Искажённые

             Молчаливый лес.              По пути им не встретилось ни одно живое существо, лишь ветви и деревья, но, стоило выйти из леса и оказаться на небольшой поляне перед большими фермерскими угодьями, как стало понятно, что, несмотря на общую заброшенность земель, кто-то всё же проживал здесь.              Впереди располагался двухэтажный старый дом в стиле коминка с большими закрытыми на ставни окнами, покатой, местами побитой непогодой крышей из черепицы и даже кое-где из соломы, словно непрошеные гости телепортировались на сотню лет назад, раздвижные двери, выходящие на задний двор, были плотно забиты досками, а вот центральная дверь была вполне обычной, запертая на два замка. Неподалеку от этого призрака фермерского прошлого располагался довольно обширный амбар, где даже промычала корова. Во дворе дома тянулись маленькие ухоженные грядки каких-то овощных культур, в которых Сатору не особо разбирался, а возле увесистого дерева, на толстой ветви коего раскачивалась от ветра верёвочная качель, даже с важным видом расхаживали домашние птицы.              — Здесь явно кто-то живет, — озвучил его мысли Гето, осматриваясь неподалеку и направляясь к дому.              Сатору, задержавшийся у амбара, чтобы заглянуть туда и обнаружить там корову и распряжённую лошадь, мерно пожёвывающую сено, поспешил к крыльцу. Не хотелось оставлять Гето одного, никто не знал, кто мог открыть им двери: друг или враг. Огнестрельного оружия у них с собой не было, а, может, всё-таки стоило его с собой брать, даже если его шум и привлечёт падальщиков со всей округи. Но иногда люди, особенно одичавшие, живущие вдалеке от городов и общин, были в сто крат опаснее. А если учесть, что сюда охотники пробрались против воли хозяина, неудивительно, если сейчас их встретят не слишком гостеприимно и с каким-нибудь дробовиком в руках.              — Гето, будь осторожен, — бросил Сатору, подходя ближе к лестнице на крыльце, но не поднимаясь выше. – Неизвестно, кто тут живет.              Услышав такое неожиданное предупреждение, Гето нахмурил тонкие брови с оттенком скепсиса, но всё же отошёл немного в сторону от двери. Потом протянул руку и постучался.              Никого.              Он постучался ещё раз, уже громче. Сатору, сообразив, что открывать им никто не собирается, взобрался на крыльцо и очень, очень осторожно заглянул в небольшое окошко на первом этаже, не заколоченное досками и не закрытое ставнями.              Использовав все глаза на пару мгновений, Годжо убедился, что за стенами внутри дома никого нет, значит и палить никто по нему не будет, так что, прильнув к окну, закрыл излишек дневного света ладонями по обе стороны лица и принялся рыскать «взглядом» всех шести глаз по помещению. Это была гостиная, совсем обычная: старый диванчик, кресло, на бесполезном старом ТВ стояли горшки со вполне живыми, даже пышущими жизнью растениями, на журнальном столике стояла чашка с каким-то напитком, и едва заметный пар струился над кружкой, такой, что обычный глаз и не увидел бы.              Тем временем Гето постучался ещё раз, но, так и не получив ответа, повернулся к Сатору, как бы спрашивая, заметил ли он кого.              — Внутри точно кто-то есть, — проговорил Годжо, возвращаясь к двери. – Зайдём?              — Если только громко и с предупреждением, — буркнул Гето. – Мы сюда не на охоту пришли, Годжо.              Сатору кисло простонал в ответ на очередное напоминание. Потом взялся за ручку двери, ощутив холод и шероховатости поржавевшего от времени металла, при этом приглушать своё особенное зрение не стал – мало ли что здесь найдут. В то же время эта его способность была развита настолько, что он сразу же услышал слегка взволнованное, осторожное дыхание за спиной, даже ощутил слабую, едва уловимую струю воздуха, выдыхаемого ноздрями Гето, снова услышал его сердцебиение, ускорившееся от происходящего, и ощутил с куда большей силой снова этот проклятый запах мяты и какого-то дерева.              Это, черт возьми, мешало его концентрации, поэтому он постарался сосредоточиться только на том, что впереди, а то, что позади, намеренно приглушил, заблокировал. Слегка помогло.              Едва он зашёл внутрь под аккомпанемент скрипучих, недовольных половиц, сразу же уловил очень слабую, почти тихую, сильно сдерживаемую пульсацию небольшого сгустка проклятой энергии, откуда-то сверху. Этот кто-то прятался на втором этаже и очень сильно боялся, но вместе с тем испытывал непоколебимую решимость сражаться.              — Кто-нибудь есть в доме? – понимая, что Годжо по-прежнему молчит, прокричал Гето звонко, и его голос разнёсся по дому, подобно чистейшему ручью, вторгнувшемуся в старую, мрачную пещеру. – Мы – охотники из токийского подразделения, хотели бы поговорить с хозяевами. Вы здесь?              Гето, осмотрев прихожую, аккуратно прошёл в гостиную и накрыл недавно увиденную чашку с напитком своей ладонью, явно ощутив остатки тепла керамики. Потом посмотрел на Годжо, и тот молча указал на второй этаж. Не сговариваясь, они стали пробираться к лестнице, стараясь не слишком уж прятать шум своих шагов, но в то же время не расслабляться и соблюдать осторожность. Быстро изучив оставшиеся комнаты взглядом, почти «прощупав их», Годжо убедился, что они вполне жилые, хоть и завалены мебелью, пылью и беспорядком. Но в них кто-то явно жил, пользовался предметами, открывал шторы.              Гето собирался уже подняться по лестнице первым, но Сатору мягко остановил его, ухватив за предплечье, и, наткнувшись на недовольный взгляд, так же молча постучал пальцем по своей повязке у виска. Мол, я вижу лучше тебя. Я и пойду первым.              — Если ты о том сгустке энергии, то я прекрасно ощущаю его и сам, — прошипел Гето, но спорить не стал и нарочито учтивым, приглашающим жестом рук позволил Сатору пройти вперёд. При этом тот монохромный мир, представший перед глазами Годжо, позволил ему на пару мгновений заметить под рукавом правой руки Гето витиеватый, причудливый рисунок татуировки, тянущейся от запястья по руке и оседающей какими-то непонятными сливающимися в монохроме пятнами на плече. Глаза могли бы разглядеть и больше, стоило только переместить фокус на Гето, там и под одеждой можно было много что разглядеть, включая и вибрирующий сгусток багровости, но Сатору не стал этого делать. Переместив внимание наверх и определив, где сгусток энергии, который они искали, отрезал доступ информации, поступающей в его мозг, вновь обретя способность видеть так же, как и прочие люди.              — Мы не причиним вам вреда! – прокричал Гето, когда они взобрались на второй этаж и стали приближаться ближе по коридору к одной из комнат. – Мы – охотники токийского подразделения, хотим просто поговорить с хозяевами этого дома!              Добраться до прячущегося сгустка энергии первыми не получилось. Едва Сатору притронулся к ручке двери и стал приоткрывать её, чтобы зайти в комнату, оказавшуюся спальней, как сгусток сам, вылетев из-за шторы с яростным воплем, бросился на него, и Годжо, увидев тяжелый молоток, целящийся ему в грудь, среагировал мгновенно: ушёл в сторону, предупредив Гето, перехватил руки атакующего и, заломив их, без каких-либо особых усилий уложил нападающего на пол вниз головой. Раздавшийся при этом не то крик, не то рык бешенства, а следом – отборная, трехэтажная ругань, заставившая Годжо даже восхищённо улыбнуться, были настолько громким, что почти оглушали.              — Отпусти меня, чертов ты, мать твою, грязный ублюдок!! – орала девчонка, лет шестнадцати, с короткими рыжими волосами, в старых джинсах и грязной, испачканной в земле и краске кофте. – Мразота! Отпусти, пока гвоздь в глаза или в жопу твою не вогнала, пидор!!              — Ого, — выдохнул поражённо Сатору, по-прежнему проводя удержание с помощью залома руки и колена, не позволяющего противнику встать. – А ты умеешь ругаться! Пополнишь мою коллекцию чем-нибудь новым?              — Белобрысая мерзкая охотничья тварь!!              — Было, постарайся ещё.              — Грязный свиноёб!!              — О, это уже лучше, — хохотнул Сатору, ослабив хватку и отстраняясь. Девчонка, тут же вскочив на ноги, снова ринулась на него, зажав в кулаке острый гвоздь, и Годжо уже приготовился парировать и следующий выпад, но путь внезапно преградил Гето, который, отведя атаку в сторону, сжал и выгнул руку девчонки так, что она, скривившись от боли, вынуждена была разжать кулак и выпустить из него гвоздь.              — Может, поговорим сперва? – сказал он, и Сатору фыркнул, сразу же сообразив, что Гето пользуется опять своими этими убеждающими штуками, как заправский манипулятор: голос его стал слаще сахарной пудры, глаза неотрывно буравили недоумённый и разъярённый взгляд карих девчачьих глаз сверху вниз, и девчонка, предсказуемо растерявшись, вырвала руку и отшатнулась назад.              — Ядовитая змеюка! – выплюнула она, кажется, немного успокоившись, не собираясь больше нападать, так как шансов у нее всё равно не было, но и вся подобравшись, словно маленький рыжий котёнок, угодивший в западню, выпустил все коготки, выгнул спину, отчего шерсть встала дыбом. Выглядело почти мило.              — Почему он – змеюка, я понял, — усмехнулся Сатору, растягивая одну из своих обезоруживающих улыбок от уха до уха. – А с чего бы это я – грязный свиноёб?              — Потому что я так сказала! – огрызнулась девчонка, и Годжо весело засмеялся. Она ему сразу понравилась.              — Мы сейчас с моим напарником спустимся вниз и подождем тебя в гостиной, — всё так же сладкоречиво проговорил Гето. – Ждём тебя. Спустишься, когда будешь готова. Мы просто хотим поговорить. И не причиним тебе вреда. Хорошо?              Так как девчонка надула губы и подозрительно прищурила глаза, не собираясь отвечать, Гето опрометчиво, на взгляд Сатору, повернулся к ней спиной, демонстрируя полное доверие, и кивком головы указал на выход. Они даже закрыли за собой двери, почти любезно, позволив ей остаться одной. Но, едва спустившись вниз, Гето прикоснулся к стене рукой, закрыл глаза и, глубоко вздохнув, сделал то, что Сатору так ненавидел – наложил печать вокруг дома, причём сделал это довольно быстро.              Годжо в это время уселся в кресло в гостиной, всколыхнув своим плюханьем на пятую точку клубки пыли и просто наблюдал за тем, как работает его напарник. Он сразу же ощутил тонкую, но мощную пелену печати, окутавшую дом по периметру. Спасибо, но нет. Сам Годжо этого делать не хотел, так как ненавидел потом головную боль по утрам, ему и своей хватало, да и вообще: зачем растрачивать собственную энергию, когда есть такой прекрасный накладчик печатей?              Вчера, помнится, тварь в теле мальчишки каким-то образом прорвала эту печать, но в этом вины Гето не было вовсе: его печать была сильна и умела, такая, какая у Годжо бы самого не получилась. Так что всё дело было в твари.              Через минуту они услышали недовольный, громкий рык девчонки, которая, явно пытаясь сбежать через окно, ощутила сильную боль. Наверное, от неожиданности упала на спину, отчего на первом этаже раздался ужасный грохот. Следом прогремел и её крик:              — Больной ублюдок!! Что ты сделал, косоглазый овцеёб?!              — Ух, наш словарный фермерский запас ширится, — рассмеялся Сатору, глядя на то, как Гето, пожав плечами, опёрся спиной о косяк проёма в гостиную.              — Она чувствует энергию, — проговорил Гето с лёгкой, почти грустной улыбкой. – Думаешь, искажённая?              — Определённо, — кивнул Годжо со смешком. – Даже смогла прочувствовать, что печать наложил не «грязный свиноёб», а «косоглазый овцеёб».              — Прекрати ругаться, — покачал головой Гето Сугуру, нахмурив брови.              — Ты это ей скажи, святой Гето, — издеваясь, проговорил Сатору, закинув длинные ноги в ботинках на довольно грязный, покрытый слоями пыли журнальный столик и удобно устроившись в кресле, пахнущем старостью, затхлостью и фермой. – Ну хорошо. Она смогла почувствовать, что печать принадлежит не «белобрысому красавцу с загадочной повязкой на глазах», а «мрачному типу-зануде с дурацкой чёлкой».              — Отвали, Годжо, — уже без капли обиды, а просто так, почти по привычке, выработанной даже не днями, часами совместной работы, отпарировал Гето, но скрыть улыбку всё же не смог, хоть и наклонил голову вниз, чтоб уж слишком не афишировать то, что такая тупая шутка ему всё же зашла.              В этот момент раздался звук почти отлетевшей с петель двери, яростный шум шагов, и вот девчонка, снова вооружённая утерянными ранее молотком и гвоздём в разных руках, уткнув их в боки, вбежала в гостиную и окинула незваных гостей сердитым взглядом. А, увидев, что ноги одного из них преспокойно покоятся на журнальном столике, расширила глаза от возмущения, прошагала ближе и, почти наклонившись над сидевшим Сатору, выпалила:              — А ну ноги убрал с моего стола, свиноёб!              На лице Сатору не дрогнул ни единый мускул, а довольная ухмылка так и осталась лежать на положенном месте – губах. Манера этой девчонки вести диалог так ему понравилась, как и её отборные словечки, что он сразу же невольно проникся к её напору уважением. Поэтому кивнув, медленно, словно воспринял её маленький гвоздь и молоток в руках за серьёзную угрозу, аккуратно убрал ноги.              Гето, кажется, решил взять инициативу диалога в свои вожжи.              — Прости моего напарника, он немного неотесанный болван, — проговорил вежливо и обходительно он, отрывая спину от стены и проходя в гостиную. – Как мы уже сказали, мы – охотники токийского подразделения. Хотим поговорить с хозяйкой дома. Это ты?              — А ты не видишь что ли, как и этот слепошарый с повязкой? – фыркнула она, сметя его деликатность простым взмахом грубости. – Чё приперлись?              — Очаровательно, — слегка улыбнулся Гето. – Меня зовут Гето Сугуру. А это – Годжо Сатору. Как нам обращаться к тебе?              — Никак! Выметайтесь из моего дома!              — Лучше приготовь нам чаю, — предложил Годжо, повернувшись слегка в кресле и закинув ноги уже на какую-то маленькую тумбу. – Мы ищем некую Кугисаки Нобару. Это ты?               Девчонка смерила его таким рассерженным, прожигающим насквозь взглядом, что доставила своим бешенством Сатору почти дикое удовольствие.              — Это я, белобрысый чёрт.              — Приятно познакомиться, — как ни в чём ни бывало небрежно протянул Сатору, перебрав ноги на тумбе и укладывая их удобнее. В глазах девчонки загорелись дьявольские огни.              — А есть в доме кто-то из взрослых? – спросил Гето серьёзно, потом подошёл к тумбе, на которой царствовали чужие ноги, и сильным жестом руки смахнул их вниз, настолько беспардонно и бесцеремонно, что первым порывом возмущённого Сатору было желание назло поднять их снова и закинуть их ему на голову. Но он, почти насильно подавив в себе это стремление, выпрямился в кресле, всё же вспомнив, с какой печальной целью они сюда приехали. Но задор Кугисаки Нобары как-то незаметно передался и ему.              — Я тоже взрослая, — прошипела та, отложив-таки молоток с гвоздями и переплетя недовольно руки на груди.              — Мы с этим и не спорим, — мягко улыбнулся Гето. – Но по законам японских общин, совершеннолетие наступает в двадцать. Так что при всём моём уважении к твоему благоразумию, мы всё же хотели бы переговорить с тем, кто достиг уже этого рубежа.              — Тогда вам тем более тут нечего делать, — фыркнула Нобара, усаживаясь напротив на старый диван. – Мать умерла два года назад, а больше у меня никого нет.              — Ты живёшь тут одна? – удивился Гето, тоже примостившись в пустое кресло. – Два года?              — Да, и со всем справляюсь, — отрезала Нобара слегка заносчиво, но под маской напускного безразличия Годжо явно уловил отголоски боли, и ему стало совестно за то, что вёл себя наглым образом. В конце концов, он прибыл сюда не для весёлых переговоров, а по просьбе мертвеца, и, несмотря на то, что поведение девчонки изначально здорово его позабавило, вести себя следовало более сдержанно. При этом состояние фермы и дома ясно говорило о том, что девчонка сильно лукавила: она не могла одна справиться с тем, чтобы поддерживать дом, не говоря уже о ферме в хорошем состоянии.              Поэтому, втянув ноздрями слегка затхлый пыльный воздух с еле заметными нотками уже знакомого шампуня, так как Гето сидел неподалеку, Сатору слегка откашлялся и сказал самым своим серьёзным тоном:              — Мы не с того начали знакомство, Кугисаки-тян. Мы не хотели нарушать твой покой. И на самом деле мы прибыли с печальной новостью.              Сатору скорее ощутил, чем увидел, как голова Гето развернулась в его сторону, а взгляд тёмных глаз наполнился удивлением. Он явно не ожидал, что Сатору в принципе способен на такую тактичность.              — Печальной новостью? – нахмурилась девочка.              — Да, — кивнул Годжо, прикидывая, как лучше сказать ребенку о смерти второго родителя, и понимая, что попросту не может подобрать слов, и это открытие было крайне непривычно. – В общем… недавно у меня была охота на одном заводе, и там… ну как бы сказать… падальщики…              — Мы нашли тяжело раненого, который уже умирал, и он просил найти тебя и передать, как сильно тебя любит, — перехватил слово Гето очень мягко, почти нежно, обращаясь к Нобаре и стараясь смягчить этот удар. – Нам очень жаль. Полагаем, это был твой отец. Его звали...              — Мне плевать, как его звали, — резко и почти ядовито прервала Нобара, и, несмотря на то, что от этой новости её лицо побледнело, в глазах вспыхнули злые огоньки. – Этот мерзавец бросил меня и мать, когда мне было шесть лет! С тех пор даже не писал. Так что надеюсь, падальщики вдоволь им полакомились и сейчас он горит в Дзигоку!              С того, как вытянулось лицо Гето от такого заявления, можно было картины писать. И если б Сатору умел, написал бы, чтоб запечатлеть этот восхитительный момент полной растерянности своего напарника, повесить где-нибудь в подразделении, часто ссылаться на этот шедевр, похлопывая указкой перед учениками, а позже, пока никто не видит, пририсовать ему усики и монобровь. Хоть такое заявление ему и понравилось, поскольку раскрывало и без того стойкий и упорный характер девчонки, он тоже слегка удивился. Серьёзный тон в его настроении продержался недолго, и, чтобы замять неудобную и неловкую тишину, повисшую после этих категоричных слов, Сатору растянулся в понимающей улыбке:              — Хм, поверь, ему там сейчас жарковато, и уверен, Энма-О здорово наслаждается, бросая его в котёл и вспарывая ему кишки лезвиями.              