутри. От соприкосновения с шарфом её волосы слегка распушились и наэлектризовались, так что теперь, словно тучка над головой с молниями и дождиком из детских мультфильмов, что иногда показывали на разрешённых каналах, парили в воздухе.              — С чего бы такое великодушие? – спросила она заносчиво.              Годжо искренне пожал плечами.              — Ещё вчера я обязательно бы сообщил Гильдии о тебе, — честно признался он, скривив ухмылку у краешка рта. – Разбрасываться искажёнными… Знаешь ли, это ужасная идея. Я убил столько тварей, а они никак не заканчиваются, — Сатору вдруг осенило, что о том же самом позавчера говорил и его напарник, и слегка нахмурился собственному озарению. Как так получилось, что за необычайно короткий срок какой-то совершенно неожиданный и незнакомый человек смог залезть в его голову настолько сильно и цепко, что теперь не обходилось и часа, чтобы о нём не вспомнить?              Если только… Что, если это всё те самые таланты Гето? Что, если он внушил ему это? Хотя… Он не смог недавно прочитать его страх, но значило ли это, что и его способность внушения людям была блокирована? Сатору не чувствовал использование проклятой энергии. Или ему просто было легче думать, что виноват во всём Гето, нежели признать, что заинтересовался человеком совсем не на каплю?              — Но уже сегодня я слегка пересмотрел свою позицию, настолько, что готов дать тебе эти сутки, — всё же признал своё поражение в этом вопросе Годжо, но сказал это так, будто решение принял он сам без чьего-либо призрачного влияния. – А завтра уже решишь.              Красивые шоколадного цвета глаза девочки подозрительно сузились, оглядывая Годжо с головы до ног, снова возвращаясь к его повязке на лице, пытаясь прощупать невидимыми гвоздиками, потыкать, чтобы уловить малейшую неискренность. Тщетно, поскольку Сатору и не думал юлить или что-то не договаривать, по крайней мере, сейчас он говорил совершенно открыто, поэтому Нобара, ничего не найдя, глубоко вздохнула, принимая решение.              — Хорошо. Но если обманешь, убью тебя, — заявила она со всей серьёзностью и почти детским пафосом.              — Ха, хотел бы я на это посмотреть, но не буду тебя провоцировать, — улыбнулся Сатору, поднялся и направился ко входу. – Идём, отведу тебя к директору.              Она, поёжившись, хотя было совсем не холодно, а почти что жарко, тоже встала и, бросив долгий взгляд куда-то в сторону, будто прощаясь с прежними беспечностью и сладкой легкостью, сопровождавшими её былую жизнь, зашагала следом.              Как Сатору и предполагал, дойдя с ней до входа на территорию подразделения, где располагался пропускной пункт, Кугисаки замерла и насупилась.              — Что такое? – спросил Годжо, уже догадываясь об ответе, но предоставляя девочке возможность сказать самой.              — Тут эта, такая же штука, как тогда, — проговорила она, пробежавшись взглядом по забору, окружающему большую территорию. – То, что сделал тогда второй охотник, тот, который…              — «Косоглазый овцеёб», да, я помню, — хмыкнул Годжо, но девчонка, как-то странно усмехнувшись, упёрла руки в боки.              — Вообще-то, я хотела сказать «тот, кто посимпатичнее и умнее тебя», — огрызнулась она, и Годжо, рассмеявшись, состроил на лице почти обиженную гримасу.              — Симпатичнее? Этого не может быть.              — То есть насчёт того, что он умнее, ты не имеешь возражений?              — Он действительно умнее, — Годжо простецки пожал плечами. – Но ему только об этом не говори. Итак, что же тебя смущает, Кугисаки Нобара? Что ты чувствуешь?              Она, чуть наклонив корпус вперёд, снова оглядела стены.              — Тут какая-то преграда… или что-то в этом роде, — проговорила она. – Большая. Позавчера была в доме меньше, но даже тогда я не смогла сбежать. Стало чертовски больно, заложило уши, застучало в голове! Здесь тоже так?              Сатору покачал головой.              — Нет, — пояснил он. – Здесь чуть другое. Это называется печать. В прошлый раз мой напарник наложил на твой дом небольшую, но довольно мощную. Здесь же печать покрывает всю территорию по периметру, это работа одной из Старейшин, Мастера Тенген. Но печать немного рассеянная, как лёгкая дымка. Мера предосторожности, чтобы не впустить никого постороннего и ощутить чужое присутствие.              — Типа меня? Что, если этот ваш Тенген ощутит, кто я? – задав вопрос, Нобара снова повернулась в другую сторону, в том направлении, где, должно быть, по её ощущениям, далеко располагалась её ферма, и, видя этот неосознанный порыв к бегству, Годжо уверенно проговорил:              — Успокойся. Эта печать не настолько мощная. Мастер Тенген поддерживает её почти всегда, и да, она может ощутить через неё твое присутствие. Но если пойдешь рядом со мной, я сделаю так, что не ощутит. А за стенами нет печати, туда её влияние не распространяется.              — Ты уверен?              — Как то, что я сильнейший и красивейший охотник, — самодовольно заявил Годжо, на что в ответ получил что-то вроде «пфы-хы-ы-ы» со вздохом, но девочка всё же пошла дальше.              Подойдя к границам печати Тенген, которые он в отличие от остальных не только ощущал, но и видел, словно лёгкую голубоватую дымку, опутывающую весь забор, Сатору сконцентрировался и создал вокруг себя некую пустоту бесконечности, куда не мог проникнуть взор Старейшины, и, подозвав Нобару ближе, убедился, что она попадает под влияние этой силы. Так они прошли через печать, и Годжо был уверен, что Тенген не ощутила присутствия другого искажённого.              Вообще, сила Тенген была уникальной, но, по мнению Годжо, совершенно не интересной. Старейшина, некогда заражённая вирусом, смогла пройти адаптацию и обрела воистину мощный, но не боевой талант – накладывать печати, причём так, чтобы иметь возможность поддерживать их на протяжении продолжительного времени, не испытывая при этом никакого дискомфорта, вроде преследовавших потом всех охотников головных болей. Именно Тенген научила этому искусству – или бесполезной трате проклятой энергии, как считал Годжо, – все прочие поколения охотников, но никто не мог бы овладеть этим бесполезным искусством настолько хорошо. Оно было и не нужно: тварей убивали не печати, а способности боевые, куда более разрушительного свойства. Печати являлись лишь вспомогательным способом борьбы.              Годжо совсем не волновался, что проникает сквозь эту печать, будто сквозь кротовую нору. Его не было видно, но само появление этой слепой зоны уже сигналило Тенген о том, что прибыл сильнейший охотник. Необходимости в таком заигрывании у него не было, он мог попросту пройти внутрь через печать и всё, и Годжо, как и прочие охотники, так и делал, когда не хотел заморачиваться. Но часто бывало, особенно в те дни, когда он не соглашался со Старейшинами, он намеренно создавал эту слепую зону для Тенген и проходил с молчаливым пафосом, лишний раз афишируя свой скверный характер. Один из признаков сдерживаемого бунтарства, за который его и не любили, но, справедливости ради, Тенген никогда не высказала ему насчёт этого ни единого замечания. Возможно, ей попросту было всё равно. Или она попросту, как и другие, его только терпела.              Как бы то ни было, сегодня такое бунтарство оказалось ему на руку. Пройдя сквозь границы печати и проведя Нобару, Годжо смахнул пространство бесконечности вокруг себя лёгким движением руки. Кугисаки снова поёжилась, тоже жестом рук сбрасывая с себя небольшое оцепенение.              — Странное ощущение, — проговорила она. – Словно в наэлектризованный пузырь попала.              Годжо ничего не ответил, быстро приложив палец к губам в жесте молчания. Потом набрал на телефоне Масамичи сообщение: «Сейчас тебе позвонят, Масамичи-сан. Скажи, чтоб пропустили меня и мою племянницу».              Ответ, пришедший через полминуты, конечно, был предсказуемым: «Чего, Годжо, ты там задумал, хрен тебя побери?»              «Доверься мне, отец».              Применив исключительную секретную тактику обращения к директору как к приёмному отцу, которую использовал редко, но она никогда не подводила, Сатору дождался ответного сообщения в виде: «Чертов засранец. Твоя взяла», — улыбнулся тому, что несмотря ни на что, Яга всегда был на его стороне, и указал Нобаре на вход.              Впереди располагался пункт досмотра. В мире, где любой человек мог оказаться обращённым, и мире, где вырос Годжо, это было настолько обычным и обыденным явлением, все эти проверки на каждом шагу, что он уже не обращал на них никакого внимания.              