Искажённые

      «Утро не задалось».              Сугуру стоял перед закрытой дверью, испытывая странные сомнения от того, стоило ли сюда подниматься. Арендованная для него подразделением квартира была на третьем этаже, у Годжо – на седьмом, так что Сугуру около восьми утра решил не ждать на парковке, уверенный, что его новый напарник проспит, как уже однажды сделал. Сегодня просыпать было нельзя, намечалась охота, поэтому, чтобы сэкономить время, Гето решил сразу же подняться в нужную квартиру, постучаться в нужную дверь и строго поторопить Годжо.              Первое получилось.               Со вторым начались проблемы, так как, занеся правую руку для стука, он какое-то время не мог на него решиться. Вспомнил прошлый свой визит, и то, как хозяин квартиры, совершенно не стесняясь, почти беспардонно открыл дверь, едва ли не вырвав её с петель: очень ему не понравилось, что его разбудили. На прерванный сон Годжо Сугуру было плевать. Но он бы очень не хотел снова ощутить ту же самую неловкость, если болвану за дверью вздумается открыть дверь в таком же виде или еще хуже — в чем мать родила с единственным элементом одежды на глазах.              От этой мысли почему-то стало жарко, и Гето, понимая природу этого ненавистного жара, скорчил лицо. Ну уж нет, сегодня он не опоздает из-за этого кретина!              «Болван. Идиот. Придурок»       Правая рука громко, надрывисто постучала, словно надумала пробить дерево, пока левая крепко держала небольшой вакуумный контейнер, в котором доживали свой недолгий век моти, по виду вчера и даже сегодня крайне вкусные.              Вчерашний день после стадиона Гето сначала провёл в библиотеке, выискивая в старых книгах любые упоминания о девиантном поведении тварей. Он изучил с пристальным вниманием множество абзацев на родном и некоторых иностранных языках, какими владел в лёгкой форме, пытаясь снова и снова сосредоточиться. Но в голове постоянно прокручивались слова, мысли, действия на стадионе и собственные охватившие его в отдельные моменты эмоции. Это его раздражало, мешало концентрации, так что, бросив чтение, он просто очень долгое время буравил стеллаж с книгами перед собой, пытаясь упорядочить все мысли, некогда заботливо сложенные в пирамидку из сухих листьев.              Он так отчаянно пытался выстроить эту пирамидку последний год после того, что случилось в Киото, так усердствовал, с такой ювелирной придирчивостью раскладывал листья высушенных, как гербарий, чувств и эмоций, в каких уже разобрался, что позавидовать его терпению мог бы и великий Догэн. Гето приехал сюда, в Токио, с идеально, как ему чудилось, выстроенной пирамидкой.              Но никак не ожидал, что непрошено и нагло издеваясь, появится не просто ветер – настоящий ураган из хаоса и безумства по имени Годжо Сатору! Не ожидал, что все выстраданные неделями и месяцами упорядоченные мысли и эмоции просто сметёт к чертям, а пирамидка сию же секунду превратится из результатов долгой кропотливой работы в совершенно неуправляемый круговорот листьев.              «Еще не поздно всё собрать обратно, пока не разлетелось во все стороны».              Это крайне раздражало. Начинало пугать, ведь он поклялся себе, что не допустит больше никаких ошибок.              Тем не менее он здесь и, когда постучал, внутренне приготовился отражать бесчисленные атаки нового напарника. Эти стрелы, тычки, уколы, пульки – он мог отражать их с особым усердием, однако их было слишком много, что-то покрупнее всегда пробивало защиту. Иногда, как например вчера после казни, среди этой атакующей мелочи попадалось что-то непонятное, вроде прикосновения нежного осторожного пера, и Гето тогда терялся, не понимая, как реагировать.              Зачем Годжо вчера после казни пытался его почти что приободрить? Разве ему невыгоднее было продолжить свои атаки в прежнем темпе?              Едва раздался стук, не прошло и пол минуты, как дверь резко отворилась – а Гето уже собирался стучать дальше, его рука так и зависла.              — Так и знал, что ты припрёшься, — хмыкнул Годжо, хвала духам, одетый в брюки и футболку, но босой и без куртки. Повязка была надета на глаза кривовато, почти белые волосы торчали во все стороны, ими явно ещё никто не занимался. – Входи, ещё пара минут.              — Ты купил будильник? – едко спросил Сугуру, не планируя заходить, но говорить у порога глупо, тем более что дверь открыта, а Годжо зачем-то встал на четвереньки на пол в дальней комнате и что-то искал под кроватью. Не получив ответа, Гето всё же зашел, быстро разулся и осторожно проник внутрь квартиры.              