Впервые за разговор девчонка слабо, но всё же подняла в почти зловещей ухмылке уголки своих губ.              — Что ж, — выдохнул Гето угрюмо, — это весьма неожиданно. Токийское подразделение занимается похоронами, но, если всё-таки ты решишь как-то поучаствовать в этом, только сообщи нам.              — Нет уж, спасибо, я всё сказала, — отрезала она. – Ещё вопросы?              Словно сговорившись, Сатору переглянулся с Гето. Потом сделал короткий приглашающий жест, и Гето, немного подумав, выдавил:              — Мы кое-что заметили, пока здесь. Я наложил печать на дом с помощью проклятой энергии, а ты не только ощутила её, но и поняла, что к этому приложил руку именно я…              — Вернее, ты выбрала другое выражение, но моему напарнику оно слегка… не понравилось, — усмехнулся Сатору. – А это значит, что ты одна из нас. Искажённая.              — Я не одна из вас, — фыркнула недовольно она, снова закрывшись и даже закинув ногу на ногу. – У меня нет никаких способностей.              — Пока они не развиты, — пожал плечами Годжо. – Но ты точно носитель искажённого гена.              — И что с того?              — А то, что по закону все дети, привязанные к общинам, обязаны сдавать анализы на выявление этого гена, чтобы потом учиться охоте, — пояснил Сатору. – Ну а раз ты не училась, значит анализ не сдавала. Почему?              — По качану, — выплюнула она.              — Или потому, что твоя мать скрыла тебя каким-то образом, — нахмурился Годжо. – Не хотела отдавать?              — Ничего не могу сказать, она уже умерла, — проворчала Нобара. – Сами у неё и спросите. Могила недалеко.              — Знаешь ли, теперь мы обязаны заявить о тебе, — по привычке Сатору вновь запустил руку в волосы, взъерошил их и тяжело вздохнул. — Охотников и так не хватает, Нобара. У нас в подразделении ты пройдешь подготовку, тебя всему научат. Научат, как использовать свои таланты, как охотиться. У тебя будет своё место в жизни…              — У меня оно уже есть, — оборвала она, надув губы.              — О тебе позаботятся.              — Я сама умею о себе заботиться.              — У охотников очень большие жалования, — выдвинул Годжо.              — И мрут как мухи.              — Зато с деньгами.              — В могилку себе не положишь.              — У нас много сладостей в подразделении, — хмыкнул Сатору, вспоминая самые значительные, по крайней мере, для него самого, привилегии охотника. Большая коробка в учебном классе, которую директор Масамичи постоянно наполнял вкусняшками, ещё с тех пор, как Сатору начал их в больших объёмах поглощать, для Годжо оставалась и по сей день цветущим магнитом, так и притягивающим его руку, уже знатно увеличившуюся в размерах. А ведь когда-то эта коробка предназначалась совсем для других целей, куда менее весёлых.              — Пусть лучше тебе новые глаза вставят, слепошарый, можно как раз взять пару больших конфет, — буркнула Нобара так безапелляционно, что Сатору не выдержал и засмеялся. Девчонка однозначно ему нравилась!              Его смех раскатом грома прокатился по старому молчаливому дому, натыкаясь на хмурую недовольную хозяйку, рикошетя и проникая во все помещения, где не встретил таких же непробиваемых стен. Отсмеявшись в одиночестве, Годжо закинул голову назад, положив её на подголовник кресла, и оставил на губах лишь тёплую улыбку. Кугисаки Нобара обладала своим непробиваемым шармом.              Гето всё это время, даже не улыбнувшись ни разу, с какой-то молчаливой отстранённостью хмурил эти свои тонкие, необычайно живые в выражении эмоций брови, и бросал встревоженные взгляды то на Нобару, то на Сатору во время их короткой перепалки.              — И что же нам с тобой делать? – проговорил Годжо на выдохе, и вдруг почувствовал, как на его плечо легла тёплая ладонь. Жест считывался прекрасно: Гето снова просил его повременить, подождать, поставить себя и свои мысли на паузу, а ведь Сатору не особо умел это делать: гнал вперёд всегда, как поезд.              — Мы сохраним твою тайну, — уверенно заявил Гето, тут же убирая руку и даже не догадываясь, что от потери этого прикосновения мысли Сатору свернули в другое, совсем неуместное русло, он даже испытал мгновенное, идиотское чувство, словно что-то потерял.              — Правда, что ли? – не понял Годжо, изумлённо посмотрев на строгий, резко очерчённый профиль, который тут же превратился в анфас, когда Гето развернул к нему лицо.              — Да. Сохраним, — повторил он специально для Сатору, обманчиво мягко, легко, но со вполне уловимым нажимом, словно погружал желание Годжо открыть Кугисаки все прелести охоты глубоко на дно стакана, наполненного мягким желе, настойчивым движением руки. – Она не хочет быть охотником.              — Не помню, чтобы тебя или меня спрашивали об этом, — фыркнул Сатору. – Может, лучше спросим у нее, не предпочла бы ты, Нобара-тян, — посмотрел он на неё, — забивать гвозди в головы тварям вместо того, чтобы забивать их в доски? Поверь, охота – это крайне весело!              — А ещё и крайне опасно, — упрямо встрял Гето, снова буравя Сатору недовольным взглядом прищуренных глаз.              — Конечно, опасно, — отмахнулся Годжо, вновь возвращаясь к напарнику, — но разве не стоит того, когда от адреналина кипит кровь?              — И застилает некоторым глаза на реальность.              — Зато здорово! – почти выплюнул Сатору, вдруг ощутив всплеск крайнего раздражения от той серьёзности, с какой вечно бубнил Гето, и бесясь уже то того, что это вызывало в нём такие чувства. Ведь это он должен был вызывать раздражение у окружающих!              — Если только для таких сумасшедших, как ты, — отпарировал Гето.              — Бу-э-э-э…. – издал издевательский звук Годжо, почти по-детски, закрыв рукой повязку и откинув голову назад. Ему вдруг захотелось схватить этого зануду, читающего мораль, за шкирку и хорошенько встряхнуть, выбить из него эту всю дурь, растоптать ботинками и, подняв снова, запихнуть обратно ему в голову, но уже порядком поруганную. Или вскрыть ему череп, взболтать палкой его мозги и закрыть черепушку обратно – и посмотреть, что из этого выйдет.              После этого не самого взрослого, но вполне красноречивого звука, лицо Гето покраснело, покрывшись гневным румянцем, а глаза полосовали скальпелями так, что, казалось, могут изрезать на маленькие, очень аккуратные, хирургически тонкие ломти.              Наблюдавшая за их препирательством Нобара скривила рот в усмешке.              — Может, вы уже свалите отсюда, голубки? – спросила она. – У меня нет больше на вас времени.              Затянувшееся, наэлектризованное напряжение, воцарившееся между напарниками, решил первым нарушить Гето.              — Ты права, Кугисаки-тян, — кивнул он и поднялся. – Нам уже пора. Жаль, что принесли тебе плохую весть.              — Дверь вон там, — указала она тонким пальцем на выход.              — Идем, Годжо, — позвал Гето, сжал его за рукав и буквально потянул вверх. Сатору, не желая спорить, поднялся и грубо стряхнул с себя эту наглую руку. Потом огляделся.              — Есть ручка и бумага? – спросил он у девчонки.              — Нет, — соврала она, и тогда, нисколько не смущённый, он подошёл к комоду, на котором ранее заметил густой слой пыли, быстро написал пальцем на нём свой номер телефона и имя. Обернулся и сказал:              — Если вдруг передумаешь, Нобара-тян, или тебе надоест доить коров и захочется чего-то, что имеет смысл, приезжай в Токио и позвони мне.              С этими словами он большими шагами быстрее напарника добрался до двери, открыл её и придержал. А потом, когда напарник появился в проёме, резко отпустил. Гето едва успел перехватить её в полёте, избавив себя от дурацкого тумака.                     

***

      «Придурок!»              Несмотря на то, что Сугуру и сам был немаленького роста, угнаться за шагами своего напарника, точно перемахнувшего отметку в сто девяносто, было непросто.              Годжо, не дожидаясь его, молча шёл обратно к калитке, засунув руки в карманы брюк, и его широкая спина, облачённая в чёрное, напоминала Гето случайно оброненную кляксу чёрной краски на фоне залитого солнцем леса.              Внутри Сугуру ёрзала и копошилась злость, их он старательно сдерживал, но с каждым шагом чудилось, что она усиливалась, смешивалась с раздражением, гневом, возмущением, будто снежный ком катился с горы из липкого снега, увеличивая свой размер всё больше, как и плотность. Гето, пока шёл, пытался расколоть этот ком внутри киркой своего благоразумия, ведь по сути, ничего и не случилось, но, добравшись до калитки забора и увидев, как Годжо открыл перед ним её и издевательски-насмехающимся жестом пригласил его пройти первым, понял, что кирка затупилась и едва не сломалась о почти окаменевшую поверхность.              Из последних сил сдерживая себя, отчего даже пришлось прикусить нижнюю губу, Гето быстро вырвался вперёд и зашагал обратно к машине, сжимая кулаки, просившие, почти умолявшие врезаться в чью-либо физиономию.              «Нет, не в чью-либо…В физиономию этого придурка!»              — Эй, новенький, да говори уже, — раздалось позади внезапно обречённое, словно Годжо тоже сдерживался всю дорогу, чтобы не задать этот вопрос. – Чего ты так взъелся?              «Идиот, ты даже не понимаешь?!»              Все усилия Сугуру пошли прахом, стоило услышать этот вопрос. Ну раз уж непогрешимый и великий сильнейший охотник просит…              Гето, застыв у машины, резко развернулся, ещё сжимая кулаки, и воскликнул:              — Охота – это крайне весело? Ты вообще в своём уме?!              Годжо, этот двухметровый ребенок, умеющий сносить головы тварям одним махом, но не соображающий, в чём причина злости Гето, скорчил в непонимании лицо, запустил треклятую пятерню, которой мог бы переломать чью-нибудь шею, в волосы и с совершеннейшим непониманием протянул:              — А разве… это не так?              — Придурок, — прошипел Сугуру, приблизившись на пару шагов, но велел себе застыть, чтобы руки не дотянулись до напарника и не схватили его за грудки. – Возможно, охота – это и весело, если ты – Годжо Сатору! Но смертность среди обычных охотников настолько велика, что, как и сказала эта девочка, мы мрём, как мухи! И ты пытаешься заманить её в эту дерьмовую жизнь, чтобы что? Чтобы и её убили, разорвали на части, перекусили горло – как и ожидает всех охотников рано или поздно?              — Слушай, Гето… — выдохнул Годжо, слегка растерявшись от такой реакции, но тем не менее не собирающийся отступать. – Я, наверное, наступил на какую-то мозоль, да? Ну не заметил, бывает. Я, как ты, может, уже понял, не особо разбираюсь в чужих мозолях…              — Мозоль?! – Сугуру показалось, что его щёки, вспыхнувшие от такой наглости, сейчас вообще загорятся. Не сдержавшись всё же, он дал чуть больше воли своим рукам и ногам – и они сделали то, что хотели: два быстрых шага в сторону Годжо проделали ноги, а правая рука, почти зачесавшись от прежнего желания врезать, схватила этого болвана за высокий ворот его формы, грубо сжала и чуть притянула вниз из-за разницы в росте не в пользу Гето. Но гнев в его глазах, очевидно, был настолько сильным, что Годжо замер, не вздумав сопротивляться или вырываться, его руки просто удерживающе легли на запястье Сугуру, но без ответной агрессии.              — Ты идиот, Годжо? – почти выплюнул Гето, теряя остатки самоконтроля, да и пусть. Он подавлял этот гнев уже несколько дней, да что дней – почти год с тех пор, как в его жизни случилась та проклятая трагедия, и, несмотря на то, что в причинах этого разрушающего всё изнутри, выедающего, будто кислота, гнева Годжо и не был виноват, его скверный характер служил просто взрывным катализатором для того, чтобы старательно подавляемая ярость стала вновь прорываться наружу. – Хочешь предложить девочке такую жизнь? Она же ещё совсем ребенок! У неё спокойная жизнь, какого черта ты припёрся к ней и нагло заявляешь ей, что охота – это весело?! Ты совсем ебанутый?..              