Кугисаки же, выросшая на ферме, сразу напряглась, однако проверку у охраны они прошли довольно быстро. Годжо показал их документы, представил Кугисаки «племянницей», и, дождавшись, когда охрана свяжется с директором и тот подтвердит эту информацию, провёл девочку внутрь территории.              — Иди за мной, — позвал он, направившись сразу же в корпус, где находился кабинет Масамичи, слегка убавив собственный шаг, чтобы девочка за ним успевала осмотреть все вокруг. Смотреть тут было не на что, так думал Сатору, проведший здесь почти всю осознанную жизнь, но, как он догадывался, для Кугисаки дело обстояло по-другому: она оглядывалась с широко раскрытыми глазами, стараясь не слишком показывать заинтересованность, но получалось плохо. Остановившись у крыльца здания, Годжо предоставил ей пару минут, чтобы удовлетворить любопытство, и сам оглянулся, пытаясь понять, что же могло заинтересовать чужака, никогда не бывавшего здесь.              И вправду. Здесь было довольно красиво. Большая озеленённая территория, окружённая высокими деревьями, тории, длинные лестницы, ведущие на склоны, красивые корпуса с загнутыми краями крыш, каре-сансуи местами, почти огромное пространство, чистое, тщательно убранное, с подстриженными газонами, примыкающее к лесу. Должно быть, выглядело по-настоящему впечатляюще и уютно, однако же годы жизни здесь оставляли свой отпечаток на воспоминаниях об этом месте.              Сатору не помнил, что ощутил, когда впервые оказался здесь. Возможно, так же оглядывался вокруг, пытаясь слишком уж не выдавать свои впечатления. Или, наоборот, ничего и не заметил за слезами, когда его привезли сюда, а он, заплаканный, уже сознавал предательство собственного отца, и ему не было никакого дела до окружения вокруг.              Он мог судить о своих впечатлениях лишь сейчас, а сегодня территория подразделения, охватывающая как корпус для проживания охотников, колледж с молодняком, места для тренировок, включая стадион, так и служебные помещения, в одном из которых наверняка Сёко копалась в чьём-то распотрошённом трупике, не особо впечатляла. Каждая ступень здесь была выкрашена в какое-то воспоминание, чаще всего горькое. На этой лестнице он получил травму колена ещё совсем юным, когда пытался убежать отсюда и вернуться к семье; в том корпусе его едва не прикончил какой-то суеверный псих, оставив на спине шрам от ножа; на стадионе он бесконечно долго тренировался и бегал, а ещё сломал пару перекрытий и руку Масамичи; на крыльце у Яги, где стоял в данную минуту, часто плакал в первое время от невыносимости своего дара или проклятия, когда пытался закрыть голову руками и сосредоточиться на чём-то одном, а не на всём сразу, что лезло в голову, и Масамичи каждый раз обнимал его тёплыми медвежьими руками и проговаривал: «Нормализуй дыхание, Сатору. Попробуй упорядочить свои мысли… Вот так, всё правильно».              — Ну как тебе? – спросил Годжо, внезапно ощутив странное желание дать девочке хотя бы грамм из той тонны заботы, что когда-то давно и до сих пор давал ему Масамичи.              Лицо Нобары, на мгновения охваченное почти детским восторгом, вдруг вернуло прежнюю гримасу нарочитой «взрослости» и выражения «а что тут такого?».              — А что тут такого? Красиво и всё тут, — запальчиво ответила Кугисаки. – Это что, специально построили охотникам?              — Нет. Здесь когда-то был большой религиозный центр, ещё до появления вируса. Ну раз ты не впечатлена, то идём, — улыбнулся Годжо и собирался подняться по ступеням, как вдруг его кто-то окликнул.              Повернувшись, он увидел, что к нему приближается один из его студентов, Фушигуро Мэгуми. Высокий, стройный парень с копной тёмных взъерошенных волос и очень, очень серьёзным выражением лица, немного скучающим. Мэгуми являлся талантливым учеником, одним из лучших, при этом от него веяло лёгкой холодностью и нотками высокомерия, на что могли пожаловаться незнакомцы, но Годжо знал, что мальчишка был довольно ранимым и добрым, лишь научился скрывать это за стеной отстранённости. Он был родом из клана Зенин, но его неизвестный отец, когда-то не вернувшийся домой, был изгнан из клана ещё до рождения сына и с тех пор никто не знал, где он и жив ли вообще. А клан не питал особого желания принимать к себе мальчика.              — Годжо-сенсей, — позвал мальчик, добравшись до крыльца.              — Мэгуми-кун, — кивнул Сатору, улыбаясь. – Что-то случилось?              — Как насчёт лекций? Они ещё не случились.              — А-а-а, — вспомнил Сатору, взглянув на часы. Как обычно, он запаздывал. – Скоро буду. Пока изучайте какую-нибудь умную книжку.              — Можете уже не торопиться. Директор перенёс лекции на два часа позже, зная, что вы проспите.              — Какой предусмотрительный у нас директор, — засмеялся Сатору. – Тогда постараюсь прийти вовремя. Сейчас мне надо проводить нашу гостью.              — Хорошо, — Мэгуми с интересом взглянул на Нобару, и та одарила его колючим взглядом. В этот момент глаза её внезапно широко распахнулись, в них отразился ужас, и она приняла позу, словно готова была либо бежать, либо же сражаться до последнего. Быстро сообразив, что́ её так напугало, Фушигуро дал двум своим собакам, сопровождавшим его с самых юных лет, короткую команду, и псы, мгновенно подчинившись, послушно уселись у ног хозяина, больше не проявляя любопытства в сторону незнакомого человека.              — Не бойся, они безобидные к тем, кто не проявляет ко мне агрессию, — успокоил Мэгуми, погладив одну из огромных собак по загривку.              — Разве директор не запретил тебе выгуливать здесь своих собак? Они должны находиться в служебном корпусе, в вольере, — хмыкнул Годжо, переплетя руки на груди. Он любил животных, но прекрасно понимал реакцию Нобары: собаки, одна чёрная, другая белая, были огромны, лохматы и, если бы не почти умилительная любовь, отражающаяся в глазах животных по отношению к мальчику, казались бы двумя адскими шикигами, прорвавшимися из чертогов в мир грешников. Этих псов мальчику когда-то подарили в детстве, заметив его особую способность контактировать с животными. Никто и не догадывался тогда, что это была одна из способностей искажённого.              Сейчас же, когда мальчишка учился в колледже, его способности в полной мере развивались. Помимо обычной для охотника физической натренированности, Мэгуми мог использовать животных для разведки, защиты и атаки на заражённых, но главный же его талант крылся в его «технике теней», как она была прозвана, когда мальчишка мог использовать любую подходящую тень по своему усмотрению.              Впечатляющий и крайне интересный талант, даже по меркам Годжо, который считал, что потенциал мальчика огромен, но пока сдерживаем какими-то внутренними факторами.              — Иногда я нарушаю этот запрет, — пожал плечами Мэгуми настолько флегматично, что даже не было понятно, испытывает ли он по этому поводу хоть каплю раскаяния. – У меня хороший сенсей, и он постоянно так делает.              — Ха, — улыбнулся Сатору, необычайно довольный этими словами. – Только не части́. Даже твоему сенсею приходится отдуваться за непослушание. Ладно, нам пора, Кугисаки-тян.              — Кстати, сенсей, — позвал Мэгуми, почесав левое плечо и разворачиваясь, чтоб уйти. – Желаю вам удачи сегодня. Буду болеть за вас.              Годжо, не сообразив, к чему эти слова, нахмурился.              — Болеть за меня? Ты о чём?              Мэгуми, остановившись вместе с собаками, которые непрестанно вились у его ног, как два демона, охраняющие своего онмёдзи, озадачился.              — О сегодняшнем событии, конечно. Вы что, не в курсе? Да вчера и сегодня с утра только об этом все и судачат! Но вы явно проспали не только свои лекции, сенсей.              — Ну раз такой умник, Фушигуро, просвети меня, о чём все судачат с утра, кроме как о моих потрясающих красоте и великолепии? – шутливо усмехнулся Сатору и рядом услышал нобарино фырканье. Но, если уж решит учиться в колледже, ей заранее придётся привыкать к его характеру.              В ответ на это насмешливое самодовольное заявление Мэгуми отреагировал уже обыденным отстранённым взглядом. Он-то как раз уже и привык к выходкам своего учителя.              — О том, что Нанами-сенсей организует вечером спарринг. По просьбе Гето-сана. Хотели ещё вчера, да вы не приехали.              — Спарринг? По просьбе Гето? – искренне удивился Сатору, ещё не понимая, что задумал его напарник и Кенто. Они что, дружно сговорились за его спиной? – И кто же будет противником Гето?              — Как кто? – теперь пришла очередь Фушигуро удивиться недогадливости учителя. – Вы, конечно. Вот и говорю, что буду болеть за вас и за ваше великолепие.              Наконец сообразив, о чём вообще идёт речь, Сатору поражённо вспомнил предложение Нанами, которое он озвучил после Совета Старейшин, и от которого, помнится, Гето сразу отказался. Но, похоже, после недавней ссоры он передумал и решил уже в спарринге расставить точки и показать, кто из них сильнее? Неужели его желание врезать ему, Годжо, так отчётливо ощутимое в ходе ссоры, словно это было сказано вслух, все же настолько сильно́, что Гето, потеряв остатки терпения и засунув куда подальше свои раздражающие вежливость, такт и хладнокровие, надоумил себя самого и свою гордость выяснить вопрос единственным способом, названным наиболее цивилизованным?              М-м-м, как же интересно развиваются события!..              Годжо, что-то уже предвкушая, но ещё пока не поняв, что именно, ощутил, как по губам растянулась улыбка. Эта эмоция, очевидно, была настолько довольной и одновременно содержала такую хищную ухмылку, что на щеках Мэгуми внезапно вспыхнул еле заметный, едва уловимый румянец, будто он подсознательно считал в этом стремлении двух охотников скрестить катаны на поле боя не только борьбу за первенство, но и нечто другое, что и сам не мог пока определить.              — В общем, удачи вам, — пожелал мальчик и направился прочь.              Сатору какое-то время ещё смотрел перед собой с этой ухмылкой, а в груди сердце почему-то стало биться чуть сильнее. Он знал, что победить его в спарринге будет если не невозможно, то крайне проблематично, но уже то, что Гето на это решился, выдавало одну из двух возможных вещей: как же сильно Годжо его взбесил, так, что до скрежета в зубах и боли в кулаках хотелось набить ему физиономию, или же второй вариант, от которого внезапно вспотели ладони – как же сильно Годжо его волновал, беспокоил, вторгался в личное пространство. Очевидно, так, что это заставляло Гето нервничать, и, не придумав ничего лучше, он решил изгнать это напряжение из мыслей единственным возможным способом – подраться.              Возможно, эти причины были так тесно сплетены, что уже и не разобраться. Или же, мысленно поправил себя Годжо, он вообще ошибался, и Гето просто хотел набить ему физиономию за те слова о бывшем напарнике. В любом случае, то, что испытывал Гето Сугуру, явно не смахивало на равнодушие.              — Эй, мы идём? – напомнила о своём существовании Нобара, устав ждать.              — Точно, — очнулся от мыслей Сатору и указал на крыльцо здания, куда они начали подниматься. Внутри располагался кабинет Яги.              Попросив девочку подождать, Годжо зашёл к директору первым и вкратце изложил ситуацию, попросив Масамичи дать девочке шанс сегодня осмотреться. Как он и подозревал, директор не был не особо доволен таким раскладом.              — Ты с ума сбрендил? – выпалил он раздражённо. – Если кто-то узнает о том, что у неё есть эта аномалия, а я не сообщил об этом, меня вышвырнут отсюда.              — Вали всё на меня, — последовал спокойный ответ Годжо. – Скажешь, что не знал, что я обвел тебя вокруг пальца, спал как тануки, что думал, будто она моя племянница или ещё какую-нибудь чушь придумай. Отпирайся, как можешь, а я приму любое наказание. Но никто не узнает, а девочка сможет выбрать.              — С чего бы такая щедрость, Сатору? – кустистые брови Яги поползли к переносице. Очки, в коих он ходил, чтобы защитить зрение и чтобы лучше видеть, так как годы всё равно брали своё, сверкнули, поймав блики солнца из окна. – Или… хочешь попросту направить её на путь верного решения?              — Она уже приехала сама, — пожал плечами Годжо, стараясь говорить не громко, чтобы слова не вышли за пределы кабинета, где ожидала Нобара. – Приехала почти из Киото. Значит, у неё есть веская причина на это. Значит, она уже приняла решение, но оставила себе обманчивую лазейку на то, что всё ещё может сбежать от предначертанной жизни. Наша задача лишь показать ей колледж, познакомить со студентами – и дать ей видимость, для которой эта лазейка и оставлена. Видимость выбора.              