Несмотря на то, что Сугуру планировал придерживаться профессионального общения и ни за что не пытаться подружиться и уж тем более… нет, про это вообще речи не шло — перебороть любопытство он не сумел. Очень захотелось детально посмотреть на тот беспорядок, что открылся ему ещё вчера, но при этом так и остался смазанным. Отчего-то захотелось увидеть, как в этом хаосе поживает сильнейший охотник Японии.              Квартира представляла собой по планировке такую же, что выделили и самому Гето: коридор, ведущий в большую комнату, разделенную на две зоны: спальню и кухню на возвышении и отгороженную кухонной стойкой. Вот только, как и заявлял Годжо, у него условия были получше: материалы стен, кухонного гарнитура и пола ощущались более качественными, ремонт чуть светлее и современнее, но самое главное — большие панорамные окна во всю длину стен, из которых открывался первоклассный вид на город.              — Надо же, — с оттенком непрошенной зависти протянул Сугуру, сразу же привлечённый этим видом. В его квартире таких окон не было, всё было пусто, сыро, серо. Выходит, Годжо выделили квартиру получше либо из-за его связей, как-никак из довольно известного клана, либо действительно потому, что он сильный охотник.              Однако то, во что этот болван превратил свою квартиру, говорило за него больше, чем все его шутейки и слова: повсюду царил не просто беспорядок, а давно воцарившийся хаос с почти неуловимыми нотками творческого креатива. Иначе как объяснить, что один свой носок Годжо нашёл под кроватью, а второй аккуратно висел на небольшом бра у изголовья?              — Проклятье, — выругался Годжо, ища второй носок там же, где нашёл первый. – Куда он запропастился?              — У тебя что, нет замены? – устало выдохнул Сугуру.              — На охоту я надеваю только эти носки, — проговорил тот, усмехнувшись, сдаваясь и натягивая единственный носок на левую ногу, больше похожую по размерам на лапу йети, сбегающего из-под объектива случайной камеры. – Они счастливые… Хочешь кофе? Угощайся, только сварил.              — Как странно, — Сугуру от кофе не отказался бы, так как приятный аромат с самого порога щекотал его ноздри. – Ты же вроде не ранняя пташка. Если б знал, подождал бы на парковке.              Тут он вспомнил, что по-прежнему держит в руках контейнер с моти, и те, чего уж, засыхали.              — Тут тебе передали, — пояснил он, протягивая контейнер и ставя его на кухонную столешницу. – Это нужно положить в морозильную камеру, чтоб подольше сохранилось.              — Слева, — махнул рукой Годжо, снова проверяя под кроватью.              — Справа, — махнул так же рукой Гето, указывая на бра. – Твой счастливый носок там.               — Ха, — обрадовался тот, поднимаясь и выпрямляясь во весь километровый рост. Схватив находку, он уселся на кровать и принялся надевать её.              Сугуру тем временем запихнул контейнер в морозильную камеру небольшого холодильника, сначала перепутав дверцу по инерции и случайно обнаружив, что внутри основной камеры ничего нет, кроме нескольких покусанных пирожных, от одного вида на какие уже можно получить сахарный диабет. Завершив возложенную на него миссию и убрав моти, он решил всё-таки угоститься предложенным кофе. Нашёл кружку и налил себе напиток, а потом из-под ободка кружки наблюдал, как Годжо, расправившись с носками, надевает куртку, поднимает высокий широкий воротник, единственную модель такой охотничьей формы. Каждому охотнику полагалась своя модель, отдел снабжения все равно шил на заказ несколько комплектов в месяц по индивидуальным меркам. Стандартным был только тёмный цвет.              Одевшись, Годжо достал своё мачете.              — Не спросишь, кто тебе передал угощенье? – вдруг, чтобы разбавить тягучую тишину, задал вопрос Гето.              Годжо, проверив острие мачете, словно оно могло затупиться за пару часов в бездействии, внезапно вздохнул.              — Я и так знаю, что это от Мивы-тян, — сказал он с досадой. – Вчера, перед тем как выйти из машины, видел её на парковке.              — Ты имел в виду, перед тем, как сбежать из машины, — поправил с лёгким нажимом Сугуру. Дорога обратно в Токио вчера заняла чуть меньше времени, чем в прошлый раз, и проходила в утомлённом молчании. Они быстро преодолели все пункты проверки, а потом Годжо домчался до здания так быстро и по таким непонятным лабиринтам, что Гето при всём желании не смог бы повторить, пока не зазубрил бы.              Однако, ещё лишь заворачивая на парковку, Годжо резко затормозил, попросил сменить его, выскочил под непонимающий взгляд Сугуру и, добравшись до запасного входа, быстро скрылся. Гето, ничего не соображая, пересел на водительское место, стал подъезжать к парковочному карману и увидел, что возле него стоит, потупив взор, прелестная девушка в красивом, скромном платье, с длинными светлыми волосами и очаровательным личиком. В руках она держала контейнер с едой и явно поджидала кого-то.              