Первая растерянность Годжо, вызванная столь неожиданной вспышкой гнева Сугуру, сменилась холодной ответной злостью. Рука на запястье вдруг сжалась, не сильно, но угрожающе, а на лице вместо привычной ухмылки застыла гримаса нетерпения.              — Убери свою руку, Гето, пока я её не сломал, — без единой капли притворного веселья или вечной насмешливости тихо проговорил Годжо.              Сугуру очень хотелось не останавливаться на этом. Он знал, был уверен, что даже если бы Годжо попытался выполнить свою угрозу, не смог бы: Сугуру не зря проводил множество часов на тренировках, отчего довёл свою реакцию в рукопашном бою до совершенства. И если бы он действительно захотел устроить мордобой прямо здесь и сейчас, то сумел бы дать отпор, хотя и не был уверен на сто процентов в победе. В победе вообще нельзя быть уверенным на сто процентов, если не дурак.              Очень хотелось врезать Годжо Сатору. Смахнуть с его высокомерного, заносчивого лица то усмешку, то теперь и эту наглую, самоуверенную угрозу.              «Держи себя в руках», — приказал он себе, возвращая часть утраченного самоконтроля. А он-то наивно полагал, что воспитал в себе хладнокровие и мог оставаться спокойным в любой ситуации! Смешно, что он не предвидел такую ситуацию, как треклятый Годжо!              — Твоя уверенность, что сможешь сломать мне руку, даже забавляет, — уже куда спокойнее протянул Сугуру, но всё же ему удалось если не разломать киркой снежный ком своей ярости, то хотя бы остановить его неизбежное падение дальше.              Гето не просто убрал руку – а слегка оттолкнул и, увидев, как по лицу Годжо, вынужденного сделать шаг назад, чтобы не упасть, прошлась волна раздражения, даже ощутил удовольствие от этого зрелища.              — Не смей вмешивать в свой нездоровый энтузиазм насчет охоты эту девочку, — проговорил Сугуру более уравновешенно, отходя на пару шагов назад. – Её родители дали ей то, чего никогда не было у таких, как мы, Годжо! Ей дали выбор! Не смей забирать его!..              — Выбор? – фыркнул тот, поправив воротник нетерпеливым движением, и уже по этому жесту было видно, что, на удивление, Гето сумел выбить его из прежней колеи, вывести так, как делал это сам сильнейший охотник с окружающими людьми. – О каком выборе ты говоришь, Гето? Посмотри на то, что происходит с нашим миром! Он катится в пучину дерьма, а нас, охотников, становится всё меньше с каждым днём! О каком выборе ты говоришь, когда такой роскошью не может обладать ни один искажённый просто потому, что иначе никакого будущего вообще не может быть? Разве мы, такие как ты и я, как мои ученики, как эта девчонка, имеем право отсиживаться, оберегая свою задницу в тишине и покое, пока остальные надрывают её, чтобы спасти хоть какие-то остатки прежнего мира? Ты об этом подумал, занудный Гето?!              — Мир всегда будет катиться в пучину дерьма, тебе этого не исправить, — возразил Сугуру, сжав челюсти, аж забегали желваки по щекам, так как изнутри хотели выпрыгнуть куда более страшные и обидные слова. – Охотники уже тридцать лет истребляют тварей, и что? А ничего, Годжо! Ничего не изменилось. Стало только хуже! Твари стали умнее, а охотники явно глупеют день ото дня, как и Старейшины! Ты — тому пример! И вместо того, чтобы надрывать задницу, как ты сказал, в бесполезной охоте, у этой девочки есть шанс хотя бы прожить спокойно! А ты хочешь загнать её, как скот, на эти безумные тренировки, вышколить её, как полезный, расходный материал, каким мы все и являемся, а потом посмотреть на её разорванный на первой же охоте труп, потому что она вдруг решит, что охота – это весело? Такого будущего ты ей желаешь?              — Конечно, нет, Гето! – как же вдруг приятно стало видеть, что самообладание Годжо пошатнулось, треснуло по швам, а шлейф из вечных издёвки и насмешек развеялся. – Но я желаю, чтобы будущее вообще наступило!              — И поэтому решил потащить девчонку за собой в ад? Чтобы потом она стала такой же безумной и больной на всю голову, как…              Сугуру резко смолк, проглотив последние слова, так как что-то на подкорке мозга, всё еще ему подконтрольное, наверное, озарилось красным светом, зажёгшись, словно лампа с предупреждением о том, что переходить на личные границы – это последнее в аргументации, что стоило применять. Но было уже поздно: Годжо прекрасно считал эту мысль.              «Ну и пусть».              — Как кто? – с неприкрытым холодным вызовом подначил он. – Как я? Ты это хотел сказать?              Щёки Сугуру продолжали гореть алым цветом, если ранее от гнева, то теперь уже от смущения. Эту слишком красноречивую реакцию организма он терпеть в себе не мог, кое-как научился её сдерживать, но, черт его дери, Годжо настолько выводил из равновесия, что хотелось от бессилия выть на луну. Гето совсем не собирался обижать напарника таким образом, лезть ему под кожу – лучше бы просто врезал! Вместо этого выпалил то, что приходило ему в голову, ранее было подконтрольно и строго запечатано молчанием по велению банальных такта и вежливости, но сейчас, словно в каком-то опьянении, случайно попалось на язык и вырвалось.              Гето тяжело вздохнул, подбирая слова.              — Посмотри на себя, Годжо Сатору, — намного спокойнее произнес Сугуру, решив всё же пояснить. – Ты – как ребёнок, кайфующий от охоты и убийства тварей. У тебя нет ни семьи, ни друзей, ни будущего, кроме того, что предначертано всем охотникам. Ты словно машина по убийству тварей, тебя таким сделали и используют до сих пор… Спроси себя: ты этого хочешь для этой девочки? Если нет, тогда забудь вообще о её существовании, солги, что мы не нашли ферму. Вот и всё, о чём я прошу.              Сугуру, не желая дальше продолжать перепалку, развернулся к авто и резко открыл дверь. Но сесть так и не успел – услышал за спиной заносчивое:              — А что насчет тебя, Гето? У тебя ведь тоже ничего, кроме охоты, нет. Недалеко ты от меня ушел, так ведь?              