Масамичи, обратив серьёзный взгляд на Сатору, тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.              — Всегда знал, что ты не так прост, каким хочешь казаться, — проговорил он. – Хорошо, я поговорю с ней и дам ей разрешение побыть в колледже. Но если завтра она захочет уйти – ни ты, ни я останавливать её не будем и сделаем вид, что никого и не было. Иначе ни мне, ни тебе не отвертеться от проблем.              — Она останется, — уверенно заявил Сатору. – Только не упоминай её непутевого отца. Ну того, что погиб на заводе.              - А что с ним не так? – не понял Яга. – Он уже похоронен за счет подразделения.              - Просто не упоминай.              - Она не хочет попрощаться с ним?              - Скажем так: она не в восторге от него, - буркнул Сатору, прекрасно понимая чувства Нобары в этом плане. Он сам не был в восторге от собственного отца.              - В последнее время я только и делаю, что решаю какие-то семейные неурядицы, - недовольно проворчал Яга. – То занимаюсь поисками родственников, то пишу десятки отчётов и просьб Старейшинам, чтобы непутевого деда Итадори, скрывавшего правду о своём внуке, не арестовали. А я вообще-то директор, а не секретарь.              - И что с ним? – нахмурился Годжо, вспомнив маленького сутулого старичка. – Его арестовали за обман?              - Нет. Я поднял все свои связи, чтобы его просто отправили в дом престарелых, - устало выдохнул Яга, и Сатору, напрочь забывший о бедном старике после провальной охоты, почувствовал облегчение и благодарность директору за то, что тот помнил о таких делах.       - Спасибо, Масамичи-сама, - проговорил Годжо. – И за старика Итадори, и за мою просьбу насчет Кугисаки.              — Надо же, какая официальность, — фыркнул тот, но всё же потеплел. Однако потом снова хитро усмехнулся. – Только ты должен услышать и моё условие. Неужели ты думал, что я ничего не попрошу взамен?              Надоедливые блики солнца, игравшие со стёклами очков директора, сейчас разделили усилия и часть из них упала на лицо Годжо, отчего он нетерпеливо встал и поспешил слегка прикрыть окно. Полуденное солнце сегодня планировало жарить изо всех сил, что было довольно непривычно для этого времени года, но аномалия, кажется, задевала не только кровь заражённых, но и саму погоду. Солнце было настолько ярким, что свет просачивался и сквозь повязку, температура была относительно тёплой для этого месяца, а от недавнего первого снега не осталось ни единого следа, кроме слабых воспоминаний.              — Хорошо. Чего ты хочешь взамен? Отец? – спросил Сатору, желая заранее смягчить возможные условия Яги, вновь используя это обращение.              Как и ожидалось, частить было нельзя.              — Не манипулируй мной, засранец, — махнул рукой директор. – Хотел поставить условие, чтоб ты не лез больше на рожон в Совете, но сам понимаю, насколько оно невыполнимое. Так что даже не буду пытаться. Но сейчас Совет занят планируемыми торжествами в Сибуе, им некогда возиться ни с тобой, ни со мной. И всё же мне не хотелось бы беспокоить их по мелочам, а у них, уверен, есть зоркие глаза, которые шпионят за всем происходящем в подразделении.              — И что же ты от меня хочешь взамен? Чтобы я проводил лекции вовремя?              — Кстати, неплохой вариант. Я знал, что ты сегодня приедешь поздно, так что перенёс твои лекции на два часа позже. Но разговор не про это, — Яга перебрал толстыми пальцами по столу. — А про то событие, которое всколыхнуло всё мое подразделение.              — А-а-а, это ты о желании моего нового напарника помериться силами? – поняв, о чём речь, Сатору вновь ощутил эту хищную улыбку на губах. Скрыть её от Масамичи не удалось.              — Вот-вот, как раз об этом, — неодобрительно проговорил Яга.              — А в чём проблема? – Годжо развернулся от окна и снова уселся в кресло. – Спарринги никогда не были запрещены, ты даже поощрял их, говоря, что лучше набить друг другу морды на спарринге, а не на улице. Я всего лишь укажу Гето, где его место. Не волнуйся, я не буду перегибать палку и ломать ему конечности, если ты об этом.              