Того, кто решил сбежать через другой вход.              Сугуру, сложив дважды два, испытал не только досаду, что придётся расстроить эту прелестную пташку, но и злость на Годжо, который попросту смылся и перевалил с больной головы на здоровую!              «Чертов идиот», — прошептал Гето, вылезая из машины и натыкаясь на растерянный взгляд тёмно-синих глаз, явно ожидавших увидеть другого.              «А где же Годжо-сан? — спросила пташка, озадаченно оглядывая Гето и пустую парковку. – Простите, — спохватилась она, смутившись и покраснев. – Этой машиной пользуется Годжо-сан, а вы… Вы его друг?»              «Я напарник Годжо-сана», — тяжело вздохнув, ответил Гето, закрывая авто и подходя чуть ближе. Вблизи девушка была еще милее: платье не могло скрыть её красивые округлости, точёные запястья были совсем тонкими и почти эфемерными, волосы блестели в цвете тусклых ламп голубоватым блеском, выглядя восхитительно…              Этот болван не заслуживал такую красоту.              «К сожалению, он вернулся другим путем, — соврал Сугуру, желая смягчить эту неловкость. – Уверен, если бы он знал, что вы его ждете, непременно бы встретился с вами».              «Спасибо, — покраснела она до кончиков волос и протянула ему контейнер. — Вы не могли бы передать ему это? Знаю, он любит сладкое, а стучаться больше не хочу…»              Гето нехотя забрал контейнер и пообещал передать, и теперь, глядя, как Годжо беспечно отмахивается от проявления такой заботы и почти что томительного уважения, Сугуру вдруг захотелось достать контейнер обратно, открыть и вывалить всё угощенье прямо ему на голову. Вместо этого он просто пил кофе, который, справедливости ради, Годжо умел варить, и молча глядел, как этот болван корчит в досаде своё полузакрытое повязкой лицо.              — Я не сбежал, — протянул тот насмешливо. – Я ретировался, чтобы избежать прочих неловкостей. Можешь съесть.              — Не хочу я это есть, — отрезал Сугуру недовольно. – Это приготовлено не мне.              — Хочешь, я попрошу, чтобы она и тебе приготовила? – усмехнулся Годжо, запустив руки в волосы и приглаживая их. – Мива-тян с недавних пор мне и шагу не дает ступить. Я бы посмотрел на тебя, если б она, как призрак, за тобой везде разгуливала!              — И с чего бы эта милая отомэ стала так делать? Она что, твоя поклонница?              — Вроде того, — хмыкнул Годжо почти заносчиво. Потом повернул голову в его сторону, пригладив белую шевелюру. – Почему тебя это интересует?              — Праздное любопытство, — Гето пожал плечами, прикончив последние остатки кофе.              Годжо какое-то время сверлил его своим закрытым повязкой взглядом, но по выражению лица было видно, что его повеселила какая-то внезапно пришедшая в голову мысль.              — Просто переспал с ней разок и всё, — вдруг проговорил болван таким тоном, словно говорил о погоде, а не о взаимном трении тел. – И теперь она мне и шагу не дает ступить. Не понимает, что фраза «Я не готов к отношениям» означает именно то, что означает.              — Ты ужасен, — выдохнул Сугуру, у кого при этом сумбурном признании внутри что-то неприятно кольнуло.              «Что это?»              Наверное, это из-за того, что он сам никогда не ввязывался в такой вид отношений, чисто ради физического удовлетворения на одну ночь, считая это делом пусть и не зазорным, но сомнительным. Он старался не осуждать такое, но искренне не понимал, как можно доверить самое сокровенное, чем владеешь – своё тело – какому-то незнакомцу. Незнакомке. Поэтому и кольнуло, конечно, ничего более.              Годжо в ответ на это «Ты ужасен» вдруг расплылся в широкой улыбке, почти от уха до уха, обнажая ряды белых ровных зубов.              — Так переводись обратно, — заявил он. – Дальше только хуже будет.              Сугуру предпочёл сделать вид, что такая угроза его совсем не волнует. Он направился к выходу, раз его напарник уже оделся, и, накинув обувь и не дожидаясь его больше, стал спускаться вниз по лестнице. Вскоре он услышал, как сверху довольно быстро стали переливаться другие шаги, журчащие и стремительные, словно неспокойный ручеёк, и вскоре Годжо догнал его.              Ехали в пункт назначения, в основном, в молчании. Годжо включил какую-то музыку, а потом, пребывая в хорошем расположении духа, стал постукивать пальцами о руль, выезжая из города, слегка кивать головой в такт гитарным рифам приятной, но простой мелодии, и даже негромко припевать на куплете, совершенно не смущаясь от своих скромных вокальных способностей. Песня была ужасно слащавой, лёгкой, при этом слова были совсем странными:              

Мы все умрем, мы умрем, мы умрем. Мы умрем…

      

Неважно, что ждёт нас печальный конец.