Сжав челюсти, Сугуру слегка повернул голову и боковым зрением увидел, что Годжо так и стоит на месте, лишь руки снова засунул в карманы брюк, будто они тоже чесались и требовали врезать по уже его, Гето Сугуру, физиономии. Прежде чем ответить, Сугуру сглотнул, прогоняя из горла уже другой ком.              — Верно, — подтвердил он бесцветным голосом. – У нас, у охотников, у всех одна дорога. Просто отмеренное время разное.              — Твоя привела тебя из Киото. Что там случилось? Разве, как напарник, я не имею право об этом знать? С учётом того, что пожелал мне тот солдат у КПП, полагаю, что прежнего твоего напарника убили? Он тоже был бесполезной натренированной машиной по убийству тварей? Или он всё-таки погиб, отдав свою жизнь за спасение человечества? Как ты на это смотришь в таком ключе, а, Гето?              Сугуру очень хотелось ответить что-нибудь разумное, выверенное, ювелирно правильное, чтобы уделать в этом споре Годжо и утереть ему нос, хлопнуть по нему издевательским щелчком и посмеяться потом над тем, как нынешний его напарник снова растеряется. Но дважды вызвать это чувство в Годжо было если не реальным, то крайне проблематичным: тот снова нацепил на себя эту непрошибаемую маску всезнающего, всеумеющего и над всеми усмехающегося сильнейшего.              Поэтому, сдавшись мысленно, Гето просто устало пробурчал:              — Отвали, Годжо, — и уселся в авто, хлопнув дверью.              Спустя пару мгновений Годжо, так и не получив ответа, обошёл авто и уселся рядом, и Сугуру снова обдало каким-то жаром от такой непрошенной близости, на какую вынуждал этот чёрный седан подразделения. Жар, вызванный то ли перепалкой, то ли всё ещё вспыхивающим от брызг мыслей желанием врезать, то ли… Нет, другие варианты Сугуру не рассматривал.              «Идиот. Придурок. Кретин. Болван».              Отвернувшись к окну, он уткнул локоть руки в дверцу и приложил сжатый кулак к лицу, стараясь максимально отгородиться от человека слева. Этот человек не просто выводил его из себя – а заставлял раздражаться на каждую мелочь, каждую дурацкую шутку, каждое непредсказуемое действие. Но хуже всего то, что этот человек, этот болван в повязке, вызывал внутри противоречивые чувства.              Было бы куда легче, если б только негативные: раздражение, злость, гнев, даже заветная неприязнь, которая облегчила бы всё и свела бы общение к минимуму просто потому, что не вызывала ни капли других чувств. Но нет же, в случае с хлопотным, совершенно невыносимым Годжо Сатору всё не могло быть так просто! Поэтому и вызываемые эти болваном негативные чувства смешивались с другими: с уважением к его позиции, к его работе, способностям, с благодарностью, почти что случайно вызванной событиями на Совете Старейшин, и Сугуру, как бы ни старался свести всё на простое, утыкался носом в сложное. Пытался пробить стену этого непрошенного даже восхищения к напарнику, постоянно напоминая, насколько он нестерпимый и мучительно насмешливый. И ещё… вместе с этими позитивно предательскими отголосками уважения и восхищения таилось и нечто другое. Его червоточина. То, что Гето даже не хотел осмысливать, давать этому нечто какое-то название, додумывать до конца. Он всеми силами старался подавить эти упрямые ростки, свирепо растоптать их на корню, вырвать без остатка, извести, уничтожить, изрезать на сотни кусков, чтобы потом сжечь эту требуху непрошенных эмоций в костре своей нормальности – но ничего не получалось. Все попытки давали лишь временный эффект, снимали симптомы, но не излечивали.              Поэтому приходилось поддерживать дамбу абсолютного равнодушия, но сегодня в этой конструкции обнаружилась трещина, её нужно было как можно скорее обнаружить и запечатать.              Поездка обещала быть очень сложной, почти тошнотворной в своих нестерпимости и тишине. Но Годжо, у кого, очевидно, от внутреннего раздражения тоже отпало всякое желание поддерживать беседу, врубил диск со своими этими идиотскими песнями, и первый час Сугуру стойко терпел это надругательство над собственным слухом, так, что в голове снова разболелось от печатей, а зашитый вчера шрам на виске аж запульсировал. Однако в какой-то момент Гето ощутил, что трещина в дамбе, сдерживающей его противоречивые чувства, начала снова разрастаться, и из неё, почти лезвиями, могущими рассечь тебя пополам, стали вырываться струи адски горячей воды. Сжав зубы, он всё же не удержался и быстрым движением вырубил музыку, порадовавшись тому, что наконец наступила тишина, от какой еще недавно хотел и сам спастись.              Он видел боковым зрением, что Годжо повернулся в его сторону, его руки, обнимающие руль, напряглись, сжали ещё сильнее, и всё же, спустя минуту тягучей тишины, одна из них вырвалась вперёд и снова врубила музыку.              Разгромная тяжесть старой музыки отдалась в голове Гето так, как будто его только что ударили гонгом. Он снова потянулся, чтобы выключить, но внезапно правая рука Годжо быстро перехватила его запястье и сильно, требовательно сжала.              — Ну уж нет… — начал тот, и в этот момент Сугуру резко вывернул руку, чтобы попытаться её вырвать, а Годжо, не намереваясь сдаваться, попытался отбить новую попытку Гето перехватить инициативу — на мгновение отвлёкся от дороги и потерял управление.              Авто здорово занесло, но, опомнившись, Годжо быстро выкрутил руль в сторону заноса, выравнивая траекторию, а потом резко рубанул по тормозам и съехал на обочину.              Какое-то время они молчали, тяжело дыша, поскольку испугаться всё же успели оба. Каждый отвернулся в сторону своего окна, пытаясь собраться с мыслями и нащупать прежнюю, почему-то сегодня внезапно утраченную почву для переговоров.              «Я просто идиот», — принял эту мысль Сугуру, поскольку теперь, к уже охватившим его чувствам, прибавилось ещё и чувство вины за то, что из-за его ребячливости и ослиного упрямства он подверг и свою жизнь, и жизнь нового напарника, каким бы болваном тот ни был, опасности. Нужно было не только нащупать себе почву, а костями улечься поперёк своей же гордости, принять факт своих тупой кичливости и неоправданной нервозности и протянуть такой необходимый мост из прежних спокойствия, вежливости и хладнокровия в сторону Годжо. Главное, чтобы он захотел этот мост теперь принять – и на этом всё можно было отмотать назад, туда, во вчерашний день, до того странного момента у кабинета директора.              — Ладно, пусть играет, — выдавил из себя Сугуру и сам включил музыку, снова отвернувшись и стараясь вообще не глядеть на водителя. Тот по-прежнему молчал, возможно, тоже усмиряя что-то внутри себя: желание усмехнуться или же с издевкой как-то ответить, потом снова завёл двигатель и направил авто по прежнему пути, куда более аккуратно, чем раньше.              К концу поездки Сугуру, кому наконец почти удалось залатать трещину в дамбе всеми подручными материалами: скотчем из уговоров, противным склизким клеем из увещеваний, потыкать стену степлером со скобами из желатиновых убеждений, подпереть её брусками философских мысленных рассуждений и соединить бумажными цепями из всевозможных заумных цитат, приходящих на ум, - сумел даже уловить пару незатейливых, но вполне сносных мелодий в той мешанине звуков, что Годжо называл музыкой. Свыкся настолько с этим ужасным звучанием, отчего оно больше не вызывало в нём трескучего, будто предупреждение кобры, желания закрыть уши руками.              Когда же они прошли все проверки, преодолели Новый город до своего дома и въехали на парковку, Гето услышал, как Годжо тихо выругался, и, проследив за поворотом его головы, увидел одиноко ожидающую на парковке фигуру Мивы-тян. Напарник начал слегка притормаживать, и Сугуру, явно ухватив в воздухе несказанное намерение, тут же покачал головой:              — Нет. Здесь выйду я, — с этими поразительно холодными и восхитительно равнодушными словами он открыл дверцу, вынуждая Годжо затормозить полностью, и вышел. Прежде чем закрыть дверь, чуть склонился и посмотрел на того, на лице у кого сквозила такая досада, что её можно было на хлеб намазать. – Да повзрослей ты уже, Годжо-сан. И поговори с ней так, чтобы она не обиделась, но все поняла.              — Пф…. – издал Годжо какой-то звук и повернулся, посмотрев прямо на Сугуру. Тому показалось, что глаза Годжо под повязкой прищурились, а брови сверху нахмурились недовольно. – Может, самое время запросить перевод, новенький? Я планировал извести тебя за месяц, но сейчас думаю, что тебе бы пора сваливать раньше, пока я действительно не разозлился.              — Не пошел бы ты на хер, Годжо-сан, — с удивительной мягкостью и вежливостью, отчего сам даже обрадовался, протянул Сугуру и улыбнулся. Потом закрыл дверцу и решительно направился к лифту, даже ни разу не обернувшись, чтобы подглядеть, как этот болван будет разбираться со своей незадачливой проблемой в виде навязчивой соседки. При этом что-то неприятное кольнуло в груди, будто внутренности слабо, но ощутимо обожгло кустом крапивы, и хотелось охладить больное место льдом благоразумия.              «Что за непрошеное чувство?»              Добравшись до своей квартиры, Гето принял душ и переоделся, поужинал, так как снаружи уже городом завладела ночь. Поездка отняла у него много сил, но не физических, а моральных. Выдерживать Годжо Сатору становилось всё труднее, но вместе с тем он был рад, что сегодня, несмотря на трещину, прорыв дамбы всё же не случился. Может, немного адаптировавшись со временем, все досадные и незваные чувства удастся урезонить настолько, что они перестанут и вовсе беспокоить его. Нужна лишь практика.              Тем не менее, неприятное жжение внутри не уходило, и Гето, не сумевший подавить его, решил прибегнуть к другому способу: рационально покопаться в своих ощущениях и найти причину того, почему на душе ему стало внезапно так неспокойно. Эта эмоция не сопровождала его сегодня в пути, её не было ни во время их поездки, ни во время ссоры, но это точно было нечто неприятное, негативное, вызывающее раздражение, почти омерзение, словно червь в своей норе копался назойливо, не больно, но удручающе. И появился он только тогда, когда на парковке Гето увидел Миву-тян, преданно ожидающую своего героя.              На ум пришло воспоминание, как Годжо, натягивая носок, почти с пренебрежительной усмешкой произносит: «Просто переспал с ней разок и всё».              Это короткое воспоминание яркой вспышкой высветило название того, что Сугуру внезапно стало мучить. Это настолько взбесило его, куда больше всех произошедших сегодня событий, что он, выругавшись, сжал лежащий на столе кулак.              — Какого черта?.. – прошептал он зло, потом, закрыв глаза, попробовал помедитировать, как ранее учили в киотской школе, и, к его облегчению и счастью, это сработало. Но всё же не так, как хотелось бы: голова очистилась не полностью, жжение в груди ослабело, но и не ушло.              — Проклятый болван, — прошипел Гето то ли называя так себя, то ли того, из-за кого сейчас не мог успокоиться.              Это нужно было прекращать. Любым способом. Чувства требовали выхода, ломились в дверь, грозя снести её. Уж лучше открыть им, позволив вылиться всему негативному, что есть, а потом закрыть обратно всё другое, чем если они все вместе, перемешавшись, прорвутся сквозь дверь и затопят его самоконтроль с головой. Поэтому, немного подумав, Гето потянулся к телефону и набрал номер.              — Гето-сан? – услышал он в трубке немного заспанный и слегка удивлённый голос Кенто Нанами. – Что-то случилось?              — Нанами-сан, вы говорили про другой действенный способ, — стараясь держать ровный тон, проговорил Сугуру. – Тот, после которого у вас остались приятные воспоминания. Помните?              Тому потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, о чём вообще идет речь. Потом раздался его короткий смешок.              — Что, всё так плохо?              — Хуже некуда, — ответил Сугуру совершенно честно, хотя смысл, вложенный в эти слова, разительно отличался от того, что уловил Кенто.              — Тогда я всё организую. Завтра же. Спи спокойно, Гето-сан. Уверен, после этого крайнего метода тебе здорово полегчает.              — Надеюсь на это, Нанами-сан. Спокойной ночи.              Завершив разговор, Сугуру уставился в своё небольшое окно, глядя, как сумерки завладевают не только городом, но и им самим.