Масамичи ничего не ответил, буравя Сатору взглядом через очки и опершись виском о собственный подставленный кулак. У Годжо внезапно возникло ощущение, что ему чего-то не договаривают, о чём-то умалчивают и он чего-то не знает. Неприятное чувство с учетом того, что он всё и всегда должен обо всех знать, как ему казалось.              Помолчав какое-то время, Яга наконец сказал:              — Попроси у него прощение. Извинись, какую бы херню ты не сказал или не натворил.              — Что? С чего бы это я…? – почти обиделся Сатору.              — Это моё условие, Сатору, — резко оборвал директор, давая интонацией и тоном голоса понять, что не намерен выслушивать возражения. – Вот, что я требую взамен.              — Но почему? – не понял тот, искренне удивившись. – Это всего лишь глупое мордобитие на потеху студентам. В тренировочных целях. Даже если Совет узнает, какое им дело?              — Я всё сказал, — не стал ничего разъяснять Масамичи. – Сделай так, как я прошу. И тогда я позволю этой девочке уйти завтра через ворота подразделения, ничего не сказав.              — Шантаж, Масамичи-сама? – фыркнул недовольно Сатору, откинув назад голову, чтобы было легче смириться с этими условиями. – Но что я сделал?! Я всего лишь сказал этому зануде то, что думаю!              — Вот за это и извинись. Отмените спарринг, разочаруйте всех жаждущих, но сообщите им, что вы помирились. Не хочу размолвок среди охотников.              — Ты чего-то не договариваешь, — выдохнул Сатору. – В чём дело?              — Ни в чём. Иди и сделай, как я сказал. И извинись нормально, без твоих вечных издёвок и этой ухмылки.              — А если, даже если я извинюсь совершенно «нормально», Гето не захочет отменять спарринг? – поинтересовался Сатору, хотя сама мысль об извинениях даже утром приводила его в ужас, а уж сейчас, когда придётся просить отменить спарринг, и вовсе была абсурдной.              — Тогда это будет выбор Гето, — ответил невозмутимо Масамичи. – Но я всё равно спрошу у него, принёс ты ему извинения или нет. И если нет…              — Ладно, понял, — прервал Сатору почти что грубо, но он ясно ощущал, что не улавливает мотивы Масамичи, и это коробило. С чего бы Яге просить о таком? – Но, может, ты всё-таки объяснишь, в чем дело?              — Иди уже, — отрезал директор, указав на дверь. – И пусть девочка заходит.              Годжо, смирившись с тем, что ему поставили это условие, недовольно поднялся и вышел из кабинета. От его прежнего восхитительного предвкушения сойтись на «поле боя» с Гето, чтобы пощекотать и ему, и себе нервы, не осталось и следа. Вместо него внутри кипела, булькая, досада, а под ней, прямо в кипятке раздражения, снова начал вариться долго и муторно маленький кусочек страха. Извиняться он никогда не умел, не хотел и не любил.              Но девочка, распахнувшая в терпеливом, несмотря на её нрав, ожидании глаза, заставила его проглотить все внутренние возражения. Гето просил не вмешиваться в её жизнь, но она сама приехала. Теперь, если Сатору хотел, чтобы она приняла решение и всё-таки осталась, или же, вопреки всему, завтра ушла свободно, он должен постараться всё же выполнить условие Масамичи. Это при том, что Сатору вообще дал ей право выбора именно из-за влияния Гето!              — Не волнуйся, — подбодрил он её. – Заходи в кабинет. Масамичи-сама поговорит с тобой и даст тебе рекомендации, как себя вести. Попросит одного из студентов сопровождать тебя. Переночевать сможешь тут, а завтра утром примешь решение. Если захочешь – уйдешь.              — Хорошо, — кивнула она решительно, но, прежде чем зайти в кабинет, остановилась. – Послушай, охотник… Ты действительно считаешь, что охота – это весело?              — Да, — не стал отрицать Сатору, слегка разведя руками. – Но мой друг назвал меня по этому поводу идиотом.              — Он всё-таки умнее тебя, — сказала она внезапно мягко и, смело отодвинув сёдзи, улыбнулась. Потом сделала уверенный шаг внутрь.              А Сатору даже сам не заметил, как впервые употребил новое слово по отношению к тому, кто ещё недавно был занозой в его заднице и от кого он планировал избавиться как можно скорее.