      

Давай назовем это надеждой...

             Сугуру был слегка озадачен. Мало того, что Годжо сегодня не проспал, так ещё и весь сиял, словно ехал на свидание. Вполне возможно, для него так и было.              — Ты чего в таком приподнятом настроении? – нахмурился Гето, наблюдая за напарником. Тот, когда закончилась эта песня, протянул руку к проигрывателю и снова запустил её. Сугуру был не против послушать её во второй раз, всё-таки машина была выдана Годжо, но такая ненормальная весёлость этого болвана перед охотой немного смущала.              — Ты что, радуешься предстоящей охоте? – догадался Сугуру.              — Я всегда радуюсь охоте, — ухмыльнулся тот. – В нашей работе это самое прекрасное: быть на охоте, на волоске от смерти. Чувствовать себя хищником. Загонять дичь. Убивать. Иссушать её.              — Ты просто псих, — отмахнулся Гето, отворачиваясь к окну и слыша, как весело засмеялся Годжо.              — Спасибо, это лучший комплимент, — проговорил он.              — Это не комплимент, — буркнул Сугуру. От этой песни, наоборот, пропадал весь серьёзный настрой. – Это факт.              Годжо снова засмеялся, явно довольный тем, что Гето это заметил.              Координаты, присланные Масамичи-сан, приводили в старый брошенный город. Он был сейчас относительно безопасен, но абсолютно негоден для проживания. Когда-то власти решили спасти хотя бы часть некогда могучего и великого города и изолировались от реальности высокими стенами, обнеся ими лишь ту часть Токио, которую собирались возродить. Другие специальные районы, составляющие больше половины прежнего Токио, оставили медленно умирать под гнётом времени, разрухи и пыли. Тварей и падальщиков зачистили, но возрождать эту часть города не имело никакого смысла – слишком затратное дело.              Всё это Сугуру вычитал в справочнике перед тем, как прибыть в Токио. Он уже имел возможность лицезреть брошенный на произвол судьбы город, но каждый раз не переставал поражаться тому, каким безмолвным и полным упрёка этот город представал перед его глазами.               Высокие небоскрёбы и всевозможные здания по-прежнему и даже как-то приветливо светили целыми окнами на солнце, подмигивая ему, заигрывая, флиртуя, пытаясь заинтересовать, словно старая пропащая женщина, готовая продать себя за одну иену. Но ни светило, ни Гето не могли спасти эти брошенные наросты страха и прежней, беззаботной жизни от загнивания. Поэтому время, пыль, непогода и бурная дикая растительность старались изо всех сил сделать так, чтобы брошенный город принадлежал им.              Первые этажи зданий утопали в наглых зарослях. Множество окон, выбитых ещё во время непорядков, сейчас чёрными острыми дырами-глазницами уставились на вторгшихся в город-призрак охотников, будто предостерегая их. Забитые досками окна и двери, красные кляксы меток с предупреждениями о заражении, раскуроченные парковки, старые баррикады из перевёрнутых машин, покосившиеся столбы - всё это под толстым слоем граффити, украшающим многие места, подобно штрихам из варенья на безобразном пироге. Граффити во многих местах казались свежими, почти яркими, свидетельствуя, что Старый город вымер не полностью: здесь по-прежнему жили люди, но лишь те, кого не пускали в закрытую, безопасную зону. Отшельники, изгнанники, воры и убийцы – все они бежали сюда, прятались под землёй, как крысы, лишь иногда выползая наружу, заражали друг друга вирусами, болезнями, нищетой, вшами. Здесь же прятались и сбежавшие кьюисты, искажённые, не пожелавшие принять предначертанную судьбой и законом участь стать охотниками. Пару раз попадался их знак на разукрашенных стенах. В руинах прятались и те, кто шёл против закона, нарушал порядки и взывал к другим мнениям.              Здесь было крайне опасно, удручающе, пахло отходами и смертью, но вместе с тем поразительно тихо, почти уютно, когда солнце светило так ярко и убаюкивало бдительность. Здесь не было казней, толпы и тех жутких аплодисментов, которые теперь повсюду мерещились Сугуру, даже в стуке ночного дождя о стекло.              «Аплодисменты… - снова вспыли в памяти этот звук и картина казни. – Все эти люди больны… Спокойно, Сугуру. Не думай о них».              Здание, куда их направили, располагалось на окраине заброшенного города, где-то в бывших промышленных районах. Туда тянулась и река Сумида, где некогда проходили праздничные мероприятия и фейерверки, чьи фото Гето часами разглядывал, когда был мальчишкой и единственным его развлечением были книги. Ему нравилось рассматривать случайно запечатлённые лица на этих фото и гадать, что же стало с этими людьми. Улыбающаяся девушка с упавшей прядью волос на лоб от сильного ветра, группа старых друзей, смеющаяся над какой-то шуткой, чья-то застывшая на снимке нога и спина, человека, кто даже на замершем свидетельстве прошлого человеческого счастья куда-то спешил. Что с ними стало со всеми? Сугуру-ребёнок, маясь от одиночества, фантазировал себе разные истории о том, как эти люди пережили первые годы заражения и сейчас где-то счастливы. Взрослый Сугуру уже знал, что скорее всего эти люди умерли ещё в первые месяцы того хаоса, что постиг город во время заражения.              Сейчас Сумида представляла собой печальное зрелище. Она по-прежнему жила, но была завалена мусором и частично пересохла. В приоткрытое окно влетел, не церемонясь, запах затхлости и гнилья. Наверняка, в реке разлагалось множество трупов, что так и не достали и не похоронили как следует – некогда, да и зачем рисковать? Во времена зачистки все трупы старались сжигать, чтобы грызуны и мелкие падальщики не разносили заразу за стены, приток реки перекрыли у стен, осушив берега, канализацию запечатали. Это спасло закрытый город от инфекций. Но сейчас следить за трупами становилось всё сложнее, чистильщики не справлялись, оттого и стоял в этих районах такой тошнотворный, сладковатый запах смерти.              — А вот и наш домик, — почти хищно облизав губы, проговорил Годжо, указывая на многоэтажный дом, выполненный из красного кирпича. Очень старый, вероятно, он был таким ещё во времена расцвета города. Сейчас же Гето, взглянув на трещины в стенах, вообще не рискнул бы туда заходить. Но охота есть охота. Тварей и падальщиков не заботила аварийность жилищ, где они устраивали себе норы.              Годжо остановил машину в десятке метров от здания просто потому, что проехать туда оказалось невозможным: дорога была перекрыта старыми автомобилями и столбами. Удивительно, что они вообще добрались так близко на машине, но Сугуру уже знал, что чистильщики и разведчики освобождали иногда маршрут для охотников. У каждого был свой кусок охоты, хотя Годжо, несомненно, не назвал бы очистку завалов и дорог частью этого процесса.              Заглушив мотор, Годжо почти выпорхнул из машины, попутно хватая с заднего сиденья мачете и цепляя его к поясу. Гето, прежде чем выйти, проверил спрятанный в портупее на боку стилет, которым уже орудовал так, словно он был родным для его руки. Всю ночь тренировался в квартире, вспоминая азы пользования таким видом холодного оружия. Не хотелось ударить в грязь лицом перед напарником, особенно если это такой болван как Годжо.              Тот, увидев ещё одну машину, оглянулся и помахал кому-то рукой. У входа в здание их ждала светловолосая девушка с каре в строгом костюме разведчицы. Она скромно помахала в ответ, покрывшись лёгким смущением при виде сильнейшего охотника, вышагивающего к ней с довольным выражением лица. Сугуру уже понял, какой эффект болван производил на девушек. Это слегка напрягало, но лишь потому, что Годжо этим нещадно пользовался, совсем не мучаясь угрызениями совести.              — Привет, Акари-тян, — поприветствовал тот, подходя ближе. – Новый костюм? Здорово, тебе идёт.              — Спа… спасибо, Годжо-сан, — покраснела та ещё больше, сразу же потянувшись рукой к костюму и пригладив его, а потом слегка поклонилась. Увидев мерно идущего к ним Гето, она повторила жест уважения, но уже не так трепетно.              — Это ваш новый напарник, Годжо-сан? – уточнила она у Годжо и тот, словно только что вспомнил о существовании Сугуру, махнул рукой.              — Да, это Гето. Можешь называть его новеньким, ему так нравится.              — Я… пожалуй, не стану, — скромно ответила девушка. – Гето-сан, рада приветствовать вас в токийском подразделении. Меня зовут Нитта Акари.              — Благодарю, Нитта-сан, — вежливо отозвался Сугуру, поднимая голову и оглядывая здание. Вблизи оно выглядело не столько старым, сколько угрожающим. – Что там внутри?              — Масамичи-сама объяснил вам суть задания? – спросила девушка, обращаясь в основном к Годжо.              — Нет. Но он обещал нечто увлекательное, — улыбнулся в предвкушении Годжо, и на милое лицо Акари легло странное, удивленное выражение. Она быстро совладала с собой и пояснила:              — Наверное, Масамичи-сама пошутил. Это всего лишь задание зачистки вновь обращённого.              — Что? – с великой досадой протянул Годжо, откидывая голову назад. – Это же такая скукотища! Масамичи!              — И всё же это важная часть охоты, — сказал Гето, чтобы покрасневшая до корней волос Нитта не смутилась еще больше. – Лучше предотвратить превращение, чем охотиться за монстром.              Девушка с благодарностью кивнула.              На самом деле, Сугуру так не думал. Это даже нельзя было назвать охотой – так, избиение младенца. Было в этом процессе даже что-то неприятное. Когда человек, заражённый вирусом, переставал по какой-то причине принимать сыворотку, сдерживающую обращение, а его организм не мог адаптироваться, или же концентрация вируса разом оказывалась слишком сильной и организм не справлялся, либо же начиналась неподконтрольная врачам мутация без перехода в категорию «аномальной», такому несчастливцу предлагался лишь один вариант – эвтаназия. Обычно обращение в падальщика или тварь происходило за двое, максимум трое суток, и за это время при обнаружении такого заражения по закону сам заражённый или его родственники были обязаны сообщить о данном случае в токийское подразделение, изолировать заражённого в доме и дожидаться подтверждения. Сначала на такой вызов приезжали разведчики, они делали первичный медицинский анализ. Если обращение подтверждалось, уже вызывали охотников, и те совершали акт «милосердного избавления» обращённого от мук и превращения. То есть попросту убивали. Разведчикам, у которых было куда меньше прав и меньше привилегий, но и работа полегче, не подразумевающая прямой риск, строго запрещалось убивать обращённых – это могли проделать только охотники.              Эта часть работы, хоть и невообразимо скучная, как заметил Годжо, но и крайне важная, как пытался смягчить Гето, имела прежде всего самое главное и неприятное определение: она была гадкой и угнетающей. Когда охотился на падальщика или тварь, ты видел перед собой не человека, а монстра, пожирающего людей – и такое убийство носило почти что благородный оттенок. Но убивать заражённых, еще не потерявших человеческий облик, беззащитных, запертых в своём теле потенциального монстра – это совсем другое, и Сугуру ненавидел эту часть работы. Да, он понимал разумом, что, если они позволят такому человеку уйти, через пару дней пострадают другие люди. Но это осознание не облегчало тиски совести, скручивающие в спираль сердце.              — Заражённый внутри, на пятом этаже, — пояснила Акари. – Его организм борется с вирусом уже вторые сутки, но, к сожалению, все безрезультатно. Сыворотка не помогла.              — Что насчет печати? – спросил Сугуру, снова оглядывая высокое кирпичное здание. Окна в нём были забиты досками, наросты мха и плюща облепили углы здания и самые сырые затемнённые участки, от реки, располагавшейся неподалеку, несло гнилью, и сейчас этот запах смешивался с запахом сырости и заброшенных подвалов. Само здание стояло у старых железнодорожных путей, но от него тянулась целая вереница других домишек, поменьше, с покатыми крышами рыжего цвета, словно грибная дорожка из лисичек, примкнувших к своему собрату-березовику в надежде на защиту. Помнится, на острове Хоккайдо, куда Гето один раз добирался на охоту в дальние регионы, прозванную охотниками «дикой», он видел что-то подобное. Эта поездка пару лет назад ему не понравилась, заняла много времени и сил; тварь, терроризировавшую округу, он всё же убил, но дикие нравы той местности, где люди за тридцать лет в отдалении от центра одичали и перешли едва ли не на натуральное хозяйство, по-настоящему пугали.              — Я накладывала, но моя сила слаба, — пояснила Нитта, смущаясь. – Думаю, вам стоит сделать это самостоятельно.              — Гето-сан справится, да? – издевательски хмыкнул Годжо, кто, как уже понял Гето, ненавидел печати. – А я пока обойду здание, проверю, всё ли в порядке.              Годжо направился по периметру здания, всё еще пребывая в приподнятом настроении, несмотря на то, что надеялся совсем на другое задание. Но даже такая скукотища в его понимании, очевидно, всё равно привносила в его жизнь особый вкус.              «До чего же он раздражает».       Печати придётся наложить Гето. Подойдя к дому, он стряхнул с правой руки напряжение, поднял ладонь и приложил к стене. Поверхность на ощупь была холодной, сырой и промозглой, несмотря на стоявшую непривычную жару в это время года. Под пальцами заструился сыплющийся со стены песок, и Сугуру пару раз провел ладонью по одному месту, чтобы счистить его, почувствовав шершавую поверхность старого кирпича. Глубоко вздохнув, он закрыл глаза и сконцентрировался.              Возможно, он не мог видеть проклятую энергию вируса Сукуна так, как видел Годжо, но он очень хорошо ощущал её вибрацию. Где-то наверху пульсировал очень мощный сгусток этой энергии, и, чтобы минимизировать риск того, что эта энергия сможет куда-то убежать, нужно было накладывать печати. Так назывался процесс распределения собственной проклятой энергии охотника по периметру здания или какого-то объекта, создание своеобразной «стены», не позволяющей проклятой энергии внутри пробиться наружу. Это не могло физически остановить тело твари, заражённого или падальщика, так как не обладало материальными свойствами. Но объект внутри печати, на которого накладывались такие ограничения, при пересечении границы испытывал страшную головную боль, терял ориентацию, начиналось кровотечение. Падальщиков сильная печать сразу же сбивала с ног, у тварей сопротивление было сильнее, но на каждый экземпляр действовало по-разному: у кого-то мутился рассудок, кто-то валился с ног, а однажды печать Сугуру вызвала настолько обильное кровотечение у одной твари, что она попросту скончалась до того, как Гето смог добежать до неё и прикончить сам.              Основная проблема с печатями заключалась в том, что на них тратилось много собственной энергии, ещё больше – на поддержание печати, так что завтра непременно будет болеть голова. Но по регламенту охоты она была обязательна, так как уменьшала риск побега твари. Только такие, как болван Годжо, могли игнорировать преимущества печати, несмотря на все её недостатки.              Гето ощутил, как через его руку проклятая энергия перекинулась на здание, завладев его стенами, проходами, окнами, словно серая дымка, окутавшая всё по периметру. Теперь, если заражённый захочет сбежать, сделать это ему не удастся. Однако от наложения печати в затылке стало привычно покалывать: мозг расходовал слишком много проклятой энергии.              Справа раздался короткий, изумленный свист. Повернув голову, Гето увидел, как Годжо внимательно рассматривает здание, завершив обход по периметру.              — Неплохо, — прокомментировал тот, разглядывая что-то через повязку, видимое только ему. – Чёрно-красная, почти багровая.              — О чём ты? – не понял Сугуру, убирая руку.              — О цвете твоей энергии, — ответил болван, подходя ближе. – У обычных людей она синяя или зелёновато-фиолетовая, у тварей и падальщиков – серая, у охотников бывает разная, но чаще тоже синяя. А у тебя – багрового цвета.              — Ты и вправду видишь её, эту энергию? – поинтересовался Гето, оглядывая здание, но, конечно, не видя никаких изменений.              — Я единственный и неповторимый, — ухмыльнулся Годжо. – Но, как видишь, — он указал пальцем на свою повязку, — за всё нужно платить, нормальное зрение мне не дано. Ну что, пойдем? Акари-тян?              Девушка, которая всё это время стояла в терпеливом и почтенном ожидании у крыльца, кивнула и указала на дверь.              — Прошу за мной.              Как только они зашли в здание, то сразу же услышали три вещи: писк крыс, порывы ветра сквозь щели и звук собственных шагов, нарушающих зловещую, угрюмую тишину старого здания. Здесь было почти светло, никакого полумрака или тёмных коридоров с мигающими лампами, освещение было естественным из-за дыр в стенах или же некрепко заколоченных окон, но Сугуру всё равно ощутил эту давящую атмосферу, словно вступил в декорации к какому-то фильму ужасов. Под ногами хрустели случайно забредшие сюда засохшие листья, заплутавшие в длинных коридорах. Лифт не работал, здание давно было обесточено. Поэтому Нитта повела их по лестнице и начала вводить в курс дела:              — Здание давно заброшено, как и все в Старом городе. Разведчики перевезли мальчика сюда, когда обнаружили его, чтобы снизить риски, ещё вчера. Мы ждали охотников.              — Мальчика? – не понял Гето.              — Да, это подросток, — с неохотой подтвердила Нитта. – Зовут Итадори Юджи, ему почти пятнадцать. Милый паренёк. Был, наверное. Сейчас без слёз на него не взглянешь.              Если Сугуру думал ещё пять минут назад, что убивать заражённых людей – это гадость, то теперь понял, что ошибся в своих скорых суждениях. Убивать заражённых детей – вот настоящая гадость.              — Как его обнаружили? – спросил Годжо, тоже внезапно присмирев и подрастеряв прежний, весёлый настрой. Убивать детей никому не нравилось.              — С нами связался его дедушка, — отвечала Нитта, поднимаясь по лестнице уже на третий этаж. Рукой она старалась не дотрагиваться до старых поручней лестницы, рискуя упасть назад, но, очевидно, принимая этот риск. Поручни были ужасно грязными: в помёте птиц и грызунов, обшарпанные, замызганные, местами испачканные какими-то засохшими биологическими жидкостями. Пол тоже представлял собой печальное зрелище, но в обуви не ощущался так мерзко. В углу третьего этажа в пролёте валялся почти мумифицированный труп кошки.              — Мерзость, — фыркнул Годжо, переступая трупик и снова следуя за разведчицей.              — Дедушка тоже в здании, рядом с внуком, — продолжила Акари, слегка улыбнувшись брезгливости сильнейшего охотника. – Именно он позвонил в подразделение и сообщил, что случилось с его внуком. По его словам, обострение началось позавчера вечером, но он сначала не понял, в чём дело. Думал, внук заболел обычной простудой. И лишь вчера заподозрил неладное, когда у внука начались приступы безумства.              — Безумства? – нахмурил брови Гето, вместе со всеми добравшись до пролёта пятого этажа.              — Да, — Нитта открыла дверь, ведущую внутрь коридора. – Настоящие приступы безумства. По рассказу дедушки, мальчик пытался его убить, а, когда это не удалось, бился головой о стены, заламывал руки, ударял кулаками почти в кровь. Когда первый приступ прошёл, дедушка уложил внука в постель и связал его. Потом позвонил нам.              — Правильно сделал, — проговорил Сугуру задумчиво, и вскоре, когда они добрались до нужной квартиры, увидел маленького и почти сгорбленного старика у дверей одной из квартир. Лицо его было испещрено морщинами, но больше – горем, которое, казалось, навалилось на него всем своим неподъёмным весом и теперь почти придавливало к полу. Он стоял, скрючившись в три погибели, опершись на кривую тросточку, и первое, что мелькнуло в его выцветших глазах, когда он поднял на вновь прибывших взгляд – надежда. Но спустя секунду она тут же испарилась, сменившись смирением перед судьбой, потому что охотники не приходят дарить надежду. Они приходят убивать заражённых.              — Итадори-сама, — крайне почтительно обратилась к старику Нитта. – Прибыли те охотники, о ком я говорила. Они позаботятся о вашем внуке.              На лице старика не отразилось ни капли понимания, о чём ему говорят, будто он пребывал в мире своих старческих грёз. Он что-то тихо напевал, пару раз ударил тросточкой о пол.              Годжо кивком головы дал Нитте указание увести старика.              — Итадори-сама, вам лучше выйти со мной на улицу, — осторожно взяв старика под руку, Нитта попробовала его увести.              Годжо схватился за ручку двери, Сугуру стоял рядом, на всякий случай приготовившись и уже ощущая слабую пульсацию проклятой энергии за дверью. Но не успели они войти, как рука проходящего мимо старика резко протянулась к Гето и вцепилась в его рукав.              — Прошу… — слёзно вымолвил он, обращая поразительно чистый и ясный взор на Сугуру. – Проявите к нему милосердие.              — Я… — слова застряли у Гето в горле, ведь он понимал, что о милосердии здесь и речи не могло идти. – Мы сделаем всё тихо и спокойно.              — Спасибо, — выдохнул в отчаянии старик и позволил себя увести.              Сугуру шумно сглотнул, проводив их взглядом. Потом почувствовал чужой взгляд на себе, липкий, какой-то пронизывающий насквозь, будто у него вскрывали черепную коробку и изучали, что находится внутри.              Он вернул Годжо прищур собственных глаз, вложив в них всю свою решительность. Кивнув, Годжо медленно открыл дверь, и они оба